Текст книги "Змей Рая"

Автор книги: Мигель Серрано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

На севере то же, что было и на юге. И пока музыка флейты постепенно затихала, здесь, в Кашмире, я еще раз убедился, что моя жизнь отмечена путевыми знаками: не во времени, но лишь во снах.

Хотя нам известны истории о детстве Христа и о его приходе в храм, нет почти никаких сведений о том, что он делал, будучи молодым мужчиной. Никто не знает, где он жил до тридцати лет – того времени, когда начал проповедовать. Всё же, существует легенда, согласно которой он жил в Кашире – таково первоначальное название Кашмира. Ка означает «такой же», или «равный», а шир – это Сирия. Рукописи на языке шарда, произошедшем от санскрита, кажутся тесно связанными с библейской историей. Согласно этой кашмирской легенде, Иисус пришел в Кашир и здесь учился у святых людей, научивших его таинственным знакам. Это знание сохранилось нетронутым на высотах гор, не подвергшихся разрушительному действию Потопа. Здесь могла сохраняться и наука Нилы, короля змей. Позже Иисус возвратился на Ближний Восток, и стал проповедовать невежественным толпам Израиля мистическую правду, которую познал в Кашире. Чтобы впечатлить их и обратить в свою веру, он часто прибегал к помощи сил, обретенных им в йогических упражнениях – позже такие случаи были описаны как чудеса. В конце концов Иисус был распят, но не умер на кресте. Его укрыли некие эссенские братья, благодаря заботам которых он поправился и вернулся в Кашир, где жил среди своих учителей до естественной смерти.

Некоторые свидетельства указывают на исламское происхождение легенды, но на самом деле она, вероятно, еще древнее. В отдаленные времена между Индией и Ближним Востоком имелась оживленная связь, и весьма вероятно, что истории и мифы Индии переносились через пустыню в Святую землю. Разумеется, миф о распятии искупителя чрезвычайно древний, а представление о равенстве всех людей уже излагалось Буддой, и было принесено в Кашмир королем Ашокой задолго до того, как Иисус обратился с проповедью к рыбакам.

Предпринималось несколько попыток исследования гробницы, обнаруженной в Шринагаре: ее считают усыпальницей Иисуса. Конечно, может оказаться, что это просто могила какого–нибудь исламского святого или суфийского мастера; в этих домыслах нет особенной точности. Я видел гробницу своими глазами, хотя ее трудно найти и знают о ней немногие. Та часть Шринагара называется Розабал, а улица, кажется, Кханьяр.

Когда я впервые оказался у этой гробницы, был вечер, и в свете заката лица мужчин и детей на улице казались чем–то священным. Они походили на народ из древних времен; может быть, они принадлежали к одному из тех потерянных колен Израилевых, о которых говорят, что они переселились в Индию. Дети были одеты в длинные рубахи и носили грубо сработанные драгоценности, но ярче сияли их глаза. Место погребения расположено в постройке как раз на углу площади. Разувшись, я вошел и увидел чрезвычайно древнюю гробницу, окруженную каменной изгородью филигранной резьбы, а в стороне в камне был вырезан отпечаток ноги. Говорят, что это след Юз Асафа, а согласно легенде, Юз Асаф и есть Иисус.

На стене здания имеется надпись, а под ней перевод с шарды на английский:

YOUSA–ASAF (KHANYA, SRINAGAR)

Нижеследующее описание взято из книги, хранимой в Астане:

«Когда он создавал краткое описание места, называемого Свед Назаир–Удин–Мир, знаменитый историк Кашмира Хаджа Мохаммед Азан Дешмаридж, сказал так: “все говорят, что здесь был пророк, пришедший в Кашмир долгое время назад. То время называлось временем пророков”. В другом месте этого короткого описания, озаглавленного Вакиати–Кашмир, историк говорит: “одним из главных принцев, пришедших в Кашмир и долго, дни и ночи, молившимся здесь, был Юз Асаф. Его могила возле Аунзимеда, в Кханья Мутва Назаир–Уд–Мир Розабал Кханьяр”».

