Текст книги "Примус"

Автор книги: Михаил Чулаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

И получилось, что на удивление вовремя он лишился иллюзий относительно своей гениальности. Можно быстренько состряпать очень складную гипотезу: подсознание знает о состоянии внутренностей, оно нащупало уже зреющую опухоль – и вовремя подкинуло бодрствующему разуму разочарование в собственной великой миссии. Чтобы не страшно было узнать о своем раке, чтобы быть готовым умереть вполне равнодушно.

"Приходите на обед!" – послышалось объявление прямо над головой. Ого, больница настолько продвинута, что имеется радиосвязь в палатах. Соседи зашевелились. Каждый брал с собой тарелку и ложку.

– А что, тут нужно свою посуду иметь? – удивился Герой.

– Да, иначе есть не дадут, – в ответе послышалось какое-то злорадное удовольствие: мол, вот до чего довели страну.

Герой все-таки пошел беспосудно, потому что вдруг активно захотел есть. И на первый раз был наделен казенной тарелкой и ложкой. Смилостивилась очень толстая, хотя еще совсем молодая буфетчица: опасное производство у бедняжки, вот она и страдает.

Глава 12

Джулия появилась первой. Нагруженная сверх всякой меры.

– А-а, вот ты куда залег! Сейчас тебя усовершенствую. Тут, наверное, есть холодильник, куда разгрузиться. Но погоди, надо сначала разобраться с палатой. Не лежать же тебе в таком общежитии. Надо снять отдельную. Должны же быть отдельные номера для коммерческих больных. Сейчас я узнаю.

Говорила она громко, так что соседи могли слышать, что Джулия думает по поводу их "общежития".

Герой их еще толком не успел разглядеть – лежат все молча. Один читает, двое, похоже, спят. И хорошо: очень не хотелось выслушивать бесконечные разговоры о болезнях. Лежали молча, но после речи Джулии проявились.

Она ушла разведать ситуацию, а сосед, который читал, сообщил как бы в пространство:

– Разбежалась. Здесь у нас отдельных нет. Не додумались пока. Просто этаж есть для больших чиновников и миллионеров. Там и Яковлев лечится иногда в трехкомнатной палате, говорят.

– Вот говорят философы, перед жизнью и смертью все равны. Ни черта! послышалось с крайней койки.

Герой всегда знал, что перед жизнью и смертью все неравны в особенности, но высказываться не стал.

– Но здесь тоже неплохо, – возразил первый собеседник. – Мы же лежим – и ничего. Вот я, например, даже академик.

Джулия вернулась, слегка утратив апломб:

– Это еще надо с главным врачом согласовывать. Не так всё просто.

– Обожди, не суетись, – Герой встал, вывел ее в коридор. – Не надо так всё сразу. Важно не где лежать, а кто будет резать. Здесь хорошие хирурги, мне сказали в поликлинике.

– Ну и что? Тут на другом этаже коммерческие палаты, сказала сестра. Те же хирурги разрежут и там... Ну хорошо, это мы еще обсудим, – неожиданно быстро согласилась Джулия. – Все-таки ты не в коридоре, а то я уж боялась, когда ехала. Холодильник общий тут есть, давай я выложу тебе припасы. Чем меньше ты съешь здешней баланды, тем лучше.

Против таких приношений Герой не сопротивлялся. Как и против плейера с десятком кассет. Впрочем, ценнее было то, что в том же футляре помещался и приемник.

– Ладно, расскажи теперь толком, что случилось? И зачем тебя сразу резать?

Наверное, это правильный подход: сначала комфорт, а уж потом – диагноз.

– Ну чего, нашли вдруг опухоль на почке. Так что не резать ее нельзя. От всяких таблеток она не рассосется.

– Ну и что! Опухоли бывают всякие. Вполне добродушные, или как это доброкачественные. Так что ты держи пистолетом – хвост.

– Я и держу, – сообщил Герой. – Просто сообщаю факты.

– Ну вот и хорошо. Надо внушить себе: "Я буду здоров, все будет хорошо!"

Объяснять Джулии, что ему теперь все равно, что с ним будет дальше, Герой не стал.

