Текст книги "Путь истинной любви (ЛП)"

Автор книги: Мэри Элизабет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Моя сестра целует моего лучшего друга.

– Что за...

Губы Пен прижимаются к моим.

Слегка облокотившись на меня, Пенелопа держит мое лицо в своих дрожащих руках и

дотрагивается своим плотно сжатым ртом моего расслабленного. Наши носы слегка

ударяются и я почти уверен, что поранил зубами кожу, так как ощущаю вкус крови, но

она дарит мне поцелуй.

Она медленно дышит... и намного отважнее меня.

Смелый язычок проникает в рот, и я пытаюсь приподняться, но Пенелопа толкает меня

обратно на пол. Моя голова ударяется о ковер, но мы не отрываем губ друг от друга. Мы

раскрыли губы еще шире, водя языками по небольшому кругу внутри, и первый раз

целуемся, смотря друг на друга и держась за руки.

***

– А она похорошела за лето, – говорит Роджер Моррис, кивая на девушку, которая

целовала меня прошлой ночью в ванной комнате моей сестры.

Единственный курс, на который мы ходим вместе, это биология первого периода, и

потому что Пен опять еле встала этим утром, мы мчались в школу как угорелые. Мы не

можем сесть рядом, потому что прилежные ученики, которые пришли в класс вовремя,

уже заняли места. Мы же сели туда, где было свободно.

Я поглядываю сквозь лабораторию, где Пен сидит рядом с Матильдой Типп. Прячась за

парой очков в красной оправе, она и подружка Герберта сравнивают расписания.

– Это ты о чем? – спрашиваю я, прикидывая, сколько придется заплатить Матильде за

обмен местом, надеясь, что потяну эту сумму.

– Ее сиськи, друг. Странная девчонка отрастила сиськи, и они достаточно большие.

Голова затуманивается, и я уже не думаю. Я действую.

Бью локтем Роджера Морриса по лицу. Его нос хрустит от удара, и он падает на пол,

выбивая из-под себя стул, и толкая стол на ребят, которые сидят впереди нас. Весь класс

смотрит, пытаясь понять что произошло. Пенелопа встает со стула, прижимая руки ко рту

в состоянии шока.

Теперь я их вижу.

Сиськи.

Преподаватель, чье имя я пока что не знаю, тащит меня вон из лаборатории за воротник и

сам лично провожает до кабинета.

– Всегда найдется кто-то, который обязательно устроит это в первый день школы, –

говорит он, толкая меня на деревянный стул перед дверью с табличкой «Директор».

Кабинет администрации высшей школы небольшой, полностью загруженный снующими

туда-сюда школьниками, желающими изменить свое расписание и учителями, с

бумажными стаканчиками из которых пахнет несвежим кофе и зажатыми папками под

мышкой, жалующимися на новый учебный год.

Я наблюдаю за входом как ястреб, ожидая, что сейчас с большей вероятностью ворвется

тот самый преподаватель, о груди, чьей дочери, я не могу перестать думать. Не теперь,

когда я ее заметил.

– Парень! – кричит Уэйн, шагая, как я и предполагал, позади своей дочери и ее нового

поклонника.

Смотря в пол, мне слишком стыдно, что бы смотреть в лицо Пенелопе или ее отцу,

особенно когда Пен начинает смеяться.

– Ничего нет ненормального в том, что бы защитить честь девушки, – вещает Тренер

Файнел. Его спортивные ботинки появляются в поле моего зрения. – Расскажи, что

произошло.

Я трясу головой, но все же поднимаю на него глаза. Он держит пакет М&М′s и все, что я

могу видеть, это желтая упаковка.

– У Пенелопы есть грудь, – бормочу я.

– А-а? Говори яснее, парень. Я ничего не понимаю.

Та самая девочка, которую я ужасно хочу поцеловать снова, стоит позади своего отца с

кривой улыбкой на губах, и мои глаза опускаются с губ на ее круглую грудь.

И я просто говорю это.

– У Пенелопы есть грудь!

Глава 10

Диллон

– Мы должны поговорить, – говорит отец, кладя обе руки на стол. – И я буду с тобой

откровенен.

Сидя напротив отца в его кабинете, я закидываю голову назад и смотрю вверх на

встроенный в потолок вентилятор, который кружит и кружит, кружит и кружит без

устали; позолоченная цепочка включения механизма звякает по стеклянной лампочке.

