Текст книги "Семья Рэдли"

Автор книги: Мэтт Хейг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Омлет

– Не приезжай сюда. Пожалуйста.

Никто из сидящих за кухонным столом не слышит мольбу Хелен, нашептываемую омлету, который она взбивает на сковородке. Ее надежно заглушает нудное бормотание «Радио Четыре».

Продолжая помешивать, Хелен думает о своей бесконечной лжи. Все началось, еще когда дети были грудничками и она рассказывала своим знакомым из Национального фонда деторождения, что переходит на смесь, потому что акушерку якобы беспокоят «проблемы с кормлением». У нее не хватало духу признаться, что даже до того, как у малышей начинали резаться первые зубы, они кусали ее до крови. Клара в этом отношении оказалась хуже Роуэна, и Хелен со стыдом говорила подругам, ратующим за грудное вскармливание, что кормит трехнедельного младенца из бутылочки.

Она знает, что Питер прав.

Знает, что у Уилла есть и связи, и талант. Как там оно называется? Заговаривание крови. Он умеет заговаривать кровь людей. Это особый гипнотический дар, проявляющийся благодаря частому потреблению крови. Но Питер понимает далеко не все. Он даже не подозревает, что играет с огнем.

Хелен вдруг замечает, что омлет уже начал подгорать, отскребает его от сковородки и выкладывает всем на тосты.

Сын смотрит на нее, он ошеломлен тем, что она делает вид, будто все нормально.

– По субботам у нас омлет, – поясняет мама. – Сегодня же суббота.

– В гостях у вампиров.

– Роуэн, хватит, – говорит Питер, в то время как омлет плюхается ему на тост.

Хелен предлагает омлета и Кларе, та кивает, чем вызывает презрительное фырканье брата.

– Мы тут с папой поговорили, – усевшись, сообщает Хелен. – Если мы хотим пройти через случившееся всей семьей, если мы хотим жить в безопасности, нам следует вести себя как обычно. Я имею в виду, люди начнут сплетничать и задавать вопросы о вчерашнем. Может быть, придут и полицейские. Хотя пока что парня даже пропавшим без вести нельзя считать, не говоря уж о… Только через двадцать четыре часа…

Она бросает выразительный взгляд на Питера, требуя поддержки.

– Мама права, – вяло подтверждает он.

Все наблюдают за Кларой, которая начала есть омлет.

– Ты стала есть яйца, – отмечает Роуэн. – Яйца снесли куры. А куры – живые существа.

Клара пожимает плечами:

– Познавательно.

– Брось, она должна нормально питаться, – вмешивается Питер.

Роуэн вспоминает легкомысленный тон отца, когда он вчера ночью перечислял знаменитых вампиров. А потом – как Клара в прошлую субботу объясняла, почему решила стать стопроцентной вегетарианкой.

– А как же речь о курином Освенциме, которую мы прослушали на прошлой неделе?

– Эти куры бегали на свободе, – пытается ослабить напряжение Хелен.

Клара резко поворачивается к брату. Ее глаза, сегодня без очков, сияют новой жизнью. Даже Роуэн вынужден признать, что она никогда еще так хорошо не выглядела. Волосы блестят, цвет кожи поздоровел, изменилась даже осанка. Обычно сестра сидела, сгорбившись и понурив голову, а теперь спина у нее прямая, как у балерины, а голова кажется воздушным шариком, наполненным гелием. Такое ощущение, что сила притяжения над ней теперь не властна в полной мере.

– И что тут такого? – спрашивает Клара.

Роуэн опускает глаза в тарелку. Он-то как раз напрочь лишился аппетита.

– Вот так, значит, оно происходит? Выпиваешь крови и отбрасываешь все свои принципы вместе с очками?

– Ей необходимо есть яйца, – вступается за дочь Хелен. – Отчасти в этом и была проблема.

– Да-да, – подхватывает Питер.

Роуэн качает головой:

– Но ей, похоже, теперь вообще все равно.

