Текст книги "Хивинские походы русской армии"

Автор книги: Михаил Терентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

На всякий случай воду все-таки постоянно возили с собой, колодезь мог быть засыпан, испорчен трупом барана или лошади и т. п. Предосторожность никогда не лишняя, а когда сосуды для воды не металлические и не стеклянные, а деревянные или кожаные, то надо ли, не надо ли воды, а наполнять их все-таки следует, не то дерево рассохнется, бурдюки потрескаются; и потом не в чем будет возить воды, когда то действительно будет нужно. Несоблюдение этого правила в туркестанском отряде обошлось недешево и казне, потому что с дороги приходилось посылать в Бухару за новыми турсуками, и казакам, сновавшим взад и вперед, развозя оставшиеся турсуки от части, пришедшей на колодцы, к части, готовящейся перешагнуть безводный переход.

От Биш-Акты до Бусага дорога почти везде ровная и мало песчаная. Только один переход, верст в 12, не доходя кол. Каращика, был довольно тяжел вследствие высоких бугров сыпучего песка, но и тут артиллерия прошла, не прибегая к помощи людей. В тот же день, по необходимости, одной роте ширванцев (поручика Калиновского) пришлось сделать по этим же местам переход в 50 верст! Рота прошла молодецки, не имея ни одного присталого. Такие переходы годятся в примеры выносливости людей.

Между Бусага и Каракыном отряд поднялся на Устюрт, по совершенно пологому, почти незаметному, подъему. Чинк в этом месте теряет свой характер обрыва, хотя и значительно возвышается над окружающею местностью. Плоская равнина Устюрта мало чем отличается от остальных местностей Мангышлака; та же полынь, служащая прекрасным кормом для лошадей и верблюдов, тот же саксаул, тот же гребенщик и та же пустынность – только и встречается живое, что огромные ящерицы-хамелеоны…

Колодцы на Устюрте вообще не очень глубоки, от 10 до 15 сажень, и почти все с хорошей, пресной водой, только в Кыныре глубина колодца оказалась в 30 сажень. Почти весь Устюрт по главному караванному пути протоптан сотнею верблюжьих троп – единственное воспоминание о бывшем когда-то большом караванном движении между Хивою и Мангышлаком.

К кол. Ильтедже отряд прибыл 30 апреля и быстро возвел редут. Внутри его два больших колодца, а кругом достаточно корма и топлива. Сверх гарнизона, предназначенного в этот опорный пункт, оставлена еще одна рота Апшеронского полка, которая должна была двинуться вслед за отрядом, только вместе с транспортом, ожидаемым из Биш-Акты. При этом рота ширванцев, назначенная конвоировать этот транспорт с Биш-Акты, останется в Ильтедже на месте апшеронцев.

Кроме недостатка верблюдов, на увеличение гарнизонов в обоих укреплениях имело влияние и следующее соображение: в караулы и секреты на ночь приходилось выставлять почти полроты, днем же много людей расходовалось на прикрытие пасшихся верблюдов и баранов, а также на заготовление топлива, иногда за несколько верст от укрепления. Ясно поэтому, что одной роты на каждый пункт мало. Уменьшить же наряд опасно ввиду возбуждения умов окрестных кочевников, по случаю наших реквизиций и вкоренившегося убеждения, что русские и на этот раз (по их счету, чуть ли не пятый) не дойдут до Хивы. Наконец, еще и то, что самостоятельный, отрезанный от поддержки пункт немыслим с одною ротою, измученною караульною службою.

«По определению же наших отношений к Хиве, я уверен, – говорит Ломакин, – все киргизы и туркмены, которым нечего уже будет рассчитывать на Хиву, явятся к нам с поздравлениями и выражением преданности, и тогда только можно будет спустить с каждого пункта по одной роте и даже поручить находящиеся там склады одним киргизам».

Не чересчур ли это?

1 мая первый эшелон выступил далее, на колодцы Байляр и Кизыл-Ахар, где оказалось 4 колодца, глубиною в 12 сажен и с хорошею пресною водою.