Прохладный, крутящийся воздух освежает мое разгоряченное лицо. Сегодня суббота и мы

с Пенелопой провели весь день в постройке песчаных замков на пляже и поедании

черничных ледяных рожков.

– Я не хочу занимать слишком много твоего времени сын, но мама получила очень

интересный звонок по телефону, пока ты был на пляже с девочкой Файнелов. После ээм, –

он кашляет, – того не простого случая в первый день школы, становится ясно, я слишком

долго откладывал этот урок.

– Что? – я выпрямляюсь и с вниманием смотрю на него.

Отец двигает свои очки в серебряной оправе глубже на нос и прочищает горло.

– Так... кто-то сегодня видел, как ты поцеловал Пен и позвонил нам, чтобы мы были в

курсе.

– О! – вжавшись в свой стул, я глотаю готовое выпрыгнуть из горла сердце, и перевожу

взгляд на ноги.

– На следующей недели тебя исполняется четырнадцать, поэтому то, через что ты сейчас

проходишь абсолютно нормально. У меня было, то же самое, в твоем возрасте.

Мои щеки горят обжигающе-красным.

– Я хочу извиниться перед тобой, если ты чувствуешь себя одиноким в этих изменениях,

Диллон. Мы с мамой всегда здесь для тебя, и я более чем уверен, что Риса может ответить

на любой твой вопрос касательно тела, если тебе неудобно или не комфортно обращаться

к нам. Она девочка, но она очень хорошая сестра и прошла свой пубертатный период в

раннем возрасте, кстати говоря.

Кажется, «Дантист» впал в небытие, выражение лица стало пустым, а его мысли сейчас

где-то далеко. Как будто он заново переживает тот неловкий случай, когда он оказался

совершенно беспомощным, когда у моей сестры впервые пришли месячные.

– Папа, все ок. Мы можем не разговаривать на эту тему, – говорю я, готовый слинять из

комнаты.

Он наклоняется ко мне, опрокидывая карандашницу в форме резца. Желто-оранжевые

карандаши номер два вылетают и катятся к краю стола. Глядя на меня через стекла очков,

мой отец делает знак приблизиться к нему.

– У тебя уже начали расти волосы в странных, как тебе может показаться, местах? –

шепчет он, как будто кто-то кроме нас может это услышать.

Схватившись за деревянные ручки кресла, я закрываю глаза и мечтаю полностью слиться

с коричневой кожей в трещинках. Жар распространяется по щекам, ползет вниз на шею,

ниже по локтям и затаивается в кончиках пальцев.

Только на прошлой неделе Пенелопа подняла свою руку передо мной и Рисой и, указав на

подмышечную впадину, рассмеявшись, сказала:

– У меня наверное, никогда не вырастет достаточно для бритья.

Моя сестра пыталась уговорить ее оставить в покое пару несчастных волосинок, но Пен

выщипала их и, загадав желание, сдула с ладони. Я подумал, что не стоит

демонстрировать ей свои места, где за прошлый год я отрастил волосы.

– У тебя бывают какие-то не совсем нормальные мечты? Как реагирует твое тело, когда

ты думаешь о девушках? О Пенелопе? Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Когда я не отвечаю, слишком смущенный, чтобы произнести хоть что-то, отец выдвигает

самый верхний ящичек из черного шкафа для хранения документов, стоящего за столом

из красного дерева, и вынимает небольшую пластиковую модель, которая напоминает

нижнюю часть женского тела.

– Ты намного смышленее многих детей твоего возраста, Диллон, поэтому я не буду

принижать твои умственные способности, доставая также модель мужской

репродуктивной системы. Как ты можешь себе представить, она такая же, как и твоя.

Он разворачивает анатомическую модель на другую сторону, чтобы показать мне то, что

находится внутри, и я почти кричу.

– Это женская репродуктивная система, сын. Может быть, я всего лишь дантист, но

технически, я медицинский сотрудник. В течение следующего часа или чуть больше, я

собираюсь объяснить тебе, что конкретно все это значит. Это важно, когда ты готов для

занятий сексом…

Вскакивая на ноги, я, заплетаясь и почти падая из-за не зашнурованных ботинок, вылетаю

из двери кабинета. Я перепрыгиваю через две ступеньки, пробегаю мимо сестры, которая

заходит домой и убегаю прочь.

