Текст книги "Иерусалим правит"

Автор книги: Майкл Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

Я без малейших затруднений позаимствовал на несколько часов блокнот Болсовера и поделился его содержанием с капитаном Квелчем. В удивительном списке преступлений даже обнаружились намеки на противоестественные действия ласкаров и членов съемочной группы – этого, насколько я знал, Квелч старался не допускать. («Ласкар-содомит – ленивый ласкар» – таков был его девиз.)

Потом в воздухе внезапно пахнуло розами – Эсме бросилась вон из салона, а Симэн уныло посмотрел вперед, на нос корабля. Я хотел было последовать за Эсме, чтобы успокоить ее, потому что знал: она очень расстроилась, когда я запретил ей сходить на берег. Но в таком капризном настроении она предпочитала одиночество. Миссис Корнелиус исполняла «Роз-Мари»[288]288
  «Роз-Мари» – популярная американская оперетта (1924).


[Закрыть], вторя замечательной записи Оскара Лаверна; она смотрела в иллюминатор на ровные ряды домов Танжера и раздумывала о том, не получил ли капитан Квелч каких-нибудь известий о мистере Миксе. Мне не очень-то хотелось затрагивать эту тему, но пришлось разуверить подругу (поскольку я хорошо знал, какова истинная цель экспедиции капитана Квелча – пополнить наши запасы shney[289]289
  «Снежок» (идиш).


[Закрыть]).

– Он же не пойдет сразу в полицию, – сказал я.

– Купит себе мальтшика, да? И попросит, тштоб ты ему пятую тотшку прощупал, а, Иван?

И по сей день миссис Корнелиус отказывается говорить мне, что тогда имела в виду, но дрожит от смеха всякий раз, когда я вспоминаю об этом. Меня приводит в замешательство, что в некоторых случаях она удивительно откровенна, а в других – выражается очень туманно. Я думаю, она хочет пощадить мои чувства, но ей-то уж следует знать, что я всегда предпочитал горькую правду разным недомолвкам, как бы успокоительны они ни были. Пусть я из-за этого чувствую себя хуже многих других людей – что ж, зато я настоящий реалист.

Тогда в качестве ответа миссис К. указала на местный катер, краска на котором отслаивалась, как кожа прокаженного, – моторка мчалась по бурному морю к «Надежде Демпси». Возле румпеля стоял, очевидно, хозяин катера, местный житель в грязном свитере и помятой феске; капитан Квелч сидел в центральной части суденышка, бок о бок с молодым человеком, который носил экстравагантный костюм и широкополую кремовую шляпу; левый рукав его одеяния выглядел несколько странно. Пассажиры сидели спинами ко мне. Я был заинтригован. Капитан Квелч ничего не говорил о том, что собирается привезти гостя.

Я вышел на палубу, чтобы приветствовать их, когда они взбирались по трапу. Шляпа молодого человека скрывала его лицо до тех пор, пока он не приблизился ко мне. Пассажир снял темные очки и