Текст книги "Путь истинной любви (ЛП)"

Автор книги: Мэри Элизабет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

ее отношению к произошедшему, то я не удивлен.

Я трахал ее, буквально и фигурально.

Предав ее доверие самым худшим из возможных способов, я воспользовался

единственной девушкой, которую я когда-либо любил и позволил ей уйти от меня без

извинений или объяснений, сломленную и травмированную. Мне следовало вывести ее из

комнаты, провести мимо ребят на вечеринке, которые все слышали, посадить в машину,

чтобы она не ехала домой одна. Слова: « я люблю тебя до смерти» никогда не слетали с

моих губ, хотя они единственные, которые следовало бы сказать.

В моей комнате большинство вещей уже упаковано, и дни пролетают в этой маленькой

комнате. Я бесконечно смотрю на желтые шторы. Я устал быть без нее.

Пенелопа это все, что у меня есть. Все, что мне нужно. Все, о чем я мечтал, с тех пор как

мне исполнилось двенадцать лет.

Я делаю затяжку сигареты, привычки, которую я никак не могу бросить, пока не бросаю

сигарету на землю и тушу ее ботинком. Делая глубокий вдох, я иду к ней.

Вот что я делаю.

Это то, что я всегда делал.

Для нее, я буду бодрствовать вечно.

***

– Она на заднем дворе, милый.

– Спасибо, миссис Файнел.

Я прохожу между нашими домами и иду по влажной траве через двор. Ролики Пенелопы,

старые и грязные, собирают пыль на деревянной веранде, которую я помог строить Уэйну

несколько лет назад. Разбитая бетонная плита – наши руки и сердце – находится перед

ней.

Мне не пришлось идти далеко, чтобы найти ее.

Подходя к линии леса, среди деревьев, я вижу ее. Она там, где мы проводили летние дни и

копали червей, или прятались от наших родителей. Блестящие и естественно вьющиеся,

такие же как и при нашей первой встрече, волосы Пенелопы разлетаются вокруг головы,

пока она вращается по кругу, медленно танцуя под музыку льющую из старого

радиоприемника. Пальцы ног с розовым лаком, закапываются в сырую землю, которая

застревает под ногтями.

Сидя на пне от старого дерева, я скрещиваю руки на груди и наблюдаю, как ее белое

платье двигается на теле и взлетает у колен. Пенелопа видит меня и улыбается, но не

прекращает кружиться. Она закрывает глаза и поворачивает лицо к солнцу,

проглядывающему сквозь ветки деревьев покрытых густой листвой, согревая свою

бледную кожу и усталые глаза, разводя руки и кружась.

Она была рождена, чтобы я любил ее.

Когда заканчивается одна песня и начинает другая, соседская девчонка садится рядом со

мной и вытирает свои грязные ноги о траву. Она смотрит на меня снизу вверх сквозь

длинные ресницы и улыбается, в мгновение, отметая время, что мы провели врозь. Так

много слов и объяснений, что нужно сказать, но ни одно из них не казалось достаточно

важным, чтобы заговорить.

Пенелопе необходима забота.

– Диллон,– шепчет Пенелопа, – иногда мне так грустно.

– Это нормально.

– Я не знаю, как это исправить, – признается она. Эмоции собираются в ее карих глазах.

– Я помогу тебе, – говорю я.

Поднявшись на ноги, я предлагаю ей руку, и она берет ее легко. Соленая грусть капает в

грязь, пока я вытираю ее слезы, и мы перешагиваем их, когда выходим из леса. Серые

тучи закрывают яркое небо, и мелкие капли дождя начинают падать, когда мы входим

через заднюю дверь Файнелов.

Знакомый аромат, только что сваренного кофе, возвращает меня во времена, когда я

относился к этому дому как к родному. Соня смотрит в кружку, когда ее дочь и я,

проходим через гостиную, взявшись за руки к лестнице. Она не произносит ни слова, но

судя по ее улыбке, Соня чувствует облегчение.

Закрывая дверь в свою спальню, моя девочка забирается в кровать и скользит под тяжелое

одеяло. Я выскальзываю из своей обуви и снимаю куртку, прежде чем забраться к ней, и

замечаю разноцветные шарики и желтые перья на комоде.

Убрав ее волнистые волосы с подушки, я ложусь напротив моей девушки и целую ее в

висок, прежде чем лечь на подушку рядом с ней.