Опустившись на колени для молитвы, я почувствовал, будто преклонил колени перед Гробом господним в Иерусалиме. И здешняя святыня казалась даже гораздо более подлинной, чем что–либо в Израиле: она безусловно была намного тише и величественнее, чем любая из святынь, впоследствии оскверненных торгашеством и склоками христианских сект. Более того, она помещалась в оправу живых образов прошлого – древние лица потерянных племен, глубокие глаза и острые профили.

Когда женщины пришли к гробнице, они не нашли тела. Иисус исчез, и, возможно, воскрес в Кашмире. Потом он явился своим ученикам. Может быть, его появление было проекцией ума – так он использовал науку Кашмира. В любом случае, сделав так, он придал новый импульс первобытному Мифу о распятом искупителе, который в свою очередь породил в Европе фантастическую мечту о Вечной любви.

Возможно, если бы нам пришлось открыть ту гробницу в Кашмире, мы бы тоже нашли в ней только пустоту. Ведь, не исполнив своей миссии на этой земле, Юз Асаф мог быть вновь распят в другой вселенной. В любом случае, его наука о Змее Атлантиды нашла здесь не больше понимания, чем миф о распятом искупителе.

XXVII

Свами Ашахабала

В лесу на пути к Пелгаму, недалеко от садов Ашахабала, живет свами по имени Ашокананда, его называют также Бабаджи. Я решил встретиться с ним и спросить о таинственном ашраме Гималаев, в надежде, что он подаст мне какой–нибудь знак, который поможет мне достичь цели и встретить учителей моего Наставника. Свами Ашахабала исходил все Гималаи от Калимпонга до Сиккима, и даже какое–то время жил в Гангтоке, столице Сиккима.

В ночь перед визитом, я всё так же отдыхал в своем плавучем домике; раскинувшись на подушках, я слушал мягкое бормотание ветра, влетающего в раскрытое окно, вдали слышался слабый плеск весел и песня лодочника. Уже находясь на грани сна, я подумал о свами, с которым мне предстояло встретиться. Мне рассказали, что он большой почитатель Иисуса. В полусознательной дреме, которая предшествует настоящему сну, я пригрезил, что беседую с ним, и задал вопрос: «Верите ли вы, что Иисус действительно существовал, или думаете, что он был только мифом?».

Потом, всё в том же полусне, я ответил сам себе от лица свами: «В той же мере, в какой мы имеем право сомневаться в его существовании, Иисус имеет право не существовать».

Этот ответ показался мне настолько необычайным, что я тут же проснулся. Я сформулировал вопрос перед тем, как заснуть, но ответ пришел уже во сне. Я думал – имеет ли сам свами какое–либо отношение к этим словам, но потом догадался, что это были и не его, и не мои слова. Вероятно, ответ пришел из той области, где мы оба представляем одно, где нас нет – или оттуда, где мы пребываем с Иисусом.

День был ясным, но дороги пыльными, сады полнились шумным народом. Люди были одеты в наряды всевозможных цветов: красные тюрбаны, темные фески, каракулевые меховые шапки, желтые туники женщин, драгоценности и тяжелые браслеты. Через толпу почти невозможно было пробраться.

Свами жил уединенно, в самой глуши: на пути мне пришлось пересечь несколько глубоких оврагов. Время от времени я останавливался, вглядываясь в очертания гор и сосновых лесов, окружавших меня. Тысячи диких цветов ковром устилали землю и наполняли воздух ароматом. Наконец я оказался у незатейливых ворот, надпись на которых гласила «Шри Рамакришна Махасаммелан, Ашрам–Нагданди–Ашахабал».

Я прошел в ворота, спустился в овраг и взобрался по склону; отсюда открылся вид на группу незатейливых строений. Невдалеке, на ровном пятачке под огромным деревом виднелась странная недвижная фигура, сидящая на матрасах. Я медленно приблизился и присев, стал наблюдать. Фигуру окружали полудикие голые люди, их длинные волосы, вымазанные засохшим коровьим навозом и выкрашенные шафраном, были похожи на львиные гривы. Тела были покрыты пеплом, и я предположил, что это ученики того, кто сидит, не шевелясь, в центре.

