Текст книги "Царица Аттолии (ЛП)"

Автор книги: Меган Уолен Тернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Выгони их всех, – предлагал он.

– Я не могу, ты же знаешь. Когда-нибудь они стану солдатами моей армии и моими министрами торговли и казначейства.

– Я могу стать твоим офицером вместо них.

– Это после того, как ты разорвал свой военный патент во время последней ссоры с отцом?

– Ну, тогда я буду твоим министром.

– Казначейства? Да ты ограбишь меня до нитки.

– Я бы ни за что не стал красть у тебя, – горячо сказал он.

– Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Куда делись мои серьги?

– То ожерелье было отвратительным. Это был единственный способ избавить тебя от необходимости носить его.

– А серьги?

– Какие серьги?

– Евгенидис! – она смеялась. – Если Клеон и бьет тебя, то только потому что ты сам это заслужил.

Ее никогда не беспокоили его жалобы. Она начинала волноваться только тогда, когда он затихал. Это значило, что он замышляет нечто настолько возмутительное, что заставит всех придворных броситься к ней с требованием его крови, либо он опять воюет со своим отцом, либо действительно серьезно болен. Последнее случалось реже всего. В первый раз один из двоюродных братьев сломал ему в драке несколько ребер, а в другой он серьезно повредил ногу, поскользнувшись на гребне обледенелой стены. Эта опасность подстерегала всех воров, часто приводя их к смерти, что и произошло с матерью Евгенидиса.

Во время болезни он, бледный и молчаливый, уходил в свою комнату зализывать раны, но потом, когда ему становилось лучше, поток его жалоб было невозможно перекрыть. Тем не менее, он так и не рассказал ей, кто сломал ему ребра, и при каких обстоятельствах он вывихнул колено. Множество добровольных доносчиках сообщили ей о драке с Титом, а подробности его приключения на стене она выудила из дворцового врача, который лечил ногу Евгенидиса. Гален был так же привычен к синякам Вора и выслушивал его жалобы без особого сочувствия.

Эддис наклонилась вперед, чтобы обтереть влажный лоб Евгенидиса. Гален обрезал длинные волосы Вора, и теперь тот выглядел совсем непривычно. Она не ожидала, что его обрезанные волосы будут виться такими крупными кольцами у висков и за ушами. Она отвела один из локонов с его лица.

– Моя царица, – тихо сказал Евгенидис, открывая глаза.

– Мой Вор, – ответила она печально.

– Она знала, что я во дворце, – сказал он низким голосом, в котором звучала непривычная усталость. – Она знала, где я спрятался и как собирался выйти из города. Она знала все. Извини.

– Я не должна была тебя посылать.

Он покачал головой.

– Нет. Это моя ошибка. Я не заметил, что за мной следят. Я пытался все обдумать. Я подвел тебя, моя царица, – сказал он. Его голос становился все слабее. – Мне очень жаль. Прости.

– Это ты меня прости, – с горечью произнесла Эддис, и Евгенидис снова открыл глаза. – Но она сильно пожалеет об этом, когда будет висеть вниз головой на стене своего дворца.

Царица заметила, что комкает тонкую ткань платья в кулаке. Она разгладила складки и встала, чтобы уйти, но передумала.

– Гален прикончит меня, если я буду тебя расстраивать, – сказала она, садясь снова.

– Ты меня не расстраивала. Мне приятно видеть, как ты сердишься. А вот она не сердится, – сказал он, глядя в пустоту перед собой. – Когда она сердится, она молчит, когда ей грустно, она тоже молчит. Если она когда-нибудь будет счастлива, она опять замолчит, я уверен.

Это была его самая длинная речь с момента прибытия, и, закончив, он закрыл глаза. Эддис подумала, что он заснул. Она встала и подошла к окну. Оно было прорублено высоко в стене. Подоконник находился на уровне ее глаз, а оконные стекла поднимались почти до потолка. Встав на цыпочки, она заглянула вниз в передний двор. Там было пусто.

– Она имела право, – произнес Евгенидис за ее спиной.

Эддис обернулась.