Есть не так много слов для штопки двух разбитых сердец. Это так же естественно, как

дышать. Мы лежим в темноте, в середине дня, давая молчаливые обещания. Она держит

мою руку и целует мое запястье. Мы засыпаем, и весь день проходит без единого слова.

***

– Диллон.

Я открываю глаза под тихий голос миссис Файнел. Она стоит у подножия кровати, тускло

освещенная желто-оранжевым светом, падающим из коридора. Переводя глаза с

отяжелевшими веками на часы светящиеся на тумбочке, я удивлен, что уже за полночь.

– Она в порядке? – мама моей девушки смотрит в сторону спящей рядом со мной.

Кивнув головой, я сажусь и подтягиваюсь, готовый идти домой.

– Останься,– говорит Соня шепотом. – Мне жаль, что я разбудила тебя.

Она уходит, тихо закрывая дверь и выключая свет в коридоре. Полоска света из-под

двери исчезает, и в комнате становится темно.

– Я сталкиваюсь с этим каждую ночь, и она удивляется, почему я сплю весь день, –

говорит Пенелопа.

Лежа на спине, я переворачиваюсь лицом к беспокойной. Ладони, сложенные словно в

молитве, под лицом в веснушках, она моргает и зевает.

– Все родители беспокоятся о своих детях, – говорю я.

Пен закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Когда ты уезжаешь?

– Через неделю.

– Почему ты здесь, Диллон? – спрашивает она с дрожью в голосе.

– Потому что я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Глава 35

Диллон

Сняв белое платье, в котором она спала, Пен натягивает на свои босые ноги пару старых

штанов, и натягивает рубашку через голову. Она запускает пальцы в свои непослушные

локоны, расчесывая их, и убирает пару прядей с лица.

– Готова? – спрашиваю я, беря ее за руку.

– Да.

Пенелопа и я провели большую часть утра, говоря о времени, которое мы потратили зря, и

о том, как сделать наше будущее совместным. Извинения не понадобились и, между

мягкими поцелуями и легкими прикосновениями, мы легко договорились что прошлое –

это прошлое.

Это было так просто.

Слушая как Уэйн, очередной раз подходит к двери спальни, мы решили подождать до

девяти, чтобы выбраться из кровати, и надеялись, что Уэйн не будет меня убивать при

свете дня.

– Они не могут сказать «нет», Диллон. Мне девятнадцать. Я не…

Зажимая пальцами ее губы, я улыбаюсь.

– Не сходи с ума раньше, чем мы услышим их ответ.

Как и в любой другой выходной, утром в доме Файнелов Соня готовит завтрак на кухне, а

ее муж сидит на диване и чистит свой пистолет.

– Что ты здесь делаешь, парень? Ты забыл про правила этого дома в наше отсутствие? –

он смотрит вниз на ствол своего оружия.– Тебе их напомнить?

Я шутливо ставлю Пенелопу перед собой, прикрываясь, и двигаюсь к двери. Моя девушка

визжит, но Уэйн и миссис Файнел смеются.

Отец моей девушки, кладет пистолет на стол рядом с открытой книгой о подростковой

депрессии, и приглашает нас посидеть с ним.

– Я напугал тебя, парень? Не будь ссыкуном, Диллон.

Он только что назвал меня по имени?

В ожидании смерти, осторожно сажусь в кресло напротив, и тяну Пенелопу на свои

колени, но остаюсь в напряжении, на случай, если надо будет убежать. Тренер Файнел

предлагает мне пиво, и я отказываюсь, зная, что это тест.

– Слабак, – он снова мычит, хлопает ладонью и принимает напиток.

– Почему у меня плохое предчувствие? – Соня садится рядом с мужем. Она сжимает в

руках красное кухонное полотенце.

Одетый во вчерашнюю одежду, я дрыгаю ногами в нетерпении, пока мы четверо сидим в

неловкой тишине. Мои глаза двигаются между родителями моей девушки и пистолетом,

который Уэйн достал только для того чтобы напугать меня. Ожидая пока Пенелопа начнет

говорить, и поведает своим родителям о том, чего она хочет, мои руки начинают потеть, и

чувствую, как моё сердце бьётся в кончиках пальцев.

Тридцать полных напряжённости секунд, которые казались десятилетием, проходят, а

Грусть не произносит ни одного звука, поэтому озвучиваю все я.