На Байляре отряд получил сведение, что близ Айбугира собираются неприятельские скопища. Поэтому Ломакин решился сделать в эту сторону поиск по кратчайшему, хотя и маловодному пути, чрез Мендали и Табын-Су к Ак-Чеганаку (югозападная часть Айбугира). Для этого он взял с собою налегке всю кавалерию, 5 рот пехоты, ракетную команду, два горных и одно полевое орудия. Обоз же направил чрез Табын-Су и Итыбай тоже к Ак-Чеганаку под прикрытием остальных 4 рот при одном орудии.

В то время когда кавалерия подходила к Табын-Су, 4 мая, перехвачены были три киргиза, которые и сообщили, что оренбургский отряд дня три назад стоял еще на Урге. Это заставило Ломакина отказаться от поиска и остановиться на Табын-Су (кавалерия прошла к Алану) в ожидании приказаний от Веревкина, к которому тотчас были посланы нарочные.

Поздно вечером 5-го числа получены были одновременно запоздавшее предписание Веревкина от 18 апреля (в ответ на рапорт, посланный еще из Киндерли) и донесение от Скобелева о стычке под Итебаем. Предписание запоздало, потому что нарочный был задержан адаевцами, продержавшими его дней пять в плену, пока он не был освобожден посланным от Сардаря Эсергеба Досчанова. Веревкин приказывал идти к Урге, чтобы оттуда вместе двинуться на Кунград, где легче будет достать продовольственные припасы, чем в южной части ханства. Веревкин извещал также, что на пути к Айбугиру, около кол. Алан, кавказцы встретят кочевья Гафура Калбина и других бунтовщиков, бежавших с Мангышлака. Донесение Скобелева заключалось в следующем: выступив в 3 часа утра 5 мая с кол. Мендали к кол. Итебай, он получил с передового пикета известие о замеченном караване и тотчас двинулся на рысях с двенадцатью казаками и милиционерами. Оказалось, что это шел аул из 6 кибиток при 60 верблюдах. Присоединив аул к колонне, Скобелев пошел далее, чтобы занять колодцы до прихода пехоты и охранить их от всяких случайностей, которые были тем возможнее, что у колодцев расположилось несколько аулов с 1000 верблюдами. Так как вооруженные всадники начали со всех сторон обскакивать разъезд, то Скобелев прежде всего занял колодезь и выслал переводчика (прапорщика Зейналбекова) убедить толпу не затевать ссоры и дождаться прибытия начальника. В ответ посыпались выстрелы, и толпа человек во сто, очевидно, готовилась броситься в атаку. Скобелев предупредил их, рассчитывая на неожиданность. Дерзкая атака горсти русских действительно озадачила диких, и те бежали, оставив 200 верблюдов и кибитки с большим запасом продовольствия. Скоро, однако же, они опомнились. Казаки вынуждены были прекратить преследование, спешились и завязали перестрелку. Переводчик поскакал к пехоте звать на помощь… Майор Аварский схватил 4-ю стрелковую роту Апшеронского полка, один взвод 8-й роты Самурского полка и несколько саперов и бросился с ними на выручку. 4 версты бежали молодцы, задыхаясь в тропическом зное, и поспели вовремя: все бывшие со Скобелевым офицеры (их трое) и сам он были уже переранены, ранено также два казака, контужено 4, лошадей убито 4, ранено 2 – словом, разъезд наполовину был перемечен.

С прибытием пехоты дело опять повернулось в нашу пользу. Киргизы окончательно бежали, оставив на месте 11 тел.

Трофеями дня были 197 верблюдов, [59]59
  Это по рапорту Скобелева, в рапорте же Ломакина от 21 мая показано только 170.


[Закрыть]10 лошадей, 15 кибиток, до 800 пудов риса и джугары (вид сорго или китайского проса), много разного оружия и съестных припасов. Скобелев получил 6 легких ран пиками и саблями; штабс-капитан Кедрин, прапорщики Зейналбеков и Середницкий, а также и казаки, раненые в этой стычке, дня через два были уже на коне.

