Текст книги "Хивинские походы русской армии"

Автор книги: Михаил Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Во всяком случае негодных к службе верблюдов оказалось столько, что пришлось бросить часть тяжестей, а другую везти на казачьих лошадях, так что всех запасов на Ак-Булаке и на обратном походе было брошено или искормлено – сухарей и муки на 50 дней, круп на 23 дня, овса на 2 недели, соли на 105 дней по расчету на весь отряд. Совершенно справедливо замечает Иванин, что лучше было бы подкармливать верблюдов сухарями, мукой, овсом и т. п., что кидать все это даром. Верблюдов бы сберегли и бросить столько запасов не пришлось бы. А им даже надевали намордники, чтобы они не прогрызали кулей и не пожирали сухарей. Надо, однако, заметить, что верблюды овса не хотели есть, да и комки теста, замешанного на холодной воде и промерзшего, тоже не ели. Как возрастала прогрессивно убыль верблюдов, можно судить по следующим цифрам: из Оренбурга отряд выступил на 10 400 верблюдах, с Эмбы на 8900, обратно с Ак-Булака на 5188, а по возвращении на Эмбу имел к 1 мая только 1300.

Все четыре колонны, между 13 и 17 февраля, прошли мимо Эмбенского укрепления и направились на выбранные для них новые лагерные места на р. Сага-Темир и ручье Тегеле, в 30 верстах от укр. Эмбенского, зараженного оспою и цингою.

Таким образом, Масленица проведена злополучным отрядом не на марше. Люди примирились с мыслью о возвращении домой. Казаки устраивали разные затейливые штуки: салазки, на которых возили друг друга, борьбу, для которой раздевались до рубахи, несмотря на мороз; медвежью пляску, причем поводатарь приговаривал и лупил медведя хворостиной по бокам, так что тот, наконец, обругался по-русски и т. п. В воскресенье провожали Масленицу и, севши по трое на одну лошадь – один задом, другой передом, третий боком, – объезжали кругом лагеря и кланялись на все стороны, прощаясь с Масленой. Перед пьяными в тот день у них положено было снимать шапку, и трезвый должен был величать его: ваше благородие…

Запасы у штабных были, как видно из слов Даля, довольно изрядные. 21 февраля он пишет: «Празднуем Масленицу блинами и блины едим с яйцами, с луком, с маслом, с свежей икрой». Это хоть бы и не в степи, заметенной снегом!

Еще 4 февраля, в день обратного выступления колонны с Ак-Булака на Эмбу, Перовский писал Булгакову, что все его расчеты на запасы продовольствия и на верблюдов не оправдались: осенние бури разметали суда, везшие провиант морем в Новоалександровск, а верблюды подохли. «Предвижу суждения, которым подвергаюсь. Чтобы извинить, чтоб оправдать неудачу, необходима жертва, и этою жертвою мне нельзя не быть. Смиренно преклоняю плаву и не стану противоречить толкам»…

Первыми предполагалось отправить домой больных офицеров и чиновников, к которым присоединилось несколько здоровых. С ними, в видах сбережения фуража, отправлен был 24 февраля на линию дивизион 1-й оренбургского казачьего полка с 425 верблюдами. 12 марта дивизион этот прибыл в Ильинскую крепость, бросив на дороге 226 верблюдов.

Между тем для обеспечения продовольствием оставшегося на р. Сага-Темире отряда приняты были всевозможные меры. Невзирая на множество затруднений, собран был скот для мясных порций, и нижние чины получали ежедневно свежее мясо и полную дачу провианта. Но, несмотря на это, цинга не только не уменьшилась, а даже усилилась, что можно объяснить полученным уже людьми предрасположением к этой болезни вследствие невозможности соблюдать зимним походом чистоту, так как мыть и часто переменять белье на морозе было, конечно, весьма неудобно. Спертый воздух в кибитках, которые обыкновенно весьма тщательно закутывались людьми для сохранения тепла, также играл тут роль. Наконец, не обошлось и без влияния солоноватой воды степных рек. По сделанному после похода расчету, со времени выступления войск в степь и по 20 февраля, в отряде и в укреплениях переболело всего 3124 чел.; из них умерло 608 чел., осталось к 20 февраля больных 565 чел. Собственно же в отряде в течение трех месяцев заболевали в пехоте из 2 один, в кавалерии Оренбургского войска из 3 один, в Уральском войске больных из 27 один; умерло: в пехоте 1 из 14, в кавалерии Оренбургского войска 1 из 30, Уральского войска 1 из 200.

