Текст книги "Хранители могил"

Автор книги: Мелисса Марр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

13

Всю церемонию похорон Дайша стояла за деревом. Она сменила одежду, украв черный балахон с капюшоном и джинсы. Все это она нашла в доме женщины, которая рано утром вышла, чтобы вынести мусор. Женщина заметила Дайшу и спросила, что та делает на улице в такую рань. Дайша соврала ей про поссорившихся родителей, из-за чего ей пришлось уйти из дому. Попросила поесть. Женщина повела ее к себе в дом… Когда Дайша закончила есть, женщина уже была не в состоянии подняться, но ее сердце еще билось. И почти вся кожа на ее теле оставалась нетронутой… При мысли о коже и крови желудок Дайши заурчал. Нельзя сказать, чтобы ей нравилось то или другое, но когда голодаешь, выбирать не приходится.

На сытый желудок лучше думалось. А это было важно. Голод плохо действовал на Дайшу. Ей было труднее сосредоточиться. И еще у нее возникало чувство, будто ее тело уменьшается. Что-то наваливалось на нее и принималось тащить и толкать сразу во все стороны. Больше всего Дайша боялась, что распадется на кусочки или растает, как дым на ветру.

Потом она пришла на кладбище и смотрела, как гроб с Мэйлин опустили в землю. Казалось бы, если тебя убили и похоронили, ты уже не выберешься наружу. Но она почему-то выбралась.

Можно было и не прятаться. Все равно никто ее не замечал. А не прийти сюда она не могла. Когда она услышала колокольчик, ее тело само потянулось к месту, где она встретилась с Мэйлин. Почему она не может управлять своим телом? Почему ничего не помнит? Почему ей постоянно хочется есть? Жизнь вокруг стала какой-то… неправильной. А Дайше хотелось знать ответы. Ей не хотелось прятаться. И главное – хотелось, чтобы все снова стало правильным. Одна лишь Мэйлин ее поняла. Но Мэйлин больше нет.

А может, она тоже проснется и вылезет наружу?

Дайша уцепилась за эту мысль. Она стояла и ждала, но из земли никто не вылезал. Дайше стало одиноко. В ее настоящейжизни ей тоже часто бывало одиноко. Она не помнила, как и когда проснулась, как вылезла наружу. Но она проснулась и вылезла. Это Дайша помнила.

Она прислонилась головой к дереву.

Сердитая женщина – та, что никак не хотела уходить от могилы, – продолжала выкрикивать ругательства. Гробовщик несколько раз сердито посмотрел на нее. А еще Дайша заметила, что постоянно смотрит на другую женщину, которая теперь поселилась в доме Мэйлин.

Странно. Эта женщина стала светиться. Она светилась совсем, как Мэйлин. Лунным светом… Да, свет. Это он привел Дайшу к Мэйлин. Она увидела свет и пошла на него, пока не оказалась на кладбище… А новая женщина начала светиться, когда побрызгала из фляжки на землю. Сначала руки, потом и все тело.

Дайше снова захотелось есть. Но попросить было не у кого. У людей, пришедших на кладбище, еды с собой не было. У Гробовщика тоже. И сердитая женщина явно не носила с собой еду.

Дайшу начало трясти от голода. Перед глазами все поплыло, и она поспешила прочь с кладбища. Туда, где можно найти еду.

14

Дочери вели Сисси к машине. Лиз обнимала ее, но вовсе не для утешения. Это была защитная мера в плане «мама-не-начинай-нового-спектакля». Сисси не противилась, лишь пока они находились на виду. Возле машины она немедленно сбросила руку дочери.

Лиз не обиделась. Она не любила похороны, поскольку каждая церемония превращалась (заботами Сисси) в своеобразный упрек дочерям: они недостаточно хороши, они не избраны, ни одна из них не является Хранительницей Могил.