Красота медитирующего была чрезвычайной, он будто воплощал в себе живописные изображения Христа кисти Эль Греко. Очень худой, он носил перекинутую через плечи мантию, его волосы двумя правильными косами падали на спину. У него был классический профиль с высокими скулами и огромные темные глаза – открытые, но тоже совершенно недвижные. Было похоже, будто он просто смотрит на верхушки сосновой рощицы, качающиеся на ветру. Руки вяло лежали на коленях. Выражение распахнутых глаз было невероятным; взгляд его будто намертво зацепился за что–то. Чуть погодя я понял, что никакой пейзаж ему неинтересен, и на самом деле он не видит совершенно ничего. Я пережил то же жуткое чувство, что и в Ришикеше, когда наблюдал, как пробуждался из транса свами Сукхдевананда. Я вновь почуял ту же атмосферу подземной гробницы, взломанного саркофага, хранящего тела живых мертвецов, бродящих в областях за пределами этого мира. Тот же запах легендарного плода; и тот же запах смерти и погребальных одежд. Вдруг мне вспомнился мой сон, и я вздрогнул, подумав, что Христос мог выглядеть так же, когда его извлекли из гроба и везли через пустыни в древний Кашир.

Было душно, и ученики старательно обмахивали наставника веерами из павлиньих перьев. Потом я услышал, как он испустил слабый вздох, а глаза стали видеть, как будто раскрывшись в первый раз – хотя на деле они и не закрывались. Потом он глянул прямо мне в глаза; мне показалось, он видит насквозь, а взгляд его несет безутешную печаль в оправе нежности и сострадания. Это длилось всего мгновение, но я был глубоко взволнован. И в то же время атмосфера дряхлости и физического разложения пугала и отвращала меня.

С некоторым усилием я собрался с мыслями и тут заметил, как на лице свами Ашахабала появилась легкая улыбка. Потом он велел мне подойти и говорить. Теперь он почти полностью очнулся от транса, и мог уделить внимание посетителям и паломникам. Я рассказал ему о своем сне в предыдущую ночь. Он всё так же упирался взглядом в верхушки сосен, но в этот раз в его глазах светилось сознание. Его ответом было только:

– Некоторые верят в сны.

Ученики оставались безмолвны. Казалось, мы были совершенно одни, больше никто не приходил, а день должен был вот–вот догореть. Я глубоко вдохнул, ощущая аромат диких цветов и сосновой смолы, и заговорил снова:

– Вы были высоко в Гималаях. Скажите, не приходилось ли вам видеть некий тайный монастырь, один из тех ашрамов сиддхов, о которых упоминают древние тексты? Я пришел из далекой страны, чтобы отыскать монастырь, сохранивший старые науки и силы. Я думаю, такое место существует, но не знаю дороги туда. Можете ли вы направить меня?

Свами надолго задержался с ответом, будто сомневаясь в движущих мной побуждениях. Наконец он снова заговорил, а голос его был очень мягок.

– Твой сон любопытен. Как я сказал, некоторые верят в сны. В Бенаресе живет знаменитый писатель и мыслитель, Гопинатх Кавирадж; в одной из книг он упоминает очень древнее и таинственное учреждение, называемое Джнана Гандж. Я думаю, что учитель Гопинатха Кавираджа был посвящен в одном из этих тайных ашрамов в Гималаях. Возможно, будет лучше, если ты увидишься с ним, и спросишь его. Тебе лучше отправится в Бенарес.

XXVIII. Пещера

Прежде чем последовать совету свами Ашахабала и посетить Гопинатха Кавираджа, я хотел отправиться на север, на гималайские высоты, и в особенности – увидеть Амарнатх, святилище лингама Шивы. Потому сейчас я направлялся в Кашмир.

