Текст книги "Иерусалим правит"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– Надеюсь, холодное пиво у них тутотшки есть. Это все не слишком по-английски.

Когда я заметил, что было около шестидесяти пяти градусов[350]350
  Около 18 градусов Цельсия.


[Закрыть] – в Лос-Анджелесе такая погода казалась нам прохладной, – она ответила, что всегда ненавидела теплое пиво, даже зимой.

Прежде чем автомобиль тронулся с места, капитан Квелч наклонился к открытому окну и вполголоса сообщил мне:

– О, между прочим, друг мой, похоже, закон все же дотянулся до бедняги Болсовера. Я слышал, что его сегодня должны арестовать. Наркотики, очевидно, – вот бедолага. – Он подмигнул и послал мне воздушный поцелуй, а потом шагнул в сторону.

– Помните, дорогой мой мальчик, – сказал он вслед тронувшемуся автомобилю, – доверяйте только Богу и Анархии.

Теперь мы выехали на набережную, вдоль которой тянулись ряды пальм, белоснежных отелей и летних резиденций – окна зданий выходили прямо к морю. Балконы из кованого железа, аура спокойствия и аристократизма – все это сильно напоминало мне весеннюю Ялту. Но я не смог бы спасти тех девочек, даже если бы попытался. Они наслаждались острыми ощущениями, эта ситуация радовала их… Я не захотел присоединяться к ним и оставил их в покое. Слабый ветер покачивал ветки на набережной и поднимал волны на море, а по улицам двигались в основном повозки, запряженные лошадьми, частные автомобили и редкие трамваи, все было нарядно и выглядело просто образцово – насколько это возможно в такой пыльной стране. Даже в Александрии, между океаном и озером, все быстро привыкали к густой пыли цвета хаки, которая покрывала газеты, книги, одежду и отполированные прилавки на базарах. Все стало желтым или коричневым. Теперь, когда охряный туман рассеялся, над высокими крышами открылось нежно-голубое небо. Бледно-золотой свет постепенно разливался над синей водой, белой набережной и строгими гранитными зданиями, и пальмы меняли цвет – от лимонно-желтого до серовато-зеленого. Их оранжевые, коричневые и красные стволы, разнообразие трав, которые росли у оснований деревьев, помогали смягчить суровость кирпича власти и песчаника дипломатии, придавая национальным флагам и эмблемам не столько солидный, сколько веселый вид. Оштукатуренные фасады местных зданий блестели, как свежий хлопок. В такие мгновения город казался силуэтом со старой фрески; яркие цвета как будто пробивались сквозь густые слои времени, прежде чем добраться до нас. Это зрелище вызывало восторг, и я едва не забылся сладким сном. Я очень мало спал той ночью и действительно слегка задремал, когда автомобиль остановился возле здания, напоминавшего нечто среднее между замком крестоносца и мексиканским публичным домом. Я соскочил с подножки автомобиля и посмотрел на пять великолепных этажей отеля. Профессора Квелча позабавило мое удивление.

– Именно это мы бы увидели, если бы мавры завоевали Трун[351]351
  Трун – город на западном побережье Шотландии.


[Закрыть], – прошептал он.

Смысл его замечания стал мне ясен только двадцать лет спустя, когда я посетил Шотландию. У британцев сохранилась привычка использовать местный стиль и превращать его во что-то веселое и легкое. В прохладных коридорах отеля пахло воском и жасмином, стволы пальм были отполированы до неестественного блеска, в тон с темным деревом и турецкими мозаиками в холле. Нас приветствовал управляющий, грек с французским именем. В наше распоряжение был предоставлен целый этаж отеля. Рождественские каникулы уже начались, и многие постояльцы путешествовали по стране или посещали родственников в Англии. Богатые египтяне и британцы проводили в Александрии лето, но в прохладные месяцы перебирались в Каир. У меня в голове не задержалось название заведения, но, кажется, его дали в честь какого-то английского лорда; возможно, это был отель «Черчилль».

