Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Михаил Светлов

57. «Мы с тобой, родная…»

 
Мы с тобой, родная,
Устали как будто, —
Отдохнем же минуту
Перед новой верстой.
Я уверен, родная:
В такую минуту
О таланте своем
Догадался Толстой.
 
 
Ты ведь помнишь его?
Сумасшедший старик!
Он ласкал тебя сморщенной
Дряблой рукою.
Ты в немом сладострастье
Кусала язык
Перед старцем влюбленным,
Под лаской мужскою.
 
 
Может, я ошибаюсь,
Может быть, ты ни разу
Не явилась нагою
К тому старику.
Может, Пушкин с тобою
Проскакал по Кавказу,
Пролетел, простирая
Тропу, как строку…
 
 
Нет, родная, я прав!
И Толстой и другие
Подарили тебе
Свой талант и тепло.
Я ведь видел, как ты
Пронеслась по России,
Сбросив Бунина,
Скинув седло.
 
 
А теперь подо мною
Влюбленно и пылко
Ты качаешь боками,
Твой огонь не погас…
Так вперед же, вперед,
Дорогая кобылка,
Дорогая лошадка
Пегас!
 

1927

58. ГРАНИЦА

 
Я не знаю, где граница
Между Севером и Югом,
Я не знаю, где граница
Меж товарищем и другом.
 
 
Мы с тобою шлялись долго,
Бились дружно, жили наспех,
Отвоевывали Волгу,
Лавой двигались на Каспий.
 
 
И, бывало, кашу сваришь
(Я – знаток горячей пищи),
Пригласишь тебя:
– Товарищ,
Помоги поесть, дружище!
 
 
Протекло над нашим домом
Много лет и много дней,
Выросло над нашим домом
Много новых этажей.
 
 
Это много, это слишком:
Ты опять передо мной —
И дружище, и братишка,
И товарищ дорогой!..
 
 
Я не знаю, где граница
Между пламенем и дымом,
Я не знаю, где граница
Меж подругой и любимой.
 
 
Мы с тобою лишь недавно
Повстречались – и теперь
Закрываем наши ставни,
Запираем нашу дверь.
 
 
Сквозь полуночную дрему
Надвигается покой,
Мы вдвоем остались дома,
Мой товарищ дорогой!
 
 
Я тебе не для причуды
Стих и молодость мою
Вынимаю из-под спуда,
Не жалея, отдаю.
 
 
Люди злым меня прозвали,
Видишь – я совсем другой,
Дорогая моя Валя,
Мой товарищ дорогой!
 
 
Есть в районе Шепетовки
Пограничный старый бор —
Только люди
И винтовки,
Только руки
И затвор.
 
 
Утро тихо серебрится…
Где, родная, голос твой?..
На единственной границе
Я бессменный часовой.
 
 
Скоро ль встретимся – не знаю.
В эти злые времена
Ведь любовь, моя родная, —
Только отпуск для меня.
 
 
Посмотри:
Сквозь муть ночную
Дым от выстрелов клубится…
Десять дней тебя целую,
Десять лет служу границе…
 
 
Собираются отряды…
Эй, друзья!
Смелее, братцы!..
 
 
Будь же смелой —
Стань же рядом,
Чтобы нам не расставаться!
 

1927

59. СМЫЧКА

 
Выпал за окнами первый снежок,
Блекнет закат, догорая…
Музыка входит:
– Здравствуй, дружок!
– Здравствуй, моя дорогая! —
Гости съезжаются.
Много гостей
Входят, румяны с мороза.
Рифмы вбегают.
В передней моей
Глухо закашляла Проза…
Вечер в разгаре,
Полночь близка.
Льется вино.
                       По ошибке
Музыка громко читает рассказ,
Рифма играет на скрипке.
Вдруг замолкают.
В двери мои
Слышится стук осторожный.
Голос доносится:
                       – Можно войти? —
Я отвечаю:
– Можно! —
Парень смущенно у двери стоит
(Шутка ли – столько народу!)
– Я к тебе завтра зайду, – говорит,—
Я к тебе так, мимоходом… —
Гостю навстречу:
– Приятель, здоров!
Выпей, согрейся с мороза.
Знакомьтесь:
               Рабфаковец Ваня
                               Жезлов —
Музыка,
Живопись,
Проза…—
Пробки защелкали,
Льется вино,
Музыка шепчет в истоме:
– Ваня! Я Мишу просила давно
С вами меня познакомить.—
Парень, подвыпивши, смотрит смелей.
– Мы ведь знакомы немножко —
Вы проезжали деревней моей,
Сидя на венской гармошке.
Голос гармоники трудно забыть,
Вы мне приснитесь, бывало…
– Что вы!
           Оставьте!
                 Не может быть!
Я и не подозревала!.. —
Наша пирушка кипит до утра,
Музыка пляшет беспечно…
Гости встают.
– Расходиться пора.
Ты нас проводишь, конечно? —
Вышли и песни поем в тишине,
И на веселых прохожих
Смотрит серьезный милиционер
И улыбается тоже.
 

1927

60. ПЕСНЯ («С утра до заката…»)

 
С утра до заката,
Всю ночь до утра
В снегу большевичит
Мурманский край.
 
 
Немного южнее
Суровой страны
Бока Ярославля
От крови красны.
 