Раны, полученные офицерами, громко свидетельствуют об их молодецком поведении, и нам нечего прибавить к этому красноречивому свидетельству.

Прибыв к авангарду, Ломакин нашел, что преследовать шайки не стоит, и ввиду полученного приказания от Веревкина решился идти форсированным маршем на Ургу.

Самый факт встречи с мангышлакскими беглецами под Итебаем доказал, что никто в Хиве не верил в возможность пройти военному отряду по пути, который в это время года избегают и сами кочевники.

Даже киргизы, находившиеся при отряде в качестве проводников, милиционеров и лаучей, были уверены, что до Айбугира русским не дойти и что они ограничатся постройкой какой-нибудь крепости и уйдут восвояси.

7-го числа весь отряд собрался у Алана, близ развалин укр. Давлет-Гирей, иначе Эмир-Темир-Аксак, [60]60
  Аксак – хромой по-татарски, по-персидски Ленг. Дело, очевидно, идет о Тимур-Ленте, или, по русскому произношению, Тамерлане. Название «Давлет-гирей» – покровитель царств – киргизы, как видно, отнесли к своему славному и действительно покорителю царств – Темерлану. А наш Бекович шел по берегу моря, гае построил укр. Девлет-Гирей, и едва ли строил еще и здесь.


[Закрыть]построенного едва ли Бековичем Черкасским. Воды здесь оказалось неисчерпаемое количество: семь больших провалов вулканического образования, глубиною от семи до восьми сажен и шириною от 6 до 9, были полны.

Здесь получено было второе письмо Веревкина от 28 апреля, в котором он доказывал необходимость соединиться отрядам в северной части ханства для действия против Кунграда, где почему-то Веревкин ожидал встретить сопротивление киргизов и туркменов и где легче заготовить довольствие для кавказского отряда. Веревкин предполагал, что Кауфман уже подошел к Аму-Дарье и на днях возьмет ее; стало быть, оренбуржцы и кавказцы запоздали. Надо, значит, что-нибудь сделать и им. Поэтому он приглашал Ломакина идти к нему на Ургу, где выстроена хивинцами крепостца Джан-Кала, и «было бы очень приятно и лестно для нас, если бы славные кавказские войска могли оказать при этом содействие». Напрасно, однако, боялся Веревкин, что Кауфман дойдет до Хивы раньше его: туркестанский отряд в это время сидел еще на Алты-Кудуке. 3 мая Веревкин писал, что если кавказцы почему-либо не пошли на Ургу, то пусть остановятся на Айбугире, войдут разъездами в связь с оренбуржцами или двинутся на Куня-Ургенч для дальнейшего действия против Кунграда. Это письмо не дошло…

5 мая с Урги Веревкин пишет, что если придут на Ургу, то пусть идут следом за ним на Кунград. 7 мая он пишет уже с дороги на Кунград, что по занятии этого города идет на Ходжейли, куда и предлагает идти кавказцам в тыл хивинцам. Получив такое предписание, Ломакин решил торопиться на соединение с оренбуржцами. Для этого мангышлакцам приходилось совершить форсированный марш в обход солончаков Барса-Кильмас, самое название которых достаточно характеризует степень их проходимости – слово в слово «барса-кильмас» значит: «если пойдешь – не вернешься». Солончаки эти, лежащие на Усть-Юрте к западу от Айбугира, представляют весною группу озер, а летом подсыхают с поверхности, обманывая глаз доверчивого путника. Горе ему, если он вздумает вступить на эту твердую с виду почву!