В проводники я взял Камалу, рослого мусульманина с орлиным профилем и смышленым, доброжелательным взглядом. Мы решили идти через Пахалгам, деревню в тридцати милях от Шринагара – именно из нее обычно отправляются паломники в Амарнатх. Первую ночь вне города я спал в палатке, очень похожей на те, что, должно быть, использовали и Бабар, и Чингисхан. Мы разбили лагерь на берегу реки; как только забрезжило утро, я встал, чтобы осмотреть пони и состояние моего каравана. Моханду – лаларогам, человек, должный смотреть за пони; Абдула – юнец, помогавший ему, и Абдалгани с лицом дьявола, назначенный отвечать за провизию. Исполнявший обязанности проводника Камала был назначен еще и поваром.

Из Пахалгама мы вышли затемно, горы и леса, окружавшие нас, оставались невидимы. Первую остановку мы сделали в Чанданвари, всего через семь миль, но добрались мы до туда лишь около полудня. Вместо того чтобы передохнуть там, мы решили поторопиться, чтобы к ночи успеть к озеру Шешнаг – нам предстояло пройти еще шесть миль. Дорога становилась всё круче, идти было всё труднее. Иногда я ехал на пони, но чаще шел пешком, как и большинство индусов–паломников, шагавших по той же дороге с походными посохами. Знаки на их лбах отмечали принадлежность к последователям Шивы. Они шли целыми семьями, с женщинами и детьми, а стариков несли в особых паланкинах, называемых данди. Сцена эта выглядела почти библейской. Где–то на пути я заметил и группу магометан, взбиравшихся на огромную скалу у речного берега; чтобы найти опору, мужчины хватались за ветки приземистого кустарника, и тогда помогали многочисленным женщинам и детям. Все мужчины были одеты в тюрбаны и длинные плащи разных цветов, а лица женщин были скрыты. Пока они одолевали свой непростой подъем, расходился ветер, развевая их одеяния, а браслеты на запястьях и лодыжках мелодично звенели. Некоторые были босоноги, но большинство обулось в крепкие башмаки с длинными загнутыми носами. И сам я, и мои компаньоны были обуты так же, еще у нас были пулы – крюки, чтобы цепляться за лед. Бороды мусульман и их одежды хлопали на ветру; все они оставили нас еще до того, как мы достигли Шешнага. Конечно, им было не по пути с паломниками–индусами, стремящимися в Амарнатх.

Считается, что Шанкарачарья построил все места паломничества в Индии, раскинувшиеся по всему континенту от Гималаев до мыса Коморин. Вероятно, он полагал, что само совершение паломничеств придаст Индии определенное религиозное и политическое единство. В любом случае, год за годом, индусы с севера спускаются на юг, чтобы совершить омовение в водах трех древних морей, сливающихся у мыса Коморин, а дравиды с юга поднимаются до снегов Гималаев в поисках святилищ Шивы и Вишну. Не имея единого языка, разделенная глубокими политическими противостояниями, Индия объединена только социальной системой и религией Хинду. Никто не знает, что произойдет, когда технологическая революция окончательно растворит древнюю теократическую структуру. Неясно, найдется ли новый элемент, столь же влиятельный, сколь и древняя духовная традиция индуизма, способный удержать вместе разнообразные регионы Индии, сохраняя подспудную связь.

Пока мы одолевали подъем, река спешила вниз по всё более крутым косогорам, пробивая русло среди массивных льдин. Всякий раз, как я пил из реки, зачерпывая воду пробковым шлемом, я замечал, насколько холоднее она делается. Наконец, мы достигли очень крутого обрыва, одолеть который нам предстояло по изгибающейся зигзагами тропке, проходящей через сосновый лес. Это место носит имя Писсу Шати. В Гималаях растительность взбирается на внушительные высоты, в отличие от почти голых Анд. И гималайский воздух тоже далеко не такой разреженный, как в Андах.

Всё же, восхождение было чрезвычайно сложным. Совсем небыстрым шагом я пробирался вперед, почти не замечая ни драматичных перемен ландшафта вокруг, ни даже реки Лиддер в шестиста метрах под нами. К этому времени мы поднялись с двухсот семидесяти до трех тысяч шестиста метров, и лошадкам приходилось останавливаться едва ли не на каждом шагу. Наконец, мы достигли вершины; оказалась, что она сплошь поросла мелкими светло–голубыми цветочками – казалось, в полуденном свете порхают мотыльки.

