Текст книги "Царица Аттолии (ЛП)"
Автор книги: Меган Уолен Тернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11
Весь Эддис молился, и как бы в ответ на эти молитвы ветры этезий[4]4
Этезии – устойчивые северные ветры в Восточном бассейне Средиземного моря летом, из-за особенностей климата.
[Закрыть] пришли позже обычного. Сунис использовал остатки своего военного флота, чтобы перевезти армию на острова для их защиты. Аттолия атаковала неустанно и постепенно закрепляла их за собой, один за другим. Мидянин нашептывал свои советы ей на ухо, и она внимательно слушала его. Она всегда умела слушать, и Нахусерех мог видеть, как воплощаются в жизнь его советы. Он был весьма проницателен, и царица это ценила.
– Она знает о кораблях? – спросил Камет.
– Сомневаюсь, – ответил мидиец. – Все свои умственные усилия она тратит на своих баронов, пытаясь удержать их в узде. Она мало интересуется происходящим за пределами своей маленькой страны, и кажется, не очень ориентируется в международной политике. Я начинаю думать, что она обязана своим троном тем самым баронам, которых она подозревает в измене. Не знаю, кто еще мог привести ее к власти.
– Вы спрашивали ее о дипломатическом городке на Симорене? Этот остров понадобится нам в качестве плацдарма.
– Да. Она была осторожна и остановила меня, но со временем я смогу ее переубедить. Я смогу внушить ей, что это небольшое посольство будет использоваться исключительно для осуществления почтовых сношений между нашей дружественной империей и ее царством.
– Нам также нужно будет получить землю здесь, на материке.
– Получим, – сказал посол. – Пока нам нет необходимости спешить, но как только мы закрепимся здесь, будем стоять непоколебимо.
Когда наконец задули этезии, Сунис отозвал войска с островов, оставив гарнизоны на тот маловероятный случай, если Аттолия рискнет своим флотом в сезон ураганов. Он собрал корабли в безопасных гаванях и переключил внимание на сухопутного врага, Эддис. Аттолия сделала то же самое.
Горы защищали Эддис лучше любой армии, но и в этой защите имелись бреши. Например, Иркейский сосновый лес, покрывавший один из пологих горных склонов. Однажды Сунис уже пытался провести свою армию через лес, и Эддис пообещала поджечь деревья. Сунис ушел. Когда в морской войне наступил период вынужденного перемирия, Сунис вернулся в Иркей, сжег его сам, а затем прошел по пепелищу.
Горы со стороны Аттолии были более неприступными. Но пушки на перевале вновь остановили аттолийскую армию от нападения. Единственным проходом к горным долинам оставался каньон, старое русло Арактуса, по которому он спускался с гор, чтобы впасть в Сеперхи. Старое русло и проложенная по нему дорога были защищены воротами у подножия горы. Дополнительной защитой служили крутые берега Сеперхи, служившей естественной границей между Аттолией и Эддисом.
Не сумев ввести армию в Эддис, Аттолия отправила в горы небольшие диверсионные отряды, чтобы под покровом темноты напасть на фермы в изолированных горных районах. Многие из ферм пустовали, мужчины воевали в армии, а их семьи перебрались поближе к безопасной столице, оставив свои дома на разорение рейдерам Аттолии.
Переполненные зимой овечьи пастбища вблизи столицы ближе к весне опустели, многие стада вернулись на высокогорные луга в прибрежных провинциях, но еще больше овец было зарезано, чтобы прокормить население. В каждом храме курилась на алтарях жертвенная кровь, люди молились о дождях, которые смоют с гор их врагов, и снеге, который закроет проходы в горах.
Когда наконец пришли холода, Аттолия отозвала своих диверсантов, Сунис, проиграв битву за Иркей, увел свою армию, и Эддис наконец смог перевести дух. Измученные солдаты вернулись на отдых к своим семьям. Работа в железных рудниках кипела днем и ночью, здесь дробили руду и плавили железо, чтобы отлить пушки в дополнение к тем немногим, что были установлены над останками Иркейского леса. Дожди падали на сгоревшие леса и размывали горные склоны. Вода прорыла глубокие борозды в пологих склонах, потом стенки этих борозд обрушились, образовав канавы; канавы расползлись по всей поверхности склона и превратились в овраги, способные задержать продвижение любой армии, которая попытается подняться вверх к перевалу. По дну оврагов текли потоки красной грязи, так страшно напоминавшие кровь.