– Нет, не имела.

– Так чаще всего наказывали воров.

– Не будь идиотом, – отрезала Эддис. – В Аттолии уже лет сто не отрубают руки ворам. И в любом случае, ты не обычный вор. Ты мой Вор. Ты член царской семьи. Через тебя она наказала весь Эддис, и ты это знаешь.

– Эддис не может хозяйничать в ее дворце, – прошептал Евгенидис.

Царица видела, что он устал.

– Мидия тоже не может хозяйничать во дворце Аттолии, – возразила она, повысив голос.

Гален приоткрыл дверь и послал ей предупреждающий взгляд.

– Уходите! – огрызнулась она.

Он покачал головой, но отступил, оставив дверь приоткрытой.

– Это был варварский акт! – Эддис повернулась к Евгенидису. Его глаза были закрыты. – И она пожалеет о нем, – сказала царица, уходя.

У выхода из библиотеки Гален вежливо поклонился, когда она прошла мимо него. Осмотрев Евгенидиса и дав ему новую порцию наркотика, врач обнаружил, что Эддис ждет в библиотеке. Она сидела в одном из кресел, подняв колени вверх и обтянув их длинными юбками.

– Вы сейчас оба плакали, – сказал он.

Эддис шмыгнула носом.

– Я просто злюсь.

– Он недостаточно силен, чтобы рассердить вас. – мгновение врач казался растерянным.

– Да, я знаю, – ответила царица, вздохнув. – Он слишком слаб, чтобы слушать мои крики, и если он умрет, то только по моей вине; и я уже виновата в том, что он потерял руку, и я могу только благодарить богов, что они не позволили ему потерять также и зрение.

Она выдернула из-под верхней юбки краешек нижней и вытерла подолом глаза, затем фыркнула и встала. Гален смотрел удивленно. Она улыбнулась ему.

– Ну, давайте начинайте вашу лекцию.

– Что? – не понял Гален.

Эддис приложила правую руку к груди и торжественно произнесла:

– «Если вас не устраивает качество моей работы, вы можете уволить меня, это ваше право; но пока я дворцовый врач я буду настаивать, чтобы мои рекомендации соблюдались ради благополучия моих пациентов…» Я угадала? – спросила она.

– Да.

– Думаю, я смогу угадать и все остальное, – сообщила царица.

– Спасибо, Ваше Величество, – ответил Гален. – Благодарю, что мне не придется вам это говорить.

Теперь царица Эддиса посещала Евгенидиса, пока он спал. Лихорадка прошла, но оставила его ужасно исхудавшим и слабым, способным только спать большую часть дня и ночи. Гален предупредил, что должно пройти некоторое время, чтобы Царский Вор восстановил свои силы.

В тех редких случаях, когда Евгенидис просыпался, Эддис говорила с ним об урожае, который оказался обильным, о погоде, необыкновенно благодатной, но никогда о своих совещаниях с министрами, начальниками шахт, мастерами царских заводов и командирами ее маленькой армии, и тем более, не о многочисленных дипломатических сообщениях, поступающих из Суниса и Аттолии. Когда он немного окреп и стал просыпаться чаще, она пересказала ему все дворцовые сплетни и извинилась, что теперь не сможет навещать его так часто.

– Даже если бы у тебя было больше времени, Гален все равно не позволил бы.

– Это правда, – согласилась царица. – И он всегда подслушивает, чтобы убедиться, что я не расстраиваю тебя. Держу пари, что он и сейчас приник ухом к двери, – прошептала она и получила в ответ редкую улыбку.

Она откинулась назад, стащила с головы тонкую золотую диадему и запустила пальцы в густые курчавые волосы.

– Иногда мне кажется, что я уже тридцатилетняя старуха, – сказала она. – Все вокруг мучают меня разными вопросами с момента, когда я открываю глаза и до той минуты, когда я засыпаю у себя в комнате. Когда Ксанта будит меня утром, она первым делом спрашивает, что я хочу на завтрак. А я мечтаю, чтобы она просто молча поставила передо мной поднос. Тогда одним решением в день стало бы меньше.

