Текст книги "Подземные ручьи (сборник)"
Автор книги: Михаил Кузмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)
– Мы имеем честь говорить?
– Да, вы говорите с известным Амброзиусом Петром Иеронимом Скальцарокка.
– Но, почтенный синьор, нам говорили, предупреждали… ваши года…
– В день св. девы Пракседы, двадцатого июля, мне минет 45 лет, – проговорил я, важно и мечтательно улыбаясь. Видя их недоумевающий взгляд, я добавил, указывая на прижавшуюся к двери Урсулу: – Эта женщина подтвердит вам мои слова. Для мудрецов доступны все тайны природы, и самые годы, как яд, как клевета, бессильны могут быть над ними.
Посланные почтительно слушали, полуоткрывши розовые рты, меж тем как едкий дым из лаборатории Скальцарокка тонкой струей стлался по потолку.
Часть четвертая
Глава I
«И вы думаете, что этот эликсир может сделать бесследным для нашего внешнего вида полет времени, что так же блестящи будут наши глаза, белы зубы, нежны щеки, густы волосы, звонок голос в сорок лет, как и в двадцать?» – так говорила маленькая принцесса Амалия, идя рядом со мною по стриженому дворцовому саду. Я посмотрел на ее круглое, маленькое личико, красное и глянцевитое, круглые выпуклые глаза, испуганно-наивные, крошечный рост, семенящую подпрыгивающую походку, зеленоватое с яркими розовыми букетами платье, китайский то раскрываемый, то закрываемый веерок – и сказал:
– Поверьте, принцесса, этот чудесный напиток может не только остановить течение времени, но и вернуть его вспять, чтобы уже начавшие утрачиваться розы снова зацвели на щеках и огонь глаз, тлеющий слабою искрой, снова заиграл веселым пламенем. Вы видите наглядный пример во мне.
Так как мы шли по уединенной аллее к озеру, где виделись плавающие лебеди, принцесса, нежно опершись на мою руку, еще более нежно прошептала; «Так что, и мне, уже готовящейся отказаться от всякого счастья, может улыбаться надежда?» «Принцесса, – воскликнул я, – всякий подтвердит начавшееся действие эликсира, к которому вы так беспричинно, так снисходительно прибегли».
«Ах, Амброзиус, дорогой мейстер, поговорите со мной как друг, а не как придворный моего брата…» – и принцесса стала жаловаться на герцогиню, которая всячески оттесняет и преследует несчастную принцессу Амалию, стараясь поссорить ее с герцогом братом, сама под влиянием старого советника фон Гогеншиц, хитрого и коварного царедворца. Рассказ мне был не нов, равно как и страстные взоры Амалии, устремляемые на меня. Поцеловав почтительно руку, я обещал употребить все в моей власти меры, чтобы восстановить мир в герцогской семье, и, не поднимая головы при вторичном поцелуе, сказал едва внятно: «Когда мы увидимся, божественная покровительница?» «В среду вечером, в маленьком павильоне», – сказала радостно принцесса и порхнула в боковую аллею, как балерина, уходящая за кулису. Дойдя задумчиво почти до решетки сада, я услышал женские голоса; так как мне показалось, что говорят о герцогском семействе, то я остановился, надеясь извлечь пользу из разговора.
– …Нет, уж это известно, у матери покойной герцогини Терезы Паулины, и у бабушки Паулины Терезы, и у прабабушки, говорят, Ернестины Виктории, у всех было так: первый сын, потом шесть дочерей, у всех, у всех. И вспомни мои слова, у нашей герцогини, да подаст ей Господь легкие роды, будет наследник первым.
– Дай Бог.
– И все рыженькие, как лисицы.
– Ну, этот может выйти и черным.
– Что ты хочешь сказать, Барбара?
– Ты видела портрет советника в молодости, что висит в его столовой?
– Глупости! не наше дело! никогда не поверю.
– Конечно, я тоже говорю: мое дело, чтобы коровы были сыты, вымыты, удойны – вот, а господские дела, да сохранит меня Господь от них, не правда ли?