 
А дальше к востоку
Встречает рассвет
Верблюжьей спиною
Уральский хребет.
 
 
Эльбрус на Кавказе
Навстречу весне
Грузинскую песню
Мурлычет во сне.
 
 
Земля под прицелом,
Под пальцем курок:
Житомир – на Запад,
Ейск – на Восток…
 
 
Шумит над Китаем
Косая гроза,
Я вижу сквозь жерла
Косые глаза.
 
 
Я вижу, я вижу:
По желтой стране
Китайский Котовский
Летит на коне.
 
 
Котовский к Шанхаю
Летит и летит,
Простреленным сердцем
Стучит и стучит.
 
 
Друзья! Собирайтесь,
Открыты пути.
Веселая песня,
Смертельный мотив!
 
 
Шумит над Китаем
Косая гроза,
Я вижу сквозь жерла
Косые глаза…
 
 
Но есть еще Запад
За нитью границ,
Там выцвели вспышки
Походных зарниц,
 
 
Там пулями грозы
Еще не шумят,
Народные бунты
Под Краковом спят.
 
 
Но только лишь мертвый
Трубач заиграл —
Котовский на Запад
Коня оседлал.
 
 
Вельможная Польша
Не сдержит напор,
Стоит на коленях
Варшавский собор.
 
 
Шумит над Парижем
Потоком камней
Последняя паперть
Взметенных церквей.
 
 
Земля не устанет
Знамена носить…
Веселая песня,
Военная прыть!
 
 
Простреленным сердцем
Котовский стучит,
И песня с Востока
На Запад летит.
 

1927

61. СТАРУШКА

 
Время нынче такое: человек не на месте,
И земля уж, как видно, не та под ногами.
Люди с богом когда-то работали вместе,
А потом отказались: мол, справимся сами.
 
 
Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам,
Как поэт, вы от массы прохожих оторваны…
Это очень опасно – в полдень по Невскому
Путешествие с правой на левую сторону…
 
 
В старости люди бывают скупее —
Вас трамвай бы за мелочь довез без труда,
Он везет на Васильевский за семь копеек,
А за десять копеек – черт знает куда!
 
 
Я стихи свои нынче переделывал заново,
Мне в редакции дали за них мелочишку.
Вот вам деньги. Возьмите, Марья Ивановна!
Семь копеек – проезд, про запасец – излишки…
 
 
Товарищ! Певец наступлений и пушек,
Ваятель красных человеческих статуй,
Простите меня – я жалею старушек,
Но это – единственный мой недостаток.
 

1927

62. ПРОВОД

 
Человек обещал
Проводам молодым:
– Мы дадим вам работу
И песню дадим! —
И за дело свое
Телеграф принялся,
Вдоль высоких столбов
Телеграммы неся.
 
 
Телеграфному проводу
Выхода нет —
Он поет и работает,
Словно поэт…
 
 
Я бы тоже, как провод,
Ворону качал,
Я бы пел,
Я б рассказывал,
Я б не молчал,
Но сплошным наказаньем
Сквозь ветер, сквозь тьму
Телеграммы бегут
По хребту моему:
«Он встает из развалин —
Нанкин, залитый кровью…»
«Папа, мама волнуются,
Сообщите здоровье…»
 
 
Я бегу, обгоняя
И конных и пеших…
«Вы напрасно волнуетесь…» —
Отвечает депеша.
 
 
Время!
Дай мне как следует
Вытянуть провод,
Чтоб недаром поэтом
Меня называли,
Чтоб молчать, когда Лидочка
Отвечает: «Здорова!»,
Чтоб гудеть, когда Нанкин
Встает из развалин.
 

1927

63. СТАРАЯ РУСЬ

 
Бояре затевают
Новые козни,
Чутко насторожилась
Придворная челядь.
Сидит извозчик
На стареньких козлах,
Думает извозчик
От нечего делать.
 
 
Больно уж лютая
Выдалась погода —
Метель продувает
Во все концы.
Сидит извозчик,
Немного поодаль
На пьяной лавочке
Сидят стрельцы.
 
 
Петр, соблазненный
Заграничным раем,
Бороды велел
Поостричь боярам.
Бояре в оппозицию:
– Мы не желаем!
Нам-то борода
Досталась не даром!
 
 
Петровских ассамблей
Старинные танцы,
Чинные гости
У круглого стола…
Эх, будь я Дмитрием,
Да еще Самозванцем,
Я бы натворил
Большие дела!
 
 
Я бы обратился
С речью к боярам:
– Царь – это дорого,
Сколько ни борися!
Я вам согласен
Царствовать даром,
Ну, хотя бы вместо
Годунова Бориса.
 
 
Бояре бы ответили
С серьезным выражением,
Хищными глазами
Взглянув из-под бровей:
– Мы-то согласны!
Но есть возражения:
Во-первых, Михаил,
Во-вторых, еврей!
 
 
Какое огорчение!
Я не буду императором,
В золоченой карете
По Москве не поеду,
Зато пронесу
Без малейшей утраты
Свое политическое кредо.
 