В гарнизонах же обоих укреплений в течение 9 месяцев число переболевших было гораздо более, а умерших в них было: в пехоте 1 на 26 чел. и в Оренбургском казачьем войске 1 на 68 человек.

Здесь все цифры приведены к единице и потому затемняют или замаскировывают общую убыль. Припомним, что казаков уральских было 2 полка или 12 сотен, оренбургских 5 сотен; в них во всех 1721 человек (без офицеров), т. е. по 101 чел. в сотне. В пехоте, артиллерии, инженерных командах и штабах было 3451 чел. Поэтому:

	Заболело	Умерло
в пехоте	1725	246
оренб. казаков	170	17
уральских	45	6
в укреплениях	—	239
Итого	1940	498

К этим цифрам следует прибавить тех, кто оставлен был отрядом на Эмбе выздоравливать или умирать и кто умер по возвращении из похода в течение ближайших шести месяцев.

Цифры эти ясно показали степень способности различных войск отряда к перенесению трудностей степных походов: лучше других вынесли испытание уральские казаки, хуже всех пехота.

Мы, однако же, знаем и другую причину выносливости уральцев: они меньше других терпели недостатков в топливе и пище, стараясь по-своему…

Однако же, если принять во внимание существовавший в царствование Николая Павловича обычай командиров частей скрывать излишнюю против нормы убыль, как беглыми, так и умершими, потому что за это взыскивали, то к приведенным цифрам убыли придется прибавить некоторый процент. Обыкновенно избыток умерших в одном месяце переносился в следующий; такие мертвецы назывались «запасными» и показывались налицо живыми… На них шло все довольствие и жалованье, все это и поступало в экономию командира…

На сокрытие убыли категорически указывает и Захарьин, который объясняет официальные цифры так: «За последние 3 месяца, т. е. со времени выступления отряда из Оренбурга, показано было, что офицеров умерло 3, нижних же чинов 758; а из Оренбурга, по возвращении всего отряда, донесено было, что умерло во время похода офицеров 5, нижних чинов 1054, да еще по прибытии уже в Оренбург исключительно цинготных умерло 609 человек». Следовательно, выходило, что умерло всего 5 офицеров и 1663 человека солдат; между тем в действительности умерло 11 офицеров и более 3000 нижних чинов, так как из пятитысячного отряда, вышедшего из Оренбурга, вернулось обратно менее 2000 человек.

Больных цингою было более всего. Для излечения ее больным давали свежее мясо, сбитень, сушеную кислую капусту, лук, уксус и крут, т. е. овечий малосольный, кислый сыр. Хрен не раздавался, потому что потерял от пересушки или, может быть, от стужи всякую крепость. С началом весны больные получали дикий лук и чеснок, которыми степь изобилует.

Выкопаны были также погреба для снега и льда, чтобы доставить больным пресную воду весною.

Верблюды все убывали, и деление их на годных и негодных уместно было заменить, по выражению самого Перовского, делением на таких, которые околевают по собственному усмотрению на свободе, и таких, которые околевают на службе государству! Даль предлагал делить их просто: на дохлых и издыхающих. Необходимо было достать свежих верблюдов. Вожаки жаловались, что самцы, за недостатком маток, давно выбывших из строя, просто освирепели, бросаются на людей и кусаются. Весна у них самое тревожное время, благодаря проказам амура. Чуть живые от голода, самцы все-таки впадали в ярость, переходившую в бешенство и заканчивавшуюся смертью.

Чтобы не упустить времени для сбора верблюдов с тех киргизских родов, которые для хивинского похода их не ставили, послан был с двумя сотнями уральских казаков, в начале марта, правитель западной части орды, подполковник султан Айчуваков, известный своим усердием, знанием степи и большим влиянием на киргизов; ему придан был в помощь штабс-капитан Рехенберг.

Для наказания же виновных в истреблении замерзших судов и захвате Айтова султану Айчувакову придан был в конце марта 3-сотенный отряд уральских казаков при двух горных единорогах, под начальством полковника Бизянова, который, по совещании с Айчуваковым, решился, без потери времени и несмотря ни на какие трудности, преследовать киргизов, уходивших на Устюрт с верблюдами. 9 апреля Бизянов переправился через разлившуюся Эмбу вплавь с 350 казаками и одним орудием, оставив для охранения обоза 150 казаков при другом орудии. После усиленных переходов он настиг близ Устюрта череновцев; оставив здесь сотню казаков для сбора у них верблюдов, сам он поднялся на Устюрт и после 60-верстного перехода настиг еще ожерейцев и каракисяков у песков Сам, но те побросали все свои тяжести и скот, а сами, пользуясь наступившею темнотою и усталостью казачьих лошадей, скрылись. Почитая преследование бесполезным, Бизянов повернул назад 14 апреля.