– Как поговорили? – спрашивает она саркастическим тоном, когда я наматываю круг у

дома.

Спустя месяц, после того как я врезал Роджеру, я все еще привыкаю к изменениям

Пенелопы. Ее репродуктивная система намного больше того, с чем я могу справиться.

Уэйн бы просто свернул мне шею, только лишь зная, что я видел, как выглядит

пластиковая версия репродуктивной системы.

– Парень! – «анатомический фашист» зовет меня так, как давно выбрал.

Между нашими домами нет никакого забора, поэтому он достает меня через траву перед

деревьями, которая разграничивает наши дворы. Глубокое звучание его голоса меня

пугает, и я путаюсь в своих болтающихся шнурках прежде, чем свалиться лицом в землю.

Пролетая достаточно приличное расстояние, чтобы оставить пятна от травы на своей

белой футболке.

– Что? – отвечаю я ртом, полностью набитым одуванчиками.

– Сколько сегодня улыбок? – спрашивает тренер Файнел, ничего не подозревающий о

погружении в грязь, которое я только что испробовал.

Вытирая частички травы со своего рта, я сажусь и произношу:

– Сбился со счета после пятидесяти семи.

«Кинг-Конг» кивает, стоя в двери и возвращается в дом.

– Ты задолжал мне кучу конфет, старичок, – бормочу я из последних сил, вставая на ноги.

– Плати давай, простофиля.

«Ворчащий фашист» внезапно появляется и говорит:

– Ты что-то сказал, парень?

Я отрицательно качаю головой и растворяюсь между соснами, чтобы найти девочку в

солнцезащитных очках в форме звезд.

Пенелопа по лодыжки в свежей грязи, танцует под яркими солнечными лучами, которые

мерцают там и тут через зазоры между ветвями деревьев. За ее ухо заткнут какой-то дикий

цветочек и сухие грязные комья по всей длине ног. Раскачиваясь вперед-назад, выкидывая

свою ногу высоко вперед и затем, назад, единственная девушка, из-за которой я вижу

странные сновидения, машет мне рукой с улыбкой на все лицо, которая угрожает

захватить целый мир.

Я скидываю свои ботинки и носки и в пару прыжков оказываюсь позади нее,

разбрызгивая жидкую грязь выше наших голов. Опускаясь на нас, словно плотный

водопад, грязь приземляется нам на головы, на лица и поверх очков-звезд, ослепляя ее.

В ритме нашего возбуждения, покрытые илом и пятнами от травы, мы подпрыгиваем

вверх и вниз, разбрызгивая пропитанную водой землю между стволов деревьев и

замшелых скал. Пен визжит, я кричу, птицы спасаются бегством, а белки удирают

врассыпную. Мы наступаем на пальцы друг друга и ударяемся головами, но ничего не

может нас остановить от этой веселой затеи.

Тряся головой назад и вперед, ее «невидимость» скрывает болезненность под грязно-

веснушчатым лицом, и грязь стекает с кончиков ее волос. Я наблюдаю за ее танцем; за

всей ней, покрытой почвой; свободной от всего, за чем она пряталась. Я понимаю, что

прошло уже две недели, с тех пор как уговорил ее подняться с постели и пойти в школу.

Вот уже четырнадцать дней, как она ходит в школу, и сейчас я впервые за все время вижу

ее такой счастливой.

Большие карие глаза поднимаются на меня, и Пен обводит свои руки вокруг моей шеи,

замыкая круг. Она шепчет, едва касаясь грязными губами моего уха.

– Я такая счастливая рядом с тобой.

Глава 11

Диллон

Перебирая кучу одежды на полу ее спальни, я нахожу чистые трусы в одной стопке и

левый ботинок в другой. Я хватаю рубашку из шкафа и кидаю все это на кровать.

– Пенелопа, – говорю я, открывая занавески, чтобы пустить света в комнату. – Ты должна

встать.

Она выглядит такой маленькой под множеством одеял, одетая в такую же пижаму, в

которой была вчера утром. На лице линии от подушки, и волосы прилипли к ее

потрескавшимся губам. У этой девочки едва хватает сил, чтобы поднять руку и

отмахнуться от меня.

– Уходи, – бормочет Пенелопа.

