Текст книги "Путь истинной любви (ЛП)"

Автор книги: Мэри Элизабет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Могу я посоветовать, что бы он усиленно работал летом над списком для чтения и

сконцентрировал свое внимание на подготовке к высшей школе? Если же он продолжит

работать, как и прежде, уверена, что впереди Диллона ждет яркое будущее.»

Пенелопа, просмотрев свой аттестат, тоже видит записку от миссис Алабастер.

«Летняя школа»

– Этого не будет, – говорит «почти лентяйка», закидывая свои плохие оценки обратно в

сумку.

Позже, после того, как родители выговаривают мне по поводу аттестата, отправляют в

комнату до конца дня как наказание. Они и не догадываются, что мне больше никуда и не

надо, и я иду с превеликим удовольствием, притворяясь пристыженным. Пенелопа уже

ждет меня, махая своей маленькой ручкой. Мы не двигаемся с места несколько часов.

«ТЕБЕ РАЗРЕШЕНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТЕЛЕФОНОМ?»

Из окна своей спальни, Пенелопа читает записку, которую я прислонил к теплому стеклу

и трясет головой. Уже перевалило за два ночи и мои глаза слипаются, но я ем шоколадные

батончики и пью газировку, чтобы не уснуть.

«НЕТ», – отвечает ее записка.

Я изображаю грустное лицо и сильнее прижимаюсь к стеклу, чтобы она видела.

Это наша обычная ночная программа. Пенелопа ходит вялая весь день, потому что не спит

по ночам, а я совершаю набеги на кухню в поисках чего-либо сладкого и попить, поэтому

я могу не спать тоже. В большинстве случаев сон уходит, когда сладости начинают

действовать, но тогда уже и бессонница одолевает меня до зари.

Такие ночи обычно приводят к тем дням, когда она не идет в школу.

Но не всегда.

Иногда она просто не в настроении идти в школу.

«ИДИ СПАТЬ», – пишет она.

Допивая остатки теплой, выдохшейся газировкой, я игнорирую ее записку, как делаю

каждый раз, когда она ее поднимает, и сминаю алюминиевую банку в руке. Я кидаю ее в

свой шкаф к остальным, которые прикончил ночью. Несколько месяцев назад, я сделал

перестановку в своей комнате, и теперь кровать стоит прямо у окна. Матрац подо мной

становится мягче с каждой минутой, которую отсчитывают часы. Мои веки отяжелели, и

неимоверно горят глаза между длительными морганиями. Я зеваю, и сквозь сон вижу, как

вздыхает Пенелопа.

«ГЕРБ СЕГОДНЯ ПОЦЕЛОВАЛ МАТИЛЬДУ», – пишу я.

Глаза Пен округляются и она улыбается. Она с опущенной головой пишет ответ.

«ЭТО МЕРЗКО!»

Отвращение и мерзость – это не то чувство, которое я испытал, увидев как мой лучший

друг целует Рыжеволосую за спортивным залом сегодня в обед. Мир всегда мне казался

очень красочным, а когда я вернулся в класс, то только губы Пенелопы и были яркими.

Я завидовал.

«ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ЦЕЛОВАЛСЯ?», – пишет она.

Мое сердцебиение учащается, и усталость отходит на второй план, когда добела

разгоряченный адреналин движется по моему телу. Я сижу прямо, надеясь, что она не

может разглядеть, как краска заливает меня от щек до груди.

«НЕТ, ТЫ ЧТО. А ТЫ?»

Она быстро качает головой в знак отрицания.

Все мое тело расслабляется, и я выдыхаю. Мой пульс потихоньку приходит в норму, когда

разговор о поцелуях повисает в тишине. Я вижу, как Пенелопа грызет свои ногти и

смотрит назад. Когда усталость, которую я так и не могу побороть берет верх, последняя

мысль которая приходит мне в голову, перед тем как заснуть – это, как же я счастлив, что

Пен никогда еще не целовалась.

Герб, Кайл, Пенелопа и я проводим день на пляже, катаемся на буги-бордах и ныряем в

соленых волнах. Мы едим сэндвичи с песком и ловим морских звезд между камнями у

основания скал, похожих на замки. Как мне было велено, когда солнце начинает садиться,

я хватаю Пен, наши полотенца и мчусь домой.