Так как прямой путь от Итебая был в данную пору безводен, а Айбугир уже десять лет как высох (после отвода от него рукавов Лаудана и Саркраука), к тому же от нарочных узнали, что Веревкин выступил уже с Урги 6-го числа, то Ломакин направился и сам прямо к Кунграду, не заходя в Ургу, а спустившись с Устюрта на 30 верст южнее, у киргизской могилы Кара-Гумбет. Это было самое широкое место высохшего Айбугира, и если бы Ломакин знал, какой сюрприз готовит ему Айбугир, он, вероятно, предпочел бы лучше идти чрез Ургу, где Айбугир уже 8-го числа отряд выступил 3-мя колоннами. 9-го числа, не доходя 4 верст до спуска в Айбугир, казаки, став на седла, увидали море. Всеобщая радость!

Надобно сказать, что отряд уже прошагал почти 500 верст, имея на пути всего пять дневок и делая средним числом около 30 верст ежедневно. Трудность переходов по степи увеличивалась еще главным образом от непомерной жары и недостатка в воде, в особенности после кол. Ильтедже, когда на пути встречались только одиночные колодцы, и притом чрезвычайно глубокие (наименьшая глубина 12–15 сажен, и два колодца попались в 30 саж.), да к тому же и узкие – от полуаршина до ³/ ₄в диаметре. Напоить людей и животных из таких колодцев, подчас еще кривых, было делом чрезвычайно мешкотным. Торопливость вела только к лишней задержке: при опускании зараз нескольких ведер веревки их заплетались, ведра обрывались, и в колодезь приходилось спускать человека; добывание воды замедлялось! Если бы наши старые опыты на что-нибудь годились, а не пренебрегались каждым последующим поколением начальствующих, то способ, употреблявшийся в отряде Перовского в 1839 году, теперь был бы весьма кстати. Тогда на бесконечный ремень (в смысле термина механики – длинный ремень со связанными концами) прицепляли целую вереницу ведер и опускали в колодезь; по мере того как одну половину этого водочерпального снаряда вытягивали наверх, другая половина спускалась к воде – ведра поочередно черпали ее и выносили наверх. Получалась почти непрерывная струя воды, и, конечно, дело шло скорее, чем при первобытном способе добывания ее одиночными ведрами.

У нас эти опыты, как перешедшие в область истории, уже необязательны! Таская воду по ведру, приходилось употреблять от пятнадцати до двадцати часов, чтобы напоить эшелон из трех рот пехоты при 30-саженной глубине колодца, а как ночлег продолжался только с 8 часов вечера до 3-х часов утра, то есть всего 7 часов, то и естественно, что верблюдов напоить не успевали. Повестку к выступлению утром приходилось подавать в то время, когда люди еще ужинали. Таким образом, после трудного перехода люди не имели достаточного отдыха.

В довершение всего, вода иногда оказывалась недоброкачественною, содержа значительный процент поваренной соли, извести, а не то и глауберовой соли. В первых двух случаях вода не утоляла жажды, а еще возбуждала ее (о соли нечего и говорить, что же касается извести, то она сушила рот и глотку); в последнем все без исключения – и люди, и лошади, и верблюды – получали дизентерию… Природа точно с умыслом устроила тут аптеку, чтобы люди могли почерпнуть средства против апоплексии!

Семидневный переход от Алана до Кунграда был самым тяжелым за весь поход. Приняв порядочную дозу слабительного из колодцев Табын-су и Итебая, отряд спустился на дно Айбугира, когда-то пресного озера, и нашел здесь саксауловые заросли, свидетельствовавшие толщиною пней, что дно обнажилось уже с добрый десяток годов. Найденные колодцы были, правда, не глубоки, но вода оказалась до того соленою, что от нее отказывались даже лошади. С такою-то «как будто водою» приходилось идти еще 75 верст, пока не выберешься на берег Хивинского оазиса, где многочисленные водопроводные канавы далеко разносят живительную струю Аму-Дарьи. К счастью, 9-го прошел дождь и люди высасывали воду из гимнастических рубах.

Пруссак Штумм, заявлявший до Ильтедже не раз, что в испытаниях, выпавших на долю отряда, нет ничего особенного и что пруссакам под Гравелотом было не легче, под конец сдался, не вынес того, что вынесли русские офицеры и солдаты, серьезно заболел и тогда сознался, что выше русской пехоты ничего представить невозможно!