Он не спросил, какие именно решения так заботят ее. Она все равно не сказала бы.

– Увидимся через несколько дней, если я смогу. – Эддис наклонилась над постелью, чтобы поцеловать его в лоб. – Съешь что-нибудь, – сказала она и ушла.

* * *

В Аттолии царица внимательно выслушала доклад, направленный ее послом из Эддиса.

– Значит, лихорадка не убила его, – заметила она.

– Кажется, нет, Ваше Величество.

– Очень хорошо, – сказал она.

Глава 5

Ранняя осень уже пришла в горы, когда Евгенидис решил, что он достаточно насмотрелся на потолок и вылез из постели, чтобы выглянуть в окно. В переднем дворе на земле лежал иней. Гонец из армии ехал на горном пони, уже обросшем лохматой зимней шерстью. Евгенидис отвернулся и пошел к ожидавшему его креслу у камина. Он был обут в тапочки и завернут в теплое одеяло. Культяпка искалеченной руки перевязана чистыми бинтами. В повязке не было необходимости, рана зажила, но Евгенидис не хотел смотреть на нее, и держать руку на перевязи казалось самым простым решением.

Его левая рука, принявшая на себя функции правой, казалась неловкой и неуклюжей, хотя дед Евгенидис всегда настаивал, что необходимо развивать обе руки, чтобы они работали как взаимозаменяемые. Евгенидис добился, чтобы они работали одинаково хорошо с воровским инструментом, но завязывать ремешок левой рукой было слишком утомительно, и дед никогда не настаивал, чтобы он убирал волосы за правое ухо исключительно левой рукой. Теперь подтвердилась правота дедовых слов.

Евгенидис некоторое время смотрел на огонь, затем провел пальцами по волосам, отросшим достаточно, чтобы закрывать глаза, и обвел взглядом комнату. Книжный шкаф стоял на своем месте у камина, и порядок в нем не нарушался. Большая груда бумаг на столе была небрежно сдвинута в сторону. В центре кучи должен был лежать свиток, который он взялся переписывать незадолго до отправки в Аттолию. Если он и лежал там, его невозможно было разглядеть за рядами мисок, бинтов и пузырьков с отварами, оставленных Галеном и его помощниками. Рабочего кресла на месте не было. Его не перенесли в библиотеку, а поставили между изножьем кровати и очагом.

Он встал, чтобы разобрать бумаги, но медицинские склянки занимали слишком много места, не оставляя пространства для сортировки документов. Наконец чернильница опрокинулась, и черная жидкость пролилась на текст, который он так тщательно копировал, залив всю левую сторону длинного абзаца. Евгенидис вздохнул. Он, скорее всего, сможет вспомнить большую часть параграфа, но его все равно нужно будет тщательно сверить с другой надежной копией. Оставалось не так много полных экземпляров труда Фалеса об основах мироздания. Вот почему свиток был так ценен, и Евгенидис взялся за изготовление его копии. Если он пролежит на столе еще немного дольше, то, вероятно, будет испорчен окончательно. Его нужно уложить в футляр и отнести в библиотеку.

Евгенидис заставил себя выти из спальни и обнаружил, что большая часть свитков, книг и других документов небрежно разбросана по большому столу в библиотеке. Он рылся в этой груде, пока не нашел футляр с именем Фалеса и названием его работы. Он засунул в него свернутый свиток и положил на полку в шкафу. Затем он вернулся к своему креслу у камина. Он тихо дремал там, когда вошел Гален. Врач принес небольшой сосуд с настойкой опиума и аккуратно перелил ее в чашку на столе Евгенидиса.

– В библиотеке беспорядок, – сказал Евгенидис.

– Да, я заметил. Я попросил Алдмениана найти анатомический атлас, он куда-то запропастился.

– Тогда почему никто не прибрался?

– Это ваша библиотека.

– Не моя. Это царская библиотека. Я только живу здесь.

– Чья бы она ни была, я думаю, вы единственный, кто знаком с порядком расстановки книг.

Врач собрался уходить.

– Гален, – позвал Евгенидис.

– Да?