Замечательный поиск этот совершен был с девятидневным продовольствием переходами от 60 до 80 верст. Присоединив к себе оставленный обоз, Бизянов пошел вниз по Эмбе, настиг близ устья ее адаевцев (опять после 80-верстного перехода), напал на них врасплох, побил до 450 человек хищников, собрал верблюдов и потом, направив их с командою к отряду на р. Темир, сам с своими казаками пошел к р. Уралу и 12 мая прибыл в Калмыковскую крепость. С приближением весны, от сильного блеска снегу, а также и от дыма (кустарник, употреблявшийся для топлива, к весне стал оживать, потянул соки и потому давал много дыму), начала появляться глазная болезнь, несмотря на волосяные наглазники. Цинга к весне также усилилась; к 22 апреля больных состояло 937 человек, из них 648 цинготных и 151 горячечных.

Между тем отряд деятельно готовился к выступлению: для больных делались висячие койки, для чего послужил лес из разобранных землянок и бани упраздненного Эмбенского укрепления; для вновь пригнанных 850 верблюдов [27]27
  Из старых к 1 апреля оставалось только 1500.


[Закрыть], шились войлочные седла, прилаживались вьюки и проч.

Перовский выступил в Оренбург 1 апреля с трудно больными и 20 конвойными казаками, передав начальство над отрядом начальнику 22 пехотной дивизии генерал-лейтенанту Толмачеву.

200 свежих верблюдов были запряжены попарно и тройками в кое-как сколоченные сани, куда поместились больные офицеры, юнкера и кандидаты. 200 других верблюдов пошли под вьюки Перовского и больных. В 12 дней караван этот дошел до линии по Уралу и остановился в крепостце Ильинской, кроме Перовского и Молоствова, которые продолжали путь и в ночь на 14 апреля прибыли в Оренбург.

На другой же день отправлено было новое донесение о походе военному министру и Государю, причем Перовский испрашивал разрешения на новую экспедицию, которую он предполагал начать с конца мая. Чернышев отвечал, что новый поход невозможен и не нужен. А правитель его канцелярии сообщил отзыв кн. Меншикова, что «для нынешнего царствования довольно и одного такого неудачного похода».

Перовский тотчас послал в отряд приказание возвратиться в Оренбург, а укрепление взорвать.

Между тем еще 19 апреля прибыли в наш лагерь на Эмбе от хивинского хана посланцы с письмами к Государю Императору и к Перовскому.

Посланцев приняли было сначала за шпионов, так как носились слухи, что на месте покинутого Ак-Булака видны были партии хивинцев, но потом разъезды сообщили успокоительные вести.

К 1 мая больных было ИЗО чел.; горячка усилилась: больных ею было 237 чел.; цинга несколько ослабела – оставалось 613 больных.

Около 1 мая доставлено было для поднятия отряда 2180 верблюдов, что с оставшимися 1300 составило 3480. Поэтому 18 мая отряд выступил из лагеря двумя колоннами и направился прежним путем к Оренбургу, забрав все тяжести и имея с собою больных 16 офицеров и 1195 нижних чинов. Эмбенское укрепление и его постройки были взорваны, согласно предписанию Перовского. С выступлением цинга стала ослабевать еще быстрее, но зато горячка усилилась. К 22 мая больных было уже 1214 чел.; их размещали частью на конных и воловьих подводах, частью в койках на верблюдах.

На Биш-Тамаке от главных сил отделились 4-й и 5-й батальоны и оренбургские казаки, которые направились через Орск по своим квартирам. Остальной отряд из 2-го батальона, двух рот 1-го батальона и артиллерии продолжал движение на Оренбург, куда и возвратился 8 июня, после восьмимесячного похода.

Подъемных лошадей пало 204, верблюдов до 10 000; из отпущенных на экспедицию 1 700 000 р. осталось около 36 000 р. ассигн., а если переложить натуральную повинность, понесенную для похода башкирами, то они потеряли до 6 миллионов. Павшие верблюды по оценке стоят 1 500 000 руб. Следует прибавить к этому, что одними деньгами нельзя бы было двинуть из Оренбурга 12 000 наемных телег и 11 000 верблюдов. Вся экспедиция обошлась, таким образом, в 9 миллионов!