И тут появилсь Любка.

– Привет, Герка. Вот тебя куда занесло... Ой, Джулинька, ты уже здесь. Женщины звучно расцеловались. – Ну ты посмотри, куда занесло нашего дорогого красавца! И сам теперь киснет.

– Да уж, выкинул он штуку. Ну мы тут с тобой скоординируемся, верно? После операции, может быть, придется ночами подежурить. Установим график.

– Ой, прямо уже операция?

– В таких случаях, чем скорее, тем лучше, – тоном знатока объяснила Джулия. – Опухоль надо поймать вовремя, как малька, пока он не вырос вот в такого крокодила!

– Очень хорошо, если вовремя. Но ничего просто так не бывает. Значит, чем-то ты, Герка, заслужил.

Герой не нуждался в утешениях, но такое прямое злорадство его немного удивило. Все-таки сестра могла бы поахать по-женски, а не читать мораль.

– Если все получают заслуженно, значит и Пушкин заслужил, что его вовремя застрелили. И Леннон заслужил. И Гагарин. Уж он-то такой был простой парень, все его любили, а тоже заслужил, да? А уж от чахотки умирало раньше половина поэтов и ученых, когда чахотка была как теперь рак. Тоже заслуженно?

– Не нам судить. Значит, заслужил. Отвечай за себя, а не за других. Просто надо тебе понять посланный сигнал – и перестроиться. Гагарин сразу погиб, и Леннон твой, им некогда было осознать, а тебе дается сигнал: раз растет постепенно эта опухоль, значит, что-то ты неправильно делаешь. Не туда жизнь заворачиваешь.

Любка на этом свихнулась. На том, что Бог все устраивает и во все суется. Интересно, как она исповедовалась в своем кровосмесительном грехе, и что ей сказал удивленный батюшка? Или она на том и свихнулась, что кается с тех пор?

– А я еще думаю так: иногда надо принести жертву, – сообщила Джулия. – Я замечала, когда человеку очень везет, он должен в какой-то момент принести жертву судьбе: болезнью, крупным проигрышем, инцидентом автомобильным. И дальше все опять пойдет хорошо. А будешь упорствовать, не принесешь вовремя жертву – потеряешь вообще все.

И Джулия туда же. Так ведь недаром она красовалась крестом навыпуск, когда они познакомились на шоссе. Герой забыл было – а в ней эта глупость тоже сидит. Потому они с Любкой мгновенно и подружились.

– Будем считать, что возможна в природе и обратная зависимость: сначала жертва, а потом – везение, – улыбнулся Герой. – Потому что пока мне судьба ничего особенного не преподнесла.

Вот так, спустил на тормозах. Не спорить же всерьез.

– Никто не доволен своим положением, – отозвалась Джулия. – Но все довольны своим умом. А я и со стороны скажу, что ты кажешься умным, а ум вознаграждается. Будут тебе подарки судьбы, не сомневайся.

– Вот уж нет! – возмутилась Любка. – От ума все несчастья. Вознаграждается вера и простота.

– Ладно, – прервал Герой. – Не будем на общие темы. Ты полис этот принесла?

– Да уж. Нашла в твоем бардаке.

– Пойдем сразу запишем. Теперь полис важнее диагноза.

Они подошли к загородке, которая называлась "пост". Сестра что-то писала.

– Вот, – сказал Герой, – впишите всё, что нужно. Что я полноправный гражданин, застрахованный от всех болезней.

– Давайте. А от всех болезней тут наши доктора страхуют. Вылечат в лучшем виде.

– Скажите ему, скажите, что надо себе внушать: "Я буду здоров!" И не киснуть, – подхватила Любка. – Вот просто верить.

– Конечно, надо верить, – подтвердила сестра милосердия. – И особенно во врачей.

Интересно, сестра родная и сестра милосердия сказали одно и то же, но слова сестры милосердия прозвучали тепло и приятно, а Любка раздражала. И с чего она решила, что он "киснет"?

– Буду верить, – поклонился Герой. – Во врачей и в вас. Как вас зовут?

– Надя.

– Вам, Наденька, я уже верю.