Тут я вышел из аллеи и, ответив на почтительные приветствия двух работниц со скотного двора, медленно направился к своему флигелю, обходя лужи после вчерашнего дождя, где горели отраженными ярко-розовые облака заката.
Глава II
Поспешно войдя вслед за слугой в большую красную комнату, я застал там герцога Эрнеста Иоганна разговаривающим со своим молодым братом Филиппом Лудвигом у отворенного окна, в которое была видна уже вся пожелтевшая прямая аллея грабов. Герцог широкими шагами, подражая какому-то королю, которого ставил себе в образец, пошел ко мне навстречу и, крепко сжав мне руку, спросил о результате моих наблюдений и вычислений. Герцог Эрнест Иоганнн был худ, среднего роста, длиннонос, с золотушным лицом и узкими плечами, похожий на Филиппа Лудвига, более свежего, с несколько лихорадочным алым румянцем на скулах и блестящими выпуклыми глазами. Соединяя схваченные там и сям слухи, воспоминания об указаниях учителя, почерпнутые из магических книг формулы и наставления, я более или менее удачно разрешал сомнения моего господина и мог давать советы о текущих и делать предположения грядущих событий. Молодой герцог стоял, опершись о косяк окна, – казалось, с облегчением вдыхая освеженный недавним дождем осенний воздух. «Ваша светлость будет иметь наследника, – говорил я с расстановкой, желая медленностью речи придать большую значительность ее содержанию, – будет иметь наследника, но ваша радость омрачится кровью умерших предков, и узел, связанный из разных шнурков, грозит бедствием его развязавшему». Герцог напряженно слушал, краснея, потом, снова пожав мне руку, пробормотал, удаляясь: «Сын, это прежде всего, об остальном рассудим со временем». Я, почтительно склонившись, проводил его до двери и потом, вернувшись, обратился к четко черневшему все у окна на уже бледном вечернем небе Филиппу: «Итак, молодой друг мой!» Тот, быстро обернувшись, воскликнул растроганно-восторженным голосом: «Мейстер, мейстер, я преклоняюсь перед вашим знанием, вашей наукой, вашей личностью, я обожаю вас, возьмите меня, учите меня, ведите меня, видите – я весь ваш», и бросился ко мне на шею, пряча голову на моем плече.
Глава III
Герцогиня Елизавета Беатриса сидела в глубоком кресле в капоте по случаю своей близящейся к сроку беременности, с стыдливой гордостью смотря на свой большой, возвышающийся из-за ручек кресла живот, тогда как советник, герцог Филипп и я стояли перед нею и слушали ее тихий, нарочно делаемый еще более болезненным говор:
– Вы, дорогой мейстер Амброзиус, поступаете, может быть, не совсем благоразумно, так явно становясь на сторону принцессы Амалии против меня, против нашего почтенного друга, заслуженного советника, в нашем прискорбном, хотя и легком, семейном разладе; виною всему этому болезненное воображение бедной принцессы и ваша доверчивость, дорогой мейстер.
– Я уверен, что мейстером руководили благороднейшие чувства, как всегда, – пылко вмешался Филипп, делая шаг вперед. Елизавета Беатриса, вскинув глазами на говорящего, снова опустила их на свои худые, сложенные на животе руки, заметив:
– Я иначе и не думала, дорогой брат.
– Ваша светлость, поверьте, я далек от желаний преступать круг своих полномочий и мое скромное действие может выказываться, только когда милостивый герцог сам обратится ко мне за моими бессильными советами…
Советник, улыбнувшись, заметил:
– И тут вот, почтеннейший Скальцарокка, нам желательно было бы видеть вас более движимым пользою подданных и поддержанием репутации нашего доброго герцога, чем болезненными иллюзиями несчастной принцессы.
– Я уверен, что мейстером всегда руководят чувства гуманности и справедливости, – снова выступил молодой герцог.
– Я уверен в том же, но часто чувствительность минуты перевешивает соображения светлого ума во вред справедливости, – заметил Гогеншиц.