Желая оправдаться перед государем в своей неудаче, Перовский выехал в Петербург в половине мая и 3 июня был уже в Петербурге. Однако же военный министр Чернышев долго не хотел допустить его до аудиенции у государя и не докладывал о его прибытии. Только через месяц он получил приглашение к разводу в Михайловском манеже… Здесь он стал отдельно и в стороне, несмотря на напоминания министра стать в общую шеренгу. Государь поцеловал Перовского и тотчас увез его к себе, предоставив великому князю Михаилу Павловичу принять развод.

Результатом личного доклада Перовского было то, что решительно все офицеры были представлены к наградам и сверх того получили по годовому окладу жалованья не в зачет. Юнкера произведены в офицеры. Нижние чины получили денежные награды.

Циолковский получил Анну 1-й степени, но спустя неделю был уволен от службы без прошения, хотя и по домашним обстоятельствам. Это сильно оскорбило Циолковского, и он в следующую же ночь выехал из Оренбурга в свое имение, отстоявшее около 80 верст от города. Недолго, однако же, он прожил в деревне: через три недели пришло в Оренбург известие, что он убит своими крепостными… Убил его, однако, один повар, выстрелом из ружья, через открытое окно. Циолковский сидел в кабинете и читал книгу. Пуля попала ему в висок и убила мгновенно. Когда прибыл становой пристав, убийца явился к нему и сознался.

Повара этого Циолковский драл нагайками в походе решительно каждый день. Спущенный в отставку, он вымещал свою обиду на своих крепостных… пока не дождался заслуженного конца.

Веллингтон очень хвалил русские войска за их выносливость и покорность, а Перовского за его мужество и самоотвержение. Еще бы, ведь мы шли зимою по его мудрому совету!

Опыт не удался, и Веллингтон, конечно, отметил в своей памятной книжке, что степные походы зимою предпринимать не следует…

Так кончился этот знаменитый и беспримерный в своем роде поход. Перовский, однако, собирался повторить экспедицию, но опять зимою, с 19 т. войска при 15 т. лошадей, 17 т. верблюдов, 9 т. волов и т. д., на что исчислено было приблизительно 16 миллионов, но государь, говорят, заметил ему, что после степных буранов и морозов ему не мешает отогреться в Италии, куца и уволил его в отпуск, с пособием в 20 000 рублей. Вместо него в Оренбург назначен был генерал-адъютант Обручев.

Несомненно, что государю не могло понравиться такое пристрастие к зиме, когда он сам высказался за лето или осень.

Внимательный разбор плана нашей экспедиции указывает, что: 1) зиму предпочли ради возможности иметь воду (из снега) даже в безводной пустыне, а между тем шли зимой по местам, изобилующим вольною водою, где могли бы идти и во всякое другое время, – зиму же приберечь именно для Устюрта. 2) К экспедиции приступили, не позаботившись даже собрать положительных сведений о предстоящем пути, – рекогносцировка предпринята была уже после экспедиции (Жемчужников), а следовало сделать как раз наоборот. Даже о походе Бековича сведения стали собирать (большею частию из астраханского архива) только с 1840 г. Если бы знал Перовский, что Устюрт вовсе не безводен, что колодцы можно рыть на каждом месте, как и делал Бекович, то, может быть, для движения была бы предпочтена ранняя весна. Тогда отряд должен бы был перезимовать на Эмбе – ему не пришлось бы возить с собою такие тяжести, как дрова, фураж, кибитки и проч. Вместе с тем следовало бы знать заранее о количестве выпадающего снега – тогда бы, вместо колесного обоза, конечно, устроили бы санный, а людям поделали бы лыжи, воскресив этим память о сибирском походе 1499 г., когда сделано было по снегу 3000 верст. 3) Выбор промежуточного пункта был поручен не специалисту, а кавалерийскому офицеру, который и выбрал на солонце с лугами только на 25 000 пудов сена, а когда вздумали поправить ошибку, послав Жемчужни-кова на богатую лугами Эмбу, то было уже поздно и вместо 300 000 пудов, которые бы легко можно было там заготовить, успели накосить только 20 000, чем, конечно, нельзя было подправить массу верблюдов отряда. 4) Все предварительные распоряжения делались при участии только одного лица – штабс-капитана Никифорова, люди же более его опытные были тщательно отстранены, от чего дело, конечно, не выиграло. В 1833 году Никифоров был поручиком гвардейского саперного батальона. [28]28
  В списках Лейб-гвардии Сапёрного батальона Никифоров не значится (ред.).