Дворец Эддиса снова заполнили бароны и офицеры в вышитых туниках. Яркие свечи, горящие во время официальных ужинов в Большом зале, освещали попытку возвращения к привычкам мирного времени.
Однажды зимой врач одного из военных госпиталей пришел на встречу с Евгенидисом. Во второй половине того же дня слуга принес записку для Эддис и она, отменив встречу с мастером литейного цеха, поднялась по лестнице на крышу дворца. Вдоль парапета, где в теплые дни прогуливались придворные, были проложены широкие дорожки, мощеные плиткой. Евгенидис сидел на парапете. Эддис подошла и остановилась в пяти футах от него. Она не хотела его испугать неожиданным появлением. Его ноги покачивались в пустоте на высоте четырех этажей над землей.
Он слегка повернул голову, достаточно, чтобы увидеть ее краем глаза.
– У меня за спиной еще кто-нибудь стоит? – спросил он. – Разве мне не разрешили сидеть на крыше в один прекрасный день?
– Сегодня день совсем не прекрасный, – быстро ответила Эддис. Было и в самом деле очень холодно, ветер швырялся пригоршнями снега. – Ты сидишь здесь больше часа, так что охрана начала нервничать.
Она опустилась на низкий камень рядом с ним.
– Ты слышала, что случилось? – спросил Евгенидис.
– Я слышала, что один из врачей госпиталя попросил тебя навестить его подопечных, и ты пошел с ним.
– Он отвел меня к раненым с ампутированными конечностями.
– О.
– Потому что пушечное ядро взорвалось прямо посреди роты пехотинцев, и потом врачи отрезали разбитые руки и ноги и зашили раны.
– Евгенидис…
– Потому что мы, конечно, не хотим, чтобы солдаты умирали от потери небольшой части тела.
Он смотрел вниз в долину. Перед ними возвышалась гора Гефестии, самая высокая в горном хребте с водохранилищем Хамиатеса на одном плече.
– Этот проклятый врач попросил меня посетить раненых. Он шел передо мной среди всех этих искалеченных людей, как бы говоря: «Смотрите, вот идет Вор Эддиса, он прекрасно обходится без руки». Как будто я священный талисман, способный исцелить их, и они смогут выпрыгнуть из постелей и снова зажить счастливой жизнью.
– Евгенидис…
– Ну, я похлопал каждого из них по плечу, как какой-то жрец, а потом вышел на улицу и разрыдался.
Он немного наклонился вперед, чтобы бросить взгляд между носками сапог на склон холма далеко внизу. Эддис уперлась ногами в стену и изо всех сил сдерживалась, чтобы не вцепиться в его рукав и не стащить с парапета в безопасное место. Вор напомнил ей виденного в детстве жонглера с кинжалами, и она боялась вздохнуть, чтобы он не порезал себя.
– Этот врач, – пробормотал Евгенидис. – Почему он не сказал: «Смотрите, вот неудачливый Вор Эддиса, это он причина всех ваших страданий»?
– Ген, – твердо сказала Эддис, – не ты виноват в этой войне.
– А кто же? Это я попал в ловушку Аттолии.
– Это я послала тебя туда.
– Ты послала и я пошел. Она поставила ловушку и я попался, потому что Сунис преследовал ее, а Суниса подстрекал его халдей, который боится мидян, а император Мидии, полагаю, так же находится под давлением обстоятельств. Так кого же, в конце концов, мы можем обвинить в этой войне? Богов?
Он поднял лицо к облакам, теснившимся в сером небе. Эддис предупреждающе положила руку ему на плечо.
– О, я придержу свой язык, – сказал Евгенидис. – Я научился помалкивать и не хочу, чтобы облака раздвинулись и Мойра в потоке солнечного света велела мне заткнуться; но я хочу знать, если мы воюем и люди умирают по желанию богов, то с какой целью? Хочет ли Великая Богиня уничтожить Эддис?
Эддис покачала головой.