– Не опаздывай, парень, – наставляет меня Уэйн перед уходом. – Моя дочь должна быть

здесь, чтобы отдать честь стране как подобает.

Наши босые ноги шлепают по разгоряченному асфальту, а плечи жалит летнее солнце. На

наших носах появилось вдвое больше веснушек, чем было утром.

На дворе четвертое Июля, и каждый вышел из своего дома с грилем и шезлонгом,

наслаждаясь национальной свободой. Вечерний воздух наполняют ароматы масла для

жарки гамбургеров и уксуса из соуса для барбекю, на котором готовят курицу и ребра.

Взрывы фейерверков и петард затуманивают воздух.

После того, как я украдкой уношу кусочек арбуза из вклада моей мамы в соседскую

вечеринку, мы следуем за Рисой, чтобы зажечь Пенелопе бенгальские огоньки.

– Вы ребята готовы идти в высшую школу? – спрашивает моя сестра. Еще не зажженный

косячок висит в уголке ее губ и пальцы на ногах все в грязи. Светлые волосы Рисы четко

разделены на две части и вытянуты утюжком, чтобы выглядеть как Джэнис Джоплин.

Сегодня утром Пенелопа нарисовала знак мира на своей щеке, чтобы соответствовать

настроению, которое нарисовано на ее собственном лице.

– Ага, – говорю я, кидая корку арбуза в деревья.

Пен пожимает своими обгоревшими плечами, крутя между пальцами бенгальский огонек

пурпурного цвета.

Облокотившись на сосну, полностью покрытую толстой корой, Риса прикрывает руками

зажигалку и прикуривает от нее сигарету. Вспыхнувшее оранжевое пламя освещает ее

лицо, и трясущийся кончик ее вредной привычки вспыхивает красным. Моя сестра

выдыхает густую струю дыма, прежде чем кинуть серебряную зажигалку Зиппо в Пен.

– Я что хочу сказать: я попытаюсь смотреть за тобой, но ты же знаешь, мне и свои дела

решать надо.

Когда Риса отдала нашим родителям свой аттестат, они пытались рассказать мне как

учителя в высшей школе Кастл Рейн сестру, что не захотели с ней расставаться. Но я-то не

идиот; Риса провалила двенадцатый класс, поэтому она снова будет учиться там же.

И теперь она будет супер старшеклассница. А я буду обычным новичком.

От досады она выплевывает сигарету.

– Но в конце концов, вы есть друг у друга.

Я закатываю глаза, ожидая каких-нибудь комментариев по типу «не будь таким

странным» от Пен, но она их так и не произносит. Она полностью поглощена бенгальской

палочкой, рисует в воздухе мнимое колесо, высекая искры и безуспешно пытается раздуть

пламя; желтые угольки отражаются в ее очках, обрамленных в голубое. Я предлагаю

помощь и зажигаю новый огонек с первого раза.

– Все у нас будет хорошо, – отвечаю я сестре. Пенелопа танцует между нами с

бенгальским огнем, мерцающим розовым цветом.

– Высшая школа, это совсем другое, Ди. Даже в этом говеном городке, – Темная зола

падает с косяка. Риса томно закрывает глаза, и ленивая улыбка появляется на ее губах. – Я

слышала, что школа в Ниа Бэй закрылась. И ходят слухи, что они перекидывают всех в

Кастл Рейн.

Я зажег следующий огонек для Пен.

– И что? – спрашиваю я.

Моя сестра смеется.

– И что? Да эти ребята из резервации смутьяны, и с ними постоянно одни неприятности. Я

даже не представляю, придется ли им это по душе. Каждый день, целый час ехать с

родного города, чтобы добраться до школы. Вот так-то. Когда людям становится хорошо,

правительство ломает семьи и рушит жизни. Вот почему я говорю плевать на

администрацию. И я буду ходить в школу еще следующие пять лет, если захочу. Я ни у

кого спрашивать не буду.

Пенелопа делает перерыв в рисовании звезд искрами, чтобы скосить глаза под линзами

кобальто-синего отлива и крутит пальцем у виска, как будто Риса совсем ку-ку.

Запах скунса и мокрой травы тяжело повисает в воздухе, вытравливая аромат горячих

углей и крема от солнца. У меня припасен еще один бенгальский огонек в заднем кармане

брюк, но чем больше моя сестра затягивается, тем большую чушь она несет.