Из окон просторных комнат открывался вид на отвесные скалы и гавань, а там (на случай, если вы немного побаивались этой страны или ее уроженцев) глаз радовало успокоительное зрелище: на мачтах полудюжины современных военных кораблей развевались британские флаги, а мимо время от времени проезжали хорошо обученные и дисциплинированные представители египетской конной полиции, в солидной синей или алой форме, в красных фесках или кепи. Они скакали на чудесных сирийских «арабах» по широким улицам, и их суровая мужественность резко контрастировала с обличьем тех неуловимых белых призраков, блуждавших в тенях и иногда останавливавшихся, чтобы пошептаться друг с другом или обратиться к какому-нибудь смущенному туристу, у которого уже возникли затруднения с «Бедекером» или «Гид блю»[352]352
  «Бедекеры» – путеводители издательства Карла Бедекера (1801–1859), ценившиеся за достоверность и качество. «Гид блю» – серия французских путеводителей.


[Закрыть]. Многие из них носили строгие фески, кремовые джеллабы и красные туфли официальных гидов, большие бронзовые диски на шеях свидетельствовали о законности их притязаний. Самозваные драгоманы[353]353
  Драгоман – переводчик при европейском дипломатическом или консульском представительстве в странах Востока.


[Закрыть] ежедневно рассчитывали на то, что смогут втереться в компанию богатых американцев, жаждущих неведомой романтики. Небольшие группы детей, часто одетых в тряпье и страдавших от болезней, носились по пляжам и садам, избегая встреч с полицейскими, и преследовали все экипажи, в которых ехали европейцы или состоятельные египтянине. Местные полицейские решительными жестами регулировали движение, при этом не забывая добродушно улыбаться. Здесь царила обычная суматоха современного космополитического портового города. Я возвратился к цивилизации!

Обставленные в вездесущем индийском колониальном стиле, мои комнаты не соединялись с комнатами Эсме. Уладить вопрос с распределением ключей у стойки администратора, не вызвав подозрений, было нельзя. Эсме разделила номер в южной части отеля с миссис Корнелиус, и я очень обрадовался тому, что нам предстояло остаться в Александрии только на одну ночь, прежде чем мы займем заказанные места на каирском экспрессе. Я также обрадовался тому, что мне не придется жить в одном номере с Вольфом Симэном и моим соседом по комнате на следующие тридцать часов станет Малкольм Квелч. Я с нетерпением ждал продолжения общения. Капитан Квелч, кажется, не ошибался, когда с энтузиазмом рассказывал об учености Малкольма и его осведомленности о местных особенностях.

Тем вечером, после позднего обеда, мы с Эсме отправились по магазинам. К ней вернулось обычное веселое настроение, и она была полна интереса к окружающему миру, ухоженным садам и изящным деревьям, красивым ровным улицам, толпам феллахов, заполнявшим переулки, скрытым под вуалями женщинам, безвкусно одетым евреям и трезвым коптам, а также представителям других бесчисленных вероисповеданий, обитавших в этом городе, который всех принимал и практически никого не отвергал. Повсюду виднелись почти незаметные свидетельства того, что основателя Александрии до сих пор почитают. То и дело встречались надписи на греческом языке. Здесь были греческие кафе, базары и разнообразные лавки. Был греческий кинозал и греческий театр, греческие газеты, греческие церкви. Здесь два великих защитника нашей веры объединили усилия, чтобы даровать порядок и обновление этому древнему, пришедшему в упадок государству; точно так же Птолемей, следуя по пути богоподобного Александра, принес спасительную открытую новую династию в страну, погруженную в пучину разврата, – в тот час, когда были особенно нужны благородные вожди. С тех пор Египет всегда улавливал момент, когда возникала потребность в новых лидерах, со времен Клеопатры, которая так мечтала, чтобы Марк Антоний правил ее сердцем и ее судьбой. К сожалению, мы увидели очень мало примеров древнегреческого величия. Мы заключили сделку с кучером экипажа – он стал нашим гидом и отвез гостей в те части города, которые считал подходящими для европейцев, стараясь избегать арабских кварталов. «Очень грязно, – говорил он. – Очень плохо. Не nedif[354]354
  Чисто (араб.).


[Закрыть]». Это был мужчина примерно моего возраста, с большими честными карими глазами и маленькой, аккуратно подстриженной бородкой; он носил феску и европейский льняной пиджак с местными брюками, которые, по словам капитана Квелча, обычно именовались дерьмохватками. Нам не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться новоявленному восточному Чингачгуку, и он в итоге остановил экипаж на большой, внушительного вида площади.