Это же заявил он и во всеуслышание в письмах своих, напечатанных в «Северо-Германской Всеобщей Газете». Я позволяю себе привести здесь одну выдержку. «Переход, совершенный войсками в течение трех дней по знойной песчаной пустыне (дело идет о движении по дну Айбугира), при совершенном отсутствии воды, представляет собою, быть может, один из замечательнейших подвигов, когда-либо совершенных пехотною колонною с тех пор, как существуют армии. Переход от Алана до Кунграда навсегда останется в военной истории России одним из славных эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армии и, в особенности, беспримерно мужественной, выносливой и хорошо дисциплинированной русской пехоты».

Чтобы дать понятие об испытаниях, перенесенных отрядом, приведем еще следующую выдержку: «Нужно представить себе, что вода, имевшаяся в ничтожном количестве, была солона и, вследствие продолжительной перевозки, вонюча (вспомним бурдюки из сырых козьих шкур), мутна, нередко черна и нагрета почти до степени кипения; нужно принять в соображение, что даже и такой воды было немного, при той невообразимо изнуряющей жаре, от которой изнемогали люди, шедшие под ружьем и в амуниции; надо еще прибавить к этому совершенное затишье в воздухе и 38, а не то и 40° градусов, жару. Ввиду всего этого всякий принял бы за сказку или вымысел тот факт, что при подобных условиях пехота на второй день перехода еще поделилась своим запасом воды с изнемогавшею от жажды артиллерией! А между тем – это истина!»

Конечно, приведенные строки делают честь беспристрастию иностранного офицера, но для нас самих тут нет ничего нового, ничего удивительного.

Это совершенно обыденный случай в жизни русского солдата, который и всегда поступает одинаково в подобных обстоятельствах. Можно было бы привести тысячи примеров тому, как солдат этот делился последней крошкой хлеба, последним сухарем, последним глотком воды из своей немудреной манерки, и делился не только с товарищем, но и с пленным врагом!

Залишние сапоги еще чаще переходили к какому-нибудь «босоногому супостату»; старый мундир, шинель, шапка быстро пополняют наряд какого-нибудь отрепанца. «На, брат, таскай на здоровье», – кинет мимоходом солдатик и затеряется в толпе.

Никто у нас об этом не кричит, никто не славословит – все считают, что так тому и быть следует!

Если немецкий человек боится, чтобы немцы не приняли его рассказы за арабскую сказку, если дележ воды при обстоятельствах, исключающих в немце мысль о великодушии, произвел на него такое впечатление, то, конечно, потому только, что ему в первый раз пришлось познакомиться с русскими, в первый раз пришлось идти по степи, о которой ему не могли дать никакого понятия «военные прогулки» по железным дорогам Европы!

Мы не сомневаемся, что и немецкий солдат, поставленный в подобные же условия, поступит точно так же. Общечеловеческая доблесть у всех народов проявляется одинаковым образом, а военные люди, под давлением тяжких испытаний, проникаются обыкновенно таким самоотвержением, таким самоотречением, которые граничат зачастую с самопожертвованием. А тогда никто из них не придает никакой цены поступку, кажущемуся со стороны необыкновенным подвигом!

Поручик 8-го гусарского Вестфальского полка Штумм с вестовым своим, ефрейтором того же полка Тебилем, вели себя и в походе, и в стычках примерным образом. Поручик награжден орденами Св. Анны 3-й ст. и Св. Владимира 4-й ст., а ефрейтор – знаком отличия военного ордена.

Штумм не считался корреспондентом, поэтому его переписка не подверглась контролю.

Не все чапары, однако, достигали до тыльных укреплений с почтою: случалось, что их убивали туркмены.

23 июля, когда уже Штумм уехал из отряда, месяц назад, получено было предписание военного министра от 2 июня такого содержания: «Прусской службы капитан Штумм, находящийся с нашими войсками в экспедиции против Хивы, послал германскому канцлеру князю Бисмарку три письма, из коих только одно дошло по назначению.