– Войны, – говорит Риса, понижая голос. – Они все там сговорились.

Я смотрю на Пен, она закрыла рот ладошкой, чтобы не рассмеяться.

– Какая еще война? – спрашиваю я.

– Все вместе взятые, – отвечает мне мисс «Паранойя». – Президент Клинтон распорядился

начать Вторую Мировую-2.

Тлеющие угольки падают с ее сигареты, и она ждет моей реакции, выдувая своим ртом

колечки из дыма. Я почти готов забросить Пен на плечо и унести отсюда, когда мистер

«Ультимативная теория заговора» зовет свою дочь.

– Ты бы лучше не стояла с этим странным парнем, – грохочет мистер Файнел со своего

двора, практически тряской отражаясь по земле под моими ногами. – Ох, парень, лучше

бы тебе не слоняться тут вокруг моей девочки!

– Президент Клинтон и его подослал, чтобы испортить твою жизнь, – смеется моя сестра и

сводит глаза в одну точку, когда очередной раз затягивает косяк.

Пенелопа бросает огонек и тушит его носком своей сандалии. Убирая свои затвердевшие

от морской соли волосы с лица, девочка с обгоревшими плечами быстро подбегает и так

же быстро чмокает меня в щеку, прежде чем испариться между деревьями без единого

слова.

Я трогаю себя по щеке в том месте, где она оставила поцелуй. Жар растекается по моему

телу, с кончиков пальцев на ногах, до конца каждой волосинки на голове.

– Теперь береги этот поцелуй, – говорит Риса. Она подмигивает, но выходит это двумя

глазами сразу.

Так что, она просто моргает.

Мама и папа чуют запах Рисы за километр, и зовут нас на переднее крыльцо, подальше от

соседской вечеринки.

– У тебя совсем никакого уважения к закону? – моя мама топает ногой. Ее светлые волосы

подпрыгивают. – Тебе совсем наплевать на свои легкие? Тебе есть вообще до чего-то

дело?

Рубашка моего отца с гавайским принтом в цветочек, застегнута на все пуговицы до

горла, как будто он латиноамериканец на каникулах. Его очки держатся на кончике носа,

когда он наклоняется ко мне и нюхает. Я делаю шаг назад с высоко поднятыми руками.

– Я не затягивался, – говорю я с улыбкой.

Моя сестра показывает мне фигу, и я сбегаю со ступенек, чтобы сесть рядом с Пенелопой

во влажную траву. Столы, стулья, барбекю и коптильни, все было убрано с улицы. Солнце

садится, но в воздухе все равно парит густой запах лета. Пенелопа сидит босая, и ее

грязные волосы убраны назад с лица и худой шеи.

Веснушчатые щеки горят красным, но на меня она не смотрит.

– Привет, – говорю я.

– Шшшш, – отвечает она. Пенелопа опускает свою руку ладошкой вверх на траву между

нами.

Все еще с ощущением поцелуя на моём лице от единственной дочери Уэйна, я наблюдаю

как он мчится по улице с хлопушкой и зажигалкой. Улыбка на лице Пен расплывается еще

больше, когда хлопушка вспыхивает как вулкан, разбрасывая серебряную и золотую

магму в воздух. Все это свистит и подпрыгивает, взрываясь гаммой цветов, которая

освещает уже темную улицу. Освещая белыми огнями лица моей семьи и Пен, все это так

же быстро тухнет, как и начиналось.

Но мистер Файнел тут затем и есть, чтобы заменить эту хлопушку на другую, которая

снова разрушает ночь вспышкой света. Между интенсивными ослепительными

вспышками, я опускаю свою руку рядом с рукой Пен и немедленно чувствую тепло от

того, что она так близко сидит.

Мой пульс утихает синхронно с затиханием петард и начинает нарастать с новыми

взрывами.

Пользуясь удачно выпавшими секундами темноты между взрывами новых огней,

фонтанов и огненных кругов, я подползаю ближе к соседской девочке.

Наши мизинчики соприкасаются.

Мне не хватает воздуха.

В ушах звенит.

Перед глазами прыгают точки.

Красный, белый и голубой огни издают визжащий звук, когда поднимаются высоко в небо

и меня уже не остановить. Я хватаю ее липкую и теплую руку с покусанными ногтями и

переплетаю пальцы плотно вместе, и даже взгляд Фашиста не может мне помешать.