– Но мейстер теперь будет думать также и о наших незаметных личностях при советах, не так ли? – спросила герцогиня, пытаясь ласково улыбнуться своим осунувшимся лицом.
Я молча поклонился, считая беседу конченной, и вышел в переднюю, где дремал лакей в ливрее перед оплывшей свечой. Часы глухо пробили одиннадцать, когда я услышал стук двери и спешный молодой топот высоких каблуков герцогского брата, бежавшего за мной вдогонку.
Я остановился, взявшись за ручку входной двери.
Глава IV
Дойдя до маленького павильона, Лисхен, прижав палец к губам, отворила дверь, свет из которой упал длинной полосой на дорожку, клумбу и траву, исчезая в кустах барбариса. Принцесса сидела на софе в томной позе, перебирая лениво струны лютни, перевязанной зеленой лентой; короткая ритурнель, кончаясь, снова возвращалась без того, чтобы играющая приступала к пению, когда я, войдя, остановился у порога. Дама, сделав вид, что по задуваемым ветром свечам догадалась, что кто-то вошел, промолвила, не оборачиваясь:
– Ты, Лисхен?
– Принцесса… – тихо промолвил я.
– Амброзиус! – воскликнула Амалия, быстро оборачивая ко мне свое круглое, еще более лоснящееся при свечах лицо и выпуская из рук инструмент, глухо упавший на толстый ковер под столом.
– Принцесса… – проговорил я тише.
– Амброзиус! – воскликнула Амалия с томностью, опускаясь снова на софу.
– Принцесса! – почти прошептал я, падая на колени перед софой, целуя руки сидящей.
– Амброзиус! – вздыхала Амалия через мои поцелуи.
Вставая, я задел ногой за брошенную лютню, издавшую слабый звук; в окна виднелись крупные звезды, принцесса сидела, сконфуженно краснея, ожидая моего возвращения, когда в двери громко постучались. Поправив парик, я отворил дверь взволнованной Лисхен.
– От герцога… требуют… герцогиня разрешилась от бремени сыном, – бормотала девушка.
– Сыном? – спросил я рассеянно.
– Амброзиус, – окликнула меня принцесса Амалия, приподымаясь слегка с софы и улыбаясь сладкою улыбкою.
– Принцесса! – воскликнул я, делая прощальный жест оставляемой даме. Звезды ярко мигали над темными кустами у цветника, фонтан, забытый в общих хлопотах, тихо журчал. В коридоре был брат герцога, схвативший меня за плащ; он заговорил прерывисто и взволнованно:
– Мейстер, мейстер, вот ваше предсказание исполнилось, ваша звезда восходит, ваш путь светел и лучезарен; как я люблю вас!
Обняв его одной рукой, не останавливаясь, я проговорил:
– Да, друг мой, начинается нечто новое с рождением этого ребенка.
С верху лестницы спешил слуга со свечой, говоря:
– Мейстер, герцог немедленно вас просит в угловую комнату, – и я направился в темный коридор, из глубины которого доносился детский плач из-за затворенной двери.
Глава V
Скрывая счастливую улыбку напускной важностью, герцог Эрнест Иоганн говорил со мною о делах правления, между тем как советник стоял, улыбаясь на нашу близость, грозящую ему уменьшением влияния. Пары шли в польском мимо недавно оправившейся герцогини, сидевшей в кресле под высоким на мраморной колонне канделябром, похудевшей, несколько похорошевшей, и приседали в такт громкой музыке с хоров; лакеи разносили фрукты, и Филипп Лудвиг в красном мундире, ботфортах и белых лосинах, несколько похожий на портреты Морица Саксонского, стоял у противоположных дверей, скрестив руки и смотря на нас блестящими глазами. Звук трубы из сад, возвестил начало фейерверка, и первая ракета, взлетев, уже рассыпалась разноцветным дождем, когда мы с Филиппом, окончивши беседу с герцогом, вышли в ярко иллюминованный сад. Дойдя до грота с «похищением сабинянок», мы сели на каменную скамью, фантастически освещенные зеленым светом фонарей, поставленных на уступы искусственного водопада. Некоторое время мы сидели молча, значительно переглядываясь.