Кн. Бисмарк, припоминая, что донесения прусского офицера во время Крымской войны давали повод к распространению различных ложных слухов, и желая избежать этого в настоящем случае, просит сделать распоряжение, дабы все донесения вышеназванного кап. Штумма, как передаваемые им самим в штаб местных войск, для отправления по принадлежности, так равно и те, которые каким-либо другим путем могли бы попасть в наши руки, вскрывать и задерживать до конца кампании, если это признано будет нужным. Государь император, по всеподданнейшему о сем докладу, высочайше повелеть соизволил сделать зависящее распоряжение к исполнению вышеизложенного».

На дне Айбугира провиант уже был на исходе… Осталось еще малость джугары, отбитой под Итебаем; ее толкли на камнях и пекли лепешки в ладонь, а толщиною в палец. За такую лепешку офицеры платили по 1 рублю. На ночь подошли к кол. Бураган, где застали киргизское кочевье; поели по-человечески, подкормили лошадей, заплатили баснословные цены и, наконец, 12-го числа, после целого месяца похода, кавказцы увидели текучую воду, обработанные поля и оседлые жилища. Высокая степень развития, на какой стоит здесь земледелие, делала еще более резким переход от мертвенной степи к живой, изобильной долине Аму-Дарьи. Тут начались и резкие переходы от дневной жары к ночному холоду. В первый раз взялись за шинели. Первый эшелон кавказцев вступил в Кунград в тот день, когда оренбургский отряд выступил из этого города по дороге в Ходжейли, т. е. 12-го числа, таким образом, кавказцы осуждены идти позади оренбуржцев в 25 верстах. В тот же день Ломакин, по вызову Веревкина, с конвоем из казаков догнал его в Огузе. Половина задачи была выполнена – отряды вошли в связь.

Поздно ночью 14 мая, сделав усиленный переход в 50 верст, чтобы догнать Веревкина, кавказцы подошли с музыкой и песнями. У оренбуржцев поднялась тревога и началась пальба. Кто говорил, будто они приняли бой турецкого барабана за выстрелы, кто уверял, что несколько офицеров прорвались сквозь оренбургскую цепь к маркитантам на чай… Войска чуть не подрались…

В Кунграде мангышлакский отряд оставил, по распоряжению Веревкина, сборную сотню из худоконных Дагестанского конно-иррегулярного полка и 2 горных орудий, в подкрепление гарнизона из одной роты и одной сотни, выделенных из оренбургского отряда. Дагестанцы должны были купить себе тут лошадей.

Со дня выступления в поход из Киндерли, т. е. с 14 апреля, и по день прибытия в Кунград, т. е. по 12 мая, кавказцы прошли около 615 верст, [61]61
  Некоторым частям пришлось еще сделать до 500 верст зимой для добывания верблюдов, другим еще от форта до Киндерли и Карабугаза 1040 верст.


[Закрыть]в том числе до 160 верст безводной пустыней (от озера Каунды до колодца Сенек – 180 верст и через Айбугир 75 верст), и несмотря на необычайную жару, усиленные переходы, недостаточный отдых, люди вынесли поход молодцами.

Сами кавказцы, однако же, с завистью смотрели на сытых, хорошо и чисто одетых оренбуржцев: у них и палатки, и кровати, и походная мебель, и сытые кони, и даже экипажи… Кавказский же лагерь представлял собой спартанский табор: палатки ни одной, даже у Ломакина; кроватей ни одной ни у кого – сам Ломакин спал прямо на земле, подостлав кошомку; не только столов или стульев, но и вьюков не видать… Арб было только две: у Тер-Асатурова, да под денежным ящиком. Из Киндерли взяли по 2 рубахи – теперь они держатся только на швах, а в остальном сквозит тело… Немало офицеров щеголяют в поршнях, как и солдаты… У кителей вместо пол болтаются оборванные фестоны… На ушах, носах и скулах – пузыри, нажженные солнцем. Цвет кожи на лице и руках мало чем уступает сапогу… Но за весь поход умерло только 3 человека. В Кунградском лазарете оставлено 46 чел. больных, в том числе 6 внутренними болезнями и около 20 чел. с потертыми ногами. За весь поход до Кунграда отряд потерял до 400 верблюдов; пало лошадей 41.