Глава 8

Пенелопа

– И как давно тебе грустно, Пенелопа? – спрашивает доктор женского пола в длинном

белом халате.

Я снова перемещаюсь на кушетку, сминая белое бумажное полотенце под ногами. Мама

смахивает слезы с глаз, которые так убедительно пытается спрятать, сидя в голубом

пластиковом стуле в углу смотрового кабинета. Запах медицинского спирта жалит мой

нос и висящие на стенах изображения океана в ярких цветах не спасают, я не чувствую

себя лучше или спокойней.

– Ты должна говорить доктору правду, дорогая, – говорит мама, выдавливая улыбку. Она

прижимает свою большую кожаную сумку к груди.

Я стреляю глазами по всей комнате, безуспешно пытаясь найти точку, на которой можно

сконцентрироваться. Стая рыб, подмигивающий осьминог и улыбающийся голубой кит –

все глядят на меня, высмеивая мои тревоги с выражением счастья.

– Хочешь поиграть с моим стетоскопом? – спрашивает доктор Белый Халат пронзительно

высоким голосом. У них с китом похожая улыбка.

– Мне почти четырнадцать, – мои ладони дрожат и грудь как будто полна жидкости.

Красно-лакированные губы вытягиваются в одну линию.

– Вы абсолютно правы, извините меня.

Я привыкла порой коротать время взаперти таких вот комнат, с тех пор как мне

исполнилось пять. Каждый новый доктор, к которому меня водили, задает точно такие же

вопросы, что и предыдущий. На них надеты одинаковые строгие халаты, они говорят с

идентичными заботливыми нотками в голосе и каждый обещает излечить меня от

нарастающей тревоги внутри.

Все они светят чем-то мне в глаза.

– Так. Смотрите прямо, – говорит доктор Стетоскоп, наведя свой фонарик на стекла очков.

От нее тоже пахнет медицинским спиртом. – Было бы немного проще, если бы вы сняли

свои солнцезащитные очки.

Мое сердце уже проверяли бесчисленное количество педиатров.

– Нервничаете? – она приподнимает мое запястье и прощупывает пульс рукой, на случай,

что она не правильно послушала.

И, конечно же, в который раз, я становлюсь подушечкой для иголок.

– Нам нужно сделать несколько анализов крови, Пенелопа. Совершенно не нужно

беспокоиться, как комарик укусит.

Мама туго держит мои руки, пока я кричу. Мне совсем не больно, но надо же слегка

разработать легкие.

Каждый раз для теста Роршаха, мне показывают разные черные кляксы, но я даю всегда

одинаковые ответы.

– А что вы видите здесь? – спрашивает доктор Белый Халат.

Она тяжело дышит своим маленьким носом, и ее короткая стрижка по уши, становится

уродливее, чем дольше меня заставляют рассматривать кляксы.

Черная клякса на белой карточке выглядит почти как волосатая грудь моего отца, когда

она мокрая, или как два человека, держащиеся за руки.

– Убийцу, – нечестно отвечаю я.

Мама шлепает ладонью себе по лбу.

Доктор Грибная Прическа опускает карточку и с раздражением переспрашивает:

– Что?

Пожимая плечами, я толкаю свои ноги дальше и еще больше сминаю бумажное полотенце

под собой.

– Убийца.

– Вы видите... убийцу?

– Пенелопа, пожалуйста, только не начинай снова. Доктор Лаура здесь, чтобы помочь

тебе, крошка, – мама, сидящая в уголке между дверью и машиной, измеряющей давление,

умоляюще смотрит на меня круглыми глазами.

Точно такое же выражение лица появляется у нее каждый раз, когда меня тащат в кабинет

с поддельным океаном на стене, чтобы изучать, тыкать и заваливать вопросами. Они

разбрасываются такими словами, как: тревога, депрессия и беспомощность. Мое питание,

сон и социальные привычки подвергаются вопросам, анализу и инспектированию.

– Сколько часов ночью вы спите?

– Вы кушаете, по крайней мере, три раза в день?

– У вас есть близкие люди вашего возраста?

Первый раз в жизни мне есть что ответить, но я вовсе не хочу разговаривать о Диллоне

Декер. С моих губ не слетает ни слова о тех чудесных мраморных шариках, которые я

храню по пять штук в каждом кармане, что были подарены мне на день рождения. Я не

могу скрыть свое смущение, которое краской разливается по щекам, когда я думаю о том,

каково это было держать в своей руке его теплую руку, но они никогда не узнают об этом.