Тени стали уже очень длинны; на вершине обосновались группы паломников, решивших остановиться тут на ночь. На валуне у края бездны стоял монах в шафрановой мантии, опираясь на посох и вглядываясь в краски заката. Он был совершенно поглощен молитвой, или, может быть, мечтами, а тело его, как лист, трепетало в порывах ветра.

Наконец, уже в темноте мы подошли к озеру Шешнаг. Растительности здесь, на высоте четырех километров, не было совершенно, и соседство ледяных пустошей ощущалось очень явственно. На берегу озера уже была чья–то стоянка, я смог лишь смутно разглядеть очертания нескольких палаток, расслышать звон колокольцев и блеяние мулов. Время от времени я улавливал и голоса, настойчиво повторявшие громкие слова молитвы. Язык был совершенно диковинным, я уверен, что никогда прежде не слышал ничего подобного.

В свете костра мои компаньоны поставили палатку, и Камала приступил к приготовлению ужина. Между тем я прошел к берегу озера, желая застать восход луны над горами. Я ждал долгое время, но ничего не происходило; наконец, бледно–серебряный свет, озаривший ледяные пики, пролился на озеро. Это зрелище ошеломило меня. Эту же самую сцену я видел раньше – на краю мира, в Антарктике. Такое же озеро – оазис, скрытый посреди ледяных пустошей. Луна мягко и безмолвно проливала сияние на глетчеры, окружавшие озеро, а льдистые вершины гор, казалось, излучают уже знакомую мне полярную ауру вечности и смерти. Она окутала весь пейзаж передо мной, ласкаясь со сверхчеловеческой любовью, делая вид чрезвычайно соблазнительным, рождавшим глубочайший интерес. Величайшая тайна сохранялась. Для чего я пришел на эти странные высоты? Кто побудил меня взбираться по ледяным тропам? Воды озера оставались недвижными, не подав совершенно никаких знаков, лишь отражая неземной свет луны.

Наконец я возвратился к палатке. Повсюду вокруг паломники пели старые песни южных долин и пустынь центральной Индии. Нужна храбрость, чтобы петь на этих мертвых высотах, где песне могут внимать только боги олимпийского льда.

Проснулся я в четыре утра. Луна уже скрылась, и было совершенно темно; но мы должны были начинать последний этап путешествия к Амарнатху. Холодный и пронизывающий ветер заставил меня плотно укутаться пледом. Камала сообщил, что остается здесь, а моим новым проводником будет погонщик пони Моханду. Так вчетвером мы прошли два или три часа в совершенной темноте, но примерно к семи первые лучи солнца показались над склонами: уже совершенно голыми, безо всякой растительности. Время от времени я замечал мохнатых зверьков, провожавших нас взглядами круглых глаз и пронзительно посвистывавших – это были сурки. Солнце поднималось выше, и воздух потеплел, так что я смог, наконец, сложить плед, хотя каракулевую шапку предпочел не снимать. Как раз перед полуднем мы взобрались на плато со множеством родников. Обычно караваны останавливались здесь на ночь, но я торопился к вершинам. Мы задержались только чтобы напоить пони. Я заметил группу босоногих горских женщин, спустившихся к нам навстречу. Их потрепанные непогодой лица выглядели уставшими, но глаза были полны любопытства. Наконец, мальчик Абдулла справился с водопоем и, подойдя к одной из лошадок, поцеловал ее в лоб. Мы пустились галопом, потому что должны были достигнуть Амарнатха ранним вечером.

Вскоре мы приблизились к высочайшей точке нашего путешествия, перевалу Махагунус, лежащему на высоте приблизительно четырех с половиной километров. Здесь пони должны были идти осторожно, подъем был очень сложным. Мы встретили еще одну группу горских женщин, собравшихся у камней в стороне от тропы, так же следивших за нами любопытными взглядами. Абдалгани дал мне луковичку, объяснив, что она полезна для пребывающих на высокогорьях. Он забыл, что я привык к разреженному воздуху в Андах.