– Мы были и остаемся людьми Гефестии. Я верю в это. А больше я ничего не знаю. Никакие жрецы не заставят меня думать, что я всего лишь исполняю волю богов, но, Ген, я знаю, что за свои решения должна отвечать я сама. И если я становлюсь пешкой в руках богов, то не потому что они управляют моими поступками, а потому, что слишком хорошо понимают меня. – она вспомнила тяжесть Дара Хамиатеса на своей груди и добавила: – Мы не можем просить богов разъяснить нам нашу собственную суть. Я, например, не хочу.
Евгенидис задумался, припомнив свой собственный опыт владения камнем Хамиатеса, и кивнул в знак согласия.
Они оба помолчали, а потом Эддис снова заговорила. Ее слова удивили Гена.
– Ты больше не маленький герой, – сказала она.
– Разве я был им? – спросил он, приподняв бровь.
Она улыбнулась, снова спросив себя, у кого он перенял это выражение лица.
– Ну, конечно, ты был золотым мальчиком, – сказала она. – Ты поразил всю страну. А после того, как ты поставил на колени Сунис, ты стал любимцем двора.
– Халдей сказал что-то в этом роде. Что-то про славу и все такое, но я не обратил внимания, – печально сказал Евгенидис.
Эддис засмеялась и наклонилась ближе, чтобы положить одну руку ему на плечо. Евгенидис размышлял над ее словами.
– Но не для наших дорогих кузенов, – заметил он.
– Даже для них, – возразила царица. – Они разозлились, страшно разозлились, когда тебя… привезли домой.
Она запнулась, не зная, как коснуться больной темы отрубленной руки. Он сам иногда упоминал о своей потере, но лишь мельком. Он шутил, что это не повлияло на его умение ездить верхом, но по-прежнему вздрагивал от чужих взглядов и ненавидел говорить о ранах и протезах.
Сидя рядом на холодных камнях, они стали вспоминать своих двоюродных братьев, погибших с начала войны. Степсис, Хлор, Соасис с отрядом в начале войны. Тимос погиб, отражая продвижение Аттолии к главному перевалу прошлой весной. Два других, Клеон и Эрмандер, были ранены в тех боях и умерли от заражения крови уже летом. Еще несколько погибли после пожара в Иркейском лесу. Эддис помнила, каким мрачным был Евгенидис в течение нескольких дней, после того, как их привезли во дворец. Никто не рвался, как они, отомстить за своего Вора.
– Я думаю, они считали право вывешивать тебя за ноги из окна исключительно своей прерогативой, и никто больше не смеет коснуться тебя. Тереспидес неохотно признал, что будет восхищаться тобой всю оставшуюся часть жизни.
– Мне показалось, ты сказала, что все кончено. Я все утратил.
– Я сказала, что ты больше не юный герой. Ты вырос и повзрослел. Люди очень многого ожидают от тебя, особенно после того, как ты украл халдея и снова поставил Сунис на колени, причем одной рукой.
– Может быть, и одной рукой. Но эта рука управляла твоими лучшими солдатами. Что я могу сделать еще?
– Все, что угодно, – сказала Эдис. – Ты способен перевернуть мир, как говорят некоторые, иначе Аттолия не боялась бы тебя так сильно.
Евгенидис с удивлением посмотрел на нее.
– О, да, она боится. Она возьмет Сунис весной или летом. Тогда мы снова предложим ей мир, и она согласится, потому что боится того, что ты можешь сделать, как только Сунис перестанет отвлекать наше внимание.
Евгенидис продолжал молчать в замешательстве, и Эддис кивнула головой.
– Я хочу, чтобы она проиграла эту войну, но понимаю, что тогда бароны сожрут ее живьем. Тем не менее, она не настолько глупа, чтобы продолжать войну, как только она одержит небольшую победу, чтобы успокоить их. И после поражения Суниса в Иркейскм лесу она знает, что наши солдаты так же хороши, как о них говорят. – наконец она спокойно произнесла. – Ген, ты действительно стал священным талисманов для тех людей в госпитале.
– То есть ты намекаешь, что мне хватит ныть?
– Вот именно.
– Я не чувствую себя героем. Я чувствую себя идиотом.
– Наверное, так чувствуют себя все герои, но эти люди верят в тебя.
– Я сильно отстал от жизни, пока сидел у себя в комнате.
