Текст книги "Иерусалим правит"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

Глава девятнадцатая

То, что вызывает у меня печаль, у нее вызывает ярость; но боль – одна и та же. Нам больно видеть, как люди уничтожают себя, лишают своих детей всякой надежды. «Ты не могешь спасти всех, Иван», – так говорит миссис Корнелиус. И все же я думал, что отыскал путь. «Они должны сами совершить свои ошибки», – замечает она. Иногда она страдает от той равнодушной терпимости, которая стала проклятием ее касты и которую средний класс идеализирует как величайшую ценность. Миф о британском чувстве честной игры – самое надежное средство сохранить статус-кво, поддержать элиту. Они говорят: если что-то сделано не так, люди будут жаловаться. Но все знают, что британцы жалуются только на погоду, которую никак не могут изменить, даже объединив усилия. И все же иногда погода их удивляет. У них остались мифы о снежной зиме и жарком лете, вычитанные из детских ежегодников. Они привыкли к тщеславию стоика, к тому, что страдание с нравственной точки зрения превыше удовольствия, – и теперь заперли самих себя в надежную тюрьму. Я это ясно вижу. Да любой может увидеть! Если я подмечаю правду – это не значит, что я коммунист! Легко определить болезнь, но намного труднее найти лекарство. Вот чего никогда не поймет ни одна из враждующих сторон. Я не дурак. Я знаю, что означает независимое положение в жизни. Люди не понимают боли и одиночества, присущих этому положению, не замечают презрения и оскорбительных угроз, которые приходится сносить. Не думаю, что это «вне морали», как говорят женщины. И не аморально тоже. Я – человек глубоко и тонко чувствующий. Только идиот не согласится с тем, что не всегда можно выбрать наилучший план действий. Почему политики постоянно конфликтуют? Нельзя решить все моральные дилеммы разом. Неужели я – единственный человек на земле, которому от природы свойственны терпимость и отсутствие предубеждений? Человек, который любит взвешивать все «за» и «против»?

Почему я должен чувствовать себя виноватым из-за того, что отказываюсь пройти по улицам Парижа рядом с каким-то малограмотным студентом? Неужто я стал чудовищем только потому, что на самом деле увидел, как красный флаг вздымается над захваченными дворцами и парламентами, и понял смысл происходящего? Почему агенты ужаса стали для молодежи такими романтическими фигурами? Бонни и Клайд? Я видел фильм. Спросите любого: в дни их расцвета по этой дорожке идти было совсем не весело.