Предполагая, что хивинцы, как и все азиаты, будут стараться охватывать наши фланги и напирать на обоз, Веревкин усилил прикрытие последнего на 15 мая, при движении на Ходжейли, назначив сюда 5 рот, 2 сотни и два орудия. Авангард составлен был из остальной кавалерии, т. е. из 6 сотен, с 8 ракетными станками. Главные силы шли в трех колоннах, параллельно и равняясь головами – правая из 4 рот (три апшеронских и 1 самурская), средняя из стрелковых рот ширванских и левая из 2-го оренбургского батальона. Артиллерия шла по дороге, конная впереди. Однако такой порядок нарушил сам же Веревкин, вздумавший сделать смотр кавказцам, когда оренбуржцы уже выступили. Конечно, кавказцам пришлось-таки идти сзади оренбуржцев, шагавших к тому же по открытой местности… Измученные кавказцы так и не догнали соперников до самого привала.

Пройдя 6 верст, апшеронцы, свернувшие на дорогу по берегу Аму-Дарьи, были встречены выстрелами с правого берега реки. Стреляли каракалпаки, пропустившие колонну Веревкина без выстрела. У нас ранено двое, из коих один упал в воду и унесен быстрым течением.

На половине перехода перед правым флангом отряда показалась хивинская конница, не принимавшая, однако, атак наших казаков и манившая их к камышам, куда, однако, казаки за ними идти не собирались. По группам хивинской конницы пущено было несколько ракет, подоспела конная батарея, кинула также несколько гранат с дистанции 2-х верст. Словом, все, что нужно для реляции, когда нет более серьезного неприятеля, а есть только обозначенный противник для легкого маневра… Не доходя 5 верст до Ходжейли, кавалерия наша остановилась дождаться отставшей пехоты, которая пришла такою усталою, что пришлось сделать тут привал на 1 ¹/ ₂часа. В три часа пополудни войска поднялись. Через 2 версты дорога разветвляется на две: одна по берегу Аму-Дарьи, другая в город: левее последней есть большое болото, за которым, по берегу реки, стоял хивинский лагерь, а правее тянется большой арык Суали с двумя мостами. Веревкин направил на лагерь оренбургскую сотню кн. Багратиона Имеретинского с одним ракетным станком, на город – оренбургский отряд, а кавказцам поручил идти вправо в обход, перейти через арык по мосту и, ворвавшись в город, захватить другой городской мост на пути отступления хивинцев. В черте предместий Веревкина встретила депутация, сдававшая город. Кавказцам пришлось одолеть множество арыков и вброд, и вплавь, так что они запоздали, но зато имели удовольствие взять под свою защиту множество персидских невольников, выбежавших к ним навстречу, а командир 10-й апшеронской роты штабс-капитан Хмаренко разыскал в разных тайниках до 30 человек, прикованных цепями.

Отряды соединились, прошли 1 ¹/ ₂версты за город и стали лагерем. Между тем кн. Багратион нашел хивинский лагерь брошенным: осталось несколько палаток, одна пушка и до 1000 пудов муки и джугары. Хивинцы отступили невредимо. Под Ходжейли войска отдыхали 2 дня, жители открыли базары. Ломакин закупил здесь месячную пропорцию довольствия для своего отряда; кавказцы успели поправить одежду и обувь. Лагерь, однако, был окружен даже днем пешею цепью, не пропускавшею никого в окрестные сакли, и вообще были приняты меры для охранения посевов и садов от бесцеремонного с ними обращения. В городе назначены разные должностные лица из туземцев со строгим наказом блюсти порядок и с угрозой жестокой расправы, если кто-нибудь из наших людей подвергнется нападению.