– Уберите ваш мусор с моего стола. Я собираюсь немного поработать.

Гален фыркнул.

– Я поищу, кого можно прислать вам на помощь. Кто не слишком занят.

Несмотря на нелюбезный ответ Галена, один из его помощников явился вскоре после обеда, чтобы забрать лекарства, чашки и неиспользованные повязки. Евгенидис посмотрел на оставшийся беспорядок, но не двинулся с места. Он отвернулся и смотрел в огонь до конца дня. Рабочий стол остался нетронутым.

Утром он собрал рассыпанные по столу писчие перья. Он бросал их по одному в пенал, и они падали с тихим стуком. Когда пенал наполнился, он пошевелил перья пальцем, а потом закрыл крышку и вернулся на свое место перед очагом.

Каждое утро, когда солнечный свет пробивался сквозь щели между оконными занавесями, он выбирался из постели и шел к столу, чтобы убрать несколько предметов, прежде чем сесть в кресло. Ему было непривычно бодрствовать с утра. Раньше он приступал к своей работе поздней ночью, когда большая часть дворца погружалась в сон. Теперь он сидел перед огнем до раннего вечера, когда можно было снова вернуться в кровать. Гален приходил проверить его каждые два-три дня. Эддис и его отец разделили очередность своих еженедельных посещений. Если не считать слуг, приносивших подносы с едой и перестилавших постель, он был совсем один. Он прятался в тиши кабинета, и никто не беспокоил его.

Когда на столе не осталось ничего, кроме маленького пузырька опиума, несколько капель которого он принимал перед сном, Евгенидис перешел к библиотеке. В один прекрасный день, когда и там был наведен порядок, он должен был придумать новую причину вставать по утрам. Наконец, он собрал несколько обрывков бумаги и перо, чтобы посмотреть, как он сможет писать левой рукой.

Бутылочку с чернилами пришлось открывать зубами. Бумага скользила по столу, надо было как-то удержать ее на месте. Использовать культю было трудно, прижимать ее к бумаге приходилось достаточно сильно, а кожица на срезе была слишком нежна. Он попытался использовать предплечье, но оно закрывало большую часть листа и размазывало уже написанные слова. Вздохнув, он встал и прошел в библиотеку к шкафу, где в широких плоских ящиках хранились топографические карты. В том же ящике должны были лежать пресс-папье, но там было почти пусто. Осталось только два не совпадающих по размеру камня. Еще один нашелся на полке в углу. Евгенидис сложил их в карман халата и отнес к столу. Камни надежно зафиксировали бумагу. Обмакнув перо в чернила, он начал писать.

Теперь он практиковался в письме понемногу каждый день и как раз работал, когда однажды кто-то прошел через библиотеку, чтобы постучать в полуоткрытую дверь его спальни. Он поднял голову и увидел секретаря своего отца и незнакомого человека за его спиной.

– Да? – сказал Евгенидис.

– Я привел портного, – сказал секретарь. – Ваш отец считает, что вам нужно перешить ваш вечерний костюм или даже сшить новый, чтобы вы могли спуститься к ужину.

– Разве я собираюсь идти на ужин? – удивился Евгенидис.

Он совсем не думал об этом. Теперь, когда ему напомнили о придворных обязанностях, он жаждал найти предлог, чтобы увильнуть от формальных ужинов с царицей и ее придворными.

Секретарь смотрел на него молча. Портной терпеливо ждал.

– Думаю, мне придется, в конце концов, – сказал Евгенидис и отложил перо. – Хотя не понимаю, почему я не могу носить старый костюм.

Портной помог ему одеться и застегнул пуговицы на рубашке, когда Евгенидис не смог справиться сам. Полностью одевшись, Евгенидис зажал в кулаке лишнюю ткань куртки, когда-то плотно облегавшей его тело.

– Я похудел, – с удивлением заметил он.

– Наверное, потому что вы ничего не едите, – побормотал портной сквозь булавки во рту и отвернулся, поймав предостерегающий взгляд секретаря военного министра.