– Я уезжаю в Сиэтл через неделю, и хочу, чтобы Пенелопа поехала со мной.

Школьный «нацист» встаёт, и его лицо становится красным под густыми бровями и усами

цвета соли и перца. Его колени ударяются о старый деревянный стол, задевая оружие, и

оно падает на пол.

Пока я жду случайного выстрела, или когда оно выстрелит мне в лицо, Соня кричит, а

Пенелопа начинает плакать.

– Я спрашиваю только из уважения к Вам, тренер Файнел. Если Пенелопа хочет уйти, то

она может это сделать. Но я не хочу, что бы это произошло так. Ваше благословение

очень важно для нас.

Его лицо сменяет три оттенка раздражения, прежде чем, в конце концов, стать

фиолетовым.

– Сиэтл?! Ты понимаешь как он далеко, парень? Она не может быть одна.

– Она и не будет, – ответил я, думая об этом с тех пор как попросил ее переехать со мной.

– Герб и Матильда тоже там учатся. Возможно, мы втроем сможем составить такое

расписание, что с ней всегда кто-нибудь будет рядом. Или она может ходить на курсы при

колледже, пока я буду учиться. Мы справимся.

– Ты мой ребенок. Я беспокоюсь о тебе, – мистер Файнел качает головой, направляя

темные глаза к своей дочери с хрупким сердцем. Морщины гнева и огненный цвет кожи

смягчаются и возвращаются к нормальному состоянию, когда он заключает ее в объятия.

– Я знаю, папа,– говорит она тихо.

– Помоги мне понять, детка, – говорит он, падая обратно на диван. – Я не понимаю, ты и

парень снова вместе? Почему ты хочешь уехать?

– Я люблю его,– просто отвечает Пен, вытирая слезы с лица.

После того как первоначальный шок из-за нашего заявления прошел, Уэйн начинает

задавать вопросы об учебе, и о том, как я планирую содержать себя и его единственного

ребенка. Описывая двухкомнатную квартиру, за которую мой отец согласился платить,

пока мои оценки будут высокими, я думаю, он понимает, что мы будем жить как самые

обычные студенты.

На текущие расходы хватит стипендии, и поскольку у меня есть год, чтобы наверстать

упущенное, и у меня будет загруженный график занятий, я не смогу зарабатывать

дополнительные деньги.

– Это будет нелегко, но я хочу стать врачом, – говорю я. – И я хочу быть с Пен.

Несъеденный завтрак становится холодным, когда утро перетекает в обед. Мы говорили в

течение нескольких часов и позвали моих родителей, чтобы они тоже присоединились к

обсуждению. Они удивлены также как и Файнелы, и оправданно нервничали. Папа хочет,

чтобы я принял во внимание, что жить с человеком с хронической депрессией требует

дополнительного внимания.

– Нет необходимости спешить, сынок, – говорит он. – Почему бы не подождать, семестр

или два, пока ты адаптируешься сам?

– Она не помнит, когда необходимо принимать лекарства самостоятельно, Диллон. Если

ты собираешься заботиться о ней, ты должен не позволять ей оставаться в кровати весь

день. А что насчет терапии и назначений других врачей? Это будет сложно. Мы не будем

жить на одной улице. Я не смогу помочь… – Соня замолкает, поворачивая свое

испуганное лицо к мужу в поисках поддержки.

– Я не могу провести еще один год без нее, – говорю я честно. – Она будет в порядке со

мной. Нам будет хорошо вместе.

В конечном счете, они признают, что это наши жизни и наши решения, и, скрепя сердце,

соглашаются поддержать.

Даже Уэйн.

– Не думай, что я не смогу приехать к вам, парень,– фыркает он.

– Сиэтл не так далеко,– пыхтит он.

– Я не шучу, парень. Я приду за тобой.

Глава 36

Пенелопа

Диллон закрывает последнюю коробку и пишет: « Пен/Хрупкое» на боку, прежде чем

затолкать ее в угол к остальным. После, бросив упаковочную ленту и маркер на матрас, он

ложится на пол рядом, и кладет голову мне на колени.

Я вожу пальцами по голове Диллона, по лбу, скольжу по щеке и челюсти. Всю прошлую

неделю мы занимались сбором вещей и сегодня, последняя ночь под присмотром наших

родителей в Кастл Рейн. Стены моей комнаты голые, шкаф пустой, и хватило всего десяти

коробок, чтобы разобраться в моей жизни.