– Площадь Мохаммеда Али[355]355
  Ныне площадь Тахрир. Мохаммед Али-паша (1769–1849) – паша Египта, реформатор и модернизатор страны.


[Закрыть], – объяснил он нам. – Хорошие европейские магазины. Я подожду вас здесь.

Он не потребовал денег и помог нам высадиться, а потом зажег тонкую сигарету и встал, насвистывая какую-то песенку, в нескольких шагах от экипажа. Я сделал все возможное, чтобы убедиться, что смогу найти его снова. Напротив над роскошными цветниками возвышалась большая конная статуя (по-видимому, самого героя, в честь которого назвали площадь). Обширное пространство окружали многочисленные официальные здания, построенные в обычном европейском стиле; здесь была готическая церковь и сооружение (я принял его за банк), очертаниями тоже напоминавшее церковь. В другой части площади блестели витрины кафе, элегантная обстановка которых могла соперничать с лучшими парижскими заведениями; бледные европейские леди и джентльмены пили чай и с интересом обсуждали других европейцев, которые грациозно шагали мимо, направляясь куда-то по своим делам. На меня производила все большее впечатление аура покоя и хорошего вкуса, а когда мы вышли на Рю Шариф Паша, то с удивлением обнаружили, что улицу заполняют магазины, подобные которым можно было найти только в крупнейших европейских столицах. Я как будто перенесся в Петербург, в те дивные свободные месяцы первых лет войны. Одесса, исполненная роскоши и самоуверенности, тоже была богатой и счастливой. Когда я заговорил об этом с Эсме, то испытал небольшое разочарование: она уделяла мне куда меньше внимания, чем содержимому витрин. К тому времени, когда вечерние крыши залил свет кроваво-красного солнца, мы посетили три магазина платьев, шляпную и обувную лавку, и Эсме пресытилась шелками, бусами и страусовыми перьями – по крайней мере, до прибытия в Каир. Я не мог отказать возлюбленной в этих мелочах. Она наверняка не забыла о моем предательстве. Однако она была настолько добра, что ни разу не вспомнила о том моменте, когда, оказавшись в чужой стране, смотрела в лица встречающих и не могла отыскать меня.

Когда мы вернулись к нашему преданному вознице, солнце уже почти зашло. Якоб помог уложить покупки Эсме в экипаж и потом, болтая на смеси арабского, французского и английского, быстро повез нас обратно в отель. Эсме излучала довольство, как человек, все желания которого исполнились, и нежная улыбка появлялась на лице моего ангела, когда она вспоминала какое-то особенно привлекательное платье или драгоценности, которые она еще надеялась получить. Я завидовал ей и ее простым удовольствиям. В тот день, как много раз случалось в прошлом, я воображал себя отцом, живущим ради ребенка. Просто изумительно – всего несколько соверенов могли подарить такое необыкновенное счастье девочке, которую я любил. Самый воздух, что мы вдыхали, пах медом, то был вечерний аромат гиацинтов, и левкоев, и роз, высаженных англичанами во многих древних столицах. Мы смотрели, как небо темнело, становясь фиалковым, цвета глаз райской девы, а море в лучах садившегося солнца делалось алым, как ее губы, и, когда наша коляска притормозила, чтобы пропустить группу одетых в килты горцев, возвращавшихся с какого-то музыкального представления, Эсме обняла меня маленькими мягкими ручками и поцеловала меня нежными губами, дрожа как дитя. Она сказала, что я единственный человек, которого она любила по-настоящему.

– Мы родились друг для друга, – добавила она. – Мы принадлежим друг другу, ты и я, мой любимый Макс, mon cher ami, mein cher papa[356]356
  Мой дорогой друг, мой милый папочка (искаж. фр., нем.).


[Закрыть]. – И она повернулась к темневшему морю и рассмеялась, как будто внезапно испугавшись глубины собственных эмоций. Она дрожала. Становилось прохладно. – Давай вернемся, – прошептала Эсме.