* * *
Весной начались дожди. В низинах зацвели вербы. В Эддисе таяли снега, и паводковые воды перекрыли доступ к горным долинам. Народ Эддиса молился о нескончаемом дожде, даже если он зальет страну грязью по колено. Аттолия и Сунис торопились засеять поля, прежде чем вернуться к своим военным столкновениям. Эддис с напряжением ждала, начнут ли они снова нападать друг на друга или двинутся в горы.
Дожди шли и шли. Сунис больше не предпринимал попыток отвоевать у Аттолии свои острова, но зато внезапно напал на Тегмис, лежавший напротив гавани столицы Аттолии. Царицы в городе не было, связаться с ней не удалось, генералы оплошали, и Тегмис пал.
Сунис контролировал остров, но потерял в битве за него свой последний большой корабль и больше не имел возможности усилить свой гарнизон в островной крепости или снять его. Аттолия обложила Тегмис блокадой с моря и стала ждать. Сунис предложил заключить мир, но Аттолия, рассчитывая на преимущество в силах, отвергла его предложение. В горах Эддис и ее военный министр выразили надежду, что Сунис поглупел без советов своего халдея, но обеспокоились.
– Он не такой дурак, – сказала Эддис.
– Ты говорила с халдеем? – спросил ее военный министр.
– Конечно. Он ничем не помог, может быть, преднамеренно, но он сказал, что ничего не знает о планах Суниса.
– Тогда подождем и посмотрим, – предложил министр.
* * *
По вечерам перед ужином придворные собирались в старом тронном зале. Четверо военных, уже осушивших по несколько кубков разбавленного вина, решили пошутить над угрозами царицы Аттолии, переданными в Эддис через шпионов. В наступившей тишине их слова разнеслись над толпой.
– … Отправить его на тот свет слепым и глухим, отрезать язык и…
Глаза всех присутствующих обратились к Евгенидису, стоящему посреди комнаты с несколькими из своих дядей. Все поняли, что слова Аттолии относятся к нему. Евгенидис повернулся к толпе и опустил голову.
– С нетерпением жду следующего визита, – сказал он с притворной досадой, и, посмеиваясь, люди вернулись к своим разговорам.
Эддис, стоя у очага, внимательно наблюдала за Вором, но он повернулся к дядюшкам с непроницаемо-безмятежным лицом. Царица подозвала церемониймейстера и вполголоса дала ему несколько указаний по изменению порядка размещения гостей за ужином.
Позже из центра стола Эддис смотрела, как Евгенидис занимает свое место между отцом и Агапе, младшей дочерью барона Фороса. Царица находилась слишком далеко, чтобы услышать, что он сказал, усевшись за стол, но Агапе ответила, и они, казалось, хорошо ладили. Эддис пробормотала под нос короткую молитву и повернулась к своим соседям.
– Вас, кажется, обременяют моей компанией чаще, чем я того заслуживаю, – сказал Евгенидис.
– Они боятся, что вы можете огрызнуться на кого-нибудь еще, – серьезно ответила Агапе.
Евгенидис удивился.
– Никто не в силах огрызаться на вас, – сказал он.
– Да, – заявила Агапе по-прежнему серьезно, – ведь я такая душечка.
Евгенидис рассмеялся и мрачное выражение лица Агапе сменилось улыбкой. Она был младшей из четырех сестер и такой же хорошенькой, как они. Красота старших сестер не способна была компенсировать их ворчливый характер, но Агапе любили при дворе за доброту и остроумие.
– Вы в ужасном настроении? – спросила она, положив руку на рукав Евгенидиса. – Ваш отец предупредил, что вы можете быть не в духе.
Евгендис взглянул на своего отца, который внимательно изучал свою тарелку, хотя, конечно, прекрасно все слышал.
– Да, – согласился Евгенидис, возвращаясь к Агапе. – В ужасном. Вам лучше поменяться местами с вашей сестрой Эгитой. Мы с ней будем достойны друг друга сегодня вечером.
– Вы недобры к бедной Эгите.
– Я бы взял себя в руки, если бы она сидела рядом со мной.
Агапе улыбнулась.
– Думаю, сегодня нам всем повезло, – сказала она.
– А я думаю, что везение здесь совершенно ни при чем, – ответил Евгенидис, посмотрев на царицу, – но я ничуть не возражаю против ужина в такой прекрасной компании. Вы уже пели на празднике?