Хелен с Питером переглядываются. Нельзя отрицать, что тут Роуэн прав.

– Роуэн, прошу тебя, это очень важно. Я понимаю, на тебя многое свалилось. Но давайте все вместе постараемся помочь Кларе пережить этот приступ, – просит мать.

– Ты говоришь так, будто у нее астма.

Питера от этого тоже передернуло.

– Хелен, она выпила много крови. Наивно рассчитывать, что можно и впредь вести себя так, словно ничего не произошло.

– Да, наивно, – признает она. – Но мы все равно это сделаем. Мы будем выше случившегося. А для этого надо продолжать жить как обычно. Просто жить как обычно. Папа пойдет на работу. Вы в понедельник отправитесь в школу. Но сегодня Кларе, наверное, лучше не выходить из дому.

Клара кладет вилку на стол.

– Я пойду гулять с Евой.

– Клара, я…

– Мам, мы договорились. Если я не пойду, это вызовет подозрения.

– Да, пожалуй, – соглашается Хелен.

Роуэн хмурит брови и ест омлет. А Клара, похоже, чем-то недовольна.

– А почему мы всегда включаем «Радио Четыре», хотя никогда его не слушаем? Раздражает. Как бы доказываем, что мы – средний класс или типа того?

Роуэн не сводит глаз с незнакомого человека, вселившегося сегодня в его сестру.

– Клара, заткнись.

– Сам заткнись.

– Черт, ну неужели ты ничего не чувствуешь?

Питер вздыхает:

– Ребята, успокойтесь.

– Ты ведь все равно Харпера терпеть не мог. – Клара окидывает брата таким взглядом, будто это он ведет себя странно.

Роуэн берет вилку с ножом и тут же кладет обратно. Он ужасно не выспался, но гнев разгоняет усталость.

– Мне многие люди не нравятся. Ты готова всю деревню ради меня вырезать? Можно подать заявку? Так это работает? А то мне на днях в «Обжоре» сдачи недодали…

Хелен косится на мужа, и тот снова пытается образумить детей:

– Ребята… – Он примирительно поднимает руки, но Роуэн с Кларой сцепились уже всерьез.

– Я защищалась. Знаешь, не будь ты таким овощем, тебе жилось бы куда веселее.

– Овощем. Отлично. Спасибо, графиня Клара Трансильванская, это афоризм дня.

– Иди на хер.

–  Клара! – Хелен от неожиданности льет апельсиновый сок мимо стакана.

Клара отодвигает стул, скрежеща им по полу, и вылетает из кухни, чего не делала еще ни разу в жизни.

– Все вы идите на хер.

Роуэн откидывается на стуле и смотрит на родителей:

– На этом месте она по сюжету превращается в летучую мышь?

Пропащие

Вот мы и на месте. Седьмой круг ада.

Въезжая в деревню, Уилл осматривает достопримечательности главной улицы. Выкрашенный фиолетовой краской магазин детской обуви, называется «Динь-Динь». Скучный на вид паб и опрятный маленький гастроном. Ого, а это что, секс-шоп? Да нет, всего лишь магазинчик маскарадных костюмов для убогих депрессивных некровопьющих, верящих, что поход на вечеринку в парике в стиле афро и тряпках с блестками скрасит их унылую повседневность. А для тех, кому не помогает, вон еще и аптека. Какой-то чудик в балахоне, натянув на голову капюшон, выгуливает трясущуюся собачонку. Но этого мало, чтобы нарушить царящий здесь душный уют, атмосферу тишайшей благопристойности. Уилл останавливается на светофоре, чтобы пропустить престарелую пару. Они медленно поднимают свои хрупкие ручонки в знак благодарности.

Он едет дальше, минуя одноэтажное здание, которое прячется за деревьями подальше от проезжей части, будто бы стесняется своего относительно современного облика. Клиника, как гласит вывеска. Уилл представляет себе, как его брат проводит там день за днем в окружении больных неаппетитных тел.

