Текст книги "Хивинские походы русской армии"

Автор книги: Михаил Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

12-го была дневка и отслужен благодарственный молебен. Вечером отправлен был в Ташкент джигит с телеграммой государю, в которой доносилось о приходе на Аму-Дарью и намерении идти далее на Шурахан. Джигит повез и приказ по войскам округа, в котором Кауфман благодарил своих ближайших сотрудников, начальников полевых управлений, а также великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича.

Пленный каюк был нагружен 400 пудами артиллерийского и инженерного парка, освободив 55 верблюдов. С 3 кауфманками он составил ядро будущей флотилии, под начальством Зубова.

14-го числа отряд перешел, все по правому берегу, к развалинам кр. Мешелки. Отсюда посланы были четыре предписания: Маркозову, Ломакину, Веревкину и начальнику Аральской флотилии Ситникову о намерении занять 17 мая Шурахан и переправу у Ханки, затем общими силами идти на Хиву. Требовалось уведомление также, где кто стоит, что уже сделано, что думают делать дальше и не слыхали ли чего о других отрядах. Дошло по назначению только одно предписание Ситникову. К Маркозову оно и не могло дойти, потому что он отступал в это время к Каспийскому морю, но бумага, ему адресованная, попала в руки Веревкина, который не замедлил ответить Кауфману, по содержанию ее, за себя и за Маркозова. 15 мая туркестанский отряд перешел на Базиргян-Тугай, откуда разосланы были прокламации к народу, что мы ведем войну только с ханом и его правительством, и потому жителям советовали сидеть смирно по домам и в дело не ввязываться. Прокламации повезли и наши джигиты, и взятые нами в плен хивинцы, из коих многие воротились потом и служили проводниками и чапарами.

16 числа, перейдя на Ак-Камыш, удалось казакам отбить еще один каюк. Кауфман произвел сам рекогносцировку и в 7 верстах далее увидел на противоположном берегу укрепленный лагерь, у входа Шейх-арыка на уроч. Тюнюклю, 4–5 тысячами войска при 4 орудиях. Командовал тут диван-беги Мат-Мурад. Ширина реки здесь 450 сажен. Неприятель открыл огонь из пушек и фальконетов, не причинивших нам вреда. Это для многих из свиты было первым огненным крещением. Одно из ядер чуть не попало в великого князя Николая Константиновича и князя Евгения Максимилиановича, стоявших рядом. На память об этом, с разрешения государя, им подарено было по одной пушке, из взятых потом в Хазар-аспе. Обе стоят теперь (в 1903 г.) у дворца Николая Константиновича в Ташкенте. Проехав еще 13 верст, Кауфман встретил наконец, в 20 верстах от лагеря, гребную флотилию, усилившуюся еще 9-ю захваченными каюками.

17-го числа Головачеву приказано было расстрелять 8 орудиями (4 конных и 4 горных) неприятельский лагерь, чтобы наша гребная флотилия могла воротиться к отряду беспрепятственно. На рассвете эти орудия, с небольшим прикрытием из 2 рот и 1 взвода стрелков, расположились против лагеря хивинцев, из которого тотчас же посыпались выстрелы. Через 1  ¹/ ₂часа нашего огня хивинские артиллеристы бросили свои пушки и разбежались, разбежалось и все скопище, успев, однако, увезти пушки. С нашей стороны выпущено было только 54 гранаты. Потеря наша состояла из двух лошадей. К концу канонады показалась и флотилия, успевшая захватить с боя несколько каюков на левом, т. е. неприятельском берегу. Всего у нас составилось 4 больших каюка на 80 человек каждый, 11 малых на 10 чел. каждый и 3 кауфманки, итого 18 судов.

В этот день явился в лагерь корреспондент американской газеты «New-Yorks Herald» Мак-Гахан, пробравшийся в отряд из Перовска, вопреки запрещению, а затем явилась депутация из Шурахана, изъявившего готовность покориться тому, кто раньше придет; в письме так прямо и говорилось: «Мы будем курами того, чье просо раньше созреет». Вечером же начальник штаба генерал Троцкий доложил Кауфману о необходимости изменить принятый план движения и переправиться здесь же на ту сторону, потому что неприятель оттуда сбит, а в войсках во всем недостаток, который тотчас же можно пополнить после переправы, тогда как до населенных мест по пути на Шурахан еще 25 верст; да и догонять отряд оставшимся позади войскам будет легче.