По правде говоря, Лиз и не жаждала становиться Хранительницей. Она знала об этой миссии, о договоре, обязанностях. Все это вызывало в ней прямо противоположное желание. Мать с сестрой всячески подчеркивали, будто им плюнули в душу, однако Лиз не хотела ухлопать годы жизни на возню с покойниками. Правда, она научилась об этом помалкивать и хитрила, говоря то, что Сисси желала услышать. Кому приятно почти в тридцать лет получать от матери пощечины? На самом же деле Лиз мечтала о том же, что и большинство женщин Клейсвилла: встретить хорошего мужчину, который согласится встать в очередь на право обзаведения ребенком.

В число возможных кандидатов входил и Байрон. Лиз не раз представляла его в постели с собой.

Она не удержалась и бросила на Байрона еще один взгляд. Где там! По уши влюблен в Ребекку. Ничего удивительного: Гробовщиков всегда тянуло к Хранительницам. Насколько Лиз помнила, ее бабушка и отец Байрона тоже «неровно дышали» друг к другу. Подобное притягивает подобное. Лиз тряхнула головой. Казалось бы, грешно так думать о собственной бабушке, чье тело еще не успело остыть в могиле. А уж мечтать на похоронах о том, чтобы затащить Байрона в постель… Ну, не может она выжимать из себя слезы по Мэйлин, если их нет. Лиз снова повернула голову в сторону Байрона.

– Посмотри-ка на него, – шепнула ей Тереза. – Так и приклеился глазами к этой. Я бы мигом его отвадила, будь я… ты знаешь кем.

Лиз кивнула, подумав, что ни в коем случае не стала бы отваживать Байрона.

– Не каждая Хранительница Могил должна выходить замуж за Гробовщика, – напомнила она сестре. – Наша бабушка этого не сделала. И тебя никто не заставил бы… быть с ним.

Тереза фыркнула.

– И то радость. Не знаю, захотела бы я отношений с тем, кто трахал обеих наших двоюродных сестер.

– Она – не ваша двоюродная сестра! – мгновенно встряла в разговор Сисси. – Если ваш дядя женился на ее матери, это еще не значит, что дочь той женщины – ваша родня. Ребекка – не из нашей семьи.

– А бабушка Мэйлин говорила… – попробовала возразить Тереза.

– Ваша бабушка ошибалась!

Сисси поспешно прикрыла рот кружевным платком, чтобы даже дочери не видели ее язвительной усмешки.

Лиз тихо вздохнула. Ее с детства поражал этот «пунктик» в материнском характере – какое-то старомодное представление о семье. Все, что не имело кровных уз, Сесилия Барроу отказывалась считать родством. Она была против, когда Джимми, уже имея дочь, взял жену с ребенком. Но больше всего ее бесило, что Ребекка, не прожив в Клейсвилле и трех лет (даже школу здесь не закончила), после развода матери с отчимом и его смерти продолжала приезжать к Мэйлин как к родной бабушке. И Мэйлин принимала ее как родную внучку, утверждая, что не видит разницы между Ребеккой и дочерями Сисси.

Ничего, Сисси еще покажет всему городу, что в роду Барроу кровные узы имеют первостепенное значение!

Лиз родилась на несколько минут раньше Терезы, и это делало ее наиболее вероятной претенденткой на роль Хранительницы Могил. Сейчас она разрывалась между желанием угодить матери и вырваться на свободу. Первое не было продиктовано любовью к Сисси. Просто с детства Лиз усвоила: проще сделать так, как требует мать, чем выслушивать ее крики и получать пощечины. Это научило старшую из двойняшек хитрить и держать язык за зубами. Лиз охотно признала бы Ребекку родней и не стала бы отбивать у нее миссию Хранительницы Могил. Но об этом она молчала, как и о желании затащить в постель Байрона Монтгомери.

Сисси вдруг повернулась и с решительным видом пошла обратно к кладбищу.

– Надо же, не успокоилась, – пробормотала Тереза.

– Мы же не знаем, каково ей. Нам Мэйлин была всего лишь бабушкой, а ей – матерью, – сказала Лиз.

Она годами привыкла играть роль миротворца и уже была готова побежать вслед за Сисси. Но тот же житейский опыт научил Лиз не вмешиваться в те ситуации, где весь яд материнских слов мог достаться другим.