1927

64. ПИСЬМО ЧЕМБЕРЛЕНУ

 
Уважаемый лорд!
Не сейчас, так когда-нибудь
Осенит вас знаменьем
Милость господня:
В окруженьи святых
Вознесетесь вы на́ небо
(Я прошу вас не медлить —
Вознеситесь сегодня…)
 
 
Для всеобщего мира
Вы ищете средство —
Вы ведь миролюбивы
А ля Иисус.
Правда, сломана мебель
В советском торгпредстве,
Но вы здесь ни при чем, —
Это сыщик, клянусь!..
 
 
За далекой водою
Разгромленный Нанкин,
Собираются сироты
У разрушенных стен, —
Это на берег вышли
Английские танки,
Убивают солдаты…
Но не Чемберлен!
 
 
Вы? Вы можете
Только приказывать:
Наступать! Покорять!
Расстрелять! Припугнуть!
Ну, а сами, о лорд,
Я уверен – ни разу вы
Не пытались кого-либо
Ну хотя б ущипнуть!..
 
 
Говорят, что детей
Вы до слабости любите,
Вы им дарите куклу,
Игрушечный а́тлас,
Может быть потому,
Что невинные губы те
Недостаточно жестки,
Чтоб начать проклинать вас.
 
 
Всемогущий господь
Недоволен Европой
Большевистские песни
Запел человек…
Если хлынет вода
Мирового потопа,
Вас господь, словно Ноя,
Устроит в ковчег.
 
 
Благодарные богу
За приют, за ночлег и
За его снизошедшую
К вам благодать,
Вы сквозь дождь проплывете.
И в темном ковчеге
Весь парламент —
Вся фауна будет мычать.
 
 
(Вы, кажись, недовольны
Становитесь мною?
Вы обижены, лорд?
Так признайтесь же прямо,
Может быть, вы совсем
Не похожи на Ноя,
Может, вы больше
Похожи на Хама?)
 
 
Когда ж океан
Возвратится обратно,
Прошу вас заметить:
У края земли
Красное знамя
На груди Арарата
Ветра раздували,
Но снять не смогли.
 

1927

65. НАД МОГИЛОЙ

 
Над твоей могилой нарастает
Пламенная память о тебе…
Снова капли крови расцветают
На моей прикушенной губе.
 
 
И за то, что партия редеет,
И за прошлые его грехи,
Он бы увидал, белогвардеец,
Что удел мой не одни стихи.
 
 
За потери наши и за муки
Я б его на части искромсал,
Но поэта поднятую руку
Удержал народный комиссар.
 
 
Ну, и разве я хоть пальцем двину,
Если вся страна моя решила
Быть миролюбивой, как Литвинов,
Быть воинственной и ждать, как
                                              Ворошилов…
 
 
Гроб опущен, и проходят люди…
Но, взлетев, строга и высока,
В нараставшем пушечном салюте
Прозвучала и моя строка.
 
 
По стране – развернутая стройка,
Скоро вырастут за домом дом…
Ты ведь их мечтал увидеть, Войков,
Там, в Варшаве, за своим столом…
 
 
И не мы ли вдоль московских улиц
Гроб Воровского несли, скорбя…
Та же разгулявшаяся пуля
Рикошетом пала на тебя.
 
 
Над твоей могилой нарастает
Пламенная память о тебе…
Снова капли крови расцветают
На моей прикушенной губе.
 

1927

66. ПЕРЕД БОЕМ

 
Я нынешней ночью
Не спал до рассвета,
Я слышал – проснулись
Военные ветры.
Я слышал – с рассветом
Девятая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.
 
 
За тонкой стеною
Соседи храпели,
Они не слыхали,
Как ветры скрипели.
 
 
Рассвет подымался,
Тяжелый и серый,
Стояли усталые
Милиционеры,
Пятнистые кошки
По каменным зданьям
К хвостатым любовникам
Шли на свиданье.
 
 
Над улицей тихой,
Большой и безлюдной,
Вздымался рассвет
Государственных будней.
И, радуясь мирной
Такой обстановке,
На теплых постелях
Проснулись торговки.
 
 
Но крепче и крепче
Упрямая рота
Стучала, стучала,
Стучала в ворота.
 
 
Я рад, что, как рота,
Не спал в эту ночь,
Я рад, что хоть песней
Могу ей помочь.
 
 
Крепчает обида, молчит,
И внезапно
Походные трубы
Затрубят на Запад.
Крепчает обида.
Товарищ, пора бы,
Чтоб песня взлетела
От штаба до штаба!
 
 
Советские пули
Дождутся полета…
Товарищ начальник,
Откройте ворота!
Туда, где бригада
Поставит пикеты, —
Пустите поэта!
И песню поэта!
 
 
Знакомые тучи!
Как вы живете?
Кому вы намерены
Нынче грозить?
Сегодня на мой
Пиджачок из шевьота
Упали две капли
Военной грозы.
 

1927

67. ЗВЕЗДЫ

 
Если тихо плачет скрипка,
Я, как все, в платок сморкаюсь,
Широчайшею улыбкой
Я родителей встречаю.
Но от бурь не спрячешь тело,
Не спасешь гортань от хрипа,
Если время мне велело
Быть с дубиной возле скрипок.
Я видал его, глухого,
Проливающего слезы:
Он часами ждал – Бетховен
Возле штаба у березы.
Я в тот день был страшно занят.
Он ушел.
И ночью поздней
Музыкальными глазами
На меня смотрели звезды.
В ожидании прихода
Предрассветного тумана
Заиграла вся природа
На старинном фортепьяно.
Звезды все, склонившись низко,
Мне на голову упали,—
За меня, за коммуниста,
Звезды все голосовали.
 