18-го числа в 10 часов утра у туркестанцев началась переправа через Аму-Дарью против того места, где был хивинский лагерь. К этому дню в некоторых частях отряда сухари уже кончились, крупы давно не было, мяса также; но подрядчик Громов доставлял конину, которою все и питались, начиная с Кауфмана. 19 мая в отряд явился посланец с письмом от дяди хана и сообщил известие, что оренбуржцы заняли уже Кунград и Ходжейли. В ответном письме Кауфман просил прислать хлеба, ячменя и скота, в «доказательство вашего мирного расположения». Дядя, однако, не прислал.

20-го переправа войск продолжалась. Жители стали доставлять разные припасы, но в весьма малых количествах. На Алты-Кудук отправлено 700 верблюдов для перевозки тяжестей к переправе, да с собой перевезли 300, а 200 за негодностью отпущены домой. 21-го Кауфман отдал приказ, коим запрещал фуражировки и предписывал следить за джигитами, у кого они есть, чтобы они не грабили, не обижали жителей, грозя виновным полевым судом.

От Шейх-арыка до Хивы тянутся непрерывные сады, а самый лагерь стоял на солнцепеке, поэтому произведена была рекогносцировка и решено перевести отряд в ближайшие сады. К полудню на переправу пришел тыльный отряд полковника Веймарна – 2 роты и 2 орудия. Кауфман был именинник и праздновал заодно и удачную переправу.

22-го, ввиду того, что жители уже второй день ничего не привозили на продажу, назначена была фуражировка, под прикрытием 2 рот, 1 сотни казаков и 2 горных орудий. Прикрытие было встречено выстрелами, причем у нас ранен подпор. Скворцов и 1 унтер-офицер. В этот день получены были два рапорта Веревкина, что к 23 числу он будет в Новом Ургенче.

23-го для занятия Хазараспа двинуты в 5 часов утра налегке 9 рот пехоты, 8 орудий, 1 сотня и 2 картечницы, а в лагере оставлено 2 роты, да одна переправилась сюда в течение дня, из числа пришедших с полков. Веймарном. Кавалерия, воротясь из Шурахана, осталась непереправленною для охранения флотилии. На пятой версте Кауфмана ожидали без шапок посланцы хана с письмом его и просьбой остановиться для переговоров. Но Кауфман продолжал идти и после небольшой перестрелки во время движения, с какими-то мелкими толпами у сел. Карават, нашел Хазарасп покинутым на произвол судьбы, несмотря на семисаженные стены и вырытое кругом озеро. В крепости нашли 4 медных полевых пушки с запряжкою, те самые, которые действовали по нашим войскам из лагеря у Шейх-арыка; найдено еще 43 фальконета, 1000 пудов пшеницы, 800 пудов джугары и 680 пудов риса. Потеря наша: 1 раненый рядовой. За два последних дня у нас выпущено было около 2500 патронов и 7 гранат. После занятия Хазараспа Кауфман приказал отступить к сел. Каравак на ночлег. Это была большая ошибка: и дядя хана, и сам хан приписали это своим письмам, сообщили об отступлении туркестанцев Веревкину, а в народе распространили слух, что Кауфман отступил даже к Питняку, хотя в крепости нами оставлен был все-таки гарнизон из 3 рот и 4 горных орудий. Каравак стоит на половине расстояния между Хозараспом и переправой. Сбор арб для обоза шел вяло, и Кауфман простоял тут три дня.

Из хивинских пушек составлен дивизион с хивинскими лошадьми и ездовыми.

Полагая, что Веревкин действительно в Новом Ургенче, Кауфман послал ему приказание перейти в Ханки и ждать там… Замечательно, что и Веревкин, и Кауфман, сносясь со вспомогательными отрядами, постоянно приказывают ждать, а те ждать и не думают!..