Они заговорили о предстоящем празднике, который закончится обрядами в храме Гефестии, и будет сопровождаться пением хоров и отдельных солистов. Агапе пела в прошлом году и обещала петь снова после того, как проведет следующие несколько недель в уединении на территории храма, занимаясь вокалом.
В середине ужина Евгенидис поднял свой кубок и с интересом заглянул в него.
– Что случилось с этой чашей? – спросил он.
– Что такое?
– Я не могу никого дозваться, чтобы наполнить ее. – мальчик с кувшином вина несколько раз проскакивал мимо, старательно делая вид, что не замечает Евгенидиса. – Простите, – сказал он Агапе, а затем повернулся и потянулся через отца.
Левой рукой тянуться пришлось довольно далеко, но он ловко подхватил кубок отца, заменив его своей чашей.
– Вот, – сказал он, – я уверен, что ты сможешь его наполнить.
Вор с вызывающим видом посмотрел на отца, и старик кивнул.
– Уверен, что смогу, – согласился он и помахал рукой виночерпию.
Мальчик с кувшином подошел и налил в чашу вина. Евгенидис быстро осушил отцовский кубок и поднял свой. Мальчик в замешательстве посмотрел на военного министра.
– Демос, – сказал Евгенидис. – Перестань смотреть на моего отца и наполни мой кубок.
Военный министр повернулся, чтобы окинуть взглядом зал. Кубок был наполнен, и Евгенидис осушил его.
– Теперь налей еще, – приказал он, мальчик повиновался, а военный министр вздохнул и отвернулся.
– Молодец, – сказал Евгенидис. – Теперь следи за этой чашей, потому что я не хочу, чтобы она опустела, понял?
– Да, господин, – ответил мальчик и попятился.
– Вы все-таки в ужасном настроении, – заметила Агапе.
– Да, – согласился Евгенидис. – И уговаривать меня не пить вина будет только хуже.
– Тогда лучше напиться, – ответила Агапе.
Евгенидис бросил на нее быстрый взгляд.
– Агапе, я думаю, вам это не нравится.
– Да.
– Но вы не собираетесь меня останавливать?
– Нет.
Она улыбнулась, и Евгенидис, несмотря на дурное настроение, улыбнулся в ответ. Капитулировав до поры до времени, он больше не прикасался к вину. После ужина он вежливо извинился и исчез. Отец не нашел его среди придворных, небольшими группами расположившимися по всему залу для приятной болтовни. Никто так же не видел Вора поднимающимся наверх в свою комнату.
С кувшином неразбавленного вина он шагнул из залитого дождем двора на порог казармы. Вино, как он знал, обеспечит ему теплый прием и избавит от вопросов. Через несколько часов Вор вернулся во дворец и поднялся в библиотеку. Пошатываясь, он остановился в дверях, и посмотрел на халдея, склонившегося над бумагами за отведенным ему на время пребывания в Эддисе столом.
– Я задержался допоздна в надежде, что вы уйдете, – сообщил Евгенидис, зевая.
– В отличие от твоего отца, я тебя не ждал, – сухо ответил халдей. – Мне есть чем заняться, и я предпочитаю не терять времени даром.
– Мой отец был здесь?
– Ушел полчаса назад. Метался по комнате, как василиск.
Евгенидис рассмеялся и направился через библиотеку к своей комнате.
– Рад, что не застал его, – сказал он.
Халдей, принимая во внимание его неустойчивое состояние, согласился.
– Я тоже рад, что вы разминулись, – ответил он.
– Ваша муза продержит вас за работой всю ночь? – спросил Евгенидис.
– Может быть.
– Если вам ничего не помешает, – загадочно сказал Вор, закрывая дверь.
Халдей собирался поработать до полуночи, но углубился в свои мысли и продолжал писать, пока из-за двери спальни не донеслись хриплые крики. Он отложил перо и прислушался.
Он был солдатом, а потом ученым, но ему до сих пор не доводилось слышать, чтобы мужчины так кричали. Он потер переносицу пальцем. Затем, скрепя сердце, встал, подошел к двери Евгенидиса и постучал. Он громко колотил в дверь в течение некоторого времени, пока крики не начали стихать. Последовала тишина, затем задвижка на той стороне двери была поднята, и Евгенидис выглянул в библиотеку. Его лицо немного опухло ото сна, а волосы были влажными от пота.