1927

68. ПОЭТУ

 
Друг ты мой,
Задумчивый и строгий,
Снаряжайся,
              скоро нам идти!
Будь готов,
              поводьями закинув строки,
Боевую повесть
Поведи.
Не с тобой ли
Пели мы о буднях,
О рабфаковке,
О солнце,
О полях?
И не мы ль
              в затеях наших трудных
Расстилали
                 невозможный взмах?..
Пусть засохнут
Бледные чернила, —
Дай овса коням
И встань чуть свет.
Чтоб эпоха
Нас не очернила —
Положи перо свое, поэт!
Наша песня
В буднях ликовала, —
Что ж, веди ее с собою в бой.
Запевай же,
                   первый запевала,
И полки затянут за тобой…
Эти скрипки
Слишком надоели,
Струны
              не перестают стонать.
Нынче барабаны захотели
Слово
Большевистское
Сказать.
Друг ты мой!
Нас ждет большое дело,
Не ленись
             и на перо нажми,
Чтобы искрами оно взлетело
Над ошеломленными людьми.
Пусть засохнут
Бледные чернила,—
Дай овса коням
И встань чуть свет.
Чтоб эпоха
Нас не очернила —
Брось писания свои, поэт!
Я шучу, дружище,
Не пугайся,
Можешь петь,
Смеяться и любить:
Боевую сбрую на Пегасе
Незачем напрасно теребить.
Может быть,
              случайны эти вспышки
Молний,
           оброненных под тобой,
Может быть,
Продлится передышка:
Наш покой —
Строительный покой.
Эти наступающие тучи,
Может, возвратятся к берегам,
Но держи, мой друг,
На всякий случай,
И почисть заржавленный наган.
 

1927

69. ПИРУШКА

 
Пробивается в тучах
Зимы седина,
Опрокинутся скоро
На землю снега, —
Хорошо нам сидеть
За бутылкой вина
И закусывать
Мирным куском пирога.
 
 
Пей, товарищ Орлов,
Председатель Чека.
Пусть нахмурилось небо,
Тревогу тая,—
Эти звезды разбиты
Ударом штыка,
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя.
 
 
Пей, товарищ Орлов!
Пей за новый поход!
Скоро выпрыгнут кони
Отчаянных дней.
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней.
 
 
Льется полночь в окно,
Льется песня с вином,
И, десятую рюмку
Беря на прицел,
О веселой теплушке,
О пути боевом
Заместитель заведующего
Запел.
 
 
Он чуть-чуть захмелел —
Командир в пиджаке:
Потолком, подоконником
Тучи плывут,
Не чернила, а кровь
Запеклась на штыке,
Пулемет застучал —
Боевой «ундервуд»…
 
 
Не уздечка звенит
По бокам мундштука,
Не осколки снарядов
По стеклам стучат, —
Это пьют,
Ударяя бокал о бокал,
За здоровье комдива
Комбриг и комбат…
 
 
Вдохновенные годы
Знамена несли,
Десять красных пожаров
Горят позади,
Десять лет – десять бомб
Разорвались вдали,
Десять грузных осколков
Застряли в груди…
 
 
Расскажи мне, пожалуйста,
Мой дорогой,
Мой застенчивый друг,
Расскажи мне о том,
Как пылала Полтава,
Как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился
Последним крестом.
 
 
Ты прошел сквозь огонь —
Полководец огня,
Дождь тушил
Воспаленные щеки твои…
Расскажи мне, как падали
Тучи, звеня
О штыки,
О колеса,
О шпоры твои…
 
 
Если снова
Тифозные ночи придут,
Ты помчишься,
Жестокие шпоры вонзив, —
Ты, кто руки свои
Положил на Бахмут,
Эти темные шахты благословив…
 
 
Ну, а ты мне расскажешь,
Товарищ комбриг,
Как гремела «Аврора»
По царским дверям
И ночной Петроград,
Как пылающий бриг,
Проносился с Колумбом
По русским степям;
 
 
Как мосты и заставы
Окутывал дым
Полыхающих
Красногвардейских костров,
Как без хлеба сидел,
Как страдал без воды
Разоруженный
Полк юнкеров…
 
 
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней…
Выпьем, что ли, друзья,
За семнадцатый год,
За оружие наше,
За наших коней!..
 

1927

70. БОЕВАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ

 
Гуди над батальоном,
Знакомая пальба,
Труби над батальоном,
Десятая труба.
Опять предо мною
Огонь и свинец,
Весь мир предо мною,
Как Зимний дворец…
Время свершает
Десятый полет, —
К британскому флоту
«Аврора» плывет.
Скоро над миром
Запляшет картечь,
Двенадцатидюймовая
Наша речь.
Снова встал у пушки
Старый канонир.
Что ты будешь делать,
Старый мир?
Снова ли затрубишь
В боевой рог
Или покорно
Ляжешь у ног?
Лошадям не терпится
Перейти вброд
Новый, тяжелый,
Одиннадцатый год.
Ну а мне не терпится —
В боевом огне
Пролететь, как песня,
На лихом коне.
Я пока тихонько
Сижу и пою,
Я пока готовлю
Песню мою…
Гуди над батальоном,
Знакомая пальба,
Труби над батальоном,
Десятая труба!
 