«Я увожу сквозь вековечный стон, —вспоминает он строки из Данте.  – Я увожу к погибшим поколеньям. Входящие, оставьте упованья». [6]6
  Данте, «Божественная комедия»; перевод М. Лозинского.


[Закрыть]

А вот и она. Маленькая черно-белая табличка, почти полностью закрытая листвой каких-то буйно растущих кустов.

Орчард-лейн. Уилл сбавляет скорость, сворачивает налево и вздрагивает от солнца, висящего над крышами дорогих домов.

Тихий неподвижный мирок здесь еще тише и неподвижнее. Особняки восемнадцатого-девятнадцатого века построены раньше, чем Байрон инсценировал свою первую смерть. На подъездных дорожках стоят сверкающие и вопиюще дорогие автомобили. Кажется, будто они были сконструированы специально для того, чтобы просто торчать здесь и никуда не ездить. Можно подумать, им доставляет удовольствие лениво созерцать собственные механические души.

Одно точно, думает Уилл. Фургончик – ровесник Вудстока будет тут как бельмо на глазу.

Уилл останавливается напротив, заехав на узкую полосу газона.

Он разглядывает дом номер семнадцать – большой и красивый, с дверью ровно по центру, хотя все же немного не дотягивает до своего великолепного соседа. Затем смотрит на машину Рэдли. Идеально подходит для нормального счастливого семейства. Да уж, снаружи придраться не к чему.

Уилл ощущает слабость – наверное, из-за солнца. Как правило, он в это время спит. Возможно, он совершает ошибку.

Ему необходимы силы.

И он поступает, как всегда в трудную минуту, – протягивает руку назад за свернутым спальником. Не разворачивая, залезает в теплую сердцевину и вытаскивает оттуда бутылку темно-красной крови.

Нежно гладит этикетку, на которой его собственным почерком выведено: «ВЕЧНАЯ – 1992».

Абсолютное совершенство, мечта, заключенная в бутылку.

Уилл не открывает ее. Еще ни разу не открывал. До сих пор не случалось достойного повода – ни торжественного, ни печального. На нее достаточно просто посмотреть, дотронуться до стекла и представить себе этот вкус. Или каким этот вкус былтысячи ночей назад. Через минуту он засовывает бутылку обратно в спальник и убирает его.

Теперь Уилл улыбается теплому светлому чувству, которое можно назвать и счастьем, потому что через миг он снова ее увидит.

Хорошенькая

Клара разглядывает постеры на стенах своей комнаты.

Несчастный бассет.

Обезьяна в клетке.

Манекенщица в шубе, за которой по подиуму тянется кровавый след.

Все фотографии теперь очень четкие. Клара смотрит на свои пальцы и видит белые полумесяцы у основания ногтей, может подсчитать складки на коже над костяшками пальцев. И ни намека на тошноту.

Она чувствует себя хорошо. Как никогда бодрой и полной жизни. Прошлой ночью я убила Харпера. Шокирующий факт, но Клара не в шоке. Это просто факт, как и любое другое явление. Впрочем, ей не в чем себя упрекнуть, она ведь действовала не из дурных намерений. Да и в любом случае, какой смысл в чем-то себя винить? Всю свою жизнь она чувствовала себя виноватой из-за всякой ерунды. Из-за того, что расстраивает своей диетой родителей. Из-за того, что иногда забывает положить что-нибудь в корзину для мусора, который идет на переработку. За то, что вдыхает углекислый газ, отбирая его у деревьев.

Нет. Больше Клара Рэдли не будет чувствовать себя виноватой.

Она задумывается о постерах. Зачем ей только понадобилось такое уродство на стенах? Почему бы не повесить на их место что-нибудь посимпатичнее? Она залезает на кровать и снимает их.

Убрав все со стены, девочка начинает развлекаться перед зеркалом, преображаясь и любуясь, как удлиняются и заостряются ее клыки.

Дракула.

Не Дракула.

Дракула.

Не Дракула.

Дракула.