Диллон зевает, закрывая глаза и потирая руками свое лицо.

– Мы наконец-то все упаковали.

Папа проходит мимо моей комнаты, и бросает синее драже «М&Мs» в Диллона, прежде

чем спуститься вниз.

– Смотри куда кладешь свои руки, парень, – бормочет он.

Разбирать комнату, после того как прожила в ней девять лет – изнурительно, но я

обнаружила много забытых вещей, например: старую пару очков и свитер Диллона,

который он дал мне, когда мы были в средней школе. Я заново открыла для себя

фотографии, музыкальные кассеты и старые дневники. Каждый раз, когда я находила

потерянное сокровище, это была история, связанная с Диллоном.

Это были хорошие воспоминания.

Несмотря на то, что моя жизнь перевернулась вверх тормашками, я нормальна психически

практически неделю. Папа не пустил «соседского урода» переночевать у меня снова, но я

спала спокойно, зная что Диллон, больше не был вне зоны досягаемости. Наше

примирение было простым. Не было никакого другого выбора. Мы просто есть.

– Нервничаешь? – спрашивает мой мальчик. Он берет мою руку и целует пальцы.

Наклоняя голову назад и прислонившись к стене, я закрываю глаза и говорю:

– Даже не немного.

– Ты уверена, что готова жить со мной? Я не могу обещать, всегда опускать сиденье

унитаза.

– Просто не дай мне упасть, – шепчу я, чувствуя себя спокойнее, чем весь прошлый год.

Диллон поднимает голову с моих колен и становится передо мной. Я сижу, скрестив руки

не открывая глаз. Наслаждаясь тем, как моя кровь мчится из-за его прикосновений, я

чувствую, как его губы парят по моему лицу и пальцы танцуют над моими глазами.

Волоски на моих руках встают дыбом и следуют за его прикосновениями. Мои глаза

трепещут и танцуют, желая открыться, чтобы увидеть, как он прекрасен.

– Ты мечта, – тихо говорит он мне на ухо, лаская тыльной стороной руки мои щеки. – Ты

знаешь, сколько ты значишь для меня?

Я зажимаю свою нижнюю губу между зубами и поворачиваю голову к Диллону, ведя

носом по его идеальной линии подбородка. Погружаясь в слабый аромат лосьона после

бритья и зубной пасты, я тону в любви и открываюсь надежде, что мы можем закрыть

дверь, и быть достаточно тихими, чтобы наверстать упущенное.

Забравшись на его колени, я оборачиваю ноги вокруг его талии и держусь за сильные

плечи. Сладкие поцелуи мягко продвигаются по изгибу, где встречаются плечо и шея

вверх.

– Может, попробуем? – спрашиваю я, запрокидывая голову и покачивая бедрами.

Твердый подо мной, соседский парень вздыхает и отвечает:

– Эти коробки нужно отнести в грузовик для переезда, Пен.

Покалывающие тревожные искорки пронзают мое сердце, перехватывая дыхание и делая

мою кровь ледяной. Это чувство незащищенности, которое исчезает, также быстро, как и

появилось, оставляет опасение возврата к отчаянию и к разрушению целых недель моей

жизни.

Я не буду саботировать это.

Я сильнее, чем моя болезнь.

– Подай мне мои туфли и смогу тебе помочь, – говорю я, сползая с коленей Диллона.

Он встает, поправляя шорты и подмигивая. Помогает мне надеть выцветшие черно-белые

кеды. Я развязываю грязные шнурки и скольжу своими носками из разных пар в кеды,

сгибая шнурки петельками, переплетаю их, тяну, и получается бантик, словно заячьи

ушки. Он осматривает меня – дырявые обрезанные шорты и старую майку – и улыбается.

– Я видел это раньше. Грузовик для переезда и первую любовь.

– Только любовь, – говорю я.

– Лучше, черт возьми, это не проверять.

Диллон поднимает коробку и целует меня в щеку, проходя мимо.

– Следи за своим языком, парень, – приказывает отец.

Следом:

– Не думаю, что ты слишком взрослый, чтобы я не мог отшлепать тебя. Я надеру тебе

задницу как никогда в жизни, – говорит он.

И еще:

– Тебе лучше не использовать этот язык рядом с моей дочерью, парень, – предупреждает

он.

