Текст книги "Седьмое чувство. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Майя Зинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)

Головная боль мешает ему думать, мешает дышать. Он не знает, что происходит.

Его лицо мокрое. На грудь стекает вода.

– Очнулся, наконец, – сказал невысокий лысый толстяк, с грохотом ставя пустое жестяное ведро на пол. – Я не могу работать с теми, кто ничего не чувствует.

– Я чувствую. И мне больно…

– Да разве же это больно? – толстяк фыркнул и нацепил на себя красный кожаный передник, закрывающий всю грудь и ноги до щиколоток. – Я ведь за тебя еще не брался, а значит, ты не знаешь, что такое боль. Ты по недоразумению принимаешь за нее легкий дискомфорт.

– Кто вы? – спросил Клемент, борясь с непослушными губами.

– Давай знакомиться. Я бы протянул тебе руку, но боюсь, ты не сможешь ее пожать. – Толстяк тихонько рассмеялся. – Мое имя Ленц. Но все называют меня мастер Ленц, исключительно из уважения к моей профессии. Это ничего, что я много болтаю? – Он с вздохом покачал головой. – Так редко выпадает возможность поговорить. Или еще не с кем или уже не с кем. Поэтому обычно приходиться разговаривать самим с собой.

– Мастер чего? – Клемент пытался сфокусировать зрение, чтобы понять, где он находиться, но коварное пространство расплывалось перед его глазами.

– Пыточных дел мастер, а ты как думал? Иногда я занимаюсь казнями, иногда ограничиваюсь одними пытками. Да, моя работа нелегка, но я не жалуюсь. Ведь ее все равно должен кто-то делать? Я вижу, ты хочешь что-то спросить? Спрашивай, у тебя есть немного времени, пока я подготовлюсь.

Он подошел к широкому столу, накрытому черной тканью, и резким движением сдернул ее. Под ней оказался большой поднос, на котором лежали блистающие чистотой инструменты. Ленц занес над ними руку и задумался, не зная, какой выбрать.

– Ну, что же ты молчишь? – он повернулся к Клементу.

– Ты будешь меня пытать? – спросил монах, не веря в происходящее. Для него все это было как дурной сон.

– Подумай сам: это, – Ленц развел руки, – пыточная. Кстати, она, если тебе интересно, размещена в подвале Вечного Храма. Раньше здесь была библиотека. Забавно, правда? Я – мастер пыток. Ты раздет и привязан к столу. Какие отсюда можно сделать выводы?

– Но зачем?! Ты же, как и я, монах? А мы не пытаем людей. Причинять боль ближнему – значит становиться на сторону зла.

– Не согласен с этим утверждением, но спорить с тобой я не буду. Это моя работа, я отношусь к ней философски. Меня попросили, и я ее выполняю. А монах ты или нет, меня это не интересует. Для меня все равны. Этот стол, знаешь ли, лишает всех привилегий и оставляет только человека и его мягкое чувствительное тело. Даже окажись на твоем месте сам император, я бы не делал ему никаких поблажек. Кстати, может, ты все-таки облегчишь мне задачу и сразу скажешь, где девочка, с которой ты пустился в бега?

В голове Клемента промелькнули возможные картины расправы над Миррой. Они были настолько яркие, что монах закрыл глаза, но это вовсе не оградило его от мучительных видений. Он может разрушить свою жизнь, но не может так поступить с ней. Он должен молчать любой ценой.

– Это нужно Пелесу, да? – надтреснутым голосом спросил он. – Чтобы он нашел ее и отдал тебе! Как бы не так, я не скажу и не стану предателем! Лучше убей сразу.

– Ох, – вздохнул мастер, – все в начале такие… Гордые. Не скажу, не скажу… Скажешь, когда время придет. – Он выбрал небольшой загнутый ножик с коротким, но острым лезвием. – И насчет смерти не все так просто… Ее еще надо заслужить.

Ленц подошел к столу с боку и покрутил какие-то колеса. Он приняла вертикальное положение. Теперь Клемент мог видеть весь многочисленный инвентарь, разложенный на столе мастера.