– Просто дурные сны, – сказал он тихо.
– Сядешь к огню? – спросил халдей.
Евгенидис, пошатываясь, пошел к свету, сел в кресло и застонал.
– Бедная моя голова, – сказал он.
– Это подействует лучше, чем нотации твоего отца, – сообщил халдей, забавляясь его видом.
Евгенидис сомневался, соглашаться ли ему.
– Вы просто никогда не слушали нотаций моего отца.
– Хочешь о них поговорить? – спросил халдей, усаживаясь в соседнее кресло.
– О нотациях? Спасибо, нет. Он всегда говорит коротко и по делу.
– О кошмарах.
– О, – сказал Вор. – Нет. Совсем не хочу.
– Тогда о погоде?
– Спасибо, нет. И не об урожае. Расскажите мне, почему царь Суниса хочет жениться на царице Эддиса?
Он уже задавал халдею этот вопрос.
– Политическое значение этого брака очевидно, – ответил халдей.
Евгенидис покачал головой, но сделал это осторожно, боясь взболтать задремавшее похмелье.
– Я не имею в виду политические преимущества. Ему нужно что-то другое.
– Эддис является для него блестящей партией, Ген, она очень молода, почти так же молода, как ты сам, но уже проявила себя как талантливый правитель и успешный руководитель. Ее правовые реформы за семь лет изменили Эддис больше, чем можно было ожидать, когда она заняла трон. А в личном плане она вполне… привлекательна.
– Она некрасива, – возразил Евгенидис.
Халдей поколебался.
– Может быть, не в общепринятом смысле.
– Она низенькая, плечистая, да еще со сломанным носом. Я бы сказал, нет, она далека от идеала.
– У нее чудесная улыбка, – возразил халдей.
– О, да, – согласился Евгенидис. – Ради ее улыбки люди готовы бежать за ней по раскаленным угольям.
Халдей пожал плечами.
– Полагаю, моему царю нравится она сама, – просто сказал он.
Евгенидис кивнул и уставился в огонь.
– Агапе, – сказал он.
– Хм? – отозвался халдей, озадаченный резкой сменой темы.
– Агапе двоюродная сестра царицы. Они с Эддис очень похожи.
– Разве она и не твоя кузина также?
– Ох, знаете, мы тут все двоюродные братья и сестры, – сказал Евгенидис, по-прежнему глядя на огонь. – Просто с разных сторон. Агапе дочь сестры матери царицы, а я в родстве с ней через моего отца, который является братом ее отца. Дед Агапе был единоутробным братом моего. – он махнул рукой, опуская подробности генеалогии. – У нас есть специальные жрецы, которые отслеживают родственные связи и тратят месяцы, выясняя, кому на ком можно жениться. Агапе теснее, чем я, связана с царицей и очень на нее похожа.
– Пожалуй, – согласился халдей.
– Может быть, вы сможете убедить Суниса жениться на ней? – предложил Евгенидис.
– Возможно.
– Бедняжка Агапе, – задумчиво сказал Евгенидис.
– У него не такой уж дурной характер, как ты думаешь, – сказал халдей, защищая своего царя.
– Уверен, что нет, – вежливо согласился Евгенидис, – но он пролил слишком много крови, желая получить женщину, которая его не хочет.
– Не новая вещь в мировой истории, – заметил халдей.
– Нет, – задумчиво согласился Евгенидис, – и, возможно, мне следует быть более отзывчивым, но я просто вернусь в постель.
– Мне остаться? – спросил халдей.
– Нет, – сказал Евгенидис. – Я откажусь от вина, как снотворного, и приму немного опиумной настойки Галена.
Он плавно помахал в воздухе левой рукой и скрылся в своей комнате.
* * *
Утром Вор попросил аудиенции у царицы, причем сделал это в официальном порядке через камергера, что было весьма необычным событием. Раньше, когда ему хотелось поговорить с ней, он просто так и делал; если он должен был говорить с ней тайно, он мог в любой момент появиться из воздуха рядом с ней, когда никого вокруг больше не было. Как-то после нескольких недель молчания и затворничества в библиотеке он разбудил ее среди ночи в ее собственной спальне, когда ее служанки спали в соседней комнатке, и попросил одолжить ему колесницу и несколько человек для того, чтобы уничтожить флот Суниса.