1927

71. ДЕСЯТЬ ЛЕТ

 
Уже не мальчиком,
Уже почти мужчиной
Перехожу десятую межу.
В одиннадцатую
Нашу годовщину,
Накрыт противогазом,
Прихожу.
 
 
Мне десять лет
Знакомы поименно,
И в голове моей
Уже давно
Висят воспоминанья,
                        как знамена,
Простреленные
Батькою Махно…
 
 
Пусть молодость моя
Горит неутомимо —
В ней десять лет
Глядят из-под золы,
В ней с ароматом
Пороха и дыма
Смешался запах
Стружек и смолы…
 
 
Вдоль старых стен
По кладбищам печальным,
Над мертвым
                успокоенным полком,
Я прохожу
Чуть-чуть сентиментальный,
Задумчивым
                     иду
                          большевиком.
 
 
Завязаны шнурки
Моих ботинок,
И в прачечной
Лежит мое белье,
И отдано оружие мое
Милиции,
Поставленной
                     на рынок, —
 
 
Но в десять лет
Команда не забыта,
Но вычищено
Старое седло,
Но чувствую,
                     что время подползло
Почти неслышным
Шорохом иприта…
 
 
Вдоль новых крыш
Пройдут года украдкой,
Сквозь гущу лет
Придет знакомый год…
Сойди, поэт!
                   Здесь будет пересадка!
Оставь трамвай!
                             Тебя тачанка ждет!..
 
 
Мы десять лет
Надеемся и терпим,
Пока под взрывы
Пушечных зарниц
Проскачет эскадрон
Нетерпеливым темпом
Через барьер
Разрушенных границ…
 

1927

72. ЕВРЕЙ-ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ

 
Скоро маленькие ростки
Кверху голову приподымут.
По сравнению с городским
Здесь довольно приятный климат.
 
 
Словно дети, к себе маня,
Из-за каменного сарая
Молодые сады в меня
Яблоками швыряют.
 
 
Черный пес впереди бежит,
Поднял голову, смотрит гордо,
Назови его только «жид» —
Он тебе перекусит горло.
 
 
Он бежит впереди меня…
– Собакевич вы мой, запомните:
Вы живете с этого дня
В конуре, как в отдельной комнате!..
 
 
Ветерок заиграл слегка
Бороды моей сединою,
Как полиция, облака
Собираются надо мною.
 
 
Вечереет, и впотьмах
Брызжут капельки дождевые,
Будто плачут о старых днях
Постаревшие городовые.
 
 
Мне бывает чего-то жаль,
Как жалеют о чем-то дети…
Где ты скрылась, моя печаль,
Где живешь ты теперь на свете?
 
 
Светлый ветер тебя унес
И развеял тебя по пустыне,
Иорданом соленых слез
Я не встречу тебя отныне…
 
 
Надо мною слова плывут —
Скоро песня в полях родится,
Это дети мои поют,
Это слушает их пшеница.
 
 
Я усядусь в кругу семьи…
Ах, ведь я опоздаю снова, —
Обещал я прийти к семи,
А теперь уже полвосьмого.
 

1927

73. ЖИВЫЕ ГЕРОИ

 
Чубатый Тарас
Никого не щадил…
Я слышу
Полуночным часом,
Сквозь двери:
– Андрий! Я тебя породил!.. —
Доносится голос Тараса.
 
 
Прекрасная панна
Тиха и бледна,
Распущены косы густые,
И падает наземь,
Как в бурю сосна,
Пробитое тело Андрия…
 
 
Полтавская полночь
Над миром встает…
Он бродит по саду свирепо,
Он против России
Неверный поход
Задумал – изменник Мазепа.
 
 
В тесной темнице
Сидит Кочубей
И мыслит всю ночь о побеге,
И в час его казни
С постели своей
Поднялся Евгений Онегин:
 
 
– Печорин! Мне страшно!
Всюду темно!
Мне кажется, старый мой друг,
Пока Достоевский сидит в казино,
Раскольников глушит старух!..
 
 
Звезды уходят
За темным окном,
Поднялся рассвет из тумана…
Толчком паровоза,
Крутым колесом
Убита Каренина Анна…
 
 
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..
 
 
Я сам собираюсь
Роман написать —
Большущий!
И с первой страницы
Героев начну
Ремеслу обучать
И сам помаленьку учиться.
 
 
И если, не в силах
Отбросить невроз,
Герой заскучает порою,
Я сам лучше кинусь
Под паровоз,
Чем брошу на рельсы героя.
 
 
И если в гробу
Мне придется лежать, —
Я знаю:
Печальной толпою
На кладбище гроб мой
Пойдут провожать
Спасенные мною герои.
 
 
Прохожий застынет
И спросит тепло:
– Кто это умер, приятель? —
Герои ответят:
– Умер Светлов!
Он был настоящий писатель!
 

1927

74. В РАЗВЕДКЕ

 
Поворачивали дула
В синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула
Из-за дымных облаков.
 
 
Наши кони шли понуро,
Слабо чуя повода.
Я сказал ему: – Меркурий
Называется звезда.
 
 
Перед боем больно тускло
Свет свой синий звезды льют…
И спросил он:
– А по-русски
Как Меркурия зовут?
 