Хотя проблемы с освещением не позволили нам снимать прямо в гробнице, работа над фильмом в те первые две недели шла довольно легко, и основные сцены уже были на пленке. Сэр Рэнальф заверил нас, что в конечном счете генератор доставят, а если этого не случится, он получит разрешение на съемки в руинах Карнака. Всю прочую обстановку, по его словам, можно было воссоздать в студии. Мне еще предстояло сыграть в гробнице ключевую любовную сцену с миссис Корнелиус. Мы умрем в объятиях друг друга, чтобы возродиться столетия спустя, став юными влюбленными в начальных эпизодах фильма. Потом мне следовало разыграть так называемую сцену соблазнения с Эсме; на несколько дней я должен был поддаться ее чарам, едва не предав любовь к миссис Корнелиус. Даже Вольф Симэн соглашался, что это мое величайшее актерское достижение. Если я никогда больше ничего не сыграю, весь мир запомнит этот фильм, запомнит страсть и чувственность, которые я смог воплотить на экране! Лента станет настоящим памятником, доказательством моей любви и моего вдохновения, даже если я умру в тот день, когда она будет завершена. Нашу картину увидят во всех кинотеатрах мира. Корниш и Питерс сделаются так же знамениты, как Гарбо и Гилберт. Мы играли свои роли под палящим солнцем, в окружении неряшливых немецких туристов, местных детей и гидов в фесках. Они с восторгом приветствовали все наши жесты и объятия. От недостатка сна и чрезмерной жары мы все чаще спасались, принимая кокаин, которым нас постоянно обеспечивал наш «технический продюсер» Малкольм Квелч. Сэр Рэнальф Ститон выражал восхищение при виде наших достижений. «Страсти пустыни» побьют все кассовые рекорды в Европе и Америке. Сэр Рэнальф настаивал, чтобы в течение дня Эсме сопровождала его везде, куда бы он ни направился. Она была его «милой маленькой деточкой», его «благородной девой». Мне эти восторженные разглагольствования пожилого человека об очаровании юного тела казались чрезмерными и неестественными. Но Эсме объяснила, что очень важно сохранить расположение сэра Рэнальфа. Она слышала, как он расхваливал достоинства фильма своим партнерам-египтянам. Она думала, что они ожидали чего-то более сенсационного. Я к тому времени уже просмотрел кое-какие невнятные местные мелодрамы. Я сказал Эсме, что наш фильм настолько выше этих поделок, что даже нет смысла их сравнивать. Египетские «триллеры» вряд ли демонстрировались за пределами страны, а об американском прокате и говорить нечего. Но я понимал, как важно способствовать тому, чтобы продюсер не понижал художественные стандарты ради сиюминутной коммерческой выгоды. Поэтому я разрешал своей девушке проводить время с англичанином; она не раз участвовала в деловых встречах и помогала убедить его партнеров в благородстве и предстоящем финансовом успехе нашего предприятия. Если сэра Рэнальфа и связывали с моей возлюбленной какие-либо иные отношения, то я не замечал проявлений этого, хотя, должен признаться, время от времени мне с трудом удавалось сдержать подозрения. Я часто вспоминал о Коле и изо всех старался добиться того, чтобы наши сцены с миссис Корнелиус были по возможности безукоризненны. Увы, я уделял своей юной возлюбленной гораздо меньше времени, чем она заслуживала. Пренебречь прекрасным цветком – это безумие, как говорили у нас в Киеве. Если такой цветок не оценить, он исчезнет или его сорвет кто-то другой. Я виноват ничуть не меньше прочих. Сэр Рэнальф Ститон сорвал мой цветок, но я не думаю, что во всем остальном тоже должен винить себя. Полагаю, мне не следует винить и Эсме – ведь она наверняка чувствовала уколы ревности, видя страстные сцены, которые мы разыгрывали с моей давней подругой, хотя за пределами съемочной площадки нас связывали исключительно товарищеские отношения. Симэн довольно ровно держался со мной, но с большим подозрением поглядывал на профессора Квелча. Пожалуй, только миссис Корнелиус умела развеселить старика. Рядом с ней профессор начинал по-детски дурачиться и говорил, что она была самой забавной собеседницей, какую ему случалось повстречать.

Очень сильно сбивала с толку и атмосфера, царившая в съемочной группе. Грэйс почти всегда ходил, изображая оскорбленное достоинство; однажды ночью он исчез, очевидно, с греческим солдатом, отпущенным в увольнение. О. К. Радонич явно не испытывал ни уважения к режиссеру, ни симпатии к сценарию фильма. Он проводил большую часть времени в поиске хороших сигар, садился за камеру только тогда, когда его вынуждали это сделать, и все сильнее страдал от жары; в конечном счете утомление от перегревания его одолело. Оператора отвезли к венгерскому доктору в Луксор, и оказалось, что он не может продолжать работу. Симэн решил проблему, усевшись за камеру сам, но нас покинули двое осветителей, связавшись с богатыми шведками, которых они встретили у гробницы Тутанхамона. Мы теперь больше напоминали не киногруппу, а маленькую театральную труппу, но сэр Рэнальф по-прежнему сиял от восторга! Он заверил нас, что вскоре из Каира прибудет новый персонал. Он знал лучших египетских киноработников, настоящих профессионалов, а в случае необходимости мог вызвать квалифицированных технических сотрудников из Италии. В конце концов к нам присоединился александрийский грек, на которого произвело впечатление наше, по его словам, «современное» оборудование; он проявил себя как достаточно компетентный оператор и выполнял все указания Симэна. Вслед за ним прибыли еще два грека и несколько коптов, и скоро съемочная группа собралась в полном составе, хотя Симэн постоянно жаловался на некомпетентность и лень новых сотрудников. Копты, обнаружив, что Эсме бегло говорит на турецком, проводили большую часть времени, болтая с ней. У нее с ними скоро сложились превосходные отношения, но у сэра Рэнальфа это вызвало возражения. Ее дружелюбие подрывало дисциплину. Нужно было уметь держать дистанцию.