– О, Свет! Это не кошмар, а реальность…– прошептал он чуть слышно, содрогаясь от жути. – Куда я попал?! За что мне такое наказание? За мою глупость, недальновидность. Но я же всего лишь хотел найти справедливость или в наше время справедливость – это пустой звук? Святой Мартин, не это ли ты имел в виду, когда говорил, что в вое ветра больше смысла?

– Ну вот, появилась первая бледность… – довольно сказал Ленц. – А ведь я к тебе еще даже пальцем не прикоснулся. Это ничего, все мои посетители так реагируют, когда видят эти железки. У тебя еще будет время познакомиться с ними поближе. А теперь преступим…

Ленц проверил, достаточно ли крепко привязан Клемент и, достав из кармана платок, вытер им потный лоб.

– Для начала я узнаю получше о твоих наиболее уязвимых участках, – доверительно сообщил он. – У каждого человека они разные. Это только дилетанты примитивно дробят кости и режут тело на куски. Я выше этого.

– Ты получаешь удовольствие, причиняя мучения?! Ты обыкновенный садист!

– А вот обзываться не надо. Этим ты вряд ли улучшишь свое положение. – Он кольнул Клеманта в бок, и тот вскрикнул от неожиданности.

Ленц удовлетворенно покачал головой, и Клемент дал себе слово, что из него больше не вырвется ни звука. Он не собирается криками доставлять удовольствие этому палачу. Монах сжал губы в тонкую линию и стал смотреть прямо перед собой.

Ленц сделал небольшие надрезы на плече, на бедре, между ребрами. По телу Клемента потекли тоненькие струйки крови.

– С тобой все в порядке. Ты не принадлежишь к тем аскетам, что доводят свое тело до полного изнеможения. Тогда они становятся плохо восприимчивы к боли.

– И много тебе доводилось пытать аскетов?

– Бывало. Так что если надеешься смолчать во время моей работы – этого делать не стоит. Я не ограничиваю тебя в крике. Победить рекорд одного отшельника ты все равно не сможешь. Он молчал несколько дней, пока не умер. – Ленц покачал головой. – Я уже решил, что он очень стойкий, а потом узнал, что старик был немой. Бывает же так… Так что кричи на здоровье.

– Спасибо, – ответил Клемент, постаравшись, чтобы его голос звучал язвительно.

Ленц критически оглядел его и отложил ножик в сторону. Двигался он нарочито неторопливо.

– Я решил сменить тактику. Для начала я выбью тебе суставы. Привяжу тебя к тем балкам, на ноги повешу грузы и подниму к самому потолку. А потом резко отпущу вниз, и они вылетят под твоим собственным весом. Мне даже не придется применять особых усилий. В пыточной много полезных механизмов. Это ничего, что я рассказываю? В этом заключается часть моей работы. Ты все больше нервничаешь, и от испытываемого волнения твоя боль становиться только острее.

Он нажал на один из четырех рычагов в стене, и сверху раздалось мерное постукивание. С потолка, как раз над столом, где лежал Клемент, опустилась устрашающая конструкция, состоящая из цепей с шипами и кожаных ремней.

Ленц знал свое дело. Не прошло и минуты, как руки Клемента оказались заведены за балку, а на ногах защелкнулись свинцовые грузы. Палач весело насвистывая принялся крутить ручку подъемника. Монах напрягся, но освободиться не мог. Ремни держали его крепко. Он посмотрел на Ленца сверху и обратил внимание, что у его палача яркие голубые глаза. От них почти осязаемо веяло холодом.

– Последний раз спрашиваю: где девчонка?

Клемент судорожно вздохнул, закрыл глаза и стиснул зубы. В ту же секунду толстяк отпустил рычаг, и монах стремительно полетел вниз. Возле самого пола он резко остановился, его дернуло, и суставы выскочили из предплечий.

Пыточную потряс крик боли. Монах опустил голову, и до крови закусив губу, приказал себе молчать. Руки, шею, спину жгло огнем. Было так плохо, что от боли его начало тошнить.

– Так, посмотрим… – Ленц деловито осмотрел его, постучал по суставам, мышцам, заставляя свою жертву каждый раз дергаться от прикосновений. – Отлично. Я доволен. Теперь тоже самое проделаем с кистями. Я смогу сделать это сам, для этого мне не нужны механизмы. Иногда я напоминаю себе часовщика. Это я в том смысле, что для меня человеческое тело подобно часам. Я могу разобрать его, а могу и собрать. Суставы, можно будет потом вправить на место, так что надейся… Помни, если ты пожелаешь сказать, где девочка, мои уши всегда к твоим услугам.