Теперь Эддис встретила его в небольшом зале в новом крыле дворца. Это был зал для официальных приемов с троном, возвышавшимся над полом на три ступени. Сидя на нем, она всегда чувствовала себя канарейкой на жердочке, а не государыней на престоле. Царица посмотрела на своего Вора.
– Ты просишь моего разрешения сбежать и спрятаться? – спросила она.
Евгенидис вздрогнул, но затем кивнул. Он стоял перед ней, одетый в самый строгий костюм, его волосы были аккуратно подстрижены, а подбородок чисто выбрит.
– Да, – признался он. – Я прошу твоего разрешения сбежать и спрятаться.
– Евгенидис, я не могу позволить тебе бежать куда глаза глядят в порыве отчаяния. Только не сейчас.
– Я выгляжу настолько отчаявшимся? – спросил он, разводя руки в стороны.
– Я полагаю, что ты скрываешь под этим предлогом настоящую причину.
– Она хуже, чем приступ отчаяния, – ответил он, вдруг став очень мрачным.
– Существует что-то хуже? – Спросила она.
– О, да.
Он переступил с ноги на ногу и оглядел пустую комнату. Потом отвернулся, казалось, заинтересовавшись бордюром из золотых квадратиков под потолком.
– Я в ужасе, – признался он.
Эддис подумала, что он шутит и рассмеялась. Он посмотрел на нее, потом отвел взгляд, и она замолчала. Он скрестил руки на груди и, по-прежнему не глядя на нее, заговорил в стену:
– Эти люди в зале прошлым вечером…
– Они шутили.
– Я знаю, что они шутили. Но мне было не смешно, – рявкнул он и остановил себя. Его голова упала на грудь и он снова заговорил со стеной: – Единственное, что я мечтаю сделать прямо сейчас, это запереться в своей комнате и спрятаться под одеялом. Я хотел бы заснуть навсегда, но это недопустимо для героя Эддиса, – сказал он с горечью.
Он откинул волосы со лба и засунул руку под мышку.
– Я помню, как меня везли в горы. Помню почти все. Я думал, что со мной больше не случится ничего плохого, потому что я уже дома. Потом я услышал, как Гален говорит, что я могу ослепнуть. – он покачал головой. Эддис усилием сдержала дрожь. – И теперь я слышу, как люди смеются тому, что меня могли ослепить, оглушить и даже…
Евгенидис начал ходить по комнате.
– Ее новый удар был так же меток, как ее атаки, – сказал он. – Я слишком напуган, чтобы выходить из комнаты, и тем более быть полезным моей царице.
– Но ты сейчас не в своей комнате.
– Нет, и я делаю все возможное, чтобы не замереть от ужаса, как заяц-беляк перед волком, но я не знаю, как долго еще смогу продержаться, и вот почему мы обсуждаем это сейчас, а не на утреннем приеме перед лицом половины придворных.
Он перестал метаться из угла в угол, резко повернулся спиной к своей царице и сел на ступеньку у ее ног. Он подтянул колени к подбородку и плотно обхватил их.
– Я просто трус, – сказал он, корчась от отвращения к себе.
Глядя на него, Эддис заметила, что его туника стала слишком мала и трещит в плечах. Она вспомнила его многочисленные комментарии о ее плохо подогнанных платьях и сделала мысленную зарубку сказать ему в более подходящий момент о необходимости заказать новую одежду. Деньги у него были. Она передала ему все средства, вырученные за десять конфискованных у Аттолии караванов.
– Евгенидис, – сказала она, тщательно подбирая слова. – Ты позволяешь расстраивать себя глупой болтовней. Это пустые угрозы. Они ничего подобного не сделает.
– Ты так не думаешь, потому что она отрезала язык этому изменнику Малеверасу и держала его в клетке посреди двора целую неделю, прежде чем казнить его.
– Тогда она была царицей всего год. Он под видом ее союзника подговорил половину ее баронов восстать против нее и чуть не сверг ее. К тому времени, когда она обнаружила измену, у нее было очень мало реальной власти. Если бы она не запугала других поджигателей войны, она лишилась бы трона и, скорее всего, жизни.