Лишившись большинства опытных помощников, Симэн все сильнее отдалялся от съемочной группы. Очень немногие из вновь прибывших говорили на английском языке, кто-то понимал по-немецки, и Симэну приходилось полагаться на то, что мы, знающие французский, будем переводить его простейшие указания. В конечном счете, когда я не смог починить захудалый генератор, который нам доставили, чтобы подключить прожектора, Симэн заявил, что больше не может работать в таких условиях. Мы установили камеру в гробнице Тутанхамона – слишком холодном и тесном пространстве для царя, с крошечными помещениями и невыразительными картинками, похожими на плохие комиксы. Здесь не было ни красоты, ни вдохновения, которые я наблюдал в других гробницах и храмах, где мне удалось познакомиться с вершинами древнеегипетского искусства. Двумерные изображения после этого казались мне совершенно естественными, и я очень легко мог отличить возвышенное от низменного. Да, у египтян были замечательные барельефы и росписи, чудесное храмовое искусство и монументальные скульптуры, но за тысячи лет появилось и великое множество ущербных копий выдающихся оригиналов, никчемные безжизненные подражания – в точности так же, как и теперь, в нашем мире. Плохое искусство с годами не становится лучше. В одном месте и в одно время никогда не бывает много великих художников, и слава Тутанхамона, кажется, основана на его золоте и физической красоте, а не на великолепном мастерстве строителей гробницы и рисовальщиков, которые ее расписывали. Ученые полагали, что могила на самом деле предназначалась для министра, но юный правитель внезапно умер, и потребовалось бы слишком много времени, чтобы построить новую гробницу из камней Вади-эль-Мулак. Звезды на темной крыше были безжизненными; синие, зеленые и красные фигуры на стенах казались какими-то неправильными. Все это место произвело на меня гнетущее впечатление. Впрочем, такова, я полагаю, природа гробниц. Я не разделяю всеобщего восхищения подобными достопримечательностями. Пока остальные проводили свободное время, исследуя различные места сомнительного вечного успокоения мертвецов, я довольствовался рисованием эскизов для нового проекта, которым я надеялся заинтересовать сэра Рэнальфа. Я задумал его несколько месяцев назад и назвал «Лайнером пустынь». Настало время отказаться от «кораблей пустыни», терпеливых верблюдов, ради гигантского мотора! Мой транспорт сможет перевезти пассажиров через вселяющую ужас пустыню Сахара с удобствами и даже роскошью, достойной лучшего океанского лайнера. Я показал планы сэру Рэнальфу однажды днем, когда он сидел в автомобиле, наблюдая, как Эсме играет в крикет с греком, миссис Корнелиус и профессором Квелчем.

– Каково! – то и дело выкрикивал сэр Рэнальф. – Хорошая подача!

– На моем «Лайнере пустынь», – заверял я, – будет обеденный салон, комната отдыха, смотровая площадка, отдельные каюты и другие удобства. Очень легко можно построить целый флот таких кораблей. Опытный образец будет в сто тридцать футов длиной, сорок два фута в высоту от нижней точки колес до крайней точки верхней палубы и двадцать шесть футов в ширину. В общем, этот корабль будет напоминать пассажирский пароход, за исключением того, что он станет перемещаться на колоссальных размеров колесах!

– Роскошно! – воскликнул сэр Рэнальф. – Удивительно! Продолжайте, отважный волшебник! Скорее поведайте мне остаток истории!

– Колеса будут тридцати девяти футов в диаметре, – объяснил я. – Как вы можете увидеть здесь, благодаря тщательно продуманному (простите мою гордость) компенсаторному механизму они окажутся близко к песку и почве в любой возможной позиции. Это означает, что корпус судна всегда останется на нужном уровне. Независимо от расположения колес, корпус сохранит устойчивость!