Как не пытался Клемент смолчать, ему это не удалось. Терпеть, то, что с ним делал палач, было выше человеческих сил. Для этого надо быть или святым, или мертвым, а он ни тем, ни другим не являлся. Его крики и стоны перемежались с мольбами к Создателю. Но монах так и не сообщил, где находится Мирра.

Когда Ленц покончил с кистями, он загнал ему под ногти обеих рук иголки и, найдя нервный узел на шее, проткнул его тонким железным штырем.

Видя, что от переносимых мучений его жертва уже перестает адекватно воспринимать боль, он налил в ведро воды и добавил в нее содержимое колбы, которая стояла у него на столе. Палач, завязал Клементу глаза и вылил на него получившуюся жидкость. Теперь оставалось только ждать.

Ленц сел за стол. Этот страшный человек редко выходил из подвалов на поверхность, но точно знал, когда наступает время обеда. По залу разнесся аромат жаркого.

Через десять минут по телу монаха пошли волдыри. Жидкость, смесь нескольких кислот, была очень едкой и разъедала кожу, причиняя дополнительные страдания. Клемент застонал. Повязка уберегла его глаза, но остальные места жгло так, что ему казалось, что еще немного и он сойдет с ума. Он не мог ни о чем думать, кроме как о своей мучительной боли. Его несчастное тело стало для него сосредоточием всего. Целой вселенной.

Ленц покончил с обедом и снова занялся Клементом. Он снял с него повязку и вытер ее лицо монаха. Кожа на ней, на плечах и груди была повреждена, открывая красное, сочащее сукровицей мясо.

– Хватит, – простонал Клемент.

– Будешь говорить? – Ленц тотчас остановился и наклонил голову, чтобы не пропустить его признание.

– Я не знаю… Я весь горю.

– Где девчонка?

– Кто?… – Его шепот был почти не слышен.

Палач резко дернул балку, к которой был привязан Клемент и монах скривился. У него не осталось сил даже на то, чтобы закричать.

– Ты в моей власти. Неужели тебе мало? Скажи и получишь облегчение.

– Смерть? – в его голосе послышалась надежда.

– Хотя бы. Главное надейся… Но смерть надо заслужить правдивыми ответами. Так что – говори. Вот увидишь, я могу быть очень добрым. Ведь между нами нет личной вражды, мною руководит только желание выполнить приказ.

– Я не знаю, где она… – сказал Клемент на одном дыхании. – Не знаю, правда.

По его лицу текли слезы, смешиваясь с потом и кровью. Сами глаза были затуманены. Он едва видел мастера, стоящего перед ним. Сейчас монаху было не так уж сложно отвечать. Он действительно не знал, где в данный момент была Мирра.

Ленц опытным взглядом профессионала оценил его состояние и опустил монаха ниже. Теперь можно было развязать ремни. Он вышел ненадолго и позвал двух помощников. Когда они отвязали монаха, он без сознания упал на пол и больше не двигался. Клемент провалился в спасительную темноту беспамятства, где можно было немного отдохнуть. Он даже не чувствовал как палач вправил ему суставы и его переложили на носилки. Клемента унесли из зала пыток и, доставив неподвижное тело в камеру, бросили на каменный пол. При падении монах не издал ни звука. Он все еще был там, в мягкой темноте, где никто из людей не мог его достать.

Ленц приведя инструменты в порядок, переоделся и отправился к Пелесу. Он нашел его в личных покоях. Мастера к Смотрящему пускали по первому требованию. Ленц по долгу службы узнавал много интересных вещей, и если он стремился поделиться ими, то это только приветствовалось.

Пелес как раз просматривал бумаги, когда Ленц вошел к нему. Смотрящий легким кивком указал на стул перед собой и, отложив в сторону переписку, выжидающе посмотрел на него.

– Я пришел по поводу того молодого монаха, которого вы доставили ко мне сегодня.

– А, – Пелес разочаровано откинулся назад. – Вот в чем дело. Ну и что с ним? Признался?