По занятии Ходжейли Веревкин решил идти навстречу Кауфману по левому берегу Аму-Дарьи, покрытому почти сплошь кустарниками и камышом. Он надеялся здесь легче узнать что-нибудь о туркестанском отряде и скорее войти с ним в сношения. 19-го числа отряд направился из Союнды в Джелангач-Чеганак, причем хивинцы, пользуясь кустарником по сторонам дороги, стреляли по цепи, охранявшей инженерный парк, посланный вперед для устройства моста на козлах чрез глубокий и широкий арык в 6 сажен. У нас ранен 1 дагестанец.

20-го отряд двинулся к Мангыту и повторил маневр под Ходжейли: так же кавалерия ушла вперед с конной батареей, так же ее обсели конные толпы, так же пришлось ждать пехоту. Но на этот раз хивинцы ждать ее не стали, а понеслись на оренбургскую конницу Леонтьева. Тот спешил 3 оренбургских сотни, встретил хивинцев метким залпом и отбил атаку. После этого массы неприятеля бросились на обоз, где произошла рукопашная схватка, в которой убито два оренбургских казака. Хивинцы были, однако, отбиты. По-прежнему артиллерия послала несколько гранат. По-прежнему перед городом Веревкина встретила депутация, и войска вступили в Машыт двумя колоннами. Все шло хорошо, и никто не сказал бы, что через несколько минут Мангыт будет разграблен.

Только что Веревкин прошел через город с головными частями своей колонны, как сзади раздались выстрелы: это какие-то безумцы вздумали помешать саперам чинить мост через арык. Безумцы были немедленно истреблены, а в это время и в колонну Веревкина стали стрелять из домов. Считая это вероломством, люди бросились ломать калитки и ворота, нашли во дворах взмыленных лошадей, что обличало их хозяев как участников в нападении на наш отряд, и началась расправа…

Тут подоспел еще и обоз со своим беспорядком и пылью, мешавшими надзору; разные нестроевые, джигиты, чапары и лаучи (верблюдовожатые) бросились грабить… Кто-то пустил и красного петуха… Веревкин послал сильные патрули, и когда наконец удалось водворить тишину, 400 трупов остались на месте…

Левая колонна Ломакина подошла к своим воротам несколько позже правой, когда в городе шла уже перестрелка. Он остановился, стянул колонну и прошел город без приключений с музыкой и песнями.

Никто из русских тогда не знал и не подозревал, что предки мангытцев участвовали в избиении русских солдат Бековича Черкасского в Порсу и потом переселились в Мангыт. Туземцы думали, однако, что русские это знали и отомстили через полтораста лет. Потери наши состояли: в 1 убитом офицере (капит. Кологривов), 2-х казаках и в 4-х раненых нижних чинах.

Ночлег был в версте за городом. На следующий день, т. е.

21 мая, войска тронулись к городу Китаю, причем Скобелев, с двумя сотнями, послан был разорить туркменские аулы по арыку Карауз, за участие в нападении на наш отряд, что, по его словам, и исполнил не без сопротивления. При переправе обоза через канал Аталык, неприятель сделал на него нападение, но был отбит, причем однако наши ракеты рвались преимущественно перед самыми станками… Ночлег был в 2 верстах не доходя Китая. Сюда явились депутации от городов Янги-Яба, Гурлена, Китая и ЬСята, с заявлением покорности. Таким образом, большая часть ханства покорилась уже Веревкину.

22 мая отряду предстояло идти сплошными садами по узким между ними улицам, где ожидалось сильное нападение конных ополчений. Поэтому на охрану обоза обращено особое внимание. Предположения сбылись. Был случай, что хивинская засада встретила самого Веревкина со свитой залпом в 25 шагах, и тотчас ускакала, не причинив, однако, никому никакого вреда. Обоз немного потрепали, захватив 3 арбы с провиантом и двух верблюдов со вьюками, в числе коих был инженерный с принадлежностями для сборки мостов. У нас убито 6 и ранено 3 нижних чина; порублено также несколько арбакешей. На ночлег стали у Янги-Яба, сделав всего 16 верст. Сюда прибыл ханский посланец с письмом, в котором выражалось удивление: почему русские вторгаются в его владения без всякого повода? Хан просил остановиться на 3 дня для переговоров о мире, как это сделал будто бы и Кауфман. Веревкин отвечал, согласно инструкции, что он не уполномочен вести переговоры и без приказания Кауфмана остановить свои войска не имеет права.