Клара рассматривает изогнутые белые клыки. Щупает их, надавливает острием на палец. Появляется крупный шарик крови, сияющий словно вишня. Она пробует ее на вкус и наслаждается моментом, прежде чем снова придать себе человеческий облик.

Впервые в жизни она осознает свою привлекательность. Я хорошенькая.Вот она стоит, расправив плечи, с гордой улыбкой, наслаждаясь собственным внешним видом, а постеры защитников животных валяются смятые у ее ног.

Еще одна перемена, которую она заметила, – это чувство легкости.Вчера, как и каждый день до этого, Клара ходила как под гнетом, вечно сутулилась, и учителя постоянно делали ей замечания по поводу осанки. А сегодня она вообще не чувствует никакого веса. Сосредоточившись на этой легкости, она замечает, что ноги ее больше не касаются пола, она парит над скомканными плакатами.

Раздается звонок в дверь, и Клара опускается на ковер.

Никогда не приглашайте в дом практикующего вампира, даже если это ваш друг или член семьи.

«Руководство воздерживающегося» (издание второе), стр. 87

Заборы

Хелен стоит в коридоре, не в состоянии как-либо повлиять на происходящее. Она позволяет мужу пригласить его в дом и обнять. Он улыбается и смотрит на нее, лицо его ничуть не утратило былой притягательности.

– Да, давно не виделись. – Голос Питера звучит как-то глухо, как будто издалека.

Уилл обнимает брата, но смотрит на Хелен.

– Ну и сообщеньице ты мне оставил, Пит. «Помоги мне, Оби-Ван Кеноби, ты моя последняя надежда».

– Да уж, – нервно отвечает Питер. – Это был настоящий кошмар. Но мы все уладили.

Уилл пропускает это мимо ушей и переключается на Хелен, которая вдруг почувствовала себя зажатой в собственном коридоре. Стены с акварелями как бы надвигаются на нее, а когда Питер закрывает дверь и Уилл подходит, чтобы поцеловать ее в щеку, ей кажется, что она вот-вот взорвется от приступа клаустрофобии.

– Ничего себе, Хелен, как вчера расстались.

– Правда? – напряженно отвечает она.

– Да. Правда. – Уилл улыбается и осматривается. – Миленько у вас тут. Ну а когда я познакомлюсь с детьми?

Питер чувствует себя неловко и беспомощно.

– Да прямо сейчас, наверное.

Хелен не остается ничего, кроме как провести его на кухню, она мрачна, как на похоронах. Клары там нет, о чем Хелен даже немного сожалеет, – дочь помогла бы ей отвлечься от вопросов, написанных на лице Роуэна.

– Кто там пришел? – интересуется он.

– Твой дядя.

– Дядя? Какой дядя?

Роуэн в недоумении. Ему всегда говорили, что у родителей нет ни братьев, ни сестер.

Тут появляется таинственный дядя, и Питер смущенно улыбается:

– Ну, это мой… брат Уилл.

Роуэн уязвлен, он не отвечает на дядину улыбку. Хелен представляет, о чем он думает: очередная ложь в жизни, полной обмана.

Уилл, к ее ужасу, садится на стул Питера и осматривает экзотический ландшафт коробок с хлопьями и холодный тост на решетке.

– Завтракаете, значит, – говорит Уилл.

Хелен в отчаянии наблюдает за ним. Ей позарез нужно сказать Уиллу очень многое, но она не может вымолвить ни слова. Он должен уехать. Питер обязан выставить его. Дернув мужа за рубашку, она выходит из кухни.

– Надо его выпроводить.

– Хелен, успокойся. Все нормально.

– Не могу поверить, что ты оставил ему сообщение. Не могу поверить. Это так глупо.

Питер, уже начиная злиться, трет рукой лоб.

– Хелен, ради бога. Он же мой брат.Не понимаю, почему в его присутствии ты выходишь из себя.