– Нет, молчит. Похоже, он не знает.

– Знает. Просто хорошо притворяется.

– Пока что я отправил его в одну из камер, все равно он начал уже терять сознание. Мне бы хотелось знать, есть ли необходимость продолжать пытки? Эта девочка так важна?

– Нет, не в ней дело, – отмахнулся Пелес. – Просто личная обида. Этот монах осмелился бросить мне вызов. Кроме того, под его взглядом ожила картина Марла, а ты сам понимаешь, что мы не можем этого так просто оставить.

– Но если он и дальше будет молчать, до каких пор мне продолжать пытку? Я живого места на нем не оставлю. Кроме того, новая работа намечается.

– Ты имеешь в виду пятерых фанатиков, что мы поймали вчера? Ты их еще не смотрел?

– Нет, и подозреваю, что с ними у меня как всегда будут трудности. Они совершенно невменяемые.

– Согласен, – Смотрящий почесал затылок. – Их заживо сжигают, а они поют песни.

– И еще мне сообщили, что привезли двоих магов. С ними тоже много мороки. Так что насчет монаха?

– Поработай с ним еще денек, и если ничего не изменится, то я прикажу запороть его плетьми на площади как адепта тьмы. Предварительно мы объявим об этом жителям. Девчонка узнает о казни, не выдержит и сама к нам выйдет.

– Если она об этом узнает, – сказал Ленц.

– О, такие новости распространяются со скоростью ветра. Люди так падки на бесплатные развлечения.

– Хорошо, – согласился Ленц, – в таком случае я подержу его у себя до завтрашнего вечера. Пришли своих людей около восьми.

Пелес кивнул, и мастер покинул комнату. Смотрящий вернулся к прерванному занятию. В тех письмах, что он получил, были только хорошие новости. Налоги собирались регулярно, восстаний не было, весь Вернсток поддерживал орден – последние хлебные раздачи значительно подняли его популярность. Пожаров не было, наводнений тоже, морозы были умеренные – природа к ним благоволила.

Жизнь была прекрасна.

Говорят, что всякое новое утро приносит надежду. Солнечные лучи разгоняют мрак, и заставляют бежать ночь, оставляя землю во власти светила.

Да, это было бы так, но только если бы немало зла не творилось именно под солнцем, а не под луной, потому что всякое зло – дело рук человеческих, а люди бодрствуют в любое время суток.

У Клемента не осталось надежды, он не желал ничего, кроме того, чтобы его страдания завершились. Всю ночь монах блуждал в видениях, которые порождал его восполненный разум. Они сменяли друг друга, но наверно только за тем, чтобы напугать его еще больше.

Кругом была тьма и лишь на том месте, где он стоял, был пяточек белого света.

Монах совсем не мог двигаться, невидимые руки держали его. Он мог только наблюдать. Клемент видел отвратительных чудовищ, медленно пожирающих его тело по частям, злобных демонов терзающих душу и мертвую девочку, лежащую на снегу. У нее было страшное опухшее лицо синего цвета, неестественно вывернутые руки и ноги. Словно кто-то сломал куклу. Это была Мирра. Клемент же точно знал, что она погибла по его вине. Отныне ее душа навсегда обречена скитаться во тьме и заново переживать постигшие ее муки.

Невидимые руки отпустили монаха, и, склонившись, он заплакал над ее телом, но время нельзя повернуть назад. Небеса содрогнулись от злобного хохота. Это смеялись тысячи людей, и у всех у них было лицо Пелеса. Они показывали на Клемента пальцем, их оглушительный смех заставлял дрожать даже землю. С неба посыпались камни, огромные серые глыбы с острыми краями. Падая, они наполовину уходили в мягкую черную почву. Вот одна из таких глыб ударила монаха в спину. Он упал навзничь и больше не двигался.

– Очнись! – Раздался повелительный голос. – Давай, приходи в себя.

Вместе с голосом пришел острый неприятный запах.

Ленц поднес под нос Клемента пузырек с солью, пропитанным составом, который мог и мертвого вернуть к жизни. Монах вяло дернулся и попытался отодвинуть голову.