Мама рассказывает доктору Проныре о соседском мальчике, но когда она смотрит на

меня, ожидания подтверждения своих слов, я не признаюсь, как была счастлива кататься

на руле.

– Вы когда-нибудь пробовали алкоголь или наркотики?

– Приходят ли вам мысли в голову причинить себе вред?

– Вы живете половой жизнью?

Я скрещиваю руки на груди и начинаю рассматривать белый потолок сквозь оранжевые

стекла очков, отказываясь вообще отвечать что-либо.

– Вы слышите голоса?

Только твой, думаю я про себя.

– Голоса когда-нибудь заставляли вас делать то, чего вам не хотелось бы?

Я оборачиваюсь к маме. Она сидит на краешке стула с отсутствием каких-либо эмоций на

лице, и за ее головой, с роскошной копной темных волос, красуется морская черепаха. В

то время, как я жду ответа матери этой мошеннице, о том, что я психически нормальна,

замечаю жесткую позицию ее плеч, и почти отсутствие дыхания, до меня доходит, что

женщина, которая подарила мне жизнь, скорее всего, верит в то, что за моей печалью

стоит сумасшествие.

Когда наконец-то она решает говорить, то она говорит такое, чего я еще никогда не

слышала прежде.

– С депрессией мы сталкивались в семье со стороны мужа, – говорит она, вздохнув. – Его

мать и сестра обе страдают от этого, но столкнулись с этим уже в возрасте. Пенелопа же

стала проявлять тревожные знаки совсем в раннем детстве.

Доктор «Дурацкое лицо» кивает.

– Психическое поведение, – продолжает мама медленно, – никогда раньше не беспокоило

сильно, но у Пен есть навязчивые склонности. Моя дочь не спит по ночам и почти никогда

не доедает полностью. Так как припадки депрессии стали появляться намного чаще, она

пропускает много занятий в школе и естественно, страдает ее успеваемость.

Я почти начинаю кричать, только чтобы она замолчала.

– Учебный год начинается через три недели, и я переживаю, как она будет справляться со

сложностями старших классов. У нее, конечно, всегда есть солнцезащитные очки...

Я ударяю кулаком по кушетке, и чувство закипающей жидкости в груди твердеет, и

колючая паника медленно ползет по моим рукам вниз, к кончикам пальцев. Мои губы

дрожат, зубы плотно сжаты и скрежещут.

– Пенелопа никогда не чувствовала себя комфортно среди незнакомцев. Когда она была

малышом, она устраивала жуткие истерики при людях. Она ревела до потери сознания.

Иногда, она билась обо что-то или колотила себя в грудь до синяков, потому что как она

говорила – болит где-то внутри. Люди смотрели на нас, как будто мы монстры какие-то.

На лице у мамы отражается вся скорбь ситуации.

– Наблюдая, как синеет ее лицо от страха... Я все еще слышу ее крики, – она

останавливается и задумывается на мгновение. – Спустя какое-то время, мы с мужем

решили поочередно выходить на работу, чтобы дома с ней всегда кто-то был. Когда она

пошла в садик, стало совсем очевидно как непривычно ей рядом с другими людьми.

Истерики начались вновь, и практически постоянно мне приходилось быть в группе,

чтобы она не плакала. Тем не менее, она не смогла адаптироваться и спустя месяц они

хотели ее исключить.

Доктор Лаура передает матери коробку с носовыми платками, которую она взяла с собой,

но так и не начала использовать.

– За день до того, как ее хотели отчислить, мой муж купил ей розовые солнцезащитные

очки на заправке. Он сказал ей, что в них она невидима, и она поверила.

Я ударяю плотно сжатым кулаком по кушетке еще раз и начинаю трясти головой, точно

зная, куда дальше пойдет разговор.

– Пенелопа, – начинает педиатр, – вы когда-нибудь рассматривали возможность сменить

солнцезащитные очки на что-то, что бы вам реально помогло?

– Не-а, – быстро отвечаю я.

– Вы должны понимать, что скрываете настоящую проблему за своеобразной подушкой

безопасности. Депрессия с годами становится хуже, а ваше самолечение, в которое вы

верите, делает вас просто невидимой. Но я могу вам выписать то, что поможет устранить

настоящие симптомы.