Здесь же получено известие, оказавшееся потом неверным, будто Кауфман несколько дней как занял г. Хазар-асп и идет к Хиве. Веревкин, конечно, тотчас и сам решил свернуть к Хиве.

26 мая в 6 часов утра отряд двинулся к Хиве через г. Кят. На дороге широкий, в 26 сажен, канал Клыч-Нияз-Бай остановил отряд, так как мост был сожжен неприятелем. К 1 часу ночи новый мост на козлах был готов благодаря энергии инженер-капитана Красовского, но в 3 часа стала прибывать вода и подмыла один козел. Красовский просил перевезти повозки и артиллерию на людях, но его не только не послушали, но первое же орудие пошло даже на рысях, вопреки общему правилу… Мост был сразу испорчен, и хотя поломка одной перекладины потребовала только полчаса, но расшатанный мост приходилось уже чинить беспрестанно, хотя инженеры теперь слушались и перевозили орудия на людях. Войска же и обоз предпочли идти вброд.

Ночлег был у гор. Кята. Здесь получено письмо от Кауфмана от 21 мая. Он уведомлял, что туркестанцы переправляются с 18-го числа у Шейх-Арыка и собирают арбы для движения в Хиву через Хазарасп. Веревкин отвечал, что также идет к Хиве, но около нее остановится и будет ждать его приказаний. Это, конечно, была тонкая политика: ни одной минуты Веревкин не думал останавливаться перед Хивой и, конечно, должен был радоваться, что он втрое ближе к ней, чем Кауфман.

25 мая отряд двинулся к г. Кош-Купыру, покинутому жителями по приказу хана, для защиты Хивы. Множество арыков со сломанными мостами несколько задержали отряд, но неприятель уже не рисковал беспокоить войска. Ночлег в полуверсте не доходя города.

26-го числа, наконец, отряд пошел к своей главной цели – к Хиве! Остановиться Веревкин решил в 6 верстах от столицы, на даче хана Чинакчик, где сад разведен и возделан русскими пленными, как тому свидетельствовали европейский характер сада и русские надписи, кресты и имена, вырезанные на коре деревьев.

Войска стали снаружи сада, на пашнях, вдоль арыков. Штабы, конечно, во дворце. Авангард из 2-х сотен под начальством Скобелева был выдвинут на 2 версты. Вскоре оттуда послышались выстрелы: это отступал авангард, затеявший дело со скопищами хивинской конницы. На выстрелы прискакала остальная кавалерия с Леонтьевым и Тер-Асатуровым. Хивинцев преследовали до Хивы и затем воротились. Потери наши состояли из 2-х раненых казаков.

В 9 часов утра 27 мая хивинцы, пробравшись скрыто садами к самой аванпостной цепи, прикрывавшей пасшихся верблюдов, бросились с визгом и пальбой на цепь и, отхватив часть табуна, погнали его к городу. Ближе всех к верблюдам стоял батальон полк. Гротенгельма, который первым и явился на тревогу; хивинцы бросили часть добычи, но до 500 штук все-таки угнали. По дороге их перехватила 3-я стрелковая рота апшеронцев пор. Алхазова, отпущенная из авангарда по случаю полкового праздника, и сделала несколько весьма удачных залпов, свалив множество хивинцев. Прискакали и 2 сотни Леонтьева, но честь отбития добычи все-таки досталась авангарду. Скобелев, услыхав позади себя выстрелы, оставил одну роту апшеронцев на месте, а сам с двумя сотнями и ракетными станками быстро двинулся садами наперерез хивинцам. Пройдя с версту садами на поляну, он увидал конную толпу в 1000 человек, гнавшую верблюдов, и пустил на них казаков. Дагестанская сотня отбила большую часть верблюдов и завернула их назад. Тут подоспели и казаки Леонтьева. Предоставив им докончить дело, Скобелев ударил на пешую толпу, которую прежде оставлял в покое, несмотря на ее пальбу. Большая часть этой толпы была вооружена пиками и разным дреколием. Дагестанская сотня с фронта, уральская с фланга быстро рассеяли толпу, полезшую спасаться в сады и арыки. Подоспела на помощь авангарду свежая оренбургская сотня; часть казаков была спешена и очистила сады.