Сестра милосердия была не очень молодая и не очень красивая – вряд ли Джулия могла возревновать. Но было в ней что-то доброе и домашнее, что в больнице важнее любой красоты.

– Пошли, – дернула его за руку не Джулия, а Любка. – Не мешай занятому человеку.

Ничего не оставалось, как вернуться в палату. Любка здесь еще не была.

– Ну что тут? Белье свое не нужно? А то говорят, теперь в больницах и белья нет.

– Есть. Видишь, уже застелил.

– Ну кто же так стелет! Надо пододеяльник расправить как следует. И наволочку. Дай я. И салфетку вот принесла – на тумбочку постелить. Видишь, сразу совсем другой вид. И еще – положи под подушку.

Она протянула Герою маленькую иконку.

– Нет уж, – он довольно резко отвел руку.

– Ну и напрасно. Сам рубишь сук. Джуля, скажи хоть ты ему!

– Человек сам должен дойти, – заступилась Джулия. – Принять сердцем. А иначе не поможет.

Герой с удовольствием перешел на насущную тему:

– Чуть не забыл: тут ведь каждый ходит со своей посудой, словно староверы. Так что принеси: кружку, тарелку, приборы все.

– Ну что ж ты сразу?..

Любке явно не хотелось мотаться сюда и завтра.

– Да я еще не знал, когда звонил.

– Не беспокойся, Любочка, я завтра все привезу, – успокоила всех Джулия. А теперь, наверное, пора. Мы уже утомили. Любочка, я тебя довезу.

Джулия вовремя почувствовала момент. Все-таки с ней легко.

– Ой, но тебе ж в другую сторону! Зачем тебе крюк?

– Ничего, какой же крюк.

Уже знает Любка, где Джулия живет. До чего быстро снюхались.

Герой проводил посетительниц до лифта и обеих крепко поцеловал в губы. Сначала Любку – как родственницу, и уж напоследок Джулию – как даму сердца.

Когда вернулся в палату, сосед, успевший уже отрекомендоваться академиком (без особой к тому необходимости между прочим), заговорил сам, хотя Герой никак к нему не обращался:

– Хлопочут ваши дамы, не оставят, значит. Но от палаты-то отдельной эта первая – отступила. А то разбежалась: мол, всё куплю! Наверное, объяснили ей, что долларов двести такая отдельная в день – она и сосчитала быстро: за месяц, например, шесть тысяч. Шесть штук, как мой внук объясняется. Хорошая машина за такие доллары.

Герою не пришла в голову мысль, что Джулия экономит; замолчала она про отдельную палату – и очень хорошо: не хотелось слишком уж одолжаться, даже в болезни. А академик с ходу считает чужие деньги. Значит – завидует. Теперь же, когда он услышал гипотезу академика, то запоздало обрадовался: хорош бы он был, если бы согласился на отдельную палату – оказывается, двухсотдолларовую! А Джулия могла бы и скрыть, преуменьшить, а он бы не перепроверил... Если веровать на Любкином уровне, надо бы сказать: сам Бог спас его от падения в глубокий альфонсизм!

Академику он ничего не ответил, демонстративно потянулся за изобильно привезенной Джулией "бульварной прессой".

Но пресса не слишком заинтересовала. Даже бульварная. Рекламировались там маньяки, колдуны и семейные ссоры неведомых Герою поп-звезд. Он и всегда был далек от подобных интересов, а уж из больницы скандал вокруг какой-то вульгарно выглядящей дивы и вовсе казался нелепым. И почему толпы этим интересуются?! Диве-то до семейных дел ее поклонников дела нет. Если бы какая-то из бульварных знаменитостей интересовалась им, Героем, он бы в ответ мог бы поинтересоваться и ею из вежливости – на равных. Но односторонний интерес, восходящий снизу вверх, смешон и жалок.

Хотя психология толпы почитателей по-своему понятна: их собственные жизни настолько ничтожны, что они тщатся придать себе интереса, отождествляя себя со своими кумирами, пытаясь хоть в тысячной доле жить жизнью разрекламированного полубога – жизнью блестящей, богатой и упоительно порочной.