– Нет.

– Это не ваша вина и я могу помочь в этом. Одна маленькая таблетка перед сном и вы

забудете про проблемы со сном навсегда. И в школе будет легче, потому что вы сможете

сконцентрироваться на занятиях, так же лекарства заглушат боль в груди. Не нужно будет

прятаться за очками, чтобы быть невидимой, Пенелопа.

Плотно зажмурив глаза, я перевожу свои мысли на единственного человека, с которым я

не чувствую себя невидимой; концентрируюсь на доброте и заботе, которую дает мне

Диллон. Постепенно сила, с которой я впиваюсь руками в кушетку, ослабевает. Мои

легкие наполняются воздухом с очередным вздохом, и я чувствую, как расслабляясь,

болит челюсть от напряжения.

Я смотрю, как доктор Лаура передает моей маме рецепт.

***

– Она лежит уже целую неделю, Соня. Да что с ней такое?

Отец только что зашел через переднюю дверь, а они с мамой уже успели поругаться. Его

приглушенный голос следует через пол и по стенам, поднимаясь в мою комнату. Я слышу,

как дверь кухни со стуком закрывается, подбрасывая мое напуганное сердце. Лежа на

середине кровати и укутанная кучей одеял, я слушаю, как они спорят, не переставая вот

уже семь ночей подряд.

– Вот-вот начнется футбольный сезон, и команда нуждается во мне. Я не могу быть дома

целый день. Ты здесь, так веди себя как взрослый человек, заставь ее подняться, – лает

отец, хлопая ящиком, где лежат столовые приборы. Вилки, ножи и ложки, из чистого

серебра, соприкасаясь, гремят. Этот звук проникает даже в кости.

Обычно говорящая в спокойном тоне и не спорящая мама, говорит на повышенных тонах,

почти кричит и немного позже, я слышу звук разбивающегося стекла. Я силой заставляю

себя подняться из-под давящих сверху нескольких фунтов и перекидываю свои

онемевшие ноги на край кровати. Голова такая тяжелая, что я еле держу на своих худых

плечах, и позвоночник вот-вот поломается под тяжестью веса моего тела.

– Речь не о маленькой девочке, которая думает что она невидимая, Уэйн. Ей нужно

лечение, а не солнцезащитные очки! – кричит мама. Снова звук разбитого стекла.

Встав перед дверью спальни, с шатающимися коленями и стучащими зубами я шагаю – но

каждый шаг дается мне еще тяжелее, чем предыдущий. Ощущения такие, словно пол

сейчас разойдется, и я провалюсь вниз. Или стены упадут и погребут меня, но я успешно

дотягиваюсь до позолоченной дверной ручки и поворачиваю ее.

Свет с первого этажа освещает темный коридор. Я не решаюсь покинуть комнату, но с

открытой дверью я слышу родителей намного отчетливее.

– То, что происходит с нашей дочерью – очень серьезно, – продолжает мама. – Она меня

пугает, Уэйн.

Чем дольше я стою на ногах, тем тяжелее мне становится. Тяжелые плечи опускаются и на

верхней губе образуются капельки пота. Голова пылает как будто в жаре, делая мои

грязные волосы еще более сальными. Выдохшиеся легкие работают так, как будто они

зажаты в маленьком пространстве. Как и ребра, которые вдруг резко сжимаются. Стараясь

не свалиться, я наклоняюсь к дверному проему и впиваюсь пальцами ног в бежевый

коврик.

– Медицинские препараты не обсуждаются. Она слишком молода, – говорит отец с

финальной точкой в голосе.

Резкий и колкий запах жареного лука скручивает мой пустой желудок. Слюна наполняет

рот, скапливаясь под языком, когда челюсти сводит так, что в глазах появляются слезы.

Отец режет только что прожаренный стейк, скрипя вилкой и ножом по голубой тарелке,

которую он всегда использует, я знаю. Он ест из нее каждый вечер.

– Но, а вдруг это поможет сейчас? – спрашивает мама. Разлетаясь на мелкие кусочки,

стакан падает к ее ногам на пол.

Тишина звенит в моих ушах, поэтому я отхожу назад в свою темную комнату и закрываю

дверь с небольшим щелчком. Скользнув под одеяло на кровать, я успокаиваюсь, потому

что только это средство помогает мне справиться с горькой виной, которая пожирает

меня.