[Закрыть]Случилось как-то, что он получил от одного из офицеров тяжкое оскорбление из-за какой-то дамы… на дуэль обидчика, однако, не вызвал и был переведен за это тем же чином в оренбургский линейный батальон. Тогдашний начальник штаба Оренбургского края, барон Рокасовский, знавал Никифорова в Петербурге и взял его под свою протекцию. Перовский представил его к переводу в Генеральный штаб, и в 1839 году он был уже штабс-капитаном Генерального штаба и состоял для поручений, угодив начальству своим слогом!На этот счет Перовский был довольно капризен. Насколько, однако, слог Никифорова был ясен, настолько речь его была непонятна, по необычайной быстроте; улавливать слова, сыпавшиеся, как из мешка, было непривычному человеку почти невозможно. Благодаря необычайному доверию Перовского план похода известен был только одному Никифорову. Если это делалось для сохранения тайны, то цель все равно не достигалась, ибо народное чутье, по первым признакам каких-то приготовлений, закупок, найма верблюдов и проч., угадало их цель, а стоустая молва разнесла эту догадку из края в край, – и только одни товарищи Никифорова по штабу не знали ничего официально. Когда вопрос об отступлении был решен, то Перовский, собравши к себе офицеров Генерального штаба, сознался, что некоторые меры по приготовлению похода были ошибочны, и, взглянув при этом на Никифорова, сказал: «Это поэзия!» К сожалению, это сознание явилось слишком поздно… 5) Вследствие желания сохранить младшему офицеру известное положение в отряде Перовский не сформировал штаба, что вело, конечно, к беспорядкам, так как войска не знали, к кому обращаться по разным делам. Ни начальника штаба, ни обер-квартирмейстера у Перовского не было! 6) Иванин прямо приписывает отказ от дальнейшего продолжения похода проделкам Циолковского и не щадит его: «Польский шляхтич, у которого всё родовое имение состояло из сорочки, в которой он родился, а благоприобретенное: дом в Оренбурге, 10 000 десятин земли и очень почтенный капитал… для такого похода его не следовало брать…» Куда девались 2000 лаучей? Их отпустили, но ведь пешком, по снежной степи, они, конечно, не пойдут: у каждого на руках было 4–5 верблюдов, выбрать есть из чего. Циолковский и отпустил бесконтрольно… В марте месяце уже были кормы; везде верблюды поправляются, а у нас по возвращении на Эмбу из 800 верблюдов на пастьбе и 700 при отряде показано палыми 3200 штук!! 7) Наконец, если уж потеряли без пользы почти месяц на Эмбе и не воспользовались успехами под Ак-Булаком, чтобы сделать поиск с одними казаками к Хиве, то по крайней мере следовало бы ранее движения от Эмбы к Ак-Булаку послать туда рекогносцировочную партию, а не подвергать весь отряд тяжелым испытаниям.

Кроме всего этого много повредил упеху экспедиции и несчастный предрассудок, что верблюду ничего не значит пробыть сутки или двое без пищи. Верблюд животное кволое, нежное, любит тепло и гибнет от стужи; он выручит из беды и пробудет три, четыре дня без пищи там, где настоит действительная крайность, но только при условии, что до этой критической минуты его поберегут и удержат в теле. Не казенный, а хозяйский глаз нужен был для этого!

Нельзя не вывести заключения, что зимний поход может удаться только: 1) при наименьшемколичестве людей, так как каждый человек требует одного верблюда под шестинедельный провиант, 2) при наибольшейбыстроте движения: покуда верблюды держатся, без остановок, на которых зимою верблюды не поправляются, а худеют, и без хитрых построений походных колонн, неимоверно замедляющих движение, 3) при наименьшем,по возможности, пространстве, которое должно будет пройти с тяжестями на вьюках, а для этого выступать на зиму не из таких отдаленных пунктов, как, например, Оренбург, Ташкент и т. п., а, прикочевав с войсками поближе к границе безводной степи, перемахнуть ее по первой пороше.

Нам еще не раз придется испытать неудобства и страду степных походов, и вот почему мы изложили весьма поучительные походы Перовского и Бековича с возможною полнотою. Одно, что вышло безупречным из тяжкого испытания 1839 года, – это самоотречение русского человека: не слова, не рукоплескания, не победные венки, не «40 веков с высоты пирамид», не летописи истории, не мысль о добыче, а простое сознание долга, твердое упование на Бога, безропотная покорность Его святой воле, да еще мысль, что за Ним молитва, а за Царем служба не пропадает, – вот что поддерживало этих безвестных героев-мучеников, усеявших своими костями путь к Хиве, с сознанием, что его самоотвержение не только не воспоет ни один досужий бард, но что и ближайшие-то родные не скоро и с трудом узнают, что он умер в каком-то походе и то очень далеко….