– Ну, – прервал наконец молчание Филипп, – мы можем быть довольны, дорогой учитель; мы у дверей величия, богатства и влияния! – Мне послышались неприязненные ноты в голосе молодого человека, отчего я поспешил прервать его таким образом:
– Мой милый и дорогой друг, вы ошибаетесь, думая, что влияние, богатство и положение так неотразимо влекут меня к себе. Только возможность делать большее добро меня радует в моем возвышении, и, поверьте, я большее значение придаю вашему ко мне расположению, чем всей этой грядущей чести.
Лицо Филиппа было печально, видное при зеленоватом свете фонарей сквозь воду. Желая его утешить, так как мне действительно было жаль бедного юноши, хотя причина его печали, только предполагаемая мною, и не была мне хорошо известна, я стал говорить о предстоящих занятиях, но лицо герцогского брата прояснилось только едва-едва и только едва уловимая улыбка скользнула по его губам.
Выслушав мои слова, он неожиданно сказал:
– Вы, мейстер, – чистый человек, вы не знаете любви, вы чужды женщин, оттого вам открывается будущее и вы не боитесь заглядывать в тайны! И потому я люблю вас.
И раньше, чем я успел опомниться, он, наклонившись, быстро поцеловал мою руку. Смущенный, я воскликнул:
– Что с вами, принц? – целуя его в голову.
– Ничего, не обращайте внимания, прошу вас, – слабо отозвался Филипп Лудвиг.
– И потом, вы можете заблуждаться на мой счет, и когда увидите меня настоящим, тем сильнее будет ваше неудовольствие мною за доставленное вам разочарование.
– Нет, мейстер, нет, дорогой мой, не бойтесь, не наговаривайте на себя, я лучше, чем вы, знаю вас, – нежно говорил принц, в каком-то томленье склоняясь на мое плечо головою.
Глава VI
Это было впервые, что принцесса отважилась на свиданье в моих комнатах; если проходить ко мне было и опаснее, чем ждать меня у себя, это вполне вознаграждалось абсолютной обеспеченностью во время самого свиданья. Окончивши деловое письмо, я сидел перед бюро с зажженной свечой, откинувшись на спинку стула, стараясь не думать о близости часа свиданья. Далекий от того, чтобы любить или желать принцессу, принужденный своим положением и господствующей при герцогском дворе известной строгостью к воздержанию в большей, чем я привык, степени, я несколько скучал о привольной жизни в Италии и как-то невольно возвращался все мыслью к герцогскому брату, нежная, почти влюбленная преданность которого меня поистине трогала. Запечатавши письмо, я снова задумался, оперши голову на руку и смотря на неподвижный огонь свечи. Встрепенувшись от легкого стука в дверь, я впустил в комнату небольшую фигуру в темно-лиловом плаще, почти черном от дождя. Узнав принцессу Амалию, я поспешил усадить ее перед топящимся камином, налив стакан вина. Счастливо улыбаясь, без слов, принцесса протянула мне руку, которую я почтительно поднес к своим губам, потом я положил руку на спинку кресла, где помещалась Амалия, которая прижималась ко мне, нежно и счастливо смотря на меня снизу вверх. Ветер тряс рамы, и на луну набегали тучи, дождь, казалось, перестал. В двери снова постучались, на этот раз быстро и твердо; Амалия вскочила, бледнея.
– Что это? – прошептала она.
– Не тревожьтесь, будьте спокойны, – прошептал я, снова заставив ее опуститься в кресло, которое я повернул высокой спинкой к двери, сначала закрыв принцессу большой восточной шалью. В двери продолжали стучаться все громче, и голос Филиппа Лудвига раздавался:
– Мейстер, мейстер, это я, принц Филипп, отворите. – Сияющие глаза юноши, взволнованное, покрытое неровным румянцем лицо, дрожащие руки свидетельствовали о необычайности его состояния.