Я навсегда запомню Александрию такой: вечером жара отступает, и ветер начинает покачивать пальмы и кедры на склонах гор, и появляются огоньки, один за другим, круг за кругом, словно драгоценности, украшающие какую-то богатую вдову, и запахи моря и пустыни смешиваются, и повозки, мчащиеся по улицам, замирают на миг, словно ожидая перехода от дня к ночи, как будто этого перехода может не быть… И я помню мгновение высшего счастья, когда возлюбленная назвала меня своим другом.

За всю свою жизнь я испытал лишь несколько подобных моментов. Я научился ценить их и не жалеть о том, что они миновали. Я навеки сохраню благодарные воспоминания о былой любви.

Птицы умирают во мне, одна за другой.

Vögel füllen meyn Brust. Vögel sterben in mir. Einer nach dem anderen[357]357
  Птицы заполняют мою грудь. Птицы умирают во мне. Одна за другой (искаж. нем.).


[Закрыть].

И что с этим поделать?

Глава двенадцатая

Земля руин, мечтаний и смерти; земля пыли и призраков. Здесь родились все великие цивилизации планеты, и сюда они приходят, чтобы умереть. Здесь погибла Британская империя, без чести, без благородства, без друзей, как погибли прежде греки, римляне, турки и французы. Ибо британцы тоже вдохнули ядовитые семена Карфагена, почувствовали их сладость и отнесли их домой, в Англию, где семена получили более привычные названия и скоро прижились – точно так же иван-чай когда-то именовали в Помпеях «огненной травой». Преходящие империи так и не выучили два урока. Первый: нападать на Москву – это настоящее самоуничтожение. Второй: никогда не захватывайте Египет. Наполеон, единственный равный Александру полководец и философ, мог бы спастись, если бы совершил лишь одну из этих ошибок. Я не стану даже обсуждать «проклятие могилы мумии», миф, который и привел нас в Египет, но вера в такие чары отражает более глубокую истину. Проклятие навлечет на себя любая другая страна, если попытается вмешаться в дела Египта. Египет – суровая старая мать, которая жестоко карает нарушителей покоя ее старости; и особое наказание припасено для тех, кто пожелает «возродить» ее. Эта страна слишком устала для возрождения. Она хочет только того, чтобы ее оставили в покое, хочет жить в своих воспоминаниях и обломках своей славы. По ее собственным меркам, она может прожить как минимум еще тысячу лет.

Большую часть этого профессор Квелч объяснил мне следующим утром, когда мы шли к особой платформе великолепной железнодорожной станции Роберта Стефенсона[358]358
  Роберт Стефенсон (1803–1859) – английский инженер-железнодорожник. Завод Стефенсона занимался строительством первой в Египте железной дороги стандартной колеи.


[Закрыть] (то были единственные британские монументы, которые могли соперничать с храмами и могилами фараонов). Я немного подустал. Я осушил некоторое количество бокалов портвейна с прекрасными благородными англичанами, служившими правительству его величества; ведь было Рождество. Им, конечно, предоставили отпуск на этот странный английский праздник, День подарков[359]359
  Пьят имеет в виду День подарков (англ. Boxing Day; от box – «коробка» (в которую и кладут подарок)) – праздник, отмечаемый в Великобритании и ряде стран Британского содружества наций 26 декабря. Тем не менее, согласно некоторым версиям, название события также связано с тем, что одним из развлечений в этот день действительно были популярные в Англии боксерские поединки.


[Закрыть], когда все крепкие мужчины выходят на деревенские лужайки и участвуют в жестоких кулачных боях. И теперь, в недоумении пробираясь сквозь толпу нищих, портье, гидов и торговцев всеми мыслимыми подделками, я уже не чувствовал особенного огорчения от того, что не родился англичанином. Я жалел своих вчерашних товарищей, ведь им предстояло тяжкое спортивное испытание. Но, возможно, они были созданы из более прочного материала и уже готовились к бою с энтузиазмом, который у представителей другой расы непременно стал бы сексуальным?