Сэр Рэнальф кивал большой головой; его, очевидно, потрясли мои технические замыслы.

– Но что приведет в действие такого монстра, мой мальчик? Двигатель потребуется просто огромный! Такой вес! Такой вес!

Вопрос не застал меня врасплох.

– Корабль будет оснащен двумя дизельными двигателями на четыреста пятьдесят лошадиных сил; один из них останется запасным. Две динамо-машины обеспечат движущую электрическую силу. Регулировку можно осуществлять с помощью вот такого гидравлического аппарата. – Я развернул свой чертеж.

– Вам нужно это запатентовать, о великолепный юноша!

Потом внимание моего покровителя привлекли какие-то действия на поле для крикета, и он издал странный звук, будто поперхнулся.

– Машина может подниматься под углом в тридцать градусов. Крутые холмы, как вам известно, в Сахаре довольно многочисленны. Большая скорость не была моей целью, потому что трение песка о колеса создаст очень высокую температуру, хотя часть этого тепла, по общему признанию, можно преобразовать для множества целей. Судно будет двигаться со скоростью примерно девятнадцать миль в час.

– Так медленно!

– Быстрее верблюда, сэр Рэнальф! Корабль может перевозить сто пятьдесят человек, включая пассажиров и членов команды, двести тонн товаров и запас топлива, достаточный для того, чтобы проехать десять-двенадцать тысяч миль. Это транспортное средство сможет пересечь самую большую пустыню в мире!

Я объяснил, что там будет четыре палубы. На верхней – рубка управления, комната беспроводной связи, каюты командира и трех офицеров, двухместные пассажирские каюты и четыре люкса. На этой палубе, как я указал на своих планах, будут туалеты, офис, багажное отделение и длинная прогулочная зона, защищенная крышей от палящих лучей солнца. На двух промежуточных палубах – каюты, обеденный салон, кухня, читальный зал, курительная и еще багажные отделения. Я показал Ститону, где планировал установить два крана, весом две тысячи фунтов каждый, чтобы с обеих сторон поднимать багаж и грузы. Особенно радовала меня еще одна важная деталь. На моем наземном корабле будет камера охлаждения, в которой постоянно поддерживается низкая температура. Здесь могли отдыхать пассажиры, измученные жарой пустыни. Все мы на собственном опыте узнали, что в таком чистом воздухе солнечные лучи достигают земли очень легко, не встречая сопротивления. Пребывание под открытом небом, конечно, было крайне опасно, так как излучение воздействовало на головной и спинной мозг (именно по этой причине, напомнил я, арабы всегда носили тяжелые тюрбаны, прикрывая головы и шеи).

Очаровательные спортсменки закричали, засмеялись и начали, пусть и несколько неловко, совершать «перебежки». Интерес сэра Рэнальфа к крикету усилился. Я никогда не понимал британского энтузиазма по поводу этой таинственной игры. Всякий раз, когда удавалось привлечь внимание собеседника, я продолжал объяснять, что оставил на нижних палубах место для складов, каюты рулевого, моторного отсека, ремонтной мастерской, запасов воды и топлива.

– Если вы захотите привлечь к этому делу своих партнеров, то, естественно, зайдет речь о том, что при покорении песчаных просторов маленькие транспортные средства гораздо практичнее такого «земного левиафана». Да, сэр Рэнальф, все мы недавно читали в «Иджипшн газетт», что было доказано: небольшие автомобили особой конструкции, подобные вашей машине, могут пересечь Сахару! Но вы также прочтете и о том, что они подвергаются огромной опасности. Например, возможно нападение дикарей!

– Пустыня, мой дорогой друг, и впрямь переполнена опасностями. Эти язычники – в основном, похоже, берберы из Триполи. Британская полиция бессильна, конечно. Хорошая «перебежка», прекрасная мадемуазель!