Потом:

– Бля, нет! Я не буду помогать тебе загружать грузовик, чтобы ты забрал мою

единственную дочь подальше от меня.

***

Наш полноразмерный матрас слишком мал для нас, и в унитазе протекает бачок.

Холодильник всегда пуст, и каждый вечер этой недели на ужин у нас лапша быстрого

приготовления. Клянусь, соседи над нами двигают мебель и проводят танцевальные

конкурсы всю ночь. Я сломала две метелки, стуча в потолок, пытаясь заставить их

замолчать.

Хоть мы и переехали сюда четыре месяца назад и живем в трех часа езды от дома, моя

мама приезжает из Кастл Рэйн в Сиэтл раз в неделю. Она убирает, хотя у нас нет

большого количества вещей или мебели, и готовит, хотя у нас не так много продуктов.

Женщина, которая дала мне жизнь, делает всё, что бы мои таблетки не заканчивались,

обзвонила всех психотерапевтов пока не нашла того, кто согласился бы взяться за меня.

У меня нет сил, чтобы сказать ей, что это напрасный труд. Может, я уже выросла из этого

или, может быть, Диллон дал мне новый старт. Но в основном, я чувствую себя лучше,

поэтому перестала принимать лекарства.

За исключением некоторых тревожных моментов здесь и там, у меня ни разу не было

депрессивных эпизодов, с тех пор как мы переехали в наш собственный дом. Я верю, что

та часть моей жизни позади.

Чудеса случаются.

Я просто еще не готова поделиться этим открытием с родителями.

– Принимать таблетки каждый день было частью сделки, Пен. Тебе не кажется, что

сначала ты должна поговорить с врачом, прежде чем переставать их пить? – Диллон

накручивает спагетти на вилку, подозрительно разглядывая единственное блюдо, которое

я умею готовить, прежде чем отправить это в рот.

– Из-за них, я чувствую себя сумасшедшей и усталой все время, – говорю я, грустно катая

спагетти покрытые красным соусом по своей тарелке. – Почему они не похожи на те, что

обычно готовит моя мама?

– Из-за отсутствия мяса и приправ. И скорее всего, ты варила лапшу не достаточно долго,

– зеленые глаза, которые я обожаю, смотрят на меня, и он берет еще одну порцию

невкусных, недоваренных спагетти, как будто это самая вкусная еда, которую он когда-

либо ел.

– Есть и другие способы, я могу справиться с этим, – говорю я. Не имея столько храбрости

как Диллон, чтобы есть еду, на приготовление которой я потратила минуты, прежде чем

мой мальчик вернулся с учебы, я ставлю тарелку на кофейный столик и поднимаю ноги на

диван. – Я никогда не чувствовала себя так хорошо, Диллон. В этот раз все иначе.

Глава 37

Диллон

Наша квартира пахнет корицей, специями и елкой. Дешевые, вырезанные из картона,

толстые Санта и Снеговик висят на стене, и вырезанные по трафарету Соней снежинки,

приклеены на окно, чтобы сделать нашу маленькую гостиную менее похожей на гостиную

нуждающихся студентов и более похожей на зимнюю сказку.

Мама отправила нам несколько коробок старых украшений и мерцающие гирлянды,

которые Пенелопа повесила в спальне, потому что лампочка там перегорела.

Ее отец принес елку, которую мы не хотели ставить.

– Что значит, что ты не подаришь Пенелопе рождественскую елку? – он кричал несколько

часов, прежде чем неожиданно прибыл с пихтой, слишком высокой для нашего потолка. –

Верхушку нужно отрезать. Я бы сделал это, если бы знал.

– Я тоже,– сказал я, уже психуя из-за иголок повсюду.

Уэйн посмотрел на меня из-под густых бровей и сказал:

– Какой мужчина не знает это, парень?

Она не украшена. У меня нет свободного времени из-за учебы, а Пенелопа даже не

помнит, что ее необходимо поливать. Пихта уже желтеет и я, все больше времени трачу на

беспокойство, что она загорится, чем на наслаждение традициями, которыми глупое

дерево должно нас обеспечить.

Наше первое рождество в нашем собственном доме не так значимо. Мы договорились не

делать друг другу подарки в этом году, потому что времена тяжелые. Пенелопа хочет

устроиться на работу, но я не согласен.