Потери наши состояли: из 1 убитого и 9 раненых нижних чинов, 12 раненых лошадей и 70 убитых и покалеченных верблюдов.

Наученный опытом, Веревкин выставил впереди пастбища роту от 2-го Оренбургского линейного батальона. Вечером Скобелеву и капитану Иванову поручено было произвести рекогносцировку с двумя сотнями и ракетными станками не далее 2 верст вперед, чтобы выбрать для авангарда новую стоянку, в видах предоставления большего спокойствия главным силам. Место было выбрано не без перепалки. Когда же рекогносцировка стала отходить, то хивинцы до того смело напирали, что пришлось спешить часть казаков. Скоро на выстрелы явилась пехота авангарда, одно появление которой заставило хивинцев очистить сады по бокам дороги. Так как авангард был теперь в полном составе, то и двинулся вперед на новое место. Выйдя на избранную поляну, Скобелев увидал тут опять несколько куч хивинцев и, чтобы хорошенько проучить их, положил две роты в засаду за валиком арыка при выходе на поляну, а кавалерия мнимым отступлением должна была заманить сюда хивинцев. Это вызвался исполнить ротмистр Алиханов с пятью казаками кизляро-гребенской сотни: они подскакали к хивинцам и стали ругать их самыми отборными татарскими словами; хивинцы бросились на них, те, конечно, наутек и, не доскакав ста шагов до засады, кинулись в сторону, а хивинцы получили в упор два добрых залпа. Это охладило их предприимчивость, и они больше не тревожили авангарда, пока он устраивался на ночлег. Ночью, однако же, они обстреливали стоянку из ружей и фальконетов. К утру сюда была прислана из главных сил еще одна сотня и два конных орудия. Весь день 27 мая главные силы готовили туры, фашины и штурмовые лестницы, но материал был плох, ломок, тяжел (верба и тополь), так что эту затею оставили. Веревкин решился идти на Хиву без лишних приготовлений…

Глава XIV

В диспозиции Веревкина на 28-е число ни слова не говорилось о цели движения; просто сказано, что «в 11 ¹/ ₂часов утра войска вместе со всем обозом выступают с места расположения по направлению к Хиве»; затем идут распоряжения о прикрытии обоза…

В видах оправдания перед Кауфманом Веревкин представил ему 6 июня рапорт, в котором изложил, что нападения хивинцев 26 и 27 мая указывали на возраставшую дерзость неприятеля, не дающего войскам покоя, в котором они сильно нуждались после 10 последних дней похода с боем. Эта же дерзость наводила на мысль, что туркестанские войска еще далеко от Хивы и что слухи об отступлении их от Хазараспа к Питняку, вероятно, имеют основание. К тому же на донесение от 26 мая, посланное в 5 экземплярах по разным дорогам, не получено никакого приказания от Кауфмана. Поэтому Веревкин решился подождать еще до полудня 28 числа и затем произвести рекогносцировку Хивы. Итак, получив сначала сведение, что Кауфман, заняв Хазарасп, идет к Хиве, Веревкин бросает дорогу на Новый Ургенч и тоже идет к Хиве; теперь, получив другое сведение, будто Кауфман, заняв Хазарасп, отошел назад, что было верно, Веревкин торопится взять Хиву.

Значит, как ни поверни, а вопрос уже решен бесповоротно: не дожидаться туркестанцев.

Между тем 25-го присоединилась, наконец, к туркестанскому отряду семиреченская сотня Гринвальда. О транспорте, который она сопровождала, в материалах нигде не упоминается. По-видимому, ни один интендантский транспорт не дошел до отряда, хотя Полторацкий уверяет, будто один под конвоем Гринвальда пришел на Алты-кудук, вместе с напоенными верблюдами с Адам-Кирилгана, значит, 9 мая. Но принимая во внимание, что 18-го числа, т. е. через 9 дней, во многих ротах съеден был последний сухарь, надо полагать, что никакого транспорта не приходило. К 26-му ждали прибытия с Алты-Кудука колонны полковника Новомлинского, а к 30-му – колонны майора Дрешерна с Хал-ата, но они прибыли: первая 4 июня, а вторая 26 июня уже в Хиву.