Конечно, сдержанность в ту ночь несколько ослабла, и их речь, как и их анекдоты, становилась все более и более колоритной, и в итоге Грэйс-гример и Вольф Симэн извинились и ушли. Я признался, что тоскую по бурной жизни, которую вел в своем прежнем отряде. Упомянул, что служил в одном из последних казацких полков, противостоявших красным. Описал злодеяния красных в Киеве и Одессе. Рассказал, какой дешевой стала жизнь, как лучшие девочки из хороших домов были готовы отдаться за щепотку соли или горсть картофеля. Мои собеседники ответили, что им Одесса казалась получше, чем Порт-Саид. В Порт-Саиде, как говорили, царило чудовищное беззаконие, даже хуже, чем в Александрии. Он был процветающим центром белой работорговли в Африке и на Ближнем Востоке, с которым ничего не могли поделать, потому что никто не обладал достаточной властью, чтобы справиться с сутенерами или с их товаром. Мои собеседники бормотали, что люди смирились с такими вещами, и благодарили Бога, что в Англии ничего подобного нет. Увы, они слишком поторопились! Это было еще до того, как болезнь пришла в наш дом. Сегодня половину Лондона не отличишь от грязнейших притонов Леванта, а юные девочки и мальчики совершенно открыто предлагают самые извращенные удовольствия. Мои знакомые в египетской полиции были бы напуганы, если б увидели то, что я вижу каждый день на Портобелло-роуд. И подобное стало настолько привычным, что больше никто не возражает. Когда же они устанут от своего «прогресса» и увидят, что же скрывается за этим словом? Зверь растет год от года; год от года все труднее отыскать обычную справедливость, обычную доброту и человечность. Когда же это закончится?

Профессор Квелч, который не присутствовал на ужине, сказал, что, по его мнению, большая часть английской полиции теперь так же коррумпирована, как и вся полиция египетская.

– В некоторых отделах очень распространено взяточничество. У меня самые верные сведения.

Когда я упомянул о белом рабстве, он пожал плечами. Оно по-прежнему процветало, потому что главных дельцов защищали высокопоставленные чиновники, получавшие долю в прибыли и даровых мальчиков и девочек.

– Конечно, многие британские чиновники не знают об этом, – ответил профессор. – Они полагают, что все в порядке. Кроме того, им известно, как трудно контролировать европейских женщин и их сутенеров. Полицейские, к примеру, могут войти в бордель только в сопровождении представителя той страны, гражданкой которой является мадам. И лишь полицейские отыщут в консульстве нужного чиновника – национальность мадам сразу меняется. Несколько лет назад попытались устроить облаву на сутенеров. В Каире у них есть собственный паша, уродливый субъект по имени Ибрагим эль-Гар’би, толстый, огромный черномазый, который одевается как гурия из арабских ночей. Я достаточно хорошо его знаю. Он – мужчина довольно остроумный и образованный. Если, мой дорогой мальчик, у вас есть какие-то «особые пожелания», то эль-Гар’би – это нужный вам человек.

Я сказал, что мне подобные услуги не требуются, но на меня произвела впечатление глубина познаний Малкольма Квелча – он очень хорошо изучил Египет и его нравы, древние и новые. Я теперь окончательно понял, почему капитан Квелч настаивал, чтобы его брат присматривал за нами.

Когда мы шли вдоль большого зеленого с золотом поезда к вагонам первого класса, Квелч во второй раз заговорил об оплате.

– Пока не было никакого соглашения. Я задавался вопросом, к кому обратиться. Кто, в самом деле, наш квартирмейстер?

Я полагал, что капитан Квелч уже уговорился о гонорарах с Симэном. Я был уверен, что профессору можно платить столько, сколько он запросит.

– Как правило, – улыбаясь, он указал тростью на наш экипаж, – я оговариваю предварительную оплату – ежедневно в течение определенного промежутка времени. Если по каким-то причинам вы пожелаете расторгнуть соглашение, то я должен получить плату в полном объеме, за весь срок. Так как вас порекомендовал мой брат, то, полагаю, следует назначить три гинеи в день. На всем готовом, конечно.

Это требование показалось мне разумным. Квелч мог работать техническим и историческим консультантом, когда мы приступим к съемкам. Профессору, очевидно, приятно было услышать, что его упомянут в титрах.

– И мне понадобится нечто вроде письма, подтверждающего всем заинтересованным лицам, что я – член вашей съемочной группы. – Он возбужденно взмахнул рукой. – Понимаете, все должно быть прозрачно.