– А тот барон, что грабил ее казну? Она отрезала ему руку, не так ли?
– Она казнила его. Я бы поступила точно так же, если бы один из моих сборщиков налогов финансировал восстание против меня из моей же собственной казны. Она велела отрезать ему руку уже после смерти для пущего эффекта. Я не думаю, что могла бы сделать то же самое, но я никогда не оказывалась в такой ситуации.
Евгенидис уставился на нее через плечо.
– Ты защищаешь ее, – заметил он.
Царица Эддиса недовольно фыркнула.
– Ничего подобного. Я считаю ее порочной, дикой и думаю, что она уже стоит на грани безумия, но я заставляю себя быть честной. Аттолия творила все эти зверства не для личного удовольствия, – сказала она твердо. – И не из мести. Она делала все это для защиты своего трона.
Эддис перевела дух, чтобы продолжить:
– Я не хочу верить, что защищала бы свой трон такими средствами, но и свое поведение в этой войне я нахожу… не похвальным. Ген, я бы не начала эту войну, чтобы отомстить за тебя или даже, чтобы спасти тебя. И все же я думаю, какие дипломатические возможности я упустила, когда была так зла на нее?
Евгенидис лежал на спине на нижней ступени трона, сложив руки на груди и перекрестив лодыжки. Его манжета и крюк были инкрустированы золотом, чтобы соответствовать золотому канту на воротнике и рукавах куртки. Это было так похоже на него – дотошно следовать моде и одновременно иронизировать над ней. Эддис подумала, что он похож на нарядного покойника. Евгенидис повернул голову, чтобы посмотреть на нее и лежал молча еще несколько секунд.
– Если она не получает удовольствия от пыток, почему она не сделала разумную вещь и не повесила меня? – тихо спросил он. Это был неоспоримый аргумент. За ним последовал еще один. – Если она поймает меня снова, что помешает ей выполнить свое обещание?
Эддис колебалась. В прошлом Аттолия доказала, что не остановится ни перед чем для защиты своего трона. Насколько серьезную угрозу представлял для нее Евгенидис? Не такую большую, думала Эддис, но кто может ее измерить? Она тщательно обдумала свой ответ, прежде чем заговорить.
– Если она когда-нибудь снова схватит тебя, она тебя немедленно убьет. Она будет дурой, если не сделает этого, но, Евгенидис, – она наклонилась и пристально посмотрела ему в глаза, – она никогда не получит тебя.
Евгенидис закрыл лицо рукой.
– Я тоже так думаю и верю в это, когда иду спать. Я говорю себе, что ей не удастся ничего мне сделать. Но потом мне становится страшно, – прошептал он. – И тогда я жалею, что она не повесила меня. Я молюсь своему богу, чтобы она повесила меня, и ненавижу мидянина.
Он засмеялся, а Эддис поморщилась.
– Итак, – сказал он, снова овладев своим голосом, – я получил разрешение исчезнуть, пока не перестану походить на испуганного кролика? Потому что не думаю, что смогу в ближайшее время соблюсти приличия.
– Как долго? – спросила Эддис.
– Несколько дней. Не больше десяти.
– Десять?
– Может быть.
– Бери столько времени, сколько тебе нужно, – мрачно сказала она. – Я объявлю, что послала тебя в прибрежную провинцию.
Это было лучше, чем он надеялся, но Евгенидис ничего не сказал. Он сел, потом встал и поклонился царице. Затем он вышел.
* * *
Он уехал на десять дней и вернулся ранним утром одиннадцатого. Эддис заметила его у стены тронного зала во время утреннего приема. Он выглядел усталым, но спокойным. Евгенидис лениво наблюдал, как она занимается делами: распределение налоговых льгот, пособий для сирот и вдов погибших солдат, компенсаций за сгоревшие фермы. Аттолия с Сунисом, казалось, полностью сосредоточились на войне друг с другом, но Эддис заботилась о том, чтобы все клочки ее пахотных земель были тщательно засеяны и ее люди получили еду, чтобы выдержать еще одну зиму без торговли. Блокада войск Суниса на Тегмисе продолжалась. Он предлагал мирные переговоры. Аттолия отвергала их.