– Вы непременно оцените, сэр Рэнальф, превосходство моего «Лайнера пустынь», сравнив его с автомобилями. Грузовой «Лайнер пустынь» измещением в триста пятьдесят тонн обойдется приблизительно в двадцать шесть тысяч фунтов. А сорок грузовиков будут стоить, скажем, по пятьсот фунтов за штуку. Затраты на мой лайнер, вооруженный «буфошами» и «Баннингами»[494]494
  «Буфош» – орудия, произведенные одноименным шведским металлургическим концерном, существовавшим в 1873–1991 годах. «Баннинг» – тип тяжелых орудий.


[Закрыть], окажутся примерно на шесть тысяч фунтов больше, чем на грузовики, и все же текущие расходы на содержание сорока грузовиков при отсутствии заправочных станций будут значительно выше, чем расходы на мой роскошный крейсер. Для каждого грузовика понадобится по крайней мере двое шоферов – так что минимальный штат составит восемьдесят человек. А для управления моим лайнером будет довольно всего лишь двадцати! Буйные племена в пустынях – это примерно три с половиной миллиона человек. Дикие животные – еще одна опасность. Грузовикам придется останавливаться, понадобится принимать какие-то меры для защиты от этих угроз, а мой лайнер будет двигать день и ночь без остановки. Компанию Томаса Кука это, должно быть, особенно заинтересует.

– Каково! Ха! Ха! Каково! Кук? – Сэр Рэнальф смотрел на меня с беспокойством. – О, нет! Мы уладим ситуацию, не обращаясь к ним. Мой партнер в Асуане всегда интересуется новыми рискованными проектами. Я уверен, что он захочет вас поддержать. Я знаю и других, в Александрии и Каире. Возможно, даже здесь, в Луксоре. Увидимся позже, прославленный бард, и я с радостью помогу отыскать кого-то, кто заинтересуется вашим кораблем! – Он снова отвел взгляд, посмотрев на крикетную ивовую биту и кожаный мяч. – Эта схема, мой прекрасный механик, достойна Суэцкого канала и всех его строителей! Я впечатлен.

Сэр Рэнальф больше не мог держаться в стороне от состязаний; он, покачиваясь, шагнул в клубы пыли, чтобы выхватить биту из рук Эсме и бросить вызов профессору Квелчу, который, глубокомысленно потерев мяч о зад, начал пятиться – такова была характерная особенность этой игры.

Все, знавшие меня в 1926‑м, понимали, откуда – целиком и полностью – Бишофф из Киля взял свои чертежи, когда объявил о постройке «Графини Марианны». В любом случае нацисты перечеркнули все эксперименты и исследования Бишоффа, когда пришли к власти. Я понимал, почему Гитлер принял такое решение, но он уже превращался в обычного близорукого политикана. Идеология нацистов требовала от них продемонстрировать обществу немедленные результаты. Как и в случае Сталина, пришлось пожертвовать всем: жизнью, достоинством, духом. Геббельс оказался прав. Он и его друзья действительно были темпераментными противоположностями терпеливых евреев. Симэна – и того отличала тевтонская решительность. У славянина же есть оба этих достоинства – вот почему он может так легко пережить взлеты и падения истории, сопротивляясь всем чужестранным завоевателям.

Терпение помогало мне избавиться от неуместного напряжения, тогда как Симэна все больше расстраивало поведение неопытной киногруппы и вмешательство сэра Рэнальфа. Во втором случае я мог только посочувствовать режиссеру. Я объяснил сэру Рэнальфу, что задача продюсера – стать эффективным посредником для реализации творческого потенциала художника; но Ститон в кои-то веки почувствовал свою власть и не собирался выпускать ее из рук. Будет ли у фильма достаточный «вес» – вот о чем размышлял сэр Рэнальф. Когда мы потеряли нить рассуждений, он объяснил, что до сих пор мы слишком многое в фильме считали само собой разумеющимся. Характеры следовало углубить.

Мы объединились против него, став одной командой. Мы не совсем понимаем, что он называет «углублением», говорили мы. Все актеры, даже Эсме, играли исключительно хорошо. На экране появились настоящие люди, с которыми могли себя отождествлять другие настоящие люди.

– Но не все!