 
Он сурово ждал ответа;
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугавшись мужика.
 
 
Тихо, тихо…
Редко, редко
Донесется скрип телег.
Мы с утра ушли в разведку,
Степь и травы – наш ночлег.
 
 
Тихо, тихо…
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом, —
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
 
 
Я сказал ему чуть слышно:
– Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло,
Поворачивай коня.
 
 
Как мы шли в ночную сырость,
Как бежали мы сквозь тьму —
Мы не скажем командиру,
Не расскажем никому.
 
 
Он взглянул из-под папахи,
Он ответил:
– Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе
От охотника бежать.
 
 
Как я встану перед миром,
Как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру,
Что бежал из-под огня?
 
 
Лучше я, ночной порою
Погибая на седле,
Буду счастлив под землею,
Чем несчастен на земле…
 
 
Полночь пулями стучала,
Смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала,
Пуля в грудь мою вошла.
 
 
Ночь звенела стременами,
Волочились повода,
И Меркурий плыл над нами —
Иностранная звезда.
 

1927

75. ХЛЕБ

1

 
Снова бродит луна
По полям бесконечных скитаний.
Словно в очередь к богу,
Вразвалку лежат мертвецы…
Засыхает слюна
Над застрявшей в гортани
Отсыревшей полоской мацы…
 
 
Чтобы спрятать свой стыд.
Чтобы скрыть свой позор от людей,
Небеса над землей
Опускают ночной горизонт…
 
 
Беспощадная ночь,
Ты бы стала немного светлей,
Если б ты поняла,
Как смертельно устал Либерзон…
 
 
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит.
Впереди
Круговоротом верст
Распростерся
Полевой ковер.
Ветром донесло издалека
Пьяное дыханье мужика.
 
 
Бродит полночь неживая
По местечкам разоренным,
Свежий ветер обдувает
Мещанина Либерзона.
 
 
– Господи!
Еще недоставало
В тухлом дилижансе простудиться…
Одолжи мне, боже, покрывало
На мою худую колесницу!
 
 
Или мало просьбы человека?
Или я молился мало?
Или мертвая моя Ревекка
Обо мне еще не рассказала?
 
 
Ты ведь видел
Этих трупов груды,
Дочерей моих ты видел тоже,
Ты смотрел на розовые груди,
Ты смотрел и… засмотрелся, боже!
 
 
Через тучи песков,
Через версты пустынь,
Через черную зелень еврейской весны,
Неумыт и обшарпан,
Я пришел на Волынь —
Кочевой гражданин
Неизвестной страны.
 
 
И если, о господи,
На одном из небес
Ты найдешь мое счастье, —
То сжалься над ним,
Вынь все лучшие звезды свои и повесь
Над заплаканным счастьем моим!..
 
 
Что то дует сильно,
Что-то спится слабо…
Разреши, всесильный,
Повернуться на бок…
 
 
Дилижанс трясется и скрипит,
Самуил Израилевич спит…
 
 
Лунная корона
Гаснет в полумгле,
Окна занавешены
Изморозью белою,
Тихою походкой
Бродит по земле
Жирная суббота,
Ничего не делая.
 
 
Звезды пожелтели —
Божьи плоды,
Позднее время —
Половина второго…
 
 
               Тишина
От земли до звезды,
От Меркурия
До Могилева…
 

2

 
Как струна в музыкальном ящике,
Ветер вздрогнул среди домов.
Звезды тихие и дрожащие,
Словно божии приказчики
За прилавками облаков.
 
 
Ветра взбалмошная походка
Вдоль по вывеске прокатилась,
Где мечтательная селедка
На сосиски облокотилась.
 
 
Ветер мечется и кружится,
Разговаривая неясно:
«Либерзон! Пора освежиться!
Либерзон! Погода прекрасна!»
 
 
Покупатель ушел последний,
Ужин праздничный приготовлен…
– Ну, сыночек мой, ну, наследник,
День закончен, конец торговле!
 
 
Вечер в окнах стоит,
Обрисован
Старомодною синевою…
Либерзон задвинул засовы,
Моет руки перед едою…
 
 
И сидит за одним столом,
Хлебом с маслом по горло сыт,
«Бакалейный торговый дом —
Самуил Либерзон и Сын».
 
 
Самовара большой костер
Потухает в изнеможенье.
Начинается разговор
Философского направленья:
 
 
– Что ты видел, цыпленок куцый,
У окошка родного дома? —
Отблеск маленькой революции
И пожар большого погрома…
 
 
Озираясь на склоне дней,
Тихо прошлое провожая,
Не забудь, дорогой Моисей,
Это имя – Игнат Можаев.
 
 
От погрома уйдя назад
В лицемерный приют полей,
Он живет – Можаев Игнат, —
Чтоб кормить и колоть свиней…
 

* * *

 
Ночь на мир положила лапы,
Всем живущим смежив ресницы.
Огонек одинокой лампы
В закопченном стекле томится.
 
 
Ночь раскинулась, вырастая.
Звезды в окнах —
Кругом пламенным…
Молодой Либерзон читает,
Подготавливаясь к экзаменам.
 
 
Ах, как много учиться надо.
Бродит взгляд его опущенный
По страницам «Александра
Сергеевича Пушкина…»
 
 
Соблазнительная подушка
Так заманчиво обнажена…
«Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?..»
 