По занятии с боя города Ходжейли Ломакин воспользовался двухдневным отдыхом и закупил для своего отряда муки и рисовой крупы в количестве месячного запаса, а также и рогатый скот. Это было необходимо сделать уже потому, что заготовленный оренбургским ведомством провиант ожидался в Ургу лишь в половине июня, т. е. через месяц, а кроме сотни Ракузы-Сущевского, ни у кого никаких запасов уже не было.

Таким образом, кавказцы были обеспечены на все время экспедиции. Поэтому Ломакин счел излишним держать запасы в Ильтедже и продолжать транспортировку довольствия из Киндерли в Биш-акты и далее. Довольно было одного биш-актинского склада, да и то лишь на обратное следование отряда. С разрешения князя Меликова гарнизон Ильтедже, т. е. 12-я рота Апшеронского полка, была передвинута назад в Биш-акты, а в укреплении Ильтедже оставлен пост из 25 джигитов-киргизов для поддержания постоянных сообщений.

12-я рота имела запасов только по 21 мая, и командиру ее, поручику Гриневичу, было предписано еще 8-го числа, что если Навроцкий не пришлет ему продовольствия к 18-му числу, выступить с ротой навстречу транспорта, хотя бы до Биш-акты. Навроцкий не пришел и ничего не прислал… Довольствия осталось на три дня… Идти надо 185 верст по жаре и по колодцам, набитым оборвавшимися в них манерками, котелками, железными и кожаными ведрами с обрывками веревок… Надо пройти не более, как в четыре дня, а не то – голодная смерть… Гриневич предупредил людей, что на каждого в запасе имеется менее 4 фунтов сухарей, значит, меньше чем по фунту в день, если удастся сломать 185 верст в четыре дня, что поэтому надо спешить в Биш-акты, где всего получат в изобилии. Сказано было также, что если кто упадет, с того снимут оружие, обрежут пуговицы и оставят на дороге… На первом переходе это и было проделано над одним солдатиком из жидков, но тот стал умолять не покидать его… Посадили на запасного верблюда, и через 10 верст он оправился. На привале выдано по У фунта сухарей. 20-го числа на привале умер один солдат. 21-го на привале разделен последний пуд сухарей: слабым выбирался сухарь побольше… Выступили в 5 часов вечера и шли всю ночь. Утром увидали Камысты; оставалось верст 12 до Биш-акты. В 8 часов 22-го числа у Камысты съедены были последние крошки… Спали до 3 ¹/ ₂ч. пополудни. В 7 ¹/ ₂ч. дошли до укрепления, где стояли две роты, угостившие голодных товарищей ужином и водкой. Но Гриневич три дня выдавал людям 4 раза в день по ¹/ ₂ф. сухарей, и когда заметил, что люди едят уже без жадности, стал выдавать обычным порядком.

30 мая рота эта передвинута в Киндерли; на дороге умер еще один солдат.

В Биш-акты доставлено столько продовольствия, чтобы его хватило не только на гарнизон, но и на весь отряд при обратном движении его от Ильтедже до Киндерли. Навстречу отряду в Ильтедже должен был выйти с Биш-актов транспорт, когда от Ломакина получится приказание.

По занятии Ходжейли Ломакин разослал почетных биев и старшин адаевских и туркменских, прибывших с ним из Мангышлака, с объявлением амнистии нашим перебежчикам. На третий день, когда отряд 18 мая перешел в Суюнды, посланные воротились с депутатами из биев и старшин всех кочующих здесь киргизов и туркменов поколения Есен и родов: чаудыр, игдыр, бузачи, обдал и бургнчи. Они изъявили полную покорность и готовность сдать занятые ими города: Куня-Ургенч, Порсу, Кизил-Такир и Кокчеге. Явился в числе прочих и Калбин. Сознали, наконец, дикари, что деваться им больше некуда.