– Так-то лучше, – довольно сказал палач. – Тебе не так уж плохо как кажется. У тебя пока целы кости, внутренние органы, ты не ослеплен или кастрирован. Жизнь прекрасна. А то, что шкура немножко испортилась, – он критическим взглядом оглядел его воспаленные язвы, – так это и обычных людей часто бывает. Например, у тех, кто работает в рудниках. Гномы берегут свое здоровье и загоняют в них людей. Оттуда мало кто выходит живым. Что молчишь? Ты снова у меня в гостях и должен быть доволен.

– Пить… – беззвучно одними губами прошептал Клемент, нисколько не слушая его.

– Это можно… – я же не садист какой-то, в самом деле. Отказать ближнему своему в чашке воды – это непростительная жестокость.

Если бы Клемент мог, он бы рассмеялся. После того, что Ленц с ним сделал и наверняка еще собирался, его слова звучали особенно издевательски. Но палач действительно налил в глиняную чашку воды и так как монах не мог пить самостоятельно, влил воду ему в рот. Клемент сделал несколько судорожных глотков и закашлялся.

Ленц дал ему попить не из милосердия, а руководствуясь простым здравым смыслом. Монах был нужен ему в сознании, а вода должна была придать ему необходимых сил и вселить надежду на избавление. Пытки, освещенные светом надежды, становятся более мучительными.

Палач подозвал помощников, и они положили монаха на пыточный стол. Его снова привязали.

– Сегодня я решил немножко поэкспериментировать с каленым железом, – доверительно сообщил ему Ленц. – Огня бояться все живые существа. Ты какое клеймо предпочитаешь? У меня большой выбор. – Он склонился над вместительным ящиком и принялся звенеть железом. – Есть рабское, есть для воров, и отдельно для убийц, есть для распутных женщин… Нет, последнее пожалуй никак не подходит. Есть для взяточников и насильников, для дезертиров. Но мне больше остальных нравиться личное клеймо нашего ордена – горящий факел. По-моему очень символично выходит, когда приходиться ставить это клеймо каленым железом.

– Будь ты проклят, – сказал Клемент, но его голос был так слаб, что Ленц ничего не услышал.

Палач занялся подготовкой к осуществлению своего замысла. В очаге были раздуты угли и в самый жар засунута метка, навинченная на длинную ручку. Пока она раскалялась до нужной температуры, палач поместил голову монаха в тиски и закрепил ее.

– Готовься. Скоро твоя внешность сильно изменится и уже не будет такой как прежде.

Он состриг волосы, закрывавшие Клементу лоб. В движениях Ленца сквозила какая-то невиданная грация, как бывало всякий раз, когда он был увлечен очередным делом. Ставить клейма было одно из его любимых развлечений. Он любил повторять, что Создатель делает людей одинаковыми, а он, Ленц, украшает их, и придает им необходимую оригинальность.

Чтобы не терять времени даром мастер провел лезвием по вчерашним ранам и густо посыпал их солью. Для этих целей у него стоял ее целый мешок. Клемент скривился и застонал.

– Соль – это всего лишь приправа к настоящим страданиям, которые может оценить только истинный гурман, – мрачно пошутил Ленц и надел рукавицы.

Он взялся за прут и вытащил его из очага. Клеймо из черного стало ярко-красным. Палач медленно поднес его к лицу монаха и тот крепко зажмурился, когда пылающее железо оказалось возле его глаз.

– Нет, не бойся, я не стану тебя ослеплять… – сказал Ленц. – ты же не какая-нибудь важная птица вроде герцога, которого и убить-то нельзя, а то на его землях поднимется бунт. Нет, ты простой человек и у тебя другое предназначение.

– Я не знаю, где она… – сказал Клемент, пытаясь отвернуться, но вырваться из тисков было невозможно.

– Знаешь. И скажешь, – прошептал Ленц и прижал клеймо ко лбу монаха.

Шипение железа заглушил нечеловеческий крик. Клемент надрывал легкие, не переставая, пока окончательно не охрип. Палач убрал в сторону клеймо и проверил свою работу. Прямо в центре лба отпечатался четкий оттиск зажженного факела, от которого монаху уже не избавиться никогда.

– Теперь ты целиком и полностью принадлежишь ордену Света, – сказал Ленц, но его слова ушли в пустоту.