Но худшая часть путешествия всё еще ждала нас впереди. Тропа становилась всё круче и уже, огибая высокий пик – с другой стороны открывался крутой обрыв в несколько километров высотой. Здесь Моханду остановил пони и знаком велел спешиться: продолжать подъем верхом было невозможно. Отсюда нам нужно было шагать пешком, и само восхождение было пугающим. Я избегал того, чтобы смотреть в бездну, боясь приступа головокружения, и зная, что запросто могу погибнуть, один раз неловко поставив ногу. Неожиданно я увидел группу мужчин, спускавшихся нам навстречу. У них были длинные бороды и красные мантии, в руках они держали походные посохи. Они спускались так стремительно, что казалось, просто скользили по поверхности; их лбы были отмечены горизонтальными белыми линиями, что отмечало их принадлежность к культу Шивы. Не приложу ума, как они прошли мимо меня, ведь ширины тропки едва хватало для одного человека. Но всё же, как–то они прошли по краю пропасти, я успел заметить только их застывшие и остекленевшие взгляды. Еще они показались безмерно радостными: ведь они возвращались из Амарнатха, и, спускаясь с горы, распевали санскритские имена Бога: тысячу и одно.

Наконец, в последнем усилии мы одолели еще один поворот и прошли перевал, оказавшись на противоположном склоне горы. Теперь нам предстояло пересечь поля глетчеров. Лед сверкал под солнцем, воздух был чист и тонок. Чуть погодя мы встретили еще одного странного незнакомца, очевидно, свами; у него была кудрявая борода, а одет он был в мантию шафранового цвета. Когда он увидел, с каким трудом я шагаю по глетчеру, он приблизился и, ни слова не сказав, помог мне. Мы приближались к лику горы, теперь вздымавшейся прямо перед нами. Вскоре я стал различать нечто: будто бы тень на ее склоне – это и была пещера Амарнатх, легендарное святилище Шивы. Мы подходили ближе, и воздух, казалось, наполнялся множеством острых вибраций, будто звоном тысяч невидимых колокольцев. Тогда я заметил похожих на голубей птиц: они порхали у входа в пещеру, а потом полетели нам навстречу, будто радуясь нашему прибытию. Я стал чувствовать облегчение, будто вес моего тела исчезал. В ярком свете солнца снег оживал, и произносимые святым мантры резонировали в окрестных просторах.

У входа в пещеру располагалась группа брахманов–шиваитов, чьим долгом было охранять ледяной лингам и оберегать великую тайну культа. Я почтительно приветствовал их, и прошел в святилище. Пол был устлан лепестками цветов, а воздух будто загустел от дыма благовоний и курений сандалового дерева. В середине вздымался гигантский белый сталагмит, подобный внезапно застывшему столпу пламени. Он воплощал фаллос Шивы, возникающий из йони, вагины Парвати – жены Шивы. Но образ этой пещеры восхвалял не просто сексуальность, и даже не творение. Он, конечно, воплощал и эти силы, но прежде всего, представлял собой Абсолют: несмотря на действие творения, участвующие в нём силы сливались в цельности, исключающей смерть. Лингам Шивы бесконечные века дыбился в йони его супруги, и эта пара составляла единство, столь же древнее, как и священная гора, укрывшая их.

Итак, то же таинство пещеры Элефанты в бомбейской гавани повторилось и в льдистой пещере Гималаев. Здесь, в главном зале Дворца на вершине Древа Жизни, встретились двое и заключили друг друга в объятия. Они искали друг друга так долго, и, наконец, сошлись вместе. Их радость так велика, что они плачут от счастья, и слезы их становятся сталактитами и снежными лепестками пещеры Амарнатх.

Стоя посреди пещеры, я забормотал древние слоги, всегда спавшие во мне, но оживающие перед лицом примордиальных символов. Я бормотал также годы назад, стоя посреди снежных пустошей Антарктики.