Я стягиваю одеяла подальше с тела, надеясь, что немного свежего воздуха и витамина D

заставит ее подняться.

– Давай же, я собрал тебе одежду. Где расческа? Я помогу собрать волосы.

Подойдя к проигрывателю, я включаю последний трек на диске и просматриваю комод на

предмет солнцезащитных очков, пока непонятная музыка и неуклюжие аккорды гудят из

маленьких динамиков.

– Выключи это, – стонет мисс сонливость, накрывая голову подушкой.

После того, как мне удается выбрать голубые очки в круглой оправе, подходящие под

рубашку, которая, надеюсь, ей понравится, я рывком забираю подушку из-под ее головы и

еще раз, любезно, прошу ее покинуть кровать.

Она садится, но мое сердце проваливается куда-то в желудок, когда ее печальные глаза

через силу открываются и смотрят на меня.

– Неужели ты еще не понял, Диллон? – говорит она, пытаясь держать свою голову ровно.

– Тому, что ты у меня единственный друг есть причина. Неужели ты до сих пор не

догадался?

Я кидаю очки на прикроватную тумбочку и говорю:

– Но сегодня наш день рождения.

Пен валится обратно на свой матрац и скрывается под темнотой лоскутного покрывала.

– Уходи из моей комнаты.

Глава 12

Пенелопа

Мама врывается в мою комнату, пуская с собой свет из коридора, который сильно жалит

мои, едва открывшиеся глаза. Я скидываю одеяла, пропитанные моим потом, но никак не

могу себя заставить подняться с постели. Кажется, что мышцы на руках и ногах отлиты из

цемента, а мои кости – это металлические трубы.

– Мы не можем так продолжать. Я договорилась о пропуске школы на сегодня, но завтра

они ждут тебя в классе.

– Оставь меня в покое, – говорю я, закрывая лицо руками.

– Не в этот раз, Пенелопа, – отвечает мама. Нежный звук ее голоса ласково звенит где-то

внутри меня, но когда она убирает волосы с моего лица, я уворачиваюсь от ее руки.

Пытаясь слиться с кроватью, я крепко держусь руками за фиолетовую простынь и плотно

сжимаю глаза, чтобы не заплакать. Воздух мучительно давит своим весом. Как бы я

сильно не хотела маму рядом с собой, но звук ее шагов по ковру сильно отдается в моей

тяжелой голове.

Неделю назад мне исполнилось четырнадцать, а я так и не задула свечи на торте.

– По крайней мере, прими душ и спускайся ко мне. Мы можем весь день провести сидя у

телевизора, но ты не можешь больше оставаться в этой комнате.

Уткнувшись лицом в матрац, я подтягиваю свои ноги под живот и сворачиваюсь в

комочек. Каждый волосок на моей голове болит, и я еле дышу.

– Ты не понимаешь, – кричу я в ответ. Горячие слезы проникают в мягкий хлопок подо

мной. – Никто не понимает!

Вместо того, что бы уйти из комнаты, как она обычно делает когда я ору, мама дергает за

концы штанин моей пижамы и за кофту пижамы. Мама пытается снова дотронуться до

моего лица, но я быстро и болезненно перекатываюсь на другую сторону.

– Я встану попозже, – лгу я. – Дай мне еще поспать.

– Нет, ты достаточно спала.

Мама обхватывает толстыми пальцами мои запястья и тянет меня вверх. Темнота, которая

уютно обустроилась внутри моего тела и души, шипит и рычит, отдавая болью в

конечностях, и выталкивает воздух из легких, который выходит из моего рта как

пронзительный визг. Я пытаюсь вырвать руку из крепкой хватки, но она еще крепче

сжимает ее.

– Больно же, – кричу я, пытаясь дотянуться до деревянной спинки кровати в изголовье,

прежде чем она окончательно поднимает меня. – Хватит.

– Скажи, где больно, – вопрошает леди, которая носила меня в своем животе девять

месяцев, и слезы катятся с ее круглого лица. Она не прекращает попытки стащить меня с

единственной вещи в этом доме, от которой мне комфортно.

Мои ноги достигают ковра, и пальцы соскальзывают со спинки кровати. Я впиваюсь

ногтями в руку матери, когда полностью съезжаю с матраца. Кричу до той поры, пока вся

комната не начинает трястись, и страх того, что нужно ее покинуть, разрывает мне сердце.