Я игнорирую своих жизнедателей, когда их ссора разгорается снова. Встаю и раскрываю

занавески цвета сливы. Сквозь каждую горящую звезду в небе и белую луну, блестящую

над Кастл Рэйн, я вижу Диллона, который смотрит на меня, как будто это вовсе не ночь, а

белый день.

Единственный мальчик, который держал меня за руку, слегка улыбается и прижимает

ладонь к стеклу. Представляя, что его пальцы переплетены с моими, я прижимаю руку к

холодному стеклу, и пытаюсь улыбнуться, чтобы он знал, что я скучаю по нему.

Но я не могу.

Все что мне удается, это слезы.

Глава 9

Диллон

– Они не чересчур большие и не слишком маленькие, они идеальной формы. Вот эта

родинка в форме снежинки слева, моя самая любимая, и мне нравится, что они не висят. Я

видела некоторые, которые прям болтаются, и это ужасно. Твои, абсолютно точно мне

нравятся.

Риса и Кайл сидят напротив друг друга. Моя сестра массирует «идеальные» мочки уха

моего друга, зажав их между подушечками своих разрисованных пальцев, а тот, с

раскрытыми от восхищения глазами и красным лицом, кушает эту лесть.

– Тебе сколько лет? – Риса еще ближе пододвигается к моему другу; их коленные

чашечки соприкасаются.

– Мне только исполнилось четырнадцать, – отвечает он не моргая, уставившись на

разукрашенные губы сестры, напоминающие фиолетовый леденец. – Мне будет

пятнадцать через одиннадцать месяцев.

Эта девушка, с которой я делю ДНК, убирает прядь своих светлых волос с глаз Кайла,

прежде чем прислоняется кончиком своего носа к его.

– Между нами всего лишь пять лет разницы, – говорит она. – Тебя когда-нибудь целовали,

мальчик?

Он резко вдыхает воздух и быстро мотает головой в знак отрицания.

Это последние выходные лета, которые пробежали ну очень уж быстро, и мы растягиваем

последние оставшиеся секунды вместе. Когда Файнелы и мои родители упомянули о

совместном ужине, мы с Пенелопой убедили их оставить нас дома под присмотром Рисы.

С тех пор, как он наградил меня «парень, ты считаешь меня дураком?» взглядом, и

подразнил несколькими упаковками арахисового М&Мs, который я получал за улыбки

Пен (я все еще их считаю), он наконец-то согласился оставить нас вдвоем дома.

Кайл приехал на велосипеде, когда еще Крайслер Файнелов разворачивался, выезжая на

дорогу, и теперь мы вчетвером сидим полукругом в душной спальне моей сестры, с

горящей коробкой ладана. Курит только Риса, но моя голова будто в тумане и рот, словно

набит ватными шариками.

Пенелопа положила голову на мое плечо, и туго переплела пальцы с моими, что я слышу

стук ее сердца между костяшками. Она запрокидывает свою голову назад, показывая мне

полусонные веки, и красные от усталости глаза, под круглыми очками.

– Ты когда-нибудь целовался? – шепчет она, говоря уголком рта, как всегда это делает.

– Так, перестань, – шутливо говорю я, слегка пихая ее локтем.

Риса отодвигается от мальчика с идеальной формой ушей и подносит к губам пахнущую

цитрусом траву, обернутую специальной бумагой для курения. Конец косяка вспыхивает

красно-оранжевым огнем, и я ощущаю, как взлетает мой пульс и до смеха щекочет небо

во рту.

Наша нянька выпускает густой поток серо-белого дыма прямо в лицо Кайлу, но и мы с

Пен, вдыхаем дым аж до помутнения разума. Вкус такой же приятный, как и сам запах, и

я поворачиваюсь к девочке, которая сидит рядом со мной, чтобы лизнуть вкус с ее губ, как

с конфеты.

– Можно мне попробовать? – спрашивает она. Пенелопа сидит прямо, немного

повернувшись к Рисе.

Ее длинные каштановые волосы выросли еще больше за летний период, который Пен в

основном провела в постели. Концы волос не ровные и окрашены в другой цвет, а

кудряшки, которые всегда подпрыгивали, когда мы мчались между деревьев или прыгали

по песку на пляже, теперь висят плашмя и спутаны. Ее руки намного худее, чем они были

на Четвертое Июля и когда снимает свои очки, под ее глазами я различаю фиолетовые

синяки, от недосыпания.