– Кафе рядом с домом, Диллон. Мы можем использовать дополнительные деньги, –

говорит она.

– У нас есть все необходимое, – говорю я, собирая елочные иголки из ее волос.

– Кроме хорошей еды и шампуня. Они закончились, – отвечает она, смахивая иглы с моей

рубашки.

Ей нужно больше времени, чтобы обосноваться, и учеба является более важной, чем

работа. Пенелопа начинает занятия в колледже после зимних каникул, и если это дерево

не самовозгорится и не поджарит нас обоих во сне, я хочу убедиться, что она в состоянии

справиться хотя бы с одной ответственностью.

Я уверен, что наше потребление лапши быстрого приготовления с ароматом курицы –

опасно, но моя ответственность – убедиться, что Пен находится в здравом уме. Тем более,

что она не принимает свои лекарства.

Моя девочка встряхивает своими кудрями.

– Мне пришлось использовать сегодня утром средство для мытья посуды, чтобы помыть

волосы. Это было странно.

Хотя мы заключили соглашение о подарках, я не мог его соблюдать. Я потратил целую

неделю в поисках подарка во всех магазина города, даже искал в Интернете то, что мне

нужно.

Тренер Файнел хотел, что бы мы приехали в Кастл Рок прошлой ночью, но после

некоторых уговоров, Пенелопа убедила его приехать к нам утром. Сейчас пять утра, и я

выскальзываю из постели, чтобы положить подарки под мертвое дерево. Собираю

коробки, спрятанные под диваном и в духовом шкафу, который она не использует;

подарки, спрятанные в моем комоде, и в багажнике моей машины.

Я, возможно, перешел границу, но я люблю ее.

Она до сих пор не проснулась, так что после пары часов ожидания, я начинаю быть

намеренно громким. Я принимаю душ с открытой дверью, и закрываю дверцы шкафа с

громким хлопком. После того как я сделал звук телевизора таким громким, что соседи над

нами начали стучать, я удивился, что она не выбежала из комнаты, ломать метлу о

потолок как она любит.

– Пенелопа, проснись,– сдаюсь я.

– Уходи, – бормочет она, стонет и переворачивается.

– У меня для тебя кое-что есть. Но для этого тебе нужно встать.

– Лучше, чтобы это было в виде оргазма, мы договорились не дарить друг другу подарки,

Диллон.

Девушка с усталыми глазами следует за мной в гостиную и садится на диван, хмуро

смотря на свою кучу подарков. Мне радостно смотреть, и мое сердце гулко бьется, когда

она берет плохо завернутый подарок сверху, и разворачивает полосатую как леденец

бумагу. Я купил ей свитер и рюкзак для колледжа, несколько тетрадей и другие

принадлежности, которые ей понадобятся. Я также купил ей новую пару зеленых

конверсов, фен, и несколько книг, которые она хотела.

Когда она тянется за последней коробкой, я начинаю нервничать и сажусь у ее ног.

– Это набор специй? Я действительно его хотела? – Пенелопа трясет коробку, пытаясь по

звуку понять что там.

Я не помню, чтобы она когда-нибудь говорила о приправах.

– Просто шучу.

Она смеется, разрывая бумагу в клочья.

Я внимательно наблюдаю, как она открывает коробку.

Безумие делает резкий вдох и закрывает рот руками. Ее карие сияющие глаза начинают

наполняться влагой.

– Они сохранились у меня с тех пор. Ты не должна их носить, если не хочешь. Но я

подумал, что они помогут тебе, так как ты не принимаешь лекарства, – я беру коробку и

высыпаю очки разных цветов и форм на диван, чтобы она могла видеть их все. – Я

никогда не заберу их у тебя.

Пенелопа выбирает красные в форме сердца очки, как те, которые были у нее в детстве, и

надевает их.

– Что ты думаешь? – спрашивает она. – Они все еще делают меня невидимой?

– Я всегда тебя видел, Пен, – говорю я, смотря на свое отражение в ее очках.

***

– Я только что разговаривала по телефону с твоей сестрой,– мямлит Пен с пеной вокруг

рта.

Горячая вода льется из старой насадки и струится вниз по моей спине, облегчая мое

напряжение, но низкий напор воды и загруженное расписание препятствуют любой боли

от температуры воды.