Несчастная жертва палача снова отправилась в мир неясных видений. Темная горячая ночь обволокла его со всех сторон.

Очнулся Клемент только через несколько часов, и то не без помощи Ленца. Монах открыл глаза, увидел знакомые стены, и понял, что было бы лучше не раскрывать их вовсе. И дело было не только в том, что он чувствовал, будто бы его лба до сих пор касается раскаленное железо. Рядом с мастером пыток стоял высокий светловолосый Смотрящий и с интересом разглядывал Клемента. Они о чем-то переговаривались друг с другом, но слова доходили до монаха с трудом. В ушах гудело, словно он был под водой.

– …таки ничего?

– Нет. Предполагаю, что действительно не знает.

– Тогда завтра на площади продолжим. Ты не перестарался? Он должен иметь сносный вид, чтобы девчонка его узнала. А ты испортил ему лицо…

– Ожег я закрою повязкой, – пожал плечами Ленц, – зато ты не представляешь, как он теперь мучается.

– Хвала Свету, что не представляю. Мне такого не надо!

– Он будет в порядке. А сейчас заберите его. У меня и так полно работы.

– Да, понимаю.

– Во сколько вы завтра начинаете?

– В полдень, как всегда. А он не умрет во время или даже до экзекуции?

– Это нежелательно, да? Состояние у него действительно тяжелое, он оказался слабее, чем я думал. Но я успею заглянуть к нему утром и дать кое-что из своих запасов. Хотя постой, в этом нет необходимости…

Ленц вытащил из кармана ворох пакетиков и, найдя нужный передал его Смотрящему.

– Пусть добавят ему в воду. Это должно помочь. Больше ничего не надо.

– Он нас сейчас слышит?

– Не знаю. Я дал ему сильнодействующее средство, так что в камеру он должен пойти своим ходом, – сказал Ленц, развязывая ремни и высвобождая из тисков голову Клемента.

Палач немного наклонил стол, и монах сполз вниз. Он очутился на полу, не делая никаких попыток подняться.

– Я так и знал, что этим закончиться, – проворчал Смотрящий. – От тебя, Ленц, еще ни один не уходил своим ходом. Их всех приходиться уносить.

– По крайней мере, недостатка в помощниках у вас нет.

Смотрящий только рукой махнул и вышел из зала. Через несколько минут появились люди с носилками, которые доставили монаха в камеру.

На этот раз Клемент оставался в сознании. Он даже заметил, что не один. Когда монах застонал, над ним склонилась чья-то тень. Человек коснулся его воспаленного лица и отпрянул:

– Так вот что ждет меня… – произнес хриплый голос. – Пытка железом. Клеймо ордена.

Клементу было неважно, с кем он делит холодный пол. Ему даже на какой-то миг показалось, что и голос, и темный силуэт – факелы были только в коридоре за углом, это плод его воображения. Но ему было наплевать. Какая сейчас разница?

– За что же тебя так? – в голосе человека послышались сострадательные нотки. – Такой молодой… Наверное, еще тридцати нет, а жизнь уже погублена… Бедняга, ты меня слышишь?

Клемент не отвечал. Размыкать губы и говорить, утруждая надорванные криком связки, было для него слишком большой роскошью. Лучше молчать.

Может, надо было признаться Ленцу, где они договорились встретиться с Миррой? Избавить себя от мучений. Тогда бы его просто убили, а девочку, возможно, все же не поймали. Но он сам не верил в подобное чудо. Зная чудовищную натуру Пелеса можно было быть уверенным, что Мирру бы обязательно схватили, и прямо на его глазах пытали до самой смерти, а он бы такого зрелища просто не вынес. Он бы гарантировано сошел с ума.

А разве сейчас он в своем уме?