Герой опуститься в толпу не согласится никогда. Состоять в свите какого-нибудь пошлого нахального кумира – это позорнее даже смерти.

В смерти действительно есть что-то позорное. До сегодняшнего утра, когда обнаружился тайный изъян его организма, он стихийно веровал в собственное бессмертие. Веровал на двух уровнях. Чисто интуитивно он не допускал мысли, что может исчезнуть. Пусть умирают другие, которые не владеют собой. А он – он заставит свое тело подчиниться непобедимой воле, заставит свой организм не стареть!

Только такое телесное бессмертие его устраивало. Жалкую ложь про бессмертную душу придумали, пытаясь такой уловкой обмануть смерть. Герой ни на секунду не мог согласиться с предлагаемой религиями моделью мироустройства. Не потому даже, что никаких доказательств существования бессмертных душ так и не добыто за тысячи лет существования разнообразных церквей – при всей их мощной организации и внушительных затратах на развитие теологии. А потому, что такая гипотеза избыточна: бессмертная душа – совершенно лишняя деталь в конструкции живых существ. И бытие ее после смерти представляется абсолютно бесцельным. Здесь, в подлинной жизни, человек действует, думает – он в развитии, а что душа? Самая праведная душа, бесконечно созерцающая Господа Бога, должна страдать от адской скуки. Собственных интересов у нее больше нет, развлечься она может только созерцая земные дела. Из действующих лиц души после смерти своего тела обречены превратиться в вечных никому не нужных зрителей... Так что нельзя сказать, что Герой мужественно отказался от утешительной веры в бессмертие своей души, нет – ничего утешительного в таком призрачном существовании он не находил, даже наоборот, статичное существование без возможности действовать очень походило бы на пожизненное заключение. Жуткое наказание! Ну а как ученый он понимал, что природа бережлива, и коли бессмертные души не нужны для продолжения жизни на планете, значит, их и нет. Если вслед за Декартом признать Бога и природу синонимами – Deus sive Natura то Сам Бог лишнего не создает. Напрасно верующие надеются на Него по части бессмертия своей души.

Но если инстинктивная уверенность, что силой своей воли он победит старость, никакими внешними примерами не подтверждалась, то существовал еще и аспект, скажем так, научно-популярный. Достижения биологических наук последних десятилетий, и генетики прежде всего, указывали, что очень скоро можно будет неопределенно долго поддерживать жизнь конкретного человека. Пока ему самому не надоест.

Инстинктивная уверенность рухнула сегодня, когда обнаружилась в нем затаившаяся опухоль. Стало ясно, что он подвержен болезням и смерти – как и все окружающие. Не обязательно умереть именно от найденной сегодня опухоли. Возможно, опухоль удачно вырежут, и он станет существовать дальше. Но подкрадется другая болезнь, третья. Всё как у всех. Однако научно-популярные надежды оставались: если прожить еще какое-то время, возможно, всего-то лет десять-двадцать, лекарство от смерти может появиться. Эликсир молодости, который грезился человечеству уже тысячи лет.

Правда, при нынешнем состоянии народонаселения возникнут проблемы этические. Когда людей на Земле и так слишком много, только смертность поддерживает хоть какой-то баланс. А если все миллиарды перестанут умирать, но будут продолжать размножаться, катастрофа и коллективная гибель неминуемы.

Выходит, бессмертие можно будет даровать отдельным выдающимся личностям. Или – покупать за бешеные деньги. Можно себе представить, какой поднимется ажиотаж, какое расцветет взяточничество, какая возбудится ненависть смертных к бессмертным! А поскольку лекарство будет ограждать лишь от старения биологического, но никак не от смертельных ранений, то появятся фанатики, которые станут убивать новоявленных бессмертных всеми доступными им пулями и динамитами.

Если бы Герой сохранил уверенность в своей гениальности, он бы не сомневался, что после изобретения генетического бессмертия он станет одним из первых кандидатов. Но рядовым даже и докторам наук такая привилегия вряд ли будет доступна.