Когда она тянется за пагубной привычкой моей сестры, от худобы видно как выпирают

кости на ее локте. Тонкие пальцы делают такой жест, как будто она знает, зачем тянется,

как будто даже знает, как это держать.

– Я не знаю, Пен. Твой папа меня убьет, – говорит Риса, отодвигаясь от Кайла, чтобы

сесть прямо. Она прогибает спину и прячет то, что осталось от косяка в своей руке.

– Да он не узнает, – настаивает мисс любопытство. Подползая на тощих коленях,

Пенелопа усаживается перед нашим наблюдателем. – Я просто хочу понять как это... один

разочек.

Появляясь над моей правой бровью, капельки холодного пота, падают на заднюю часть

моей горячей шеи, и потолок в этой прокуренной комнате вдруг рушится на меня. Я

убираю свои грязные волосы с лица и проклинаю воздух, который не должен был

вдыхать, переживая по поводу ее легких.

– Все это должно остаться между нами, – говорит моя сестра, когда передает свою

зависимость девочке, которую я еле уговорил подняться с утра.

Мы с Кайлом обмениваемся быстрыми взглядами; его глаза красные, круглые и такие же

любопытные, как и у Пенелопы.

Однажды в прошлом учебном году, к нам в класс заходил полицейский с огромными

накачанными руками и очками, в которых все отражалось как в зеркале, и наставлял об

опасности курения марихуаны.

– Это так называемые наркотики-ворота, – говорил он, раздавая всем наклейки на бампер

с надписью D.A.R.E (образовательная программа по сопротивлению к употреблению

наркотиков), которые мы потом наклеивали в туалетах школы. – Травка это самый первый

путь к разрушенным мечтам и к жизни на мостовых.

Жизнь бездомного, это последнее что приходит мне в голову, когда Пен во все глаза

смотрит на то, что только что приняла в себя. Завороженная дымкой, которая напоминает

ленты, она отодвигает косячок и увлеченно смотрит на дымящийся кончик, прежде чем

уголок ее рта приподнимается в улыбке.

Она прикасается губами к дрожащему кончику и вдыхает, закрывая глаза, как она всегда

делает.

Плотно гранича с безумием, я наблюдаю, как ее розовые губы плотно окружили те самые

ворота к несбывшимся желаниям и мечтаю, чтобы это были мои губы, которые она

целует. Пенелопа выдыхает, ни разу не кашлянув, и я быстро вдыхаю то, что она

выпустила, медленно пропихиваясь поближе, чтобы собрать все.

– Хочешь попробовать? – она снова облизывает свои губы.

Мое сердце глухо стучит, отдаваясь практически в каждом месте пульса на теле. Воздух

вибрирует, и потолок снова возвращается на то месте, где он был прежде.

– Давай со мной вместе, – предлагает Пен, держа «жизнь на мостовой» передо мной.

Она глупо улыбается и «давай, давай».

Эх, никчемные уроки, нам преподали копы в один из школьных дней. Я курю то, что мне

дала Пен, чтобы почувствовать то же, что почувствовала она; но закашливаюсь, потому

что мне далеко до естественного мастерства Пен. Кайл берет то, что осталось из моих

пальцев и стряхивает остатки в косяк, который Риса снова скручивает. И мы снова

передаем его по кругу, пока он не догорает. А потом мы без устали смеемся.

Мы с Пенелопой держимся за руки и сдуваем волосы с лица друг друга. Я поднимаю ее

солнцезащитные очки на голову, отказываясь смотреть на нее через розовые стекла.

– У меня лицо онемело, – говорит она.

– А я чувствую стук сердца в мозгах, – говорю я.

– А у тебя есть мозги? – говорит мой комик.

Дым уходит из комнаты через зазор в окне, и последний день лета перерастает в

последнюю ночь. Лежа плечо-к-плечу на полу в ванной, Пенелопа и я рассматриваем

коллекцию постеров местных банд, подписанные долларовые банкноты и порванные

этикетки от ликера, прикрепленные к потолку, пока Риса и Кайл разговаривают шепотом.

Когда наступает тишина, мы решаем посмотреть, чем они заняты.