Портной смотрел вниз на ткань под пальцами, но вспоминал слухи, расходившиеся по городу из дворца. Увидев Царского Вора собственными глазами, он подумал, что они были, скорее всего справедливыми: Вор отсылал свою еду обратно на дворцовую кухню, не съев ни кусочка, он прятался в своей комнате, не желая никого видеть, и он, может быть, скоро вообще помрет, о чем заранее скорбит весь город; а во всем виновата эта мерзкая баба из Аттолии. Портной пожал плечами и сосредоточился на своей работе.

– Куртку придется перекроить, – сказал он. – Возможно, для этого понадобится несколько дней.

– Не торопитесь, – ответил Евгенидис.

* * *

Широкий месяц, почти половинка луны, светил с ясного неба на крыши дворца царицы Аттолии. Летом, когда все окна были распахнуты, она, лежа в темноте своей спальни, могла слышать грохот колес тяжелых повозок, в которых крестьяне везли свой товар на утренний рынок. Но сейчас стояла зима. Окна были закрыты, и когда она проснулась и посмотрела в темноту перед собой, в комнате было тихо. Она отбросила одеяло и с сердитым вздохом поднялась с постели. В дверях появилась дежурная служанка. Она подняла с кресла халат и изящным движением распахнула его, ожидая, когда хозяйка позволит накинуть его на плечи.

– Вашему Величеству нужно еще что-то? – спросила она.

– Только одиночество, – ответила царица Аттолии. – Оставь меня.

Служанка послушно оставила свой пост и вышла в коридор, чтобы встать перед дверью царицы. Аттолия подошла к окну и отдернула тяжелые портьеры, чтобы провести бессонную ночь, одну из многих, наедине с луной.

* * *

Когда Евгенидис остановился в дверях малого тронного зала, все, кто стоял ближе к нему, прервали разговор, сначала озадаченные появлением незнакомца, а потом в растерянности, когда узнали его. После долгого отсутствия он казался старше. Цирюльник снова подстриг его волосы, а правая рука была спрятана в перевязи. Когда придворные начали оглядываться на него, тишина стала распространяться от нижней лестницы тронного зала, как волны в маленьком пруду, но он стоял неподвижно под обстрелом многочисленных взглядов.

– Евгенидис, – сказала царица.

Он повернулся, чтобы найти ее в толпе. Она протянула руку, и он двинулся вниз по лестнице и через тронный зал, чтобы принять ее приветствие и любезную улыбку.

– Моя царица, – сказал он.

– Мой Вор, – ответила она.

Он поднял голову, но она сжала его пальцы, и он не стал возражать.

– Думаю, пора ужинать, – сказала царица, и придворные переместились в Большой зал, где по требованию царицы ужин был подан несколько раньше, чем планировала кухня.

Шеф-повар яростно ругался себе под нос, но, как всегда, оказался на высоте.

Евгенидис сидел между баронессой и княгиней, младшей сестрой царицы. Самыми громкими звуками в зале казались шаги слуг, разносящих блюда. Придворные смотрели по очереди на Евгенидиса, на царицу, а затем опускали взгляд в тарелку перед собой. Кто-то высморкался, кто-то кашлянул. На дальнем конце стола упомянули урожай, весьма обильный, и княгиня справа от него подхватила нить разговора. Она болтала о погоде, такой холодной. Зима была в разгаре, так что Евгенидис не нашел в погоде ничего удивительного. Когда подали горячее, Евгенидис ел только овощи. Он отодвинул мясо, потому что не мог разрезать его, и съел маленький кусочек хлеба без сыра, потому что не мог его разломить.

За ужином было подано вино, и когда он допил свою первую порцию, его чаша мгновенно наполнилась снова. Это был керамический канфар[1]1
  Канфар – древнегреческий сосуд для питья в форме кубка с двумя вертикальными ручками. Из канфаров пили греческие боги, например, с канфаром часто изображался Дионис. Нередко канфар использовался для жертвоприношений или как предмет культа. Таким образом, как сосуд для питья канфар нес в себе религиозную нагрузку. Возможно, что изначально канфар использовался исключительно для культовых обрядов.