26 мая явился посланец от хана, который писал, что он давно пленных выслал и не понимает, зачем нагрянули русские, да еще с трех сторон; поэтому просит Кауфмана отойти назад и выяснить, чего он хочет… Кауфман не отвечал, а велел посланцу на словах передать хану, что переговоры будет вести в Хиве. Затем получены два известия от Веревкина от 23-го и 25-го числа о занятии Мангыта, повороте на Хиву и что 26-ш он станет в 10–12 верстах от Хивы, где и будет ждать приказаний.

Явился и новый посол от бухарского эмира с поздравлением по случаю выхода на Аму-Дарью.

Итак, Веревкин стоит уже в 10 верстах от Хивы, а туркестанцам осталось еще от Каравака до 70 верст. Медлить дольше нельзя… До 500 арб уже собрано. Решено выступить 27 мая в 6 ч. утра. На ночлеге в 10 верстах за Хазар-аспом явился перебежчик из Хивы, рассказавший, что город битком набит жителями окрестностей, что народ терпит недостаток в припасах и воде и что накануне русские имели бой с хивинцами, которых и разбили. На следующий день, 28-го, туркестанцы ночевали у Янги-арыка, где получено донесение Веревкина, что он хотел было послать разъезд для связи с туркестанским отрядом, но узнал, что тот отступил к Питняку, и потому раздумал посылать. Кауфман отвечал, что его отряду осталось всего 20 верст до Хивы, что завтра, 29 мая, он остановится в 7–8 верстах от Хивы, куда просит выслать колонну навстречу.

28-го числа в 11 ¹/ ₂часов утра войска Веревкина тронулись от Чинакчика. Пройдя с версту за позицию авангарда, отряд вошел уже на улицы предместья и перестроился в глубокую колонну. Тонкая пыль растертого в порошок верхнего слоя немощеной улицы закрывала все перед глазами. Порядок, конечно, расстроился. В 600 саженях от Хивы кош-купырская дорога пересекает шах-абадскую, на которую и свернули войска круто направо, к воротам того же имени. Хивинцы тотчас открыли артиллерийский огонь. Четыре конных и 2 пеших орудия наших немедленно развернулись и открыли огонь, а две апшеронских роты – 4-я стрелковая и 9-я линейная, под командой майора Буравцова, пошли вперед через сады. Подойдя к мосту через канал Палван-ата, закрытый кучей арб и увидав за мостом два хивинских орудия, апшеронцы перебежали мост и, несмотря на ружейный и картечный огонь со стены города, в расстоянии всего 120 сажен от канала, овладели пушками. Озадаченные хивинцы даже прекратили пальбу.

Вскоре сюда прискакал Веревкин, получивший донесение о взятии пушек, сюда же двинута и артиллерия. Буравцов доложил, что за кладбищем, в 20 саженях, стоит еще одно орудие, которое апшеронцы просят предоставить ширванцам. Подоспевшие 4 конных и 4 пеших орудия стали за каналом, прикрываясь его насыпью. Левее стал 2-й Оренбург, линейн. батальон, а 2-я и 3-я роты Ширванского полка с криками «ура» бросились через мост на оставленное им орудие. Апшеронцы, имевшие уже трофеи, пошли за ними для поддержки. Оказалось, однако, что баррикада, заграждавшая доступ к городской стене, и высокие могилы кладбища ввели Буравцова в заблуждение, закрыв от него стену, и что хивинская пушка стоит не впереди стены, а на самой стене. Наши подбежали на 15 шагов, и тут на них посыпался град пуль. Первыми ранены майоры Буравцев и Аварский и прапорщик Аргутинский-Долгоруков. Люди было залегли за могилы, но это их не защищало, так как со стены почти каждый был виден, да сбоку их расстреливали еще из медресе, стоящего возле кладбища. Капитан Бек-Узаров, командир 4-й стрелков, роты Апшеронского полка, с 20 чел. бросился туда и переколол всех хивинцев. Тут ранен в обе ноги ротмистр Алиханов.

Наша артиллерия, обстреливая стены через головы своих, попала гранатой в угол медресе, причем кирпичами контузило несколько нижних чинов и ранило подпор. Федорова.