Хелен старается говорить не слишком быстро, глядя в дверной проем:

– Я не выхожу. Я в себе. Просто… Господи, да когда мы его в последний раз видели, мы были… ну, ты понимаешь.Он символизирует наше прошлое. Он – зло, от которого мы отказались, переехав сюда.

– Не драматизируй. Послушай, он может нам помочь. Ты же понимаешь, что мы, скорее всего, по уши в дерьме. Из-за того, что случилось с Кларой. А ты ведь знаешь, ты помнишь, что он может. В общении с людьми. С полицией. Он умеет убеждать. Умеет очаровывать.

– Заговаривать кровь? Ты сейчас об этом?

– Возможно. Да.

Хелен приглядывается к мужу, гадая, сколько крови тот выпил вчера.

– Так вот, в данный момент он находится в нашем доме и очаровываетнашего чувствительного мальчика. Уилл может сказать ему что угодно.

Питер смотрит на нее как на истеричку.

– Хелен, прекрати. Вампир вампиру заговорить кровь не может. Заставить Роуэна поверить во что-либо, противоречащее истине, ему не под силу.

Похоже, это лишь усиливает тревогу Хелен.

– Он должен уехать. Ему здесь не место. Иди выгони его. Пока он не… – Она осекается, вспомнив, как мало Питеру на самом-то деле известно. – Избавьсяот него.

Роуэн рассматривает дядю, пока тот откусывает кусок холодного тоста из цельнозернового хлеба.

Он немного похож на папу, но портрет приходится изрядно отредактировать в уме, чтобы заметить это сходство. Надо сбрить трехдневную бороду, снять плащ и изношенные черные ковбойские ботинки. Добавить немного жирка на щеки и живот Уилла, состарить кожу лет на десять, коротко подстричь волосы, поменять футболку на рубашку и погасить огонек в глазах. Если проделать все это, получится человек, чем-то напоминающий отца Роуэна.

– Углеводы, – высказывается Уилл по поводу тоста. Он даже не старается прикрыть рот. – Обычно я их не ем.

Неловкость, которую испытывает Роуэн, сидя за завтраком с незнакомцем, приходящимся ему кровным родственником, помогает сдерживать злость.

Уилл глотает свой кусок и неопределенно машет остатком тоста в направлении племянника.

– Ты не знал обо мне, да? Судя по твоему лицу, когда я вошел…

– Не знал.

– Ну, ты на маму с папой особо не сердись. Я их вообще-то не виню. Нас объединяет долгая история. Много взаимных обид, но и хорошего немало. Видишь ли, у них не всегда были железные принципы.

– Так ты все еще…

Дядя валяет дурака, прикидываясь смущенным.

–  Вампир?Это такое провокационное слово, с ним связано столько клише и девчачьих фантазий. Но да. Боюсь, так и есть. Я – постоянно практикующий вампир.

Роуэн опускает глаза на тарелку, на крошки и недоеденные кусочки омлета. Сердце забилось сильнее – от злости или от страха? Так или иначе, ему все же удается кое-как выразить свою мысль:

– А как же насчет… этих… моральных ценностей?

Дядя вздыхает, будто разочарован.

– Проблема в том, какие именно выбрать. Их ведь нынче видимо-невидимо развелось. Как подумаешь, голова раскалывается. Я выбираю кровь. Кровь проще. С ней всегда четко осознаешь свою позицию.

– Так что, ты просто убиваешь людей направо и налево? Этим ты занимаешься?

Уилл озадаченно молчит.

Роуэн весь затрепетал, как цыпленок среди скорлупок.

Тут на кухню входит отец, вид у него сконфуженный. «Нет, – думает Роуэн. – Уилл точно старший».

– Уилл, можно тебя на два слова?

– Можно, Питер.

Роуэн остается на месте, а они выходят из кухни. Сыпь начинает немилосердно зудеть, и Роуэн яростно ее расчесывает. Второй раз менее чем за двенадцать часов ему хочется умереть.

Уилл смотрит на неброскую, но изящную картину на стене в прихожей. Это полуабстрактная акварель с яблоней; в нижнем углу маленькая коричневая буква «X».