– Да везде! – кричу я. – Мне везде больно.

Я падаю на попу и использую вес своего тела, чтобы задержаться на полу, крича и

брыкаясь, не желая идти куда-либо. Бессилие тянет мою голову назад, и я пытаюсь

укусить маму за пальцы, пока она тащит меня по полу за шиворот пижамы.

– Пожалуйста, мама, пожалуйста. Ты не знаешь как мне ужасно, – говорю я, давясь

словами, давясь этой жизнью.

Она не отвечает, пытаясь поднять меня в коридоре, где я плотно упираюсь в стены,

сшибая школьные фотографии в рамках, свадебные снимки и деревянное распятие. Мои

грязные волосы прилипли как попало к мокрому от слез лицу, а подушечки пальцев болят

от ударов по стенным карнизам. Грубое хлопковое волокно врезается в мое горло и меня

вталкивают в ванну. Вода в душе уже бежит и небольшое пространство ванной комнаты

все в пару.

– Успокойся, Пенелопа, – нежно шепчет мама, подпирая меня сзади и подталкивая к

раковине. Она обнимает меня, прижимаясь телом, крепко удерживая, чтобы я не

развалилась на куски.

Я трясу головой вперед-назад, плотно сжав зубы, всей душой ненавидя каждое ее

прикосновение, хотя они помогают немного облегчить боль.

– Я не могу дышать, – говорю я, втягивая воздух, который никак не может пробиться в

мои легкие через рот.

Мои губы дрожат. Подушечки пальцев онемели. Перед глазами плавают пятна.

– Я умираю, – говорю я, чувствуя, как сильно бьется сердце, будто сейчас взорвется и

выпрыгнет из груди.

– Да нет же, малышка, – уверяет она, добираясь до задней части пижамы и кладя ладонь

на голое тело. Она растирает спину руками, нашептывая мне в ухо, как сильно она меня

любит. – Я бы никогда не позволила тебе умереть.

Мама помогает мне подняться в ванную и лезет туда же за мной, не снимая одежды.

Заботливо прижимает меня к своей мягкой груди, отодвигая мои мокрые волосы с лица и

шеи. Мои рыдания успокаиваются и превращаются в икоту и дрожащие вздохи, а теплая

вода понемногу «размораживает» пальцы ног и рук. Пока мы сидим под проливным

душем, моя мамуля снова и снова говорит мне, что все будет хорошо.

– Так будет не всегда, Пен.

Я ей не верю.

***

Защищенная парой солнцезащитных очков с зелеными стеклами, с волосами влажными у

корней и почти сухими на кончиках, и желудком, болящим, от принятой пищи впервые за

несколько дней, я жду. Мы с мамой простояли под бегущей водой, пока не замерзли, а

когда вышли из ванной, она не позволила мне вернуться в комнату. Отрезанная от одного

безопасного места, я жду другого, который скоро вернется домой со школы.

Сижу босая, на крыльце Декеров, ловлю солоноватый воздух, доносящийся с океана,

который всего лишь в паре кварталов отсюда. Листья на деревьях начали менять окраску

на желтую с первым холодным ветром. Теплое солнце конца сентября ласкает мою

чистую, пахнущую кокосом кожу. Чувство такое, будто я застряла в плотном пузыре, и

смотрю на окружающую действительность оттуда. Но я не чешусь в панике, и мое сердце

бьется в нормальном ритме.

Отец не позволяет мне пить лекарства, которые мне прописали, но мама говорит, что если

пить не часто – то не страшно.

– Это будет секрет, договорились? – говорит она прежде, чем я кладу белую таблеточку на

кончик языка.

Когда очертание фигуры единственного мальчика, который так много значит для меня,

появляется в конце улицы, я прикрываю яркие солнечные лучи рукой, чтобы видеть, как

он идет ко мне.

Пульс начинает учащаться.

Когда я ставлю ступню на деревянную ступеньку, сухое дерево раскалывается и впивается

в мою мягкую кожу. Я встаю, чтобы он смог меня увидеть, поднимаю руку и интенсивно

машу, морщась от боли в теле, после последнего приступа и нескольких дней

проведенных в постели.

Диллон от неожиданности останавливается, не дойдя семь домов до меня, щуриться от

дневного света, который ярко играет в его темно русых волосах, и смотрит на меня.