* * *

 
Суровая полночь
Приносит грозу,
Фейерверк молний
И гром отдаленный,
И ангел увидел,
Как где-то внизу
В обнимку
Сном праведных
Спят Либерзоны,
И Пушкин склонился над ними
                                      во мгле,
С любовью над юным,
С улыбкой над старым…
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам…»
 

3

 
Весть летела из столицы
К деревенькам и станицам,
Разбудила и вспугнула
Задремавшие аулы
И присела на крылечко
У еврейского местечка.
 

* * *

 
С юго-западной стороны
Ночь колышет колокола. —
Эти звезды вокруг луны
Словно дети вокруг стола.
 
 
Молодая стоит луна
На житомирском берегу,
Над Житомиром – тишина,
Над Полонами – тихий гул…
 
 
Ты прислушайся, Моисей,
Моисей Либерзон, не спи!
Запрягает своих коней
Сам Тютюник в ночной степи.
 
 
Убегает в поля трава,
Лошадь в страхе за ней бежит, —
Атаманова голова,
Словно бомба, над ней висит.
 
 
Атаман пролетел вперед,
Бесшабашный и молодой.
Подмигнул ему небосвод
Самой маленькою звездой.
 
 
Две губернии на поклон
Прибегают к нему зараз…
Но недаром морской циклон
Бородою матроса тряс,—
 
 
Он идет впереди полков,
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят.
 
 
Смерть стоит за плечом ею,
Кровь цветет на его усах…
О Тютюник!
                    Твое торжество —
Только пыль на его ногах!..
 
 
Озадаченный горизонт
Собирает свои облака,
И стоит Моисей Либерзон,
Поднимая знамя полка.
 
 
Он стоит впереди полков.
Триста пушек за ним гудят,
И четыреста жеребцов,
И пятьсот боевых ребят…
 
 
Ты с ума сошел, Моисей!
Тишина и покой кругом,
Только ветер чужих степей
Чуть колышет твой тихий дом.
 
 
Одеялом большим накрыт
Твой отец, погруженный в сон,
И приходит к нему царь Давид,
И является царь Соломон.
 
 
В этой сказочной тишине,
В этом выдуманном раю
Он с царями ведет во сне
Интересное интервью…
 
 
Ночь проносит сквозь синь степей
Колыханье колоколов,
И опять идет Моисей
По равнинам военных снов.
 
 
Наблюдая полет ракет,
Моисей подошел к реке,
С красным флагом в одной руке,
С револьвером в другой руке.
 
 
И не страшен разбег дорог
Перешедшему вброд реку,
И стоит над Синаем бог,
Приготовившийся к прыжку.
 
 
Он у пропасти на краю,
У последней своей звезды.
Пожелтели в его раю
Запечатанные сады.
 
 
Пожалей его, Моисей, —
Бога прадедов и отцов!..
Громкий выстрел среди степей,
Тихий стон среди облаков…
 
 
Над Житомиром тишина…
И гудит снаряд отдаленный,
Словно падающая луна
С утомленного небосклона…
 

4

 
Посреди необъятных болот
Середина поэмы встает,
И во тьме зажигается стих
И горит, чтоб согреть часовых.
 
 
Неспокойная полночь болот.
Разводящий не скоро придет.
 
 
«В этой тьме погибать не резон, —
Мы пропали с тобой, Либерзон!
Хорошо б на минутку прилечь…
И зачем нам болото беречь?..»
Эта сырость, как черный туман…
Пропадает Можаев Иван…
 
 
          Над болотом гортанная речь:
          «Нам приказано —
          Надо стеречь.
          Скоро смена,
          Рассвет недалек.
          Успокойся, Ванюша, дружок!»
 
 
Раздвигая болотную хмарь,
Поднимает поэма фонарь,
И стоит на посту, освещен,
Молодой Моисей Либерзон.
 
 
Посреди болотных пустырей
Он стоит, мечтательность развеяв, —
Гордость нации,
Застенчивый еврей,
Боевой потомок Маккавеев.
 
 
Под затвором
Молчалив свинец…
Где теперь его отец?
(Он, наверное, в тишине ночной
Медленно читает Тору,
Будто долг свой
Тяжкий и большой
По часам выплачивает кредитору.)
 
 
Влажен штык,
И отсырел приклад…
Моисея неподвижен взгляд:
(Может быть, ему издалека
Запылала смуглая щека
Дочери часовщика?..)
 
 
          Полночь бродит над часовыми,
          Мир вокруг без остатка вымер.
          На четырнадцатой версте
          Пробегает сухая степь,
          Там усталая спит Расея
          Без Ивана
          И Моисея…
 
 
Пусть в тумане заперты пути,
Не грусти, Можаев,
Не грусти!
Ты не тот, кто ловит голубей,
Не робей, Ванюша,
Не робей!
 
 
«Я грущу, товарищи, по дому,
Дума мучает меня одна:
Для чего мне, парню молодому,
Молодость бесплатная дана?
 
 
Для того ли я без отдыха работал,
Для того ли я страдал в бою,
Чтобы это темное болото
Засосало голову мою?..
 
 
В этой тьме погибнуть не резон,
Очень скучно умирать мне без людей…
Посади меня на лошадь, Либерзон,
Дай мне в руки саблю, Моисей!
 