[Закрыть] с высокой узкой ножкой и широкой чашей. Евгенидис восхитился рисунком, нанесенным вдоль внутреннего края. Кентавры[2]2
  Кентавры в греческой мифологии – дикие смертные существа с головой и торсом человека на теле лошади, обитатели гор и лесных чащ, сопровождают Диониса и отличаются буйным нравом и невоздержанностью. Предположительно, кентавры первоначально были воплощением горных рек и бурных потоков. В героических мифах одни кентавры являются воспитателями героев, другие – враждебны им.


[Закрыть] гнались друг за другом по кругу, их луки были натянуты, и стрелы готовы поразить врагов. Две руки – правая и левая, подумал Евгенидис, и поставил на стол пустой кубок.

Ужин закончился, царица встала, Евгенидис поднялся вместе со всеми придворными. Три растопыренных пальца с побелевшими костяшками, которыми он упирался в стол, помогли ему не упасть. Его соседи извинились и отправились спать, а он все стоял перед своим стулом. Подошел отец и мягко подхватил Евгенидиса под здоровую руку. Евгенидис удачно переместил свой вес и оперся на отца.

– Разве сегодня не разбавляли вино? – спросил он.

– Как обычно. Две трети воды на третью часть вина.

Да, как и принято у цивилизованных людей. Когда зал опустел, отец помог Евгенидису выйти из-за стола и подняться по лестнице в свою комнату.

– Сегодня опиум не понадобится, – заметил Евгенидис, подойдя к двери комнату. – Вино оказалось более приятной заменой. – он почувствовал, как затвердела рука отца. – Я пошутил, – сказал он, не уверенный, что это была шутка.

Второй ужин прошел почти так же. Мясо Евгенидису порезали небольшими кусками, а вместо сыра поставили маленькую миску оливкового масла, чтобы окунать в него хлеб. Если не учитывать, что ему приходилось тянуться к маслу над своей тарелкой, все прошло хорошо. Разговор шел все о том же. Урожай и погода. На дальнем конце стола говорили вполголоса, трудно было расслышать. Евгенидис пил меньше и упорно смотрел в свою тарелку, опасаясь встретить взгляд царицы.

На третий вечер он не явился. Его место за столом осталось пустым. Когда ужин закончился, и отец поднялся наверх, чтобы посмотреть на него, Евгенидис ждал, полностью одетый, сидя на своей кровати. Он сидел, прислонившись к спинке кровати, и смотрел на носки сапог. Пустой рукав рубашки безвольно лежал на коленях. Он посмотрел на своего отца, его лицо было мрачно.

– Я не смог смотреть на них снова, – сказал он.

Он опять опустил глаза.

– Я уже знаю, что урожай был хорошим, а погода стоит холодная. Я смогу попробовать еще раз весной.

– Завтра, – решительно сказал отец и вышел.

Евгенидис клонился вбок, пока его лицо не зарылось в подушку.

Во сне он видел царицу Аттолии, которая танцевала в своем саду в зеленом платье, вышитом вокруг ворота белыми цветами. Потом закружился снег, собаки мчались за ним во тьме, и клинок, красный в свете очага, вздымался над его головой и падал вниз. Королева перестала танцевать и смотрела на него. Он проснулся от собственного крика, все еще лежа в одежде поверх покрывала.

Он бросился в библиотеку и уселся перед холодным очагом. В комнате было зябко. Еще месяц назад здесь неизменно дежурил один из помощников Галена, всегда готовый накапать в чашку опиума, изгонявшего кошмары из-под век, и Евгенидис проваливался в глубокий сон до утра.

Он просидел несколько часов в холодной библиотеке, не пытаясь раздуть огонь из потухших угольев. Только на рассвете он вернулся в теплую спальню, где, так и не раздевшись, растянулся на кровати и снова заснул.

* * *

– А вор?

– Вор, Ваше Величество?

Аттолия барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Она вышла в маленькой приемной, чтобы поговорить с человеком, собиравшим для нее сведения из разных источников. Официально он именовался Секретарем архивов.