Не имея лестниц и не зная, что не далее как в 200 шагах в городской стене был удобный и широкий обвал (об этом узнали только через два дня, 30 мая, после занятия города), люди, конечно, должны были отступить, но как? Приказав отступать, Веревкин не мог уже лично распоряжаться этим, так как был ранен в лицо около глаза, и передал команду начальнику штаба полковнику Саранчеву, который приказал артиллерии и пехоте, стоявшим по сю сторону Палван-ата, открыть учащенный огонь по стенам, что значительно ослабило огонь хивинцев, направленный главным образом на охотников, увозивших через мост взятые апшеронцами пушки. Опасность положения апшеронцев и ширванцев под стенами вынудила их оставить своих убитых на месте; вынесли только раненых. Отступление совершено в порядке и без преследования. Во время боя хан выехал из города, будто бы с целью остановить своих, но когда под ним была убита лошадь и он, пересев на другую, хотел вернуться в город, то нашел ворота запертыми и заваленными. Ничего больше не оставалось, как ехать к гор. Казавату, к туркменам. Сидевший в тюрьме брат его Атаджан-тюря, обвиненный матерью в намерении отравить брата, был освобожден сторонниками и провозглашен ханом; но власть его не признали оставшиеся в городе главные лица управления и подчинились старику; дяде хана, Сеид-Эмир-Ул-Омару, который немедленно выслал к Веревкину депутацию.

Веревкин поручил вести переговоры Ломакину, который предложил следующие условия, принятые беспрекословно: 1) действия прекращаются на 2 часа; 2) через 2 часа должна явиться депутация самых почетных лиц и привезти пушки и оружие, сколько успеют собрать; 3) старшее в городе лицо немедленно должно выехать к Кауфману для переговоров и 4) если через 3 часа не будет ответа, то город подвергнется бомбардировке.

После отбытия депутации и размещения войск в новом лагере вне выстрелов выбраны были места для мортирной и демонтирной батарей – для первой в 150 саженях, а для второй в 250 сажен, от стен города. Первая вооружена 4 полупудовыми мортирами, а вторая 6 конными и 2 пешими орудиями. В прикрытие назначены 4 роты и 2 сотни. По окончании срока явился посланец из города с просьбой перемирия до утра, так как часть жителей противится сдаче. Саранчев велел открыть огонь с мортирной батареи. Брошено было 92 гранаты, произведшие три пожара. Затем бомбардировка прекращена на 3 часа.

Потери наши состояли: убитыми 4 нижних чина, ранеными: ген. – лейт. Веревкин, майоры Буравцов и Аварский, ротмистр Алиханов, подпоручики Федоров и Саранчев и прапорщик Аргутинский-Долгоруков; нижних чинов ранено 34; контужено: офицеров 4, нижних чинов 5; лошадей убито 4, ранено 7.

Что это было за дело такое?

Неудачный штурм? Но кто же штурмует без лестниц и обвалов 3-саженные стены? Усиленная рекогносцировка? Но никто ничего не осматривал; не заметили даже готовой бреши рядом с кладбищем. Узнали, что стена города в 120 саженях от канала Палван-ата? Но это знали и без рекогносцировки, из плана Хивы, сделанного в 1858 году топографом капитаном Зелениным. Узнали, что без лестниц на 3-саженную стену не влезешь? Но это и так можно угадать, не тратя понапрасну людей и пороха! Очевидно, что Веревкин твердо верил, что ночевать будет в Хиве, – доказательство: приказ идти за войсками всему обозу. А ведь ни на штурм, ни на рекогносцировку обоза не берут.

Веревкин на штурм и не рассчитывал, даже в диспозиции сказано глухо: «Войска идут к Хиве». Донельзя ясно, что Веревкин был убежден в повторении истории предыдущих дней: «Войска идут к Кунграду», перед ними гарцуют конные халатники, а город высылает депутацию; «Войска идут к Ходжейли», – опять перед ними халатники, опять пальба, а перед городом опять депутация; «Войска идут к Мангыту», – та же история и та же депутация; «Войска идет к Кяту», – опять то же самое, но уже депутации являются сразу от 4 городов… Как не понадеяться, что и на этот раз хивинцы проделают ту же комедию? Два дня, для очистки совести, они приставали к нам, – теперь в самый раз сдать город, – и вот Веревкин идет со всем обозом, как на верный ночлег…

Преступного в такой ошибке ничего нет, но сознаться в ней он стыдится почему-то и придумывает для реляции небывалые причины и поводы, неосновательное название какой-то рекогносцировки, оправдывается и подрывает к себе доверие… Наполеон – и тот ошибался, а Веревкину это и простительно, тем более что потери, в сущности, были невелики и дело увенчалось трофеями.