Сэр Рэнальф настаивал, что фильм должен привлечь максимально широкую аудиторию. Он не был уверен, к примеру, что Эсме действительно покажется сладострастной, чувственной соблазнительницей. Меня его мнение оскорбило. Наша порывистость наглядно демонстрировала сексуальность Эсме. Сама Клара Боу это подтвердила.

– Но разве можно поверить, что она в силах обольстить величайшего из жрецов Египта, благороднейшего из мужчин, вас, Ах-ке-тепа! Вы – самый могущественный технический гений в мире, драгоценный мой эсквайр, самый влиятельный архитектор Рамзеса Второго!

Ему не следовало меня умасливать. Я лучше всех прочих понимал символический смысл своей истории! Я не мог отрицать, например, определенных автобиографических элементов. И все-таки меня озадачивал язык тела, которым пользовался Ститон. Как будто кальмар подавал сигналы, размахивая конечностями…

– Я думаю, что мы должны показать Ру-а-на в особой сцене. Там, где она демонстрирует вам свое очарование. – Он прочистил горло.

– Тшего?

Миссис Корнелиус, кашляя, промчалась сквозь клубы пыли и наконец остановилась подышать воздухом. Она провела на верблюде большую часть утра и, в отличие от меня, не испытывала никакой симпатии к животному.

– Грязь?

– Сцена художественного обнажения. – Сэр Рэнальф не обращал внимания на миссис Корнелиус, которая, задыхаясь от гнева, стояла у него за спиной.

– Тшто за хрень! – воскликнула она. – Я знала, тшто ты больной псих, Рэнни. Мне говорили, как ты занимался грязными картинками!

– В самом деле, моя дорогая Королева Нила, уверяю вас, что говорю от имени всей Европы; сцены с обнаженной натурой там считаются вполне нормальными. Должен согласиться, в Америке, где правит ханжество, это не так. Но, конечно, вы, как истинные космополиты, понимаете: я не требую ничего недостойного ваших великих талантов?

– Тоже верно, кореш. – Миссис Корнелиус прижалась ко мне и быстро прошептала: – С меня хватит, Иван. Этот ублюдок задумал тшто-то мерзкое, и я тшую вонь. Убираемся отсюдова, щас же. Поверь актерскому тшутью. – И, поднеся розовый палец к восхитительному носу, она сообщила мне, что связалась с майором Наем в Каире. – Мы с майором теперь снова кореша, с прошлой нотши. Он прислал билет в первый класс. И я уж потратшу немного денег. С меня этого довольно, Иван. По ходу, дальше я могу оказаться на какой-нибудь тшортовой лодке и поплыву в гарем треклятого султана. Бог знает, тшто они сделают с тобой! – И она улыбнулась, хотя руку мне по-прежнему сжимала крепко.

Я редко видел, чтобы миссис Корнелиус проявляла такую настойчивость. И все же она просила отказаться от проекта всей моей жизни. Я должен был закончить свой фильм. Правда, пленка с главными сценами уже лежала в коробке, и нам требовалось снять лишь несколько интерьеров, которые можно было и «подделать», но я хотел, чтобы она осталась со мной! Я просил миссис Корнелиус не уезжать. Мы добьемся полного контроля и сможем убрать любой сомнительный материал.

– Он весь, тшерт возьми, сомнителен, Иван. Ты, как и я, хорошо знаешь, как делаются всякие «дутые дела». Садись на тшортов поезд, Иван. Вместе со мной.

Я доверял ее инстинктам, но моя верность Эсме и искусству была сильнее страха. Эта верность, конечно, оказалась совершенно неуместна. Я всегда буду проклинать собственное безумие, хотя миссис Корнелиус ни разу не напоминала мне о том предупреждении за все годы, проведенные в Англии. Я сказал, что обдумаю ее предложение. Я позволю Эсме решать (я, в конце концов, не сумел бы бросить ее). И оставались партнеры сэра Рэнальфа, которые могли вложить капитал в мой «Лайнер пустынь». Я мог сделать сразу несколько карьер в Египте – тогда эта страна была готова развиваться во всех направлениях. Разве не следовало мне довериться людям, интересы которых совпадали с моими? Я тогда еще не понимал, как часто подобные деловые люди предпочитают говорить, а не действовать. (Их бездеятельность обусловлена расой, исключение – самые истеричные и безответственные типы. Кровная месть и футбольные матчи – вот все, что их занимает.)