– Что с вами, мой друг? – спросил я, несколько отступая.
– Я решился, я решился… и вот я пришел сказать вам… – прерываясь, говорил принц, почти прекрасный в своем волнении.
– Успокойтесь, может быть, вам в другое время будет удобнее сказать мне то, что вы имеете?
– Нет! теперь! сейчас, о мейстер! Слушайте, я решился: вот я открываю вам мое сердце, – воскликнул Филипп и, раньше чем я успел что-либо предпринять, стремительно бросился в кресло, где сидела спрятанная Амалия.
Двойной крик огласил комнату: принц, сдернув шаль с прижавшейся в угол кресла и зажмурившейся Амалии, смотрел на нее в оцепенении, как на василиска.
– Мейстер, я вас ненавижу… – прошептал он, оборачивая ко мне свое лицо с полными слез глазами, и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.
Глава VII
К маленькому ужину были приглашены я, советник фон Гогеншиц и веселая камерфрау Берта фон Либкозенфельдт; принц Филипп Лудвиг отсутствовал, сказавшись больным, принцесса Амалия и герцогиня Елизавета Беатриса в платьях с китайским рисунком сидели по обе стороны герцога, имея соседями меня и Гогеншица, тогда как Либкозенфельдт, помещавшаяся напротив Эрнеста Иоганна, замыкала наш круг своей полной розовой и белокурой фигурой. Музыканты играли танцы из «Дардануса», тогда как слуги (только два для большей интимности) разливали вино, и герцог, давая знать об отсутствии этикета, громко разговаривал через стол с веселой Бертой, отвечавшей ему смехом, обнаруживавшим два ряда белейших зубов.
– Ваша светлость права, предполагая не случайность сердца, прилепленного под моим левым глазом. Я влюблена безумно, но предмет моего обожания слишком высок, слишком недоступен, – говорила Берта, опуская свои огромные коровьи голубые глаза. Гогеншиц громко кашлял, нюхал табак и чихал, утирая нос зеленым фуляром.
– Не желая никого обижать, лишенный лицеприятия, заботясь только о благе страны, я назначаю вас, любезнейший Скальцарокка, советником и моим премьер-министром, снисходя на недавнюю просьбу не менее близкого нашему справедливому сердцу фон Гогеншица дать ему в тиши и спокойствии отдыха возможность развивать столь обильно заложенные в нем философические способности.
Герцогиня, слегка побледнев, дала знак слуге поднести уже где-то заранее налитые бокалы с шампанским. Сама выбрав бокал, она подала его герцогу и потом, в виде особой милости, собственноручно каждому из нас. Фон Гогеншиц усиленно кашлял.
Берта фон Либкозенфельдт громко смеялась, когда герцог, жалуясь на легкое недомогание, удалился в свои апартаменты.
Глава VIII
Передо мной стоял молодой человек, почти еще мальчик, без парика, в скромном черном камзоле, бледный, с блестящими глазами и острым подбородком, развивая утопические мечты о равенстве, свободе, братстве, грядущих будто бы великих событиях, мировом потрясении, новом потопе. Я спросил его: – Вы англичанин?
– Нет, я француз, и обратился к вашему покровительству, как соотечественника.
– Да, я знаю ваше дело, оно будет исполнено, но ваши слова меня живейше интересуют; вы говорите, что это мечты целой массы людей, которые готовы действовать не для своего только освобождения.
– Мы освободим мир!
– Освободите от чего? меня, например.
– От тиранов, – воскликнул мальчик, краснея.
– Но ведь предрассудки, приличия, наши чувства, наконец, – более жестокие тираны, чем венценосцы. Как поется:
Любовь – тиран сильнейший всех царей.
Любовь смиряет гордого Самсона.
Слуга подал мне клочок бумаги, где карандашом было написано: «Друг, спасайтесь, герцог умер от оспы после вчерашнего ужина, у власти ваши злейшие враги, вам грозит в лучшем случае изгнание, пользуйтесь временем. Ваш друг».