Кто сплоховал, так это Буравцов, обманувший и Веревкина, и ширванцев злосчастною пушкой. Что стоит послать одного-двух соглядатаев пробраться кладбищем и посмотреть, действительно ли эта пушка так же «плохо лежит», как две захваченные? А пройди или проползи ловкий человек еще 200 шагов – нашли бы и готовую брешь, а тогда бы Хива была взята честно и с маху в этот же день. Не было бы ни укоров, ни насмешек, которые вполне заслуженно обрушились на оренбуржцев на следующий день.

В самый разгар перепалки под стенами Хивы, к Кауфману, стоявшему биваком у сел. Янги-Арыка, в 20 верстах от Хивы, явился двоюродный брат хана, Инак-Иртазали, с заявлением покорности от имени хана, сдававшегося без всяких условий, на великодушие Белого Царя, и даже готового принять подданство, лишь бы остановили военные действия и прекратили бомбардирование города.

Кауфман потребовал явки самого хана к 8 часам утра следующего дня, навстречу отряду, который будет в 6 верстах от Хивы. Инаку была дана и записка для передачи Веревкину. Кауфман писал: «Сейчас хан прислал ко мне родственника своего для переговоров. Я отвечал, что завтра подойду к городу, и если хан желает мира, то пусть выедет сам ко мне навстречу. В 4 ¹/ ₂часа утра, 29 мая, я выступлю; часов в 8 буду верстах в 6 от Хивы; там остановлюсь. Прошу ваше превосходительство со вверенным вам отрядом передвинуться к Палван-арыку, на мост Сары-купрюк. Посланный от хана уверяет, что иомуды не слушают хана и воюют вопреки его ханской воле. Я разрешил хану иметь свиту до 100 чел.; приму его на своей позиции. Было бы очень хорошо, если бы ваше превосходительство успели к 8 часам быть у моста Сары-купрюк. Если из города против вас не стреляют, то и вы до разрешения вопроса о войне и мире, также не стреляйте».

Что видно из этой записки? Завтра будет большая томаша: все отряды соединятся… Кауфман, наконец, в роли настоящего главнокомандующего… перед ним прежде кичливый, а теперь униженный хан, грубиян, не отвечавший несколько лет на его письма… с ничтожной свитой, как и подобает побежденному и презренному врагу… Картина будет торжественная, способная вознаградить за все огорчения, лишения и страхи похода… Кауфман будет сначала суров, потом милостив… скажет войскам речь… это все пропечатают в газетах…

Кто знал Кауфмана и его страсть к почету и театральным эффектам, тот согласится, что записка его переведена верно.

Обратите внимание: самое главное – прекратить огонь – стоит последним и в условной форме с «если».

Можно представить себе огорчение Кауфмана, когда на другой день ни хан, ни Веревкин не явились к нему украшать его триумф при торжественном вступлении в город!

Инак поехал обратно около 7 часов вечера. Записку Веревкин получил, когда бомбардировка уже кончилась. Артиллерии запрещено отвечать на одиночные выстрелы с крепости.

Веревкин счел для себя неудобным исполнить приказание Кауфмана в точности. В числе благовидных предлогов выставлялось обилие раненых, которых трудно было бы перевозить (прибавим: без всякой надобности)… Поэтому он послал навстречу Кауфману только 2 роты, 4 сотни и 2 конных орудия, а вместо себя – Ломакина и Саранчева. С остальными войсками остался на месте. Утро 29 мая застало Хиву в мирном настроении, хотя пробоины в воротах и были заделаны, а сбитые зубцы стен подновлены глиной, но защитники сидели между зубцами, свесив ноги на нашу сторону, и мирно любовались томашей (развлечение), которую затевали русские. Русские стояли кучками под самыми стенами и завели разговоры с любопытствующими со стен защитниками. Подобрали вчерашних убитых, которые оказались без голов и с распоротыми животами…