В колледже тяжело, и ощущается, будто это дерьмо никогда не закончится. Мой путь еще

очень долгий, и кажется, я все время буду учиться. Папа говорит, что весь тяжелый труд

окупается в конце.

Ага. В течение семи – десяти лет.

Пен отодвигает пластиковую шторку и становится передо мной, одетая в трусики и

тонкую майку, так что я вижу ее соски.

– Тебе не интересно? – спрашивает она уголком губ.

Ее волосы собраны в высокий, неопрятный хвост, и пара розовых очков сидит низко на

носу, показывая ее круглые глаза.

– Я просто пытаюсь принять душ, – я прикрываю свое «достоинство», и начинаю

посмеиваться, когда пузырьки скользят по моим плечам.

Правая сторона ее губ изгибается вверх, и румянец покрывает ее щеки. Совершенства

нет, некоторые дни лучше, чем другие; несколько месяцев лучше, чем большинство, и не

важно, как она себя чувствует – она всегда сексуальна.

Папа говорит, что это из-за эндорфинов. Когда она испытывает оргазм, это работает как

естественный и мгновенный антидепрессант.

Поэтому мы занимаемся им часто.

Это часть процесса.

Пен снимает свои очки и убирает их в сторону. Конский хвост исчезает следующим. Затем

снимаются майка и трусики. Она голая и ступает под воду со мной.

Я оборачиваю свои руки вокруг нее, затягивая под воду. Пен целует мою грудь, под

подбородком и уголок губ. Она говорит мне, что я секси, и что она любит мои волосатые

ляжки.

– Волосатые ляжки не сексуальны, Пен, – говорю я, целуя ее шею и грудь. Она наклоняет

голову назад.

– Твои сексуальны, – шепчет она, сжимая мои руки.

Зацепив руку под ее скользким коленом, я поднимаю ее ногу к себе на бедро. Пен встает

на цыпочки, прежде чем оборачивает обе ноги вокруг моей талии и накрывает мой рот

своим, задыхаясь, когда я полностью вхожу в нее.

Я смотрю через полуприкрытые глаза, как румянец распространяется от щечек Пен к ее

груди. Она шепчет мое имя, запрокидывая голову назад и раскрывая губы.

Как это далеко от двух детишек, которые плачут из-за глупости, разбивают цемент и

заколачивают окна.

Это любовь.

Всегда была.

Всегда будет.

Когда в моих сексуальных, волосатых ляжках начинается судорога, я прижимаю

Пенелопу к стене и использую ее, чтобы сильнее толкаться, любить глубже. Она тянет

мои волосы и просит еще ... просит и просит, и умоляет, она кричит, чтобы я остановился,

но я не останавливаюсь.

Пока она шепчет нежности на ухо, я прихожу к концу внутри Безумия. Пен убирает мои

мокрые волосы с лица и заставляет смотреть прямо на нее, когда я кончаю.

Она улыбается и закусывает губу.

Когда мы оба успокоились, я чувствую себя отлично. Она становится обратно на ноги,

отталкивает меня игриво, и моет волосы. Я целую ее спину и плечи. Мы смеемся и все

хорошо. Затем она сбрасывает бомбу.

– Как я и пыталась сказать тебе раньше, я разговаривала с твоей сестрой. У нее были

некоторые новости.

– Какие? – спрашиваю я скептически.

– Она и Кайл в минувшие выходные сбежали.

Глава 38

Диллон

Ей не лучше.

Нет никакого лечения для этого.

Очки не делают Грусть невидимой, и секса не так много.

Безумие возвращается с удвоенной силой, и мы сходим с ума.

Я оставил ее сегодня утром, когда не должен был. Она не может быть одна, если она не

чувствует себя осознанной, яркой, и довольной, и Пенелопа не была такой, когда я вышел

из дверей нашей квартиры.

Я позвонил сестре и спросил, сможет ли она подъехать в Сиэтл, чтобы быть с моей

девушкой. Она не может, но обещала, со сквозившим истощением в голосе, позвонить и

проверить ее. Депрессия Пенелопы держит в заложниках Рису на протяжении большей

части месяца. Она приезжала к нам больше раз, чем я смогу отблагодарить ее.

– Можешь прекратить? – говорит мне девушка, сидящая рядом.

Стуча кончиком ручки о стол и вытягивая свои ноги под ним, я смотрю наверх и

сталкиваюсь лицом к лицу с обеспокоенными глазами.