Перед глазами, не переставая, плывут яркие зеленые пятна, и кто-то кричит вдалеке. Странно, это его голос, он сам кричит, умоляет его пощадить… Как отвратительно. Перегрызть бы себе кисти и истечь кровью к утру, чтобы больше не доставаться палачам, но пошевелиться нельзя. Удивительное дело, почему тело до сих пор зверски болит, но отказывается подчиняться? Какой с него толк, если оно больше не принадлежит своему владельцу, а только доставляет ему неприятности. Заставляет его чувствовать себя последним ничтожеством, маленьким жалким червем…

Боль повелевает всем. Мы думаем, что нам подвластна жизнь и смерть, пока не приходит она. Тогда ты понимаешь, как был не прав, и клянешься помнить урок вечно, только бы она отступила и вернулась обратно в свои владенья. В руках палача сосредотачивается весь мир, он твой безраздельный владыка. Твоя сущность втоптана в грязь, она становиться все ничтожнее, ее целиком подчиняет себе тело. Ты становишься немым животным, ведомый в закоулках сознания только инстинктом.

И только далеко впереди маячит еле заметная белая точка – это чистый непорочный огонек, который навсегда остается в нас. Когда душа покинет свою тюрьму, ей будет нужен проводник.

Верил ли в Клемент в торжество Света над Тьмой? Все еще верил. Он только укрепился во мнении, что если где-то Тьмы слишком много, значит где-то много и Света. Выходит нужно искать, тянуться к этому заповедному месту, где бы оно ни находилось. Да, ему не повезло, но остальным может повезти больше. Разве то, что какие-то люди оказались подвержены Злу, изменит тебя? Если в душе нет изначально черноты, ей неоткуда появиться.

Монах слишком много времени посвятил своей вере, чтобы так просто сдаться и отказаться от борьбы за свою душу.

Клемент знал, что он навсегда обезображен и надежды на спасение у него нет, он был, что скрывать, в отчаянии. Но главным для себя – верой в Свет, он бы никогда не поступился.

– Ты слышишь? Можешь говорить? – человек не оставлял своих попыток. – Или тебе… – он замолчал.

– Могу, – отрешенно сказал Клемент.

Средство, которое дал ему мастер, мешало ему потерять сознание. Оно насильно удерживало его в теле. Нынешнее состояние Клемента было назвать пограничным между сном и реальностью.

– Хорошо то как! – обрадовался незнакомец. – А меня завтра тоже будут пытать. А потом убьют.

– Ну и что? – равнодушно прошептал монах.

– Это чтобы тебе стало легче. Совместные мучения облегчают страдания. Пока что меня просто избили и сломали пальцы, иначе я бы помог тебе. Я маг-лекарь. Хотя… Я все же не так прост, как они думают. – Он что-то сделал, проведя рукой над монахом. – Это может помочь… Тебе ведь уже легче, правда? Жаль, что я всего лишь лекарь, – уныло добавил он, – а не боевой маг. Иначе меня бы здесь не было.

Клемент, самочувствие, которого немного улучшилось, сделал попытку отодвинуться, но безуспешно. Только этого еще не хватало! Он попал в какое-то логово Тьмы! Что за полоумный город?!

– И ты тоже! – огорчился человек. – Искалеченный, заклейменный и тоже меня ненавидишь.

– Я монах Света! – хрипло ответил Клемент.

– Да? – удивился маг. – А что же ты делаешь в подвалах Вечного Храма, словно какой-нибудь преступник? Я слышал, что ко всем прочим твоим несчастьям тебя собираются засечь плетьми на площади.

– Личные… счеты сводят.

– Ну, если они так относятся к своим людям, к братьям по вере, то представляю, что ожидает меня, – маг вздохнул. – Такая темнота вокруг, что ничего не видно. Неужели нельзя было нам оставить хоть один факел? Эта темнота давит на меня, затрудняет дыхание. А я ведь действительно помочь тебе хочу… Неужели монахи совсем забыли, что такое сострадание?

– Нет. Я помню.

– А ты бы проявил сострадание по отношение ко мне? Прости, что постоянно спрашиваю. Мне видно как тебе плохо – от тебя идет ярко-красное излучение, но я всего лишь хочу отвлечь тебя от боли.

– Ты служишь Тьме…

– Неправда, никому я не служу. Ваш орден мне уже поперек горла стоит! – возмутился маг. – За свои шестьдесят семь лет я всякого насмотрелся, много узнал и ничего не делал плохого. Я лечу людей, разве это наказуемо? А эти поклонники Света только и твердят, что я Зло, как бараны. Развешали ярлыки и творят, что им вздумается. Вот ты тоже, наверное, думал, что Свет тебе поможет и защит. Как бы не так! Сказку о Свете и Тьме придумали, чтобы легче было пускать пыль в глаза простым людям. В итоге, ты совсем не знаешь меня, но если бы мог подняться, то убил бы, не задумываясь. Да?