Я не слышал о незаконной торговле археологической и исторической информацией, но заверил Квелча, что Симэн примет на себя все необходимые обязательства. Даже этот лишенный воображения швед мог заметить, что Квелч представляет для нас огромную ценность, особенно теперь, когда дело дошло до переговоров с египетскими чиновниками, которые, по словам Квелча и других англичан, становились все строптивее. «С тех пор, как мы дали им волю, тут началась настоящая анархия». Профессор имел в виду националистов из так называемой «Вафд», которые после серьезных беспорядков на улицах добились уступок от мягкосердечных протекторов и остановились только тогда, когда британцы вынуждены были подстрелить несколько человек из многотысячной толпы протестующих[360]360
  Речь о Египетской революции 1919 года, поводом к которой стало изгнание из страны британцами лидеров партии «Вафд». В результате в 1922 году Лондон отменил протекторат над Египтом.


[Закрыть]. Квелч хотел еще что-то добавить, но тут зеленый с золотом локомотив, словно пробуждающийся гигант, издал глубокий, могучий вздох, грузчики, охранники и проводники, внезапно заторопившись, бросились по своим местам, а опаздывающие пассажиры (некоторые из них яростно спорили с гидами и носильщиками) начали забираться в вагоны. Плетеные корзинки с багажом бросали в двери и окна. Матери и няньки плакали или звали пропавших детей; пропавшие дети платили им той же монетой, а мужья и жены выкрикивали последние наставления отъезжавшим супругам. Я обрадовался, что для нас заказан специальный вагон и нам не придется терпеть вонь и неудобства от видавших виды английских матрон, злобных египетских торговцев и солдат, белых и туземцев, которые изо всех сил сражались за лучшие места, пока поезд отправлялся в путь. Все прочие члены нашей группы уже сели в вагон; они приехали на автобусе из отеля. Мы же с Квелчем, по его настоянию, посетили Помпееву колонну, весьма невзрачный обломок полированного гранита, установленный в память о древнем и не очень везучем колонизаторе, после чего профессор впервые завел речь о своем вознаграждении. Я понял, что он воспользовался возможностью перейти к делу максимально вежливо и деликатно, и заверил Квелча, что поговорю с Симэном.

Из всех нас только миссис Корнелиус искренне обрадовалась, когда мы снова двинулись в путь. Симэн сидел в одиночестве в дальнем конце роскошного вагона, а между ним и нами расположились похмельные члены съемочной группы, вздрагивавшие при звяканье люстр. Он смотрел в окно, как будто уже планируя первые кадры. Я спросил миссис Корнелиус, что произошло, но она заявила, что Симэн просто капризничает.

– С ним тшасто такое слутшается, когда он натшинает картину. На съемках «Любовницы ее муша» он и двух слов мне не сказал, даже тогда, когда мне надо было стоять перед тшортовой камерой. Или когда я оказывалась на тшетвереньках, а мистер Вилли[361]361
  Вилли – жаргонное название полового члена.


[Закрыть] пристраивался сзади. Это, впротшем, даже успокаивает.

Несмотря на ее слова, я прошел вперед и сел напротив Симэна, который обратил на меня взгляд, исполненный невероятной ненависти.

– Боже мой, – проговорил я, – что же я такого сделал? Застрелил вашу любимую собаку?

Он извинился и сказал, что уже представлял меня в роли верховного жреца, который обольщает миссис Корнелиус, отвлекая ее от исполнения долга, и становится причиной множества событий, что тысячи лет спустя приводят к трагической смерти двух современных влюбленных. Я написал эту роль сам. Я напомнил ему, что считал верховного жреца не только злодеем, но и жертвой. В основе моего сценария лежала мысль, что у Судьбы нет героев или героинь, у нее нет фаворитов. Однако у нас было вполне достаточно времени, чтобы обсудить интерпретацию роли. Я прервал Симэна и перешел к самому важному делу, к вопросу об оплате услуг Квелча. Симэн нахмурился.

– Вы уверены, что он нам нужен? Он, кажется, мошенник. Не лучше, чем его брат.