В тот жаркий май я увидел возможность вернуть былую славу. История уже погубила мои надежды, уничтожив многообещающую карьеру, которую я начинал в России, потом в Турции и во Франции. Подобная же угроза возникла и в Америке. Но теперь у меня появился шанс вернуть все. Здесь были богатые вожди, имевшие огромные состояния и готовые вкладывать средства в развитие передовых идей. Мой «Лайнер пустынь» годился не только для гражданских, но и для военных целей. Эта безжалостная сила могла утвердить британское владычество во всей пустыне и далеко за ее пределами.

Неужели миссис Корнелиус хотела, чтобы я бросил эту мечту (так же как мечту о нашем экранном союзе) вместе с зарплатой и невестой? Как я мог послушать ее? И все-таки я доверял своей старой подруге настолько, что готов был согласиться на побег, если Эсме отправится вместе со мной. Все прочие уже с интересом поглядывали в нашу сторону. Миссис Корнелиус успокоилась.

– Ну, хорошо тебе время провести, Иван. Не замерзни. – И она вернулась к себе в палатку.

Тем вечером мы возвратились в Луксор и приготовились поужинать на борту. Я решил, что при первой возможности отведу Эсме в сторону и настоятельно посоветую ей не участвовать в сцене, которую предложил сэр Рэнальф. На станции я смогу купить билеты до Александрии. Оттуда мы отправимся в Италию, где нас встретят друзья. Пройдет немного времени, и мы вернемся в Америку. Я ничего не сказал о собственных сомнениях.

К превеликому облегчению, она не пожелала от меня никаких жертв!

– Ты так много вложил в этот фильм, Димка. Я не могу позволить тебе все бросить. Я понимаю, что сцена необходима для успеха. – Она захихикала. – В конце концов, мой любимый, я привыкла к внимательным мужским взглядам.

Я сказал ей:

– То дурное время – только сон, о котором тебе нужно забыть. Я обещал, что ты больше никогда не испытаешь подобного ужаса.

– О, Димка, мой сладкий, это же весело, – ответила она. – Это – всего лишь забавная игра. Сэр Рэнальф все объяснит. Не будь таким чопорным, дорогой.

Я признавал, что принадлежал к другой эпохе, сильнее тяготевшей к правилам, и все же я не хотел, чтобы любимая считала меня слишком осторожным. Я требовал от нее сознательного повиновения. Я улыбался ее шуткам о моем «строгом, старомодном виде». Но она победила меня! Я понимал, что благодаря искусству она не унизит себя. Мне следовало добавить что-то насчет замечаний миссис Корнелиус. Я сказал Эсме, что ее формами будут любоваться иностранцы.

Она рассмеялась:

– Среди них нет мусульман, милый Димка.

К нам присоединился Вольф Симэн, огромный, как башня, и принялся печально и настойчиво объяснять, что наш фильм в Европе никого не удивит. Без этих сцен история утратит силу воздействия. Режиссер попросил сделать их ради художественного совершенства. Он, конечно, не знал, что миссис Корнелиус, которую он все еще называл своей невестой, собиралась уехать. Я решился. Я отыскал подругу в коктейль-баре и увлек ее в тихий уголок на палубе. Дрожащим голосом я попросил ее остаться подольше – хотя бы для того, чтобы закончить сцену в гробнице. Она была непреклонна.

– Когда я утшую какую-то гадость, Иван, я беру ноги в руки. Здесь какая-то подстава и воняет совсем гадко. Я ухожу, пока все не так плохо, тебе лутше тоже поторопиться. Только молтшок, ладно?

Конечно, я не мог выдать ее. Я поклонился. Я поцеловал ее руку. И затем я возвратился, с некоторым нежеланием, к тому, что осталось от нашей съемочной группы.