Каждый раз, когда я его вижу, он становится выше, как будто растет каждую секунду,

когда мы не вместе.

– Странный соседский парень, вон как растет, – сказал отец на прошлой неделе, заметя это

тоже. Он, пыхтя, попивал молочно-шоколадный протеиновый коктейль и затем добавил: –

Но я все еще могу наподдать ему.

С высоко сидящим рюкзаком на плечах и развязанном шнурке на правом ботинке, широко

улыбаясь, он начинает бежать весь оставшийся путь до дома. Чем быстрее он

приближается, тем лучше было видно, что мягкие черты его мальчишеского лица стали

острее, и футболка с какой-то музыкальной группой, которую он надел в первый день в

школу, тогда была ему впору, а теперь мала.

Вовсе не запыхавшийся от пробежки, Диллон замедляется перед своим домом и идет

через всю лужайку, тряся головой, чтобы его длинные волнистые волосы легли на место.

– Где твой велик? – спрашиваю я, ступая на асфальтированную дорожку.

Он переводит взгляд своих зеленых глаз на меня; очертание его фигуры не четкое, от

солнца которое светит мне в лицо.

– Два велосипеда были украдены на этой недели из школы, поэтому я не катаюсь, пока ты

не присоединишься ко мне. Я слышал, что это были парни из резервации, – говорит он,

почесывая место над бровью.

Я чувствую, какой тяжелой вдруг стала голова, и хочется закрыть глаза. Я сажусь на

ступеньку и глубоко вздыхаю.

– Все хорошо? – спрашивает Диллон, подходя ко мне ближе.

Я трясу головой, борясь со слезами.

– Есть кто дома? – он встает на крыльцо позади меня своими грязными, запачканными

ботинками и кивает на переднюю дверь.

– Не думаю, – говорю я.

У дома ни одной машины, и Риса еще не вернулась со школы.

Мистер «сама заботливость» протягивает руки ко мне и говорит:

– Пойдем.

Диллон следует за мной, когда я вхожу к нему домой и поднимаюсь по лестнице,

медленно, шаг за шагом.

– Если ты упадешь, то я тебя поймаю, – говорит он, даже не догадываясь, как горько

отдаются эти слова в моей душе.

Я видела его комнату только через окно, но когда распахиваю дверь, сладкий,

наполненный запахом мыла аромат комфорта обволакивает меня, подавляя боль в животе,

и скованность плеч ослабевает. Я глубоко вдыхаю через нос и не выдыхаю, пока не

чувствую облегчения в напряженных глазах.

Этот простой мальчик имеет такую же простую комнату. В отличие от моей, на полу нет

не единой кучи грязной одежды. Кровать заправлена, а на стенах лишь пара картин в

рамах.

Следуя через всю комнату к двуспальной кровати, я залажу под уютное темное синее

одеяло, снимаю очки и укладываю голову на плоскую подушку. Бросая портфель и сняв

обувь, мальчик, в чью кровать я только что вторглась, закрывает дверь и задергивает

занавески. Комната погружается в темноту.

Он сидит в ногах и спрашивает:

– Почему ты плачешь, Пенелопа?

– Потому что мне грустно, – отвечаю я, позволяя этой «никогда не проходящей» грусти

просочиться в его красную наволочку.

Немного сутулясь, он кивает, прежде чем говорит:

– У тебя депрессия?

Старые пружины кровати скрипят под тяжестью наших двух тел, и мне никогда в жизни

не было так комфортно. Когда усталость опускается на веки, теплые слезы продолжают

катиться по лицу. Но я не нахожу в себе сил, чтобы испытывать стыд или облегчение, от

того, что Диллон, наконец-то раскрыл мой секрет.

Отец все не правильно понял. Соседский мальчик не чудак, это я...

– Да, это так.

Меня будит отец, своим щекочущим от бороды поцелуем в лоб. Когда я открываю глаза,

он возвышается надо мной и говорит мягким шепотом:

– Ты еще слишком молода, чтобы проводить ночи с мальчиками, дорогая.

С начала, я не могу понять, где я. Глазами изучаю комнату. Когда папа вынимает меня из

теплых одеял, я замечаю Диллона, спящего на полу рядом с кроватью и вспоминаю наш

короткий диалог, и как было приятно, завернуться в его одеяла.