Да и не в этом главное! Зачем посредственности бессмертие?! Вот решающий вопрос! Нынешних шестидесяти-восьмидесяти лет более чем достаточно! Все животные удовольствия наскучат, и существование бессмертной посредственности на Земле сделается таким же ненужным, как существование бездеятельной бессмертной души на Небе. Достойны бессмертия только те, кто занят бесконечным процессом познания. Только оно открывает вечно новые горизонты! Ну и вообще занят творчеством в широком смысле. И если Герой понял наконец, хотя и с досадным опозданием, что никакой он не гений, то бессмертно ползать по Земле, каждую минуту помня о своем ничтожестве, – занятие не из приятных. Лучше рано или поздно тихо раствориться без остатка. Гораздо утешительней. И милосерднее со стороны Господа Бога к своим ничтожным творениям – если бы Бог существовал.

Выходило, что и научно-популярное бессмертие ему не нужно. Так что не было смысла продлевать свое существование в надежде, что вот-вот, завтра наконец наука откроет!.. Вот если бы Резерфорд не дожил два дня до появления эликсира бессмертия – было бы крайне обидно.

Сосед-академик вдруг громко сказал в пространство:

– Они думают, что за свои деньги купят здоровье так же, как отдельную палату! В нашу академию такие тоже лезут, но мы их не принимаем!

"В нашу академию" прозвучало загадочно.

– А какая у вас академия? – вежливо поинтересовался Герой.

Этого вопроса сосед и добивался, надо понимать.

– Академия культурологии! Я вам скажу, молодой человек, что это самая главная наука, которая регулируют все остальные. Всякое достижение нужно оценивать в контексте общего культурного пространства. Вот, например: если бы мы раньше регулировали другие науки, мы бы не допустили преждевременного появления атомной энергии.

А Герой-то подумал сначала, что академик у него под боком настоящий!

– Вы и сейчас не можете ничего "не допустить", – непочтительно возразил он. – Кто вас послушает?

– Мы пока можем воздействовать моральным авторитетом. Но будем добиваться и регулирующих функций. Законодательно.

– Научной цензуры? Это только Сталин умел запрещать науки. Генетику и кибернетику, – привел он неотразимый, но слегка уже потрепанный пример.

– И все равно регулирование необходимо. Одно клонирование чего стоит!

Дальше Герой не слушал. Но вспоминалась первая фраза соседа: "Они думают, что за свои деньги купят здоровье так же, как отдельную палату!" Словно бы ответил на его мысли. Свел долгие и не лишенные остроумия рассуждения к одной вульгарной фразе.

Что за судьба такая у Героя: видеть, как его мысли и чаяния словно бы отражаются в мутном кривом зеркале. То в Боре Куличе он отразился. Теперь вот в этом напыщенном самозваном "академике".

Глава 13

На следующий день после завтрака снова заглянул Арнольд Александрович:

– У вас все в порядке? Хорошо. Сейчас сходите на УЗИ, а после обеда перейдете в мою палату. В двенадцатую на втором посту.

УЗИ так УЗИ. Хотя ему только что делали в поликлинике, но не жалко и повторить.

Больничная узистка точно так же заговорщически шептала свое заключение, как ее поликлиническая коллега. Героя только смешила такая простодушная конспирация.

После обеда Герой стал собираться. С соседом, самозваным академиком, он прощаться не стал, захватил для начала плейер и газеты и отправился.

Второй коридор был полностью симметричен первому, так что и палаты должны были быть такими же. Герой вошел – на него посмотрел старик, похожий на артиста Филиппова.

– Здравствуйте, я к вам. Где у вас свободно?

– Да вон. Поселяйтесь.

Свободная койка оказалась у самого окна. Герой хотел положить свои вещи, но не нашел рядом с кроватью тумбочки. Стояла только маленькая табуретка.

– А тумбочка где?

– Нету. Какие у нас пожитки здесь. Селись на табуретку. Не нужно ничего, на тот свет с собой не унесешь, – заметил двойник Филиппова.

Ясно, что после ухода предыдущего больного кто-то переселился на удобную кровать, а новичку оставили крайнюю койку с табуреткой вместо тумбочки.

Герой понял, что его унизили. Специально не хотели, но так вышло. Куда он положит плейер, газеты, припасы, посуду? Что он скажет Джулии, которая придет вечером? Что у него теперь даже своей тумбочки нет? Она снова заговорит об отдельной палате.