– Лиз, не играй в дурочку. Ты же сама прекрасно видишь: все эти слезы – фальшивка. Ей просто не терпится поскандалить с Ребеккой.

– Может, удержим ее? – неуверенно предложила Лиз.

Тереза выпучила глаза.

– Меня что-то не тянет попадаться ей под горячую руку. А представляешь, что начнется, когда Ребекка узнает о своей миссии Хранительницы? Наша мамочка будет врываться на каждое заседание городского совета. Если ты сегодня мало получила, беги за ней. Я лучше подожду здесь.

Тереза прислонилась к их машине.

– Учти, нас еще ждет продолжение спектакля после поминального обеда.

– Так может…

– С места не сдвинусь! Хочешь острых ощущений – вперед, сестричка! Нашей мамочке хочется поскандалить с Ребеккой и Уильямом сразу. Мэйлин-то с ней еле-еле справлялась. Думаешь, у тебя хватит сил?

Тереза покачала головой.

– Я – не девочка для битья. И тебе не советую туда соваться. Пусть оба Монтгомери с нею разбираются.

15

Байрон следил только за Ребеккой. Он решил, что все остальные участники похорон уже разошлись и разъехались. Оказалось, не все. Сисси он увидел краешком глаза и тут же повернулся в ее сторону. Та решительным шагом возвращалась на кладбище. За ее спиной о чем-то оживленно спорили дочери-двойняшки. Лиз размахивала руками и, похоже, была готова броситься вслед за матерью. Тереза прислонилась к машине и просто ждала.

Байрон ждал ядовитого выплеска в свой адрес, однако Сисси прошла мимо, словно его и не было. Она прямиком направлялась к Ребекке.

– Сесилия! – Байрон догнал ее и схватил за руку. – Не мешай Ребекке. Дай ей побыть там одной.

Сисси округлила глаза и облизала губы.

– Какая нежная забота об этой девчонке! Но она должна знать. Кто-то должен рассказать ей о том… что случилось. Я – единственная из рода Барроу, мне и говорить с ней.

– Об этом можешь не волноваться. – Байрон насильно развернул Сисси и повел обратно к машине. – У тебя было тяжелое утро. Успокойся, отдохни. Дочери отвезут тебя домой. Я дождусь Ребекку, и мы с ней поедем на поминальный обед.

Тереза по-прежнему переминалась с ноги на ногу возле машины. Подбежавшая Лиз стояла за спиной матери, ожидая нового скандала.

– Элизабет, пожалуйста, проводи свою маму к машине, – попросил Байрон.

– Почему ты мне мешаешь поговорить с Бекки? – накинулась на него Сисси. – Она должна знать о случившемся. Сомневаюсь, чтобы кто-то из вас ей сказал. По глазам вижу!

Байрон поморщился. Ему было неприятно сознавать, что, кроме него, еще одним человеком, которого волновали обстоятельства смерти Мэйлин, оказалась Сисси.

– Сейчас не время для подобных разговоров, а кладбище – неподходящее место.

– Мама, – умоляющим тоном начала Лиз.

Сисси отмахнулась от нее.

– А я считаю, Бекки должна знать о случившемся.

Лиз сокрушенно подняла руки. Она была рассудительнее своей сестры. Но чувствовалось, она устала принимать на себя удары материнского гнева.

– Не здесь и не сейчас, – решительно заявил Байрон.

Он взял Сисси за локоть и сам повел ее к машине.

Сисси с нескрываемым презрением посмотрела на дочерей. Чувствуя, что ни одна из них не собирается ей подыгрывать, она сдалась.

– Что ж, тогда я погорю с ней в доме моей матери. И не надейся, Байрон: ты не убережешь ее от этого разговора.

Байрон знал: любые его слова лишь испортят дело. Он промолчал и вежливо улыбнулся. Лиз облегченно вздохнула и что-то прошептала. Наверное, поблагодарила его за помощь.