– Вор, Релиус. Он выздоравливает?

– Наш посол в Эддисе сейчас может обеспечивать нас только общими сведениями, но он сообщает, что Евгенидис, кажется, медленно выздоравливает. Он примерно раз в неделю принимает участие в официальных ужинах. Он также кажется мало заинтересованным в политической ситуации. В его присутствии она не обсуждается. Он почти не покидает свою комнату.

– Видится ли он с царицей?

– Не часто. Конечно, она очень занята.

– Он видится еще с кем-либо?

– Его время от времени посещает отец, но больше он никого не приглашает. По слухам, он страдает от ночных кошмаров, – добавил секретарь.

– В этом я не сомневаюсь, – деликатно фыркнула царица.

Релиус бросил многозначительный взгляд через ее плечо. Аттолия обернулась, чтобы увидеть мидийского посла, входящего в комнату без доклада.

– Нахусерех, – сказала она, подвинувшись на стуле и протянув обе руки, которые он взял с глубоким поклоном.

Он был бы очень привлекательным мужчиной, внезапно подумала она, если бы не его борода, окрашенная в ярко-красный цвет и разделенная на две смазанные маслом пряди. Живя в Аттолии, он мог бы отказаться от мидийского стиля в одежде, но на самом деле он достаточно долго пробыл при ее дворе и не проявлял ни малейшего желания адаптироваться.

– Что заставило вас присоединиться к нашему обществу? – спросила она.

– С моей стороны было непростительным преступлением пробираться сюда, как вору, – сказал мидянин. – Я прошу Ваше Величество снизойти до прощения.

Он снова наклонился и поцеловал ее пальцы.

– Конечно, – улыбнулась царица. – Но отдайте мне мои руки. Очень неудобно сидеть в такой позе.

Мидянин рассмеялся и выпустил ее.

– Вы, кажется, очень заинтересованы в благополучии этого эддисийца, Ваше Величество, – заметил посол. – Он теперь безвреден. Что он может сделать одной рукой?

– Много лет назад я знала его деда. Он объяснил мне, что главным достоинством Вора, как и царя, является его ум.

– Он говорил слишком самоуверенно, – с неодобрением сказал Нахусерех.

– Пожалуй. Но тогда я еще не была царицей. Я даже не была наследницей трона.

– Вы могли бы убить этого вора.

– Могла бы, – согласилась Аттолия. – Это было бы так же эффективно и, может быть… приятно.

Она задумалась. Она уже жалела о том, что лихорадка не убила Евгенидиса. Аттолия повернулась к секретарю.

– Царица по-прежнему называет его своим Вором?

– Она делала это несколько раз в присутствии двора, – сказал Релиус.

– Простите меня, Ваше Величество, – сказал мидянин. – Я знаком не со всеми вашими обычаями, и остается еще много непонятного для меня. Могу ли я спросить, он действительно украл древнюю реликвию, а затем отдал ее царице Эддиса?

– Да.

– Это была ваша реликвия? – настаивал мидянин.

– Из храма в моей стране.

– И ее уничтожили в жерле Священной горы?

– Боже мой, Нахусерех, вы неплохо осведомлены о наших делах. Что из этого вам непонятно? – засмеялась царица.

– Как она смогла отказаться от талисмана? – спросил он.

– Царский титул передавался в Эддисе по наследству уже на протяжении многих лет, – задумчиво ответила Аттолия. – Теперь трон может перейти ребенку одной из ее сестер. – она повернулась к секретарю. – Как его называют при дворе?

– Евгенидисом, – ответил секретарь.

Царица кивнула.

– Конечно, – сказала она.

– Я не понимаю вас, – жалобно протянул мидянин.

– Воры часто принимают имя своего бога, так что это не только имя, но и титул.

– Вот как, – кивнул мидянин.

– На сегодня достаточно, Релиус, – сказала Аттолия и отпустила секретаря движением пальцев. Когда он подошел к двери, она окликнула его. – И еще один вопрос.

– Да, Ваше Величество. – он знал, о чем она спрашивает.

– Вы позаботитесь о нем?