Я отказался даже отвечать на эти нелепые обвинения, заметив только, что у меня есть все основания полагать: Квелч для нас просто идеален. Нам вряд ли удастся найти другого человека, столь же опытного и полезного, меньше чем за тридцать гиней в неделю. Симэн пожал плечами, неопределенно пообещав составить необходимое письмо. Тем временем Квелч мог получить оплату за первые два дня, как только Симэн свяжется в Каире с «Куком»[362]362
  Речь о компании Томаса Кука (1808–1892) – британского предпринимателя, открывшего первое в истории туристическое агентство.


[Закрыть]; об этом заранее договорился Голдфиш. Я возвратился к нашей группе. Миссис Корнелиус присоединилась к профессору Квелчу, а Эсме, облаченная в наши недавние приобретения, сидела, задумчиво потягивая лимонад, поднесенный стюардом в феске. Он сообщил, что его зовут Иосиф и он в нашем полном распоряжении. Это был копт с гладкой светло-коричневой кожей и миндалевидными глазами, как мне показалось, не больше пятнадцати лет от роду. Он отличался веселым нравом и достойными манерами египетских христиан, что контрастировало со сбродом, с которым мы сталкивались в Александрии повсюду. Такой маникюр, к примеру, как у него на руках, могли бы сделать в одном из дорогих салонов на Рю Шариф Паша. От него пахло душистым мылом и розовой водой. Стюард сказал, что обед подадут в половину первого, и продемонстрировал нам раскладные столы, которые можно было поднять между сиденьями. Если честно, я начал размышлять об иронии своего положения. Совсем недавно я прятался под такими вагонами или ехал в товарных составах, думая только о том, чтобы меня не обнаружили железнодорожные копы! На протяжении всей жизни я испытывал взлеты и падения. Не знаю, стоит ли сожалеть об этих крайностях. Ведь они, во всяком случае, научили меня смирению и помогли лучше понимать проигравших.

Эсме немного бесцеремонно поинтересовалась у профессора Квелча, сколько времени он прожил в Египте.

– С начала войны, милая мадемуазель. Именно война и привела меня сюда. Я был связан с британской разведкой. Я занимался в основном турецким подпольем в Каире. – Он понизил голос до хриплого шепота, придавая своим словам тайный смысл, который, впрочем, нас не слишком занимал.

– Разве вам здесь не нравится? – Эсме мечтательно смотрела на светлые, укрытые листвой улицы проносившегося мимо пригорода.

Профессор Квелч снисходительно улыбнулся.

– Египет может показаться страной, которую всякий готов полюбить, мадемуазель, но, когда человек сталкивается с реальностью, это обожание быстро уступает место чему-то другому, может, даже отвращению. Да, в Египте очень много такого, что вызывает отвращение – что там, настоящее омерзение! Вы приехали сюда зимой, когда погода просто идеальна. Весна, лето и осень – это одно бесконечное испытание! Они отвратительны. На протяжении всего года отвратительны насекомые, а в жаркую погоду они смертельно опасны. Еще более отвратительны пыльные бури, которые, вдобавок к прочему, бушуют в Каире весной. Пройдет год, и вам покажется невыносимым то, что сейчас вы считаете привлекательным.

– Вы – циник, мсье! – рассмеялась моя малышка.

– Отнюдь нет, мадемуазель. Если человек не боится капризов погоды и дикой природы – что же, есть еще и каирцы. Я говорю не о выходцах из глубинки и не о египтянах высших классов – и среди первых, и среди вторых многие остаются вполне приличными людьми, наделенными разнообразными достоинствами; но разве иностранцы с ними часто общаются? Нет, я говорю о каирских жителях низшего сословия. О них, мадемуазель, лучше бы и не говорить вовсе. Это шумные, грубые, надоедливые мерзавцы. Космополитизм здешней жизни вместе с естественной терпимостью и справедливостью режима, которым они так долго наслаждались, их не изменили. Можно с уверенностью сказать, что обычные европейцы (за исключением англичан, тем для дела нужно любить туземцев) ненавидят этих людей. И местные в большинстве случаев отвечают им тем же. Я уверяю вас, каирцы наиболее навязчивы в европейских кварталах города. На востоке и на юге Каира (в их обиталищах) эти создания, надо отдать им должное, ведут себя тише, вежливее и вообще могут оказаться полезны. Но окружение иностранцев, кажется, просто выбивает их из колеи. Египет – это неподходящая страна для белых людей; условия для белых здесь ненормальные и искусственные.