Байрон вернулся на прежнее место. Он старался не следить за Ребеккой, но оставить ее здесь одну не решался. Дальше оттягивать тяжкий разговор нельзя. Лучше, если об убийстве Мэйлин Ребекка узнает от него, а не от Сисси или кого-то еще.

Слева промелькнуло что-то черное. Байрон вгляделся. Никого. Должно быть, ворона. Пролетела и скрылась в кустах. Байрон прислонился к стволу дерева и стал ждать.

Пока он не покинул Клейсвилл и не отправился путешествовать, он считал, что похороны в других местах происходят точно так же. Оказалось, это совсем не так. И дело было не в величине города. Он специально ездил по маленьким городам, превратившись в своеобразного «похоронного туриста». И везде его удивляло одно и то же: формальность похорон. Люди механически исполняли обряд, давным-давно забыв его смысл. А сколько запущенных, неухоженных кладбищ успел он пересмотреть за эти восемь лет! В Клейсвилле не существовало такого понятия, как «чужая могила». За всеми могилами ухаживали. Все кладбищенские лужайки аккуратно подстригались, а на месте засохших цветов высаживались новые. И только здесь похоронные процессии сопровождались скорбным звоном серебряного колокольчика.

Мальчишкой Байрон думал, что отец просто нанял Мэйлин и она приходит на все похороны, чтобы позвонить в колокольчик. Подростком он считал давнюю приятельницу отца чуточку свихнутой. У нее был свой обычай проводов умершего вне зависимости от возраста, пола и рода занятий. И горожане принимали этот обычай. Их не удивляло, что Мэйлин всегда была последней, кто говорил свое странное напутствие. Теперь Байрон не знал, что и думать. Обычай перешел к Ребекке, и она приняла его без возражений.

Наверное, в этом обычае тоже был какой-то смысл, о котором отец до сих пор не считал нужным ему рассказывать.

Ребекка почувствовала: она сделала все, что требовалось, и теперь имела полное право уйти с кладбища. Только тогда Байрон вышел из тени дерева и шагнул к ней.

– Я думала, здесь больше никого нет, – сказала она. – Кажется, Сисси опять поднимала шум. Я краем уха слышала.

– Порывалась с тобой поговорить, – признался Байрон. – Дочери не могли ее удержать, но мне удалось.

– Спасибо. – Ребекка почувствовала, как вспыхнули ее щеки. – Сомневаюсь, что этот разговор нужен нам обеим. Особенно здесь. Видно, рассердилась, что я оттащила ее от гроба.

– У нее была другая причина, – сказал Байрон. – Хотела рассказать тебе… хотела, чтобы ты от нее услышала…

– Что? То, о чем ты так упорно избегаешь говорить?

Ребекка остановилась и впилась в него глазами. «Совсем как Мэйлин».

– Ты ведь до сих пор ничего не рассказал мне об обстоятельствах смерти Мэйлин… Я знаю, здоровье у нее было уже не то, что прежде. Помню, на колени жаловалась. И вроде больше ни на что. От чего она умерла? Ты ведь так и не сказал мне ни ночью, ни утром. И Уильям молчит, словно в рот воды набрал. В зале – никто ни слова. Здесь – тоже. Может, хватит секретов? Неужели мне дожидаться, пока Сисси расскажет?

Байрон мысленно перепробовал множество вариантов сообщить Ребекке страшную правду. Ни один из них не годился. Тогда он сказал коротко и ясно:

– Бекс, Мэйлин… убили.

До сих пор Ребекка думала: кончина Мэйлин – само по себе ужасное событие, и причина смерти, будь то сердечный приступ, кровоизлияние в мозг или что-то еще, на нее не подействуют. Но у нее не возникло даже отдаленной мысли о возможности насильственной смерти бабушки. Убийство? В Клейсвилле, где тяжким преступлением считается кража старого велосипеда?

У Ребекки подогнулись колени. Если бы не руки Байрона, она рухнула бы на траву. Байрон крепко ухватил ее за талию.

– Прости, Бекс. Я все время думал, как скажу тебе об этом.

– Убили?