– Сразу же, Ваше Величество.

Шеф шпионов Ее Величества поклонился, прежде чем выскользнуть в дверь и отправиться на поиски охранника, позволившего мидянину войти к царице без доклада.

Вскоре после него Нахусерех извинился и вернулся в покои, отведенные ему и членам его миссии. Его собственный секретарь уже ожидал его.

– Гонец из Трех городов привез вам сообщение от императора, – предупредил секретарь. – Оно лежит на вашем столе.

Нахусерех нашел его там, сложенное и заклеенное. И все же печать была сломана. Нахусерех тщательно рассмотрел свиток, чтобы убедиться, что заклеенные страницы не разорваны. Каждый сгиб был чистым, не похоже, чтобы письмо раскрыли, а затем сложили заново. Он взглянул на улыбающегося секретаря.

– Я не узнал шифра, – признался секретарь. – Поэтому не стал смотреть дальше.

– Я как-нибудь покажу его тебе, Камет, – пообещал Нахусерех и заглянул в письмо. – Император напоминает о золоте, которое мы отдали варварской царице, и спрашивает, пришли ли мы к соглашению и получили ли ордер для наших дальнейших действий.

– Он понуждает нас действовать решительнее, не так ли? – спросил секретарь.

– Не столько понуждает, сколько призывает поторопиться, – поправил его Нахусерех, по-прежнему не отрывая глаз от бумаги.

– Империи строятся не в один день, – заметил Камет.

– Он помнит об этом, – согласился Нахусерех. – Но нет сомнений, что у него есть свои причины. – он сложил письмо и бросил его на стол. – Попробуй составить ответ самостоятельно. Дай мне знать, если понадобится помощь. Мы отправим сообщение императору сегодня вечером и напишем, что царица будет занята вором из Эддиса, пока мы работаем. Ты говорил со слугами из дома барона Эрондитеса?

– Говорил, но без особого успеха. Они немного смущаются, не зная, насколько я соответствую их представлениям об иерархии.

– Понимаю.

– Они здесь не очень привыкли к рабам, – заметил Камет.

Нахусерех покачал головой.

– Нет. У них много земли, но не много богатства.

– Я мог бы сбежать и стать свободным человеком, – пошутил Камет.

– О, я легко разыщу тебя, – безмятежно улыбнулся Нахусерех. Миндалевидные глаза раба и его красно-коричневая кожа разительно отличали его от жителей Аттолии. – Что ты думаешь о бароне Эрондитесе?

– Он очень осторожен, довольно умен. И очень высокого о себе мнения. А что вы думаете о царице Аттолии?

– Она очень красива, – сказал Нахусерех.

– Да? – поддержал Камет.

– И она обладает наиболее привлекательной из женских добродетелей, особенно драгоценной для царицы. Ею легко управлять, – продолжал Нахусерех, улыбаясь.

– Она достаточно долго находится на престоле, – осторожно заметил секретарь.

– Она продемонстрировала себя блестящим тактиком в первое время после захвата трона, что, несомненно, было заслугой ее советников – барона Оронуса или отца Эрондитеса. Кто бы это ни был, сейчас они оба мертвы. Она была проницательной, или ей до сих пор везло с советниками. Но ей придется найти новых, чтобы справиться с ее нынешними трудностями.

Камет спросил:

– И одна из этих трудностей – недостаток золота?

– Будем надеяться, что да, – ответил Нахусерех.

* * *

Когда Аттолия была переодета для сна, а ее волосы тщательно причесаны и заплетены в косы, она отпустила служанок и медленно вошла в свою спальню. Она провела рукой по покрывалу кровати, призывно откинутому, но не легла. Подобрав юбку, она села в кресло у окна, глядя в ночное небо. Через некоторое время она расслабилась достаточно, чтобы забарабанить пальцами по подлокотнику.

– Надо было его повесить, – сказала она вслух.

Больше она ничего не говорила, в комнате стояла тишина, луна медленно плыла над крышами дворца, пока ее луч не упал на ковер у ног царицы. Измученная, она наконец легла в постель и всю ночь спала без снов.