Исчезновение миссис Корнелиус было обнаружено следующим утром, когда мы собирались снимать у Колоссов Мемнона[495]495
  Колоссы Мемнона – две массивные каменные статуи, в действительности изображающие Аменхотепа III, часть поминального храма этого фараона в Фиванском некрополе (храм до наших дней не сохранился). Одна из скульптур была повреждена во время землетрясения 27 года до н. э. и по утрам начала издавать звуки. После того как статую починили, звуки прекратились.


[Закрыть], странных хранителей утраченной дороги в бесплодные долины мертвых. Я как можно быстрее укрылся в небольшом греческом кафе, где обслуживали проезжавших туристов. Сидя в тени за чашкой «Липтона», я слушал вопли Симэна – он ревел так же громко, как эти легендарные колоссы, голоса которых заглушали пустынные бури даже в те времена, когда сюда, чтобы подивиться памятникам побежденного прошлого, являлись римские императоры. Симэн произносил монологи о природе искусства, о художнике, его роли и правах, о необходимости порядка, о том, что всем нужно работать так же напряженно, как работает он, о том, что пунктуальность – основа любого хорошего фильма. Все полагали, что Глория Корниш осталась в Луксоре, но я на заре выглянул из окна и увидел, как она в сопровождении крадущихся нубийцев направлялась к повозке. Она села на ранний поезд в Каир – наверняка она возвратится в Англию с майором Наем, заново начнет карьеру и, возможно, потом присоединится ко мне в Голливуде. Она легко могла получить работу в Англии – достаточно было напомнить о «Капризах общества» и «Леди Лорекр». В одиннадцать прибыл сэр Рэнальф, которого призвал на помощь Симэн. Сначала наш продюсер казался таким же рассерженным, как режиссер, но скоро он собрался с мыслями и постарался успокоить всех участников группы, белых и цветных. Она сказал, что проблема невелика. Основные сцены сняты. Роль Эсме может немного увеличиться. Сэр Рэнальф заявил, что ни одна актриса (тут он кончиками пальцев коснулся щеки моей возлюбленной) не откажется от такого шанса. Эсме вспыхнула от удовольствия. Должен признаться, что в тот момент не сумел скрыть ревность. Я встал из-за столика и шагнул к ним, воскликнув:

– Уверен, что мисс Корниш скоро вернется к нам. А пока я должен напомнить вам, господа, что этот сценарий – мой. Я не допущу постороннего вмешательства. Никаких замен.

Видел ли и сэр Рэнальф миссис Корнелиус, направлявшуюся к станции? Может, когда выглянул из окна отеля посмотреть на наш пароход? Он ничего не сказал об этом. Сэр Рэнальф мягко успокоил нас, подтвердив, что сценарий фильма – образец литературного искусства. Об изменении основной линии не могло идти и речи. Но он был шоуменом, в каком-то смысле оформителем витрин. Его задача состояла в том, чтобы удостовериться: публика придет посмотреть нашу картину. Если зрителей не окажется, мое сообщение останется неуслышанным. Это был вполне разумный аргумент, и я мог его принять в таком варианте. Тогда сэр Рэнальф занялся не столь легким делом – попытался усмирить Симэна, который утверждал, что не может работать в отсутствие своей звезды. В конечном счете мы пришли к соглашению, что снимем отдельные сцены с «Айрин Гэй», которая будет носить вуаль, изображая Глорию Корниш, а на следующий день, когда исполнительница главной роли вернется, мы сделаем еще несколько дублей. Сэр Рэнальф напомнил нам, что время – деньги и, так как это решение проблемы обойдется дороже, мы несомненно оценим исключительную щедрость предложения.

Миссис Корнелиус, конечно, так и не появилась. Через несколько дней люди сэра Рэнальфа узнали, что она села на каирский экспресс. После этого Симэн вернулся к себе в каюту и отказался выходить. Когда он все же появился на следующий день, то выглядел весьма смущенным. Ночью сэр Рэнальф навестил его и привел в чувство. После этого Симэн стал гораздо покладистее. Более того, его участие в съемках сделалось почти незаметным, иногда режиссура вообще отсутствовала.