Байрон молча кивнул.

– Но ведь… ее уже похоронили!

Ребекка повернулась и махнула рукой в сторону свежей могилы.

– А как же… вскрытие? Полицейский протокол и все такое? Где это произошло? В ее доме? На улице? Удалось найти хоть какую-то зацепку?

Байрон в отчаянии зажмурился, потом откинул со лба налипшие волосы.

– Бекс, поверь мне, я сам ничего не знаю. Я пытался получить ответы у Криса, но и шериф тоже не знает.

– И ты говоришь мне об этом послетого, как ее похоронили?

– Сорок восемь часов – предельный срок. В Клейсвилле не признают ни холодильников, ни консервирующих составов. Без всего этого тело начинает разлагаться. Никто из городского совета не согласился бы оттягивать похороны. Таков здешний закон.

– Идиотский закон! – выкрикнула Ребекка. – Убивают женщину, которая и мухи не обидела, а городскому совету – только бы уложиться в сроки похорон. И это называется законом? Это беззаконие!

Ребекка принялась отряхивать землю, приставшую к подолу платья. Байрон стоял с плотно стиснутыми губами. Она помнила этот жест. Если Байрон стискивал губы, значит, внутри у него все бурлило.

– Да, Бекс. Беззаконие. Здесь тщательно отскребают место преступления, не жалея уксуса и чистящих средств. И поскорее увозят тело, а затем стараются придать дому прежний вид.

– Дому? – переспросила Ребекка, и у нее вновь подкосились ноги. – Мэйли убили в собственном доме?

Байрон подхватил ее под локоть.

– Да, Бекс. И я знаю не больше твоего.

Ребекка опустилась на траву.

– Как они могли не сказать мне? Почему ты до сих пор молчал?

Байрон сел рядом.

– Когда именно? – с долей раздражения спросил он. – В аэропорту? По дороге в Клейсвилл? Когда приехали? Или утром?

Ребекка вырвала пучок травы.

– Байрон, я ничего не понимаю. Получается, не только Сисси устроила спектакль. Прощание тоже было спектаклем? Все смотрели мне в глаза, соболезновали, обнимали, жали руку, похлопывали по плечу. И при этом… знали? Они знали, а я нет. Ни у кого не хватило смелости сказать мне правду.

Байрону ничего не оставалось, как рассказать ей то, чему он сам был свидетелем. Он рассказал, как они с шерифом погрузили тело Мэйлин в машину. Как потом он вторично пришел в дом, пытаясь найти хоть какие-то следы преступления, и как там было все уже вычищено и вымыто.

– Бекс, я всего лишь – помощник своего отца. Я не знал, что мне делать. Я чувствовал себя ничуть не лучше, чем ты сейчас. В этом городе не любят отвечать на вопросы. Я не хочу ни в чем обвинять Криса. Он не покрывает преступника. Это не халатность… тут что-то другое. Что Крис, если отец до сих пор не ответил ни на один мой вопрос!

– Я не сержусь на тебя, Би. Знание не вернет мне Мэйлин. Помоги мне пройти через этот день. По крайней мере, через поминальный обед.

Байрон встал, затем помог встать Ребекке. Не выпуская ее руки из своих, он сказал:

– Скажи только слово. Я рядом… хотя ты и пыталась отпихнуть меня подальше, отказываясь даже от дружбы со мной. Однажды я пообещал тебе всегда быть рядом с тобой, и мое обещание остается в силе.

Ребекка помнила день, когда Байрон ей это пообещал. В течение нескольких недель после смерти Эллы он оставался ее спасательным кругом. Когда мать Ребекки объявила, что они уезжают из Клейсвилла, Ребекка пережила ничуть не меньшую боль, чем смерть Эллы. Ей казалось, что разлука с Байроном разорвет ее надвое.

– Но ведь это было давно, – сказала она, понимая, что опять говорит глупость.

– Я давал тебе обещание не на определенный срок, а на всю жизнь.

«То, что мне было нужно», – подумала она.