Вообще-то Герой всегда не очень умел устраивать свои дела, чем даже внутренне бравировал: он немного не от мира сего. Без малейшего смущения поспорить с любым академиком на семинаре – пожалуйста, а доказывать что-то бухгалтеру в домоуправлении, даже дворнику – не получалось. Но тут понял, что если он не сумеет отстоять свою тумбочку, то вообще никогда ничего не добьется в жизни. Если выживет, конечно. Но шансов умереть прямо под ножом было довольно мало. Так что приходилось все-таки рассчитывать на жизнь.

Он вышел в коридор и подошел к посту. Сестры на месте не было. Герой машинально взял пластиковый планшет, на котором значились номера палат и фамилии больных. Почти машинально, но и любопытно было посмотреть, нет ли мест в других палатах.

– Вы что себе позволяете?! Куда вы лезете?!

Перед ним пылала гневом полная низкая сестра. В летах.

– Извините, пожалуйста. – Он положил планшет на место. – Меня хотят сюда перевести, но у меня к вам один вопрос.

– Переводят, значит переходите. А мне некогда с вами.

– Всего один...

– Какие могут быть вопросы! Место есть – ложитесь. У всех какие-то вопросы! И чего вы стоите? Полчаса с вами топчусь, а вы ничего не можете сказать! Говорите же! Откуда такие только берутся?!

С немотивированным хамством Герой встречался редко. Он и мужчинам умел внушить определенное уважение, а уж женщины всегда его понимали с полуслова.

– Спасибо. В таком тоне не надо.

Он повернулся и пошел.

– Какие нежные нашлись. Слова сказать не умеют, а воображают что-то! неслось в спину.

Герой шел и знал, что такого унижения не стерпит. И тумбочки нет, и сестра мегера. А еще приличная больница считается, куда отвозят из поликлиники ученых. Он останется в прежней палате. А если это невозможно – просто тихо соберет вещи и уйдет. Зачем вообще эта операция, если ему не очень уж хочется жить?

В ординаторской Арнольда Александровича не нашлось. Сказали, что он уже ушел после ночного дежурства. Тогда Герой подошел к двери, на которой висела табличка: "Заведующий отделением". В кабинет постоянно заходили врачи, коих, как здесь выяснилось, в отделении находилось необъяснимо много. Герой сидел, явно занимая очередь, но врачи уверенно входили, не глядя на него. Наконец заведующий остался один, Герой поспешил войти.

– Можно к вам на минуту?

– Извините, меня вызывает начмед. Ждите, если нужно.

И заведующий исчез. Герой плотно уселся в кресло около двери.

Снова подходили врачи, дергали дверь, и Герой уже на правах старожила объяснял:

– Ушел к начмеду.

Это могло быть надолго.

Прежнего места у него уже почти не было, новое ему было не нужно оставалось сидеть в этом кресле. Чтобы остаться на операцию – или уйти. Вероятнее – уйти. По мимолетному взгляду заведующий показался мужчиной холодным и надменным.

Прошло пятьдесят минут, Герой засек время, и наконец заведующий появился. Герой встал у двери так, чтобы никто не мог проскочить впереди него.

– Ждете? Ну что такое?

– Я вчера поступил к вам. Мой лечащий врач – Арнольд Александрович. Он хотел перевести меня в свою палату, но я вас прошу оставить меня в первоначальной.

– А почему?

Подробности сразу показались мелкими и низменными. Ну не объяснять же про тумбочку. Не жаловаться же на хамство сестры.

– По чисто бытовым обстоятельствам. Я пишу докторскую, у меня сроки поджимают, я хочу немного подзаняться здесь у вас. А в нынешней палате удобнее.

– Хорошо, пожалуйста.

И никаких вопросов.

Заведующий сразу показался Герою симпатичным.