Хочу сохранить это ощущение и тянусь за уголком темно синего стеганого одеяла. Беру

его с собой, пока мой отец перешагивает через мальчика, который прикоснулся губами к

моему лбу, прежде чем заснуть.

Убаюканная в руках отца, я дышу воздухом, напоминающим запах футбольного поля, и

притворяюсь спящей, прислонившись к его большой твердой груди, когда он несет меня

вниз по ступеням. Внизу, голос Доун нарушает тишину.

– С ней все хорошо, Уэйн? – спрашивает она. Миссис Декер, плотнее укрывает меня

одеялом своего сына.

– Соня сказала, сегодня было тяжеловато, но все будет в порядке, – голос отца гремит

рядом с моим ухом.

Передняя дверь открывается и холодный воздух жалит лицо, когда отец ступает на

крыльцо. Я распахиваю глаза и слепну от яркости желтого фонаря на крыльце. Мошки и

другие ночные летающие жучки роятся вокруг него, а звезды выстилают ночное небо над

домом.

– Если тебе что-то нужно, – говорит Тимоти, оповещая меня о своей компании, – дай нам

знать.

– Просто скажи своему парню, что я его должник, – говорит отец. Я улыбаюсь.

Пронесенная через две парковки, через двор, другую входную дверь, и немного, другие

ступени, меня укладывают в кровать в своей собственной комнате. В следующий момент,

когда я остаюсь одна, и огни коридора меркнут, когда закрывается дверь, я спрыгиваю с

кровати и мчусь к окну.

Диллон смотрит на меня через весь двор, высоко держа записку:

«БУДЬ МОЕЙ ДЕВУШКОЙ»

Глава 13

Пенелопа

– А Диллон Декер и правда твой парень? – спрашивает Пеппер Хилл. Она перекидывает

свои длиннющие светлые волосы за изящные плечи, и лопает розовый пузырь жвачки во

рту.

С длинными ресницами, блестящими губами и идеально ровными зубами – уверенная,

безупречная и счастливая – я во все глаза смотрю на сидящую напротив меня девушку в

школьной библиотеке и удивляюсь, почему я не родилась больше похожей на нее и

меньше на себя – странную, обреченную и кучей недостатков.

– Мы встречаемся всего лишь несколько месяцев, – я пожимаю плечами и откидываюсь

обратно на спинку стула, перекидывая свои волнистые темные волосы за костлявые

плечи.

– Хм, – отвечает она, смотря на меня в упор, но не как на живого человека (а я не ее

игрушка и не состою в группе «поддержки Пеппер Хилл»). – Спорим, он это предложил

только потому, что жалеет тебя.

Почему она не может понять, что он мой единственный друг?

– Большое спасибо, Пеппер, – говорю я, закрывая свой учебник по математике и роняя

карандаш. Мне больше не интересно доделывать кучу заданий, которые поднакопились с

тех дней, что я отсутствовала.

Она широко раскрывает свои голубые глаза и отмахивается от меня.

– Без обид, но очки у тебя странноватые. И тебя никогда нет в школе. Диллон супер

умный, ну а ты...

– Я умная, – инстинктивно отвечаю я, краснея с каждым словом, срывающимся с моих

губ.

Дьяволица наклоняет голову на бок и улыбается.

– О’кей.

Толкая очки в красной оправе выше на нос, я открываю школьную сумку и пихаю туда

вещи. Я беру за правило избегать Пеппер, но она и не собирается держать в секрете, что

хочет того, что принадлежит мне и разыскивает меня, пока я хорошенько прячусь.

Сплетни в уборных и случайно-неслучайные тычки от Пеппер Хилл и компании это одно.

Понимать – что она идеально подходит для Диллона – совсем другое.

Пеппер, скорее всего, права, и это лишь вопрос времени, когда он это осознает.

– Вы целуетесь? У тебя уже было это с ним? – спрашивает она, нарушая правила

библиотеки и смеется так громко, что с книг слетает пыль.

– Ты грубиянка, – бормочу я, застегивая рюкзак.

Она тянется и хватает меня за руку. Ее челка, подстриженная на бок, падает на левый глаз

и от нее исходит запах сладкой ваты. А я, наверное, пахну мазью от растяжения мышц и

мои волосы в хвосте, который мне помогал делать мой бойфренд, завязывая их на ходу,

пока мы мчались в школу.