– Да.

– Конечно, – грустно покачал в темноте головой маг, – а все почему?

– Из сострадания, – прошептал Клемент.

– Что? – старик искренне удивился.

– Если можешь, убей себя сам. Но не попади в руки палача.

– Спасибо, – серьезно ответил маг. – Я уже думал над этим. Но это невозможно…

– Жаль. Ты еще об этом пожалеешь. А меня убить сможешь? – в его голосе послушалась надежда.

– Я же лекарь, – с укоризной ответил маг. – Это не для меня.

– Жаль вдвойне, – совсем тихо прошептал Клемент и затих.

Он уставился немигающим взглядом в одну точку. Что за гадость Ленц дал ему? Какой-то наркотик, не иначе.

– Здесь есть немного воды. Чашка прикована цепью к решетке, но если ты немного подвинешься вперед, то она окажется в пределах достигаемости. Я бы помог тебе добраться до нее, но ты слишком тяжелый, а сломанные пальцы не лучшее подспорье в этом деле.

Мысль о воде заставила монаха напрячься. Ему очень хотелось пить, пустые внутренности давно жгло огнем. Маг, подвинул чашку как можно ближе к нему и Клемент пополз к ней. Чашка была деревянной, с отбитым краем и немытой с момента ее появления в этом мрачном месте, но она была наполовину заполнена водой. И хоть вода была застоявшейся с мерзким привкусом, но для него она была самой лучшей водой на свете.

Он осушил ее до последней капли, но так и не напился. Ему казалось, что если бы в его распоряжении было целое море, то он выпил бы его одним глотком. Вскоре монаху смертельно захотелось есть. За кусочек печеной тыквы он готов был сделать что угодно. Раньше, он не любил ее, но нередко бывает так, что наши вкусы меняются.

– В таком месте как это, – маг кивнул в сторону решетки, – невольно начинаешь думать о том, что происходит с тобой после смерти. Если бы я точно знал, мне было бы легче. А ты знаешь?

– Я верю.

– В этом и заключается отличие между нами. Я стремлюсь знать, а ты верить. Душа существует, это, несомненно, но существует ли она сама по себе, или по чьей-то воле?.. Этого я узнать не могу. Эх, монах, жизнь прожита, да что толку? Смею надеяться, я сделал много хорошего. Но все же так и не нашел для себя самого главного. Да…

– И что же для мага главное?

– Не только для мага, но и для всех живущих, – мягко поправил его старик. – Ты, конечно, знаешь легенду о седьмом чувстве?

– Нет, – ответил монах, но в нем проснулся слабый интерес.

Его всегда интересовал легенды. И если бы не тяжелое состояние, в котором он сейчас прибывал, он бы живо включился в разговор.

– Ну, вот… Как это не знаешь? Неужели она забыта? А ведь это важно, такие вещи следует помнить. Очень плохо, что орден не пускает людей к знаниям. Они уничтожают книги.

– Неправда! В моем монастыре была библиотека…

– Правда. Раньше здесь, – маг постучал костяшками по полу, – была самая большая библиотека в мире. Хранилище знаний, собираемое и оберегаемое на протяжении многих веков, и где она сейчас? Ее больше нет. Понимаешь, я верю фактам. То, что осталось – это жалкие крохи, прошедшие цензуру.

– Расскажи лучше о легенде…

– Да, не буду тебя раздражать. Но я стар, а с годами, как когда-то давно в молодости, люди становятся более нетерпимыми ко всякой лжи. Я много болтаю, быть может, болтаю лишнее, но ты последний человек с которым мне суждено разговаривать. Близость смерти развязывает язык. Если уже завтра меня не станет, я использую данную мне возможность в полной мере. Да… Я бы с удовольствием передал тебе какие-нибудь тайные знания, но я ими не обладаю, – он вздохнул. – Врачевать я умею с детства, мне не пришлось учиться. Удивительно, что я так долго умудрялся скрывать это, и не привлекать внимания Серых. Но что-то я опять отвлекся…