Один из жрецов храма провел по моему лбу палочкой сандалового дерева, изобразив три параллельные линии, знак культа Шивы. Я повернулся и хотел уйти, но у выхода кто–то, укутанный в меха, схватил меня за руку и лихорадочно выкрикнул:

– Кайлас! Кайлас!

Потом он указал в направлении каменной стены, окружавшей овраг, показывая, что за ней лежат трансгималайские плато и Тибет.

Как и всё, произошедшее здесь, действия этого человека выходили из ряда вон, но в то же время, с чрезвычайной точностью вписывались в окружение. Я думал, будет ли та пещера, в которой обитают учителя моего Наставника, подобна Амарнатху, и воображал, что она также освещена льдистым светом – белым солнцем потрясающего бога, неизменного в творении и разрушении, любящего и ненавидящего без малейшей тени эмоций.

Как говорят, Ледяной лингам в Амарнатхе изменяет размер согласно циклам роста и убыли луны. В полнолуние этой ледяной фаллос достигает пика эрекции; тогда гигантский сталагмит вздымается в темноте пещеры, пытаясь достичь сводов, будто доходя до пределов собственной вселенной, заполняя сомкнутый купол собственного творения. Тогда холодный пламень вибрирует в сердце льда, в безмолвии, как это было тысячи лет – с тех пор, как восстали горы и воды отхлынули с лика земли.

Нет ничего более глубокого, и в то же время хрупкого, чем лед, который, на самом деле – конфликт элементов, и в недрах его заключен таинственный сверкающий огонек. Достичь белоснежного центра – значит умереть, и возродиться в совершенной безмятежности. На это представление опирается весь свод индуизма, и так оно выражено Гималаями и Ледяным лингамом, вздымающимся в центре их вихря.

Лингам, фаллос, представляет собой творящую и разрушительную силу индуистского бога Шивы. Храмы Шивы в Индии всегда ориентированы на запад, поскольку Шива означает заходящее солнце и приближение ночи. Шива всегда действует ночью, и его цвет – цвет пепла. В Индии каждый бог имеет супругу, воплощающую женский аспект, негативный полюс творения. Так, по всей Индии почитается йони, вагина супруги Шивы Парвати; и от высот Гималаев до оконечности полуострова на юге, во всех главных храмах ее чтят вместе с лингамом Шивы. И несмотря на видимую двойственность, Шива и Парвати на самом деле – одно; все боги хинду андрогинны, как и статуя в пещере Элефанты.

Медленно, одиноким паломником, я продолжал продвигаться на своем пути. Задача истощала меня, и мне казалось, я чувствую тяжесть веков на своих плечах; нестерпимую, потому что я даже не был уверен в том, что во что–то верю. Я продолжал двигаться просто потому, что продолжали шагать мои стопы, и просто потому, что пройдя столь долгий путь ото льдов Антарктики, до сих пор не достиг высот горы Кайлас. Тропа была одинокой и ужасающей, и я мог лишь представлять, сколь многие прошли здесь до меня, чтобы погибнуть в пути. И всё же, я продолжал идти, неся в собственной голове взгляды тех, кто умер раньше меня, особенно взгляд мертвой девушки. Так я шел, не совсем одинокий, но со спутниками из далекой земли, надеясь, наконец, достичь вершины Древа Жизни и снова воссоединить себя с мертвыми друзьями и с собственной душой.

Я знал, что должен найти этот центр, ашрам сиддхов, на мерзлых пиках, посреди собственного сердца, в обледенелом пламени, горящем там. Ведь тогда, и только тогда я смогу овладеть наукой, что позволит мне пройти от мозга к той области пустоты, зияющей под сводом черепа, и только оттуда я смогу совершить прыжок. До сих пор даже знаки, данные мне Наставником, не помогли достичь этой цели. И когда Змей пробуждал цветы души, и чудовищные вибрации их лепестков достигали моей головы, что–то всегда задерживало их там, некое непреодолимое препятствие не позволяло Змею достичь пустоты на вершине Древа, исчезнуть в пещере, где слились бы вечные любовники. Цветы не источали аромат; сын смерти еще не был рожден; и лингам и меч еще не были вбиты в крышку гробницы.