– Элла бы тоже оценила твое обещание, – сказала Ребекка и пошла к воротам кладбища.

– При чем тут Элла? Я давал обещание тебе, а не ей.

Иногда Ребекка спрашивала себя, что бы она предпочла: вздыхать, наблюдая за счастьем живой Эллы и Байрона? Или ощущать рядом его плечо и немой упрек умершей сестры? Или может, она сама придумала этот «немой упрек»?

Но как бы там ни было, смерть Эллы подвела черту под счастливой и беззаботной жизнью Ребекки в Клейсвилле. Вскоре Джулия заявила Джимми, что выходила замуж не за пьяницу. Джимми было все равно. После развода Ребекка с матерью покинули Клейсвилл. Джулия не пыталась запретить дочери перезваниваться с Мэйлин и ездить к ней в гости. Но любой телефонный разговор с Байроном вызывал у Джулии вспышку непонятного раздражения. Она не раз говорила Ребекке, что вообще не желает слышать ни о Клейсвилле, ни о ком-либо из тамошних жителей.

Ребекка остановилась, подождав Байрона, и они пошли рядом.

– Би, мы с тобой друзья. Я это знаю. Не такие, как прежде, но… очень многое изменилось.

– Да, очень многое, – согласился Байрон.

Ребекка хорошо помнила этот нейтральный тон. Байрон выработал его как средство предотвращения возможных споров с ней. А спор мог возникнуть по любому поводу.

«Только не сегодня».

– Знаешь, Би, я иногда думаю о тех временах. О нас, какими мы тогда были… Мне кажется, Мэйлин знала обо всех наших проделках. Это нам казалось, что мы ее перехитрили. Да и мама твоя тоже знала. Чем старше становишься, тем лучше понимаешь взрослых.

– Они были мудрыми женщинами, Бекс. Я не хочу идеализировать свою мать. У нее имелись свои дурные стороны. Иногда люди вспоминают об умерших так, будто те были сущими ангелами. Я не хочу идеализировать свою мать. Я тоскую по ней, но она не была ангелом. И Элла тоже.

– Знаешь, меня всегда интересовало, как ты вспоминаешь Эллу. Мне многие говорили, что мы с ней очень похожи.

– Я никогда не считал, что вы похожи. И вовсе не жили душа в душу. Я помню, как вы цапались в моем присутствии. За Эллой водилась еще одна черта. Она таскала у меня сигареты. Знала, в каком месте спрятаны мои заначки. Стоило мне отлучиться из комнаты, как она туда лезла. А помнишь ту знаменитую драку? Элла сама ее спровоцировала и первой же ударила.

Байрон засмеялся. Ребекка улыбнулась.

– Элла была словно соткана из противоречий. Заводилась с полоборота. Хвасталась тем, что никто не может выпить столько, сколько она, выкурить столько сигарет, сколько она, и никто не умеет так забористо ругаться, как она. Вот такой она была – Элла Мэй Барроу. Говорю тебе, я любил ее со всеми противоречиями. Она могла на спор сделать какую-нибудь глупость. А могла и не пойти на вечеринку, чтобы сажать цветы с моей матерью. И сквернословила так, что я частенько краснел. Зато она удивительно пела, а вот в церкви почему-то петь стеснялась. Говорила, голос у нее плохой… Я помню реальную Эллу и не собираюсь превращать память о ней в идеал.

– Она была такой жизнерадостной, – сказала Ребекка, повернув голову в сторону двойного надгробия Эллы и Джимми. – Даже не понимаю, как она такая – и могла вдруг покончить с собой.

– Я тоже этого не знаю. Но я знаю: все они – Элла, Джимми, Мэйлин… все они хотели, чтобы ты их помнила такими, какими они были на самом деле.

Байрон подвел ее к единственной черной машине, стоявшей за кладбищенской оградой.

– Любить кого-то – значит принимать все: и хорошее, и плохое.

Он открыл заднюю дверцу, и Ребекка поспешно нырнула на сиденье. Она боялась говорить на эту тему и не хотела, чтобы Байрон заметил ее страх.