 
Я тебе промчусь, как атаман,
Я врагов
Повырубаю враз,
Только, друг мой,
Убери туман
От моих заиндевевших глаз!
 
 
Буду первым я в жестокой сече.
С вытянутой саблей поперек…
Мы еще проскачем, Моисейчик,
Мы еще поборемся, браток!
 
 
Или будет нам обоим крышка,
Иль до гроба будем вместе жить…
Никогда не думал я, братишка,
Что могу я
Жида полюбить.
 
 
Я тебя своей любовью грею,
Я с тобою мучаюся тут,
Потому что на земле евреи
Симпатичной нацией живут…
 
 
Долго ли осталось нам томиться,
Скоро ли окончится поход?
Говорят, что скоро заграница
Тоже по-советски заживет.
 
 
И наступит времечко такое,
И пойдут такие чудеса,
Чтобы каждый дом себе построил,
Чтобы окна выходили в сад.
 
 
Старой жизни
Навсегда капут,
Будет жизнь
Куда вкусней и гуще,
Будет хлеб —
Пятиалтынный пуд,
И еще дешевле – неимущим.
 
 
Будет каждый жить свой долгий век,
В двести лет
Справляя именины…
Я хотя и темный человек,
Ну а всё же
Верю в медицину…»
 
 
Мир вокруг без остатка вымер,
Полночь бродит над часовыми…
«Эх, Моисейчик,
Такие дни!
Очень скучно мне и обидно —
Мы с тобою
Совсем одни,
Даже пса – и того не видно…
 
 
Мы вернемся с тобой едва ли, —
Над болотами
Ночь темна…
Как живет теперь
Моя Валя?
Что поделывает она?
 
 
Помню,
С ней отводил я душу
И голубил ее
И ласкал,
Я над милой своей Валюшей,
Словно мост над рекою, стоял…
 
 
Ветер в поле
Всю ночь бежит
По разбросанным зеленям…
И Валюша одна сидит
И, наверное, ждет меня.
 
 
Вот вернусь я,
Построю дом,
Тесно выложу кирпичи…
Не дадут кирпичи —
Украдем.
(Ты смотри, жидюга,
Молчи!..)»
 
 
И мечты
Рассыпались вслепую,
И пронесся ветер впопыхах,
Будто музыка прошла, танцуя,
На своих высоких каблуках.
 
 
Утомленная спит Расея
Без Ивана
И Моисея…
 
 
Выше, выше голову,
Моисей Самойлович!
Песню мою на́ тебе,
Иван Игнатьевич!
Возьми и неси ее
Над нашей Россиею!..
 

5

 
Скорый поезд
Сквозь снега летит,
Самуил Израилевич спит.
 
 
Приближаются с двух сторон
Царь Давид
И царь Соломон.
«Рад вас видеть, друзья, всегда,
Я в Житомир…
А вы куда?»
 
 
Тихо слушает весь вагон,
Что рассказывает Соломон,
Говорят о делах
И о родине
Два царя
И один верноподданный.
 
 
Тихо вслушивается
Вагон.
Тихо жалуется
Либерзон:
«Сын мой умер
Во цвете лет…
Почему его с вами нет?
 
 
Мой наследничек,
Мой сыночек!
Ты приснись мне
Хоть разочек!..»
Кроткой лаской
До зари
Утешают его цари…
 
 
Поезд круто затормозил,
Просыпается Самуил…
 
 
Пассажиры кругом сидят
Очень мирно
И очень мило.
И глядит Можаев Игнат
На смущенного Самуила.
 
 
(Часто думаешь:
Враг далёко —
Враг оказывается
Под боком…)
 
 
Беспощадная ночь погрома…
Самуил опускает взгляд.
Пусть враги,
Но всё же – знакомы…
«Здравствуйте!»
– «Очень рад!»
И улыбка дрожит виновато
В поседевших усах Игната.
 
 
И неловок, и смущен,
Говорит он, заикаясь:
«Извиняюся, Либерзон,
За ошибку свою извиняюсь!
 
 
Был я очень уж молодым,
И к тому же довольно пьяным,
Был я темным,
Был слепым,
Несознательным хулиганом…»
 
 
И стучит, стучит учащенно
Сердце старого Либерзона.
Эта речь его душу греет,
Словно дружеская услуга…
Извиниться перед евреем —
Значит стать его лучшим другом.
 
 
«Я очень доволен!
Я рад чрезвычайно!
Допускаю возможность,
Что погром – случайность,
Что гром убил моих дочерей,
Что вы – по натуре
Почти еврей…
 
 
Знаете новость:
Умер мой сын!
Сижу вечерами один,
Один!
 
 
Глухо стучит одинокий маятник…
Игнатий Петрович,
Вы меня понимаете?»
 
 
Только ветер и снег за окном,
И зари голубое зарево,
И сидят старики вдвоем,
По-сердечному разговаривая…
 
 
Пробегая леса и степи,
Вьюга мечется по Руси…
Человеческий теплый лепет,
Вьюга, вьюга,
Не погаси!
 
 
Чтобы поезд в снегу не увяз,
Проведи по путям вагоны,
Чтобы песня моя неслась
От Можаева
К Либерзону.
 
 
Чтобы песня моя простая,
Чтобы песня моя живая
Громко пела бы, вырастая,
И гудела б, ослабевая…
 

1927