Я посмотрел на готового продолжать свои речи юношу и сказал: «Ваше дело будет исполнено согласно моим словам», и благосклонно улыбнулся на его почтительный, хотя и с достоинством, поклон. Оставшись один, я долго смотрел в окно на мелкий дождь, рябивший лужу, потом позвонил, чтобы мне давали одеваться.
Глава IX
В комнате, где горели уже канделябры, была одна Берта фон Либкозенфельдт. Она стояла посреди комнаты, читая какую-то записку, улыбаясь своим розовым сочным ртом. Заметив меня, она подозвала меня знаком и, положив руку на мое плечо, сказала: «Мейстер, только в несчастье …знаешь настоящих д…зей. Пове…ьте, что я . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из писем девицы Клары Вальмон к Розалии Тютель Майер
27 июля 172…
Простите, дорогая тетушка, что так долго Вам не писала, но с этим переездом все совершенно потеряли голову; теперь все устраивается понемногу, и вчера уже повесили вывеску; папаша все хлопочет сам, сердится и бранится на нас и вчера дошел до того, что надел жилет задом наперед. Мамаша Вам очень кланяется; у меня отдельная комната от нее, но рядом, и двери на ночь я оставляю открытыми, продолжая быть все такой же трусихой. У папаши, кроме Жана и Пьера, еще только мальчик и потом еще недавно поступивший Жак Мобер, здешний, кажется, обыватель. И такой чудак – пришел наниматься совсем ночью, когда мы уже собирались спать; папаша чуть не прогнал его прямо без разговоров, но потом все обошлось. Работы, слава Богу, много, так что папаша довольно утомляется; но что же делать, надо же жить как-нибудь. Что Вам сказать о Лашез-Дье? Это совсем маленький городок со старым, вроде крепости, монастырем, вдали видны горы. Не знаю, не будет ли нам тут очень скучно, хотя мы и познакомились уже кое с кем. Покуда еще ничего делать некогда за устройством. Прощайте, милая тетя; простите, что мало пишу – ужасно некогда и к тому же такая жара, что у меня вся шея мокрая. Целую Вас и пр.
Любящая Вас племянница Клара Вальмон.
15 сентября 172…
Благодарю Вас, милая тетушка, за присланную Вами шубку. Право, Вы слишком предусмотрительны, приславши Ваш милый подарок теперь, когда мы все гуляем еще в одних платьях. Узнаю милую тетушку Розалию и в этой внимательности и в выборе материи! Где Вы отыскали такой чудный штоф? Главное, с таким рисунком. Эти столь яркие розы с зелеными листьями на золотисто-желтом фоне – предмет удивления всех наших знакомых, которые специально заходят смотреть Ваш подарок, и я с нетерпением жду холодов, чтобы обновить это чудо. Мы все здоровы, хотя живем скромно и нигде не бываем. Дома нас очень забавляет Жак; это очень веселый, милый молодой человек, способный и работящий, так что папаша им не нахвалится. Матушке не нравится, что он не ходит в церковь и не любит благочестивых разговоров. Конечно, это дурно, но молодости можно простить этот недостаток, тем более что Жак – юноша в общем очень скромный: не гуляка, не игрок, не пьяница. Еще раз благодарю Вас, милая тетя, за шубку, и остаюсь любящая Вас племянница
Клара Вальмон.
2 октября 172…
Дорогая тетушка, поздравляю Вас от души с днем Вашего рождения (ведь это в 69 год Вы вступаете!) и желаю встретить его в менее смутном, менее смешанном состоянии, чем нахожусь я. Ах, тетя, тетя. Я так привыкла Вам все писать, что признаться Вам мне гораздо легче, чем отцу Виталию, нашему духовнику, которого я знаю всего несколько месяцев. Как мне начать? с чего? Я трепещу, как девочка, и только воспоминания Вашего милого, доброго лица, сознание, что для тети Розалии я – все та же маленькая Клара, придают мне смелость. Помните, я Вам писала о Жаке Мобер, ну, так вот, тетя, я его полюбила. Вспомните вашу юность, Регенсбург, молодого Генриха фон Моншейн и не будьте строги к Вашей бедной Кларочке, которая не устояла против очарования любви… Он обещает открыться отцу и жениться на мне после Рождества, но дома никто ничего не подозревает, и Вы, пожалуйста, меня не выдайте. Как мне стало легче после того, как я открылась Вам. Я особенно люблю его глаза, которые так огромны во время поцелуев, и потом у него есть манера тереться бровями о мои щеки, что очаровательно приятно. Простите меня, милая тетя, и не сердитесь на Вашу бедную
Клару Вальмон.