– Извини, – бурчу я, записывая страницы учебника в тетрадь, которые буду перечитывать

позже.

Я просидел целый день на лекциях, это моя последняя пара, и тяжелое чувство страха

накрывает меня изнутри. Мысль о Пенелопе, лежащей в постели в одиночестве,

свернувшись комочком под горой одеял, вызывает мурашки, и я не могу сосредоточиться.

Она выбралась из постели?

Она ела?

Она дышит?

Эта неспособность контролировать свои эмоции и печаль, парализует меня. Все, что я

могу сделать, это беспокоиться, желая облегчить ее плохую жизнь, и чувствовать вину,

потому что я не могу это исправить.

Запустив руку в волосы, я засматриваюсь на настенные часы.

Пять минут.

Еще пять минут и я свободен.

Я наблюдаю, как секундная стрелка совершает свой путь снова и снова, тратя время. Я

слушаю, как тикает каждая минута. Моя нога дергается, и моя ручка падает на стол,

несмотря на стервозный взгляд девушки.

У меня крутит живот, а сердце сжимается.

Еще четыре минуты, и я смогу уйти.

Еще три минуты.

Тик-так, тик-так...

Еще две минуты.

Еще минута.

Тридцать секунд.

Пять секунд.

Я скольжу ключом в замочную скважину, медленно и тихо открывая дверь. Снаружи

светло, но внутри квартиры кромешная тьма и тишина. Я бросаю рюкзак на диван и иду в

спальню, занося пищевой контейнер, который принес с собой.

– Привет, – шепчет Пенелопа, поднимая одеяло, чтобы я поместился рядом с ней.

– Эй,– я целую ее в лоб. – Ты в порядке?

Она качает головой улыбаясь, несмотря на слезы, которые катятся из ее глаз. Я зажигаю

светло-розовую и белую свечи и открываю контейнер. Пенелопа понимающе улыбается.

– Счастливого двадцать первого дня рождения, – я шепчу, держа кекс, чтобы она задула

свечи.

Свечи горят, но ни один из нас не задувает их. Наша спальня освещается легким

оранжевым светом пламени. Пенелопа и я смотрели друг на друга, наши сердца бьются

вместе, а дыхание хриплое.

– Мы должны быть счастливы. Нам двадцать один, – она тихо плачет.

Я загадываю желание, которое загадываю всегда, и задуваю свечу. Потянувшись к ней, я

прижимаю ее так чертовски близко. Так чертовски крепко, чтобы она никогда, никогда,

никогда не сомневаться в моей преданности. Я целую макушку Пенелопы и позволяю ей

плакать в мою грудь.

– Нет, все хорошо, – я улыбаюсь, откинувшись и закрыв глаза. – Все прекрасно.

Глава 39

Диллон

– Мы переезжаем.

Пенелопа сваливает нарезанный картофель с разделочной доски в чашу с тушеным мясом.

Она брала уроки кулинарии, так что прошли те времена, когда мы ели сырые спагетти с

красным соусом. Сейчас мы живем во времена переваренных белков, комковатого пюре,

на вкус как соль и чеснок.

– Что значит «мы переезжаем»? – спрашивает она, вытирая мокрые руки о заднюю часть

своей рубашки. Пен маневрирует по нашей маленькой кухне в фиолетовой оправе и с

босыми ногами.

Вытаскиваю морковку из еды, кладу ее в рот и сразу отворачиваюсь, чтобы выплюнуть ее

в руку. Вы не знаете, как сделать, что бы морковка стала на вкус как соевый соус?

Спросите у Пен.

– Я хочу, что бы у тебя было больше места, там, где будет задний двор, – мы в этой

квартире почти четыре года, я готов двигаться дальше.

– Это глупо, – Пенелопа толкает меня, зная, что я осматриваю ее еду. – Мы не можем

позволить себе переезд, и тебе необходимо учиться еще несколько лет.

Меня приняли на медицинский факультет здесь, в Сиэтле. Следующие несколько лет

моей жизни будет состоять из резидентур и стипендии. Не говоря уже о куче денег и куче

стресса.

– Мы купим собаку, – предлагаю я.

Пенелопа смеется, нарезая лук.

– Мы не можем иметь собаку без двора.

– Тогда мы должны переехать.

– Что с тобой сегодня? – моя девочка высыпает горсть лука в смесь. Она смотрит на меня