– С Диллоном это не должно быть грубо. Ну вот честно, ты хоть иногда смотришь на

него? – спрашивает мисс Злорадность с легким налетом краски на щеках. – Он

восхитительный, Пенелопа.

Официально мы встречаемся месяцев пять, и не прошли даже первую стадию, но ей я

этого не рассказываю.

Она ударяет ладошкой по поверхности стола. Но удар, как будто по нижней части моей

груди – так беспокойство разжигает вибрирующую панику.

– Перестань делать так, – говорю я, отодвигая стул, чтобы уйти.

Пеппер снова ударяет по столу.

– Это?

Я растираю рукой место, повыше того, где прыгает сердце и напоминаю себе, что она не

может меня обидеть, если не видит меня.

Спасаясь бегством между книжных полок и школьных постеров, на которых написано

«Чтение это прекрасно», я с опущенной головой продолжаю следовать вперед к выходу.

Барабанящее беспокойство, что поселилось в груди, ударяет еще громче, когда враг

проходит мимо, между рядом научных книг и мной.

Она поворачивается и останавливается на моем пути, скрещивая на груди руки, прямо

перед моими очками.

– Я думаю, ты должна порвать с Диллоном. Для его же блага.

– А я думаю, что ты должна убраться с моего пути, – отвечаю я в том строгом тоне, какой

только могу изобразить.

Пеппер Хилл делает шаг ближе ко мне.

– А что ты сделаешь, если я не уйду?

Мысли о том, что я могу выдрать ее дурацкие волосы и отхлестать ими по ее лицу

пробегают в сознании. Но прежде чем мне выпадает шанс найти ножницы, мальчик,

которого она хочет у меня украсть, появляется в конце стойки с документальной

литературой. Его улыбка меркнет, как только он замечает, что меня загнал в угол сам

дьявол.

Я пытаюсь обойти своего мучителя, чтобы прорваться к нему. Но она подходит ближе,

отказываясь меня пускать. Мой следующий шаг – отшвырнуть ее на книжные полки, но

Диллон опережает меня.

– Чего ты тут устроила, Пеппер? – спрашивает он, притянув меня к себе. Мистер

«Великолепие» берет меня за руку, и заслоняет спиной.

– Ничего, – лжет она, притворяясь слабой и сладко улыбаясь.

Когда наконец-то она уходит, я облокачиваюсь на книги о космосе и генетике, и еще

какой-то науки, и во все глаза смотрю на мальчика, с которым должна порвать ради его же

блага.

– Почему тебе нравится со мной целоваться? – спрашиваю я. – Не хотелось бы тебе

больше целоваться с девчонками типа Пеппер Хилл?

Он пожимает плечами.

– Потому что, я предпочитаю тебя.

– Мой отец дает тебе конфеты за то, что ты заставляешь меня улыбаться, и это странно, –

смеюсь я, окруженная запахом старого переплета и старых чернил на древней бумаге.

– Я никогда не говорил, что твой отец странный, – его глупая улыбка становится больше,

и я хочу убрать его волосы с глаз.

Диллон не подозревает, каким классным он становится. И как чрезвычайно сильной, я

становлюсь рядом с ним. Каждый хочет дружить с ним, и они терпят меня, потому что я

всегда рядом. Я знаю, придет день, когда он перестанет составлять мне компанию по

ночам у окна.

Неужели этот парень и правда хочет расчесывать волосы сумасшедшей девчонке по

утрам, потому что она не может это делать сама?

А через несколько лет, Диллон окончит школу лучше всех и уйдет в колледж.

Я же буду счастлива, если смогу закончить девятый класс.

– У меня кое-что есть для тебя, – соседский мальчик открывает свой рюкзак и достает

оттуда длинное желтое перо. – Дети в художественной школе мастерят что-то из них.

И когда счастье гудит во мне, я спрашиваю:

– Ты его украл?

– У них полно таких. Так что пропажа не будет обнаружена, – говорит он, передавая перо.

Держа основание между пальцев, я провожу пером по своим губам; мягкое волокно

скользит по губам и щекочет нос. Диллон подходит ближе и поднимает очки на верхушку

моей головы, как он делает всегда, когда мы одни. Пока я смотрю в его красивые зеленые