Кстати, Жак совсем не здешний, и в Лашез-Дье никто его не знает, мы совершенно напрасно это вообразили. В сущности, не все ли равно? Не правда ли?..
6 декабря 172…
Правда, что несчастья ходят всегда толпою! Мамаша вчера, заметив мою талию, стала расспрашивать, и я во всем созналась. Можете представить горе матушки, гнев папаши. Он ударил меня по лицу и сказал: «Никогда не думал иметь в дочери потаскушку», ушел, хлопнув дверью. Мамаша, плача, сама меня утешала как могла. Как мне не хватало Вас, милая тетя, Вашей ласки, Вашего совета. Теперь я никуда не выхожу и не придется мне обновить Вашей шубки. Но ужаснее всего, что Жак нас покинул. Я уверена, что он отправился в свой город просить благословения своих родителей; но как бы там ни было, его нет как нет, и моя скука, моя тоска еще усиливается его отсутствием. Мне кажется, что все знают о моем позоре, и я боюсь подойти к окнам; я шью не покладая рук, хотя теперь и трудновато долго сидеть наклонившись. Да, тяжелое время настало для меня. Как в песне поется:
Любви утехи длятся миг единый,
Любви страданья длятся долгий век.
Прощайте и пр., любящая Вас
Клара.
2 июня 172…
Вы, вероятно, думали, тетя, что я уже умерла, не получая от меня писем столько месяцев. К несчастью, я жива. Расскажу спокойно все, что произошло. Жака нет, пусть Бог простит ему его зло, как Он нас избавил от козней сатаны. 22 мая я разрешилась от бремени ребенком, мальчиком. Но, праведный Боже, что это был за ребенок: весь в шерсти, без глаз и с ясными рожками на голове. Боялись за мою жизнь, когда я увидала свое дитя. Свое дитя, какой ужас! Тем не менее решили его окрестить по обряду святой католической церкви. Во время св. таинства вода, приготовленная для поливания, вдруг задымилась, поднялся страшный смрад, и, когда служащие могли открыть глаза после едкого пара, они увидели в купели вместо младенца большую черную редьку. Козни сатаны нас да не коснутся. Можете вы представить всю горечь, весь ужас и радость, что мы не до конца погублены. Когда мне рассказали все происшедшее в церкви, я сделалась как безумная. У нас отслужили молебен и каждый день кропят святой водой. Мне читали молитвы на изгнание злого духа. Отец Виталий советовал очистить мой организм от злого семени
Вы бы меня не узнали, милая тетя, так я изменилась за это время. Не всякому на долю выпадет такое несчастье. Но Бог сохранит всех на Него уповающих. Прощайте и пр., любящая Вас
Клара Вальмон.
15 июня 172…
Пишу Вам опять, милая тетя, думая, что Вы очень беспокоитесь нашими делами. После моего очищения жители стали искоренять и у себя остатки следов злого духа. Припомнили все работы, которые делал Жак Мобер (хотя лучше бы его звать чертом Вельзевулом): сапоги, полусапожки, туфли, ботфорты, и, сложивши все на площади у аббатства, сожгли их. Лишь старый часовщик Лимозиус отказался дать свои сапоги, говоря, что ему важнее прочные сапоги, чем глупое суеверие. Но, конечно, он был еврей и безбожник, не заботящийся о спасении бессмертной души. Прощайте, милая тетя, и пр.
Остаюсь любящая Вас Клара Вальмон.