– Но эти виды! – воскликнула миссис Корнелиус, пытаясь смягчить приговор. – Вы должны оценить здешние достоприметшательности, проф!

Квелч согласился.

– Возможно. По моему мнению, пейзаж и детали, если можно так сказать, облика страны также искусственны. Дельта – большой огород, который пересекают каналы. Верхний Египет – огород по обе стороны Нила. Остальное – скалы и пески пустыни. А внутреннюю часть страны я лично считаю непривлекательной. После того как вы увидите деревню, деревенскую мечеть, пальмовую рощу, холмы среди пустыни, процессию на верблюдах и несколько подобных вещей – считайте, вы увидели все, что следовало; дальше будут только повторения. Вывод; кажется, Египет, за исключением его истории и искусства, решительно неинтересная и даже отвратительная страна.

– Тогда почему в Египет приезжает столько людей? – Вопрос Эсме звучал почти невинно.

У профессора Квелча и на это был готовый ответ:

– Белые приезжают в Египет по работе. Они, естественно, стараются увидеть лучшее там, где работают. Они не хотят говорить, что в Египте для них ничего нет, – и в итоге говорят, что пейзаж изумителен. И другие им верят. Но, поверьте, мадемуазель, мне, Египет – совершенно искусственная земля. Европа может быть изысканной. Англия кажется священной тем, кто ее хорошо знает. По сравнению с Европой в Египте ничего нет, кроме красоты, которую можно отыскать, если внимательно рассматривать холмы, воду и поля. Какие грезы могут вас посетить на египетском холме, или на египетском хлопковом поле, или на берегу египетского канала? Вы можете здесь обрести абсолютное уединение, но оно скорее объективно, а не субъективно. Вы можете восхищаться этим миром, но не можете стать его частью, если не хотите без всяких оговорок подчиниться ему.

– Это меня вполне устраивает, – с сомнением произнесла миссис Корнелиус. – Закат прошлой нотшью был тшертовски хорош.

Профессор Квелч кивнул, как будто соглашаясь, затем наклонился вперед и заговорил, внушительно понизив голос:

– Красота Египта, мисс Корниш, зависит от иллюзии. Театральной иллюзии подходящего момента, удачного совпадения места и времени. Вы, разумеется, лучше прочих понимаете, как можно увидеть красоту в чем-то, созданном исключительно усилиями человека. Вы должны понять, какая красота вам откроется в Египте, и вы будете за это признательны. Мой отец, преподобный Квелч из Севеноукса, хотя он никогда не посещал Египет, написал превосходную книгу об исламской архитектуре, в которой указал на недостатки и просчеты в таких сооружениях; он объяснил, что слабость мавританской арки, например, отражает моральную ущербность самого ислама.

Необычные рассуждения Квелча явно утомили Эсме и миссис Корнелиус. Мы пока не видели ничего, что могло бы подтвердить его мнение, но, несомненно, чтобы понять профессора, следовало прожить в Египте многие годы. Квелч, как он сам сказал, был писателем. Он писал о Египте и публиковался в Англии. Я спросил, как назывались его книги. Профессор поскромничал. Он ответил, что использовал псевдоним. Его также печатали в нескольких каирских издательствах. Квелч полагал, что немало сделал для решения эстетических вопросов. Миссис Корнелиус, которая восприняла сдержанность профессора как вызов, настаивала на том, чтобы тот раскрыл псевдоним. В конце концов он густо покраснел, скривился и признался, что его самый известный литературный псевдоним – «Рене Франс». Он предполагал, что под таким именем мог делать некоторые заявления, каких не мог бы сделать Квелч. Мы одобрили его выбор и сказали, что непременно отыщем его книги, как только прибудем в Каир. Профессор ответил, что с радостью поможет нам получить эти сочинения. Он заверил всех в том, что сумеет приобрести любое заказанное издание с немалой торговой скидкой. Эсме по-французски заметила, что профессор – явно не романтик. Он только пожал плечами в ответ.