Герою никогда не было чуждо стремление к комфорту. Воображая, как он прославится после своего великого открытия, он видел себя живущим в приличной вилле комнат примерно на десять. С фонтаном и садом, разумеется. И вот то же стремление к комфорту сжалось от десятикомнатной виллы до размеров больничной тумбочки. И оказалось, что без этой ничтожной тумбочки в каких-то обстоятельствах куда хуже, чем без виллы: посуду, плейер, бумаги, пакет с бананами – все пришлось бы класть на пол? Под кровать? Спорили Толстой с Чеховым: много ли человеку земли нужно? Вся Земля или три аршина? Мнения разделились и никак не воссоединятся до сих пор. Зато Герой теперь знает получше любого величественного классика: много ли человеку комфорта нужно? Вилла или тумбочка? Оказалось – простая тумбочка...

Он вернулся в свою первоначальную палату, положил в тумбочку взятый было оттуда плейер, сверху на салфетку веером разложил газеты. Поместительное, оказывается, сооружение – эта простая тумбочка!.. И сообщил, не в силах сдержать радость победы:

– Меня хотели перевести в другую палату, но я решил остаться здесь. Надеюсь, вы не против.

– Ну, раз отдельный номер-люкс с ванной и телефоном ваша дама вам не купила, оставайтесь. – Ну не давал самозваному академику покоя призрак палаты-люкс. – А мне прислали из Кембриджа бумагу, что я избран человеком года, так за грамоту и медаль двести тоже баксов надо было заплатить. Так то за год, а регалии вообще на всю жизнь, а не за один день.

– Ну, и заплатили? – поинтересовался крайний сосед.

– Заплатил. Чтобы было что внукам показать. А то ведь и не поймут, кто есть кто их дед.

Герой только усмехнулся, но промолчал: знал он, как делаются эти "люди года". Ловкие люди круглогодично ловят простаков.

– И диплом, и медаль, и статью в газете. Вот, у меня с собой. Я Костюков Лев Иванович.

Ловкие люди ловят простаков, в том числе и газетчиков. Газетчики – такие же люди, не умней других... Ну что ж, Герой сам этого захотел: слушать в этой палате похвальбу культуракадемика. Зато тумбочка есть. А разговоры в той двенадцатой палате, наверное, и похуже – про больные простаты.

По трансляции объявили ужин. Герой сразу сорвался, чтобы быть первым у раздачи. При полном безделье и неподвижности у него почему-то сохранился аппетит. А даже, пожалуй, и приумножился. Он быстро поел, а в столовую еще тянулись сгорбленные старцы и старухи. И это ведь не самые тяжелые здесь больные. Самые тяжелые лежат. Герой поспешно ушел к себе. Между приемами пищи эти убогие обитатели больницы малозаметны, а каждый поход на кормежку оборачивается парадом немощей. Не хотел бы он дожить до такого состояния. Куда лучше умереть вовремя, чем мучиться самому и мучить близких.

Едва он поужинал, появилась Джулия. Герой уже пережил свой скромный триумф и ничего рассказывать не стал: смешно бы выслушивать со стороны, какая это победа – отвоевать право на тумбочку.

– Напрасно ты поел. Я тебе тут принесла. Клялись мне, что совсем свежие!

В глянцевой коробке оказались тарталетки с лососем, корзиночки с затейливым салатом объемом на два откуса. На повсеместно распространившися в последние годы угощениях стоя, фуршетах то есть, он всегда съедал такие узорчатые закуски во множестве. Герой с удовольствием взял красивую тарталетку – и с трудом заставил себя прожевать ее и проглотить. Ему, как ни странно, сделалась уже привычной постная больничная пища: каши, пюре, паровые котлеты и вареная рыба, чего дома и в гостях он не ел годами: дома он всегда обильно пользовался кетчупами и майонезами. И вот привычная недавно кулинарная фантазия показалась неестественной, неприятно кислой и острой – почти опасной.

– Съешь еще! – потчевала Джулия.

– Не могу. Только что напихался.

Объявлять о непонятной перемене своих вкусов Герой не стал.

– Ну и напрасно. Ты же знал, что я приду. Ну, что говорят врачи?

– То же самое. Диагнозам приличествует постоянство.

– Кажется, это единственное постоянство, на которое ты способен.

Герой не стал ни возражать, ни соглашаться: втягиваться в окололюбовные разговоры ему не хотелось. А с другими темами было туго.