А Питер смотрит на Уилла. Выглядит он хорошо, надо признать. Почти совсем не изменился и наверняка ведет тот же образ жизни, что и всегда. Старший брат выглядит лет на десять моложе Питера. В глазах хулиганские искорки, во всем облике нечто такое – свобода? угроза? жизненная сила? – что сам он давно утратил.

– Слушай, Уилл, – Питер с трудом подбирает слова, – я понимаю, ты потратил силы и время, чтобы приехать сюда, и мы это действительно ценим, но дело в том, что…

Уилл кивает:

– Яблоня. Яблонь много не бывает.

– Что?

– Ну, ведь вся слава всегда достается яблокам, не так ли? – говорит Уилл, словно они беседуют об одном и том же. – Вечно эти чертовы яблоки. Но нет, нужно же целое дерево. Нужно все дерево-прародитель.

До Питера доходит, что он имеет в виду.

– Ах да. Это Хелен рисовала.

– Но, прямо скажем… акварель?Мне нравились ее работы маслом. Обнаженная натура. Смотришь – ну так бы и съел.

– Послушай, дело в том… – повторяет Питер. Ему нелегко выполнить требование Хелен.

Он же пригласилсюда Уилла, родного брата, которого не видел почти два десятка лет. А выгонять приглашенных вампиров, не говоря уже о кровных родственниках, – задача не из простых.

– Пити, все отлично, но давай поболтаем чуть позже.

– Что?

Уилл театрально зевает.

– Трудная выдалась ночка, – поясняет он. – Мне давно пора спать. Но ты не волнуйся. И надувной матрас доставать не надо. А то я могу его проткнуть во сне, ну, ты понимаешь, если что-нибудь не то приснится. Со мной в последнее время это часто бывает. – Уилл надевает солнцезащитные очки и снова целует брата в щеку. – Я скучал по тебе, братишка.

Он выходит из дома.

– Но… – робко возражает Питер, понимая, что уже слишком поздно.

Дверь закрывается. Питер расстроенно смотрит на нее и вспоминает, что так было всегда. Уилл неизменно был на шаг впереди. Он поворачивается к картине, о которой говорил брат. Напряженно вглядывается в расплывчатое зеленое облако листвы и красные точки яблок.

Он не согласен с Уиллом. Питер считает, что жена со временем отточила свое мастерство, ее стиль стал более тонким, более сдержанным. Ему очень нравится забор на переднем плане, прямые коричневые мазки, перекликающиеся со стволом дерева. Сейчас заборы играют большую роль в ее творчестве, и однажды он поинтересовался, что они символизируют. Защищают или ограничивают? Хелен не ответила. Видно, и сама не знала. Она, наверное, подумала, что он ее подкалывает, и, возможно, так оно и было, но в любом случае он вовсе не намеревался критиковать ее искусство. Даже уговорил ее выставить картины в кофейне в Тёрске, и очень удивлялся, когда никто ничего не купил. (Питер потом объяснял Хелен, что она пыталась продать их слишком дешево. Более высокая цена непременно привлекла бы покупателей, особенно учитывая, что Тёрск – отнюдь не центр мирового искусства.)

– Что он сказал? – Полный тревоги и нетерпения голос Хелен выводит его из задумчивости.

– Не стал меня слушать. Просто вышел.

Хелен выглядит скорее расстроенной, нежели сердитой.

– Питер, он должен уехать.

Он кивает, думая, как же этого добиться и почему Хелен считает это самой серьезной проблемой из всего, с чем им придется столкнуться в ближайшие дни. Серьезнее, чем исчезновение мальчишки, чем соседские сплетни, чем полиция.

Хелен стоит рядом, всего в метре от него, не дальше, но с тем же успехом она могла бы маячить на горизонте. Питер собирается положить руку ей на плечо и подбодрить, но не успевает – она разворачивается и уходит на кухню загружать посудомоечную машину.