– Ну как дела? Есть спрос на евроремонты? – спросил он без интереса.

Джулия приняла вопрос всерьез:

– Летом всегда конъюнктура оживляется. Люди уезжают на дачи и ремонтируют пустые квартиры. Если бы не конкуренция. Все лезут ремонтировать. Какие-то дикие бригады бродят: армян, узбеков. Даже чеченцы туда же. Скоро к нам негры приедут тоже.

– Собрать бы всех конкурентов да сжечь, – мечтательно посоветовал Герой.

– А что ты думаешь – приедут и негры и китайцы, если всех пускать! Я вот недавно в Париже была: там черных больше, чем французов. Зато ко мне там на каждом углу клеились. Потому что белая женщина – уже редкость. А через сто лет, говорят, по статистике все станут черными. А другие сосчитали, что через сто лет как раз конец света: кончатся вода и воздух. И астрологи, между прочим, давно уже сказали. Я разных пророков соединила, и получается, что все правильно: если на свете останутся одни черные, так такого света и не жалко. Самим черным не жалко. Зачем, скажи, они к нам лезут? Жили бы в своей Африке, я вовсе не против. Каждый должен жить на своем месте, а не лезть к чужим. Квартиру-то каждый запирает и не позволяет соседям к себе лезть, а в чужую страну лезть почему-то можно. Пусть сидят у себя, а нам не мешают!

Герой не хотел втягиваться в эту тему. Вроде и неприлично быть расистом, но против простого довода: пусть каждый живет в своем доме, а не лезет в чужой, – тоже возразить трудно. А Джулия рассуждает просто, ей на условные приличия наплевать, она меряет жизнь деньгами, а не идеями: отнимают у нее незваные конкуренты доходы, значит, она должна ненавидеть конкурентов.

– Царапину на своей телеге заделала?

– Да, отлично! Совсем не видно. Твою тоже сделали, но я думаю, оставь себе "сабку" а старье твое толкнем.

– Разница получается, – неуверенно возразил Герой.

– Не бери в голову. "Сааб" этот тоже дешевый – не "феррари"

– "Феррари" вспомнила. Может, ты и "формулу" смотришь? За кого болеешь? За Хилла или Вильнева?

– Смотрю, если время есть. Отличные ребята гоняются. Мне больше всех Сенна нравился. Пока не погиб. Это был парень! Почему-то такие и гибнут. А без него скучно.

Вот и неожиданный общий интерес обнаружился. И вообще, Герой был рад, что она приходит. У культуракадемика второй день никого не видно: печальное положение. Похоже, даже статья с "человеком года" не прибавила его потомкам почтения к деду. А жены почему не видно? Плохо быть заброшенным в больнице.

Герой проводил Джулию до лифта и признательно поцеловал. Почти нежно.

А на обратном пути достал из холодильника коробку с тарталетками и поскорей передарил их очередной сестре, Соне. Та было сомневалась, и Герой подумал, что она боится просроченности продукта: дескать, он дарит по принципу: "что мне не гоже".

– Берите, Сонечка! Совсем свежие, честное слово. Моя жена только что принесла, просто не идет у меня. Вот тут дата есть – сегодняшние!

Соня еще колебалась:

– Я никогда не кушала таких.

– Тем более! На всех приемах сейчас едят. Приобщитесь к светской жизни!

– Ну, если к светской, – засмеялась она. – С чаем скушаю на ночь.

Избавился. А что объяснил: "жена принесла" – просто для краткости и понятности. Не посвящать же Соню в свои сложности.

Вечером, когда совсем улегся – а ложился он здесь непривычно рано, еще десяти не было, – вспомнил он снова о повести забытого автора, некогда читанной им в столь же забытом журнале. Его там один момент поразил. Герой романа, который исповедуется читателям, спрашивает вдруг: "Почему Я – это Я?"

Нелепый вопрос, на первый взгляд. Но если вдуматься: ведь можно было родиться кем-нибудь другим. Простейший случай: не встретились бы его родители – существовал бы Герой Братеев?! А если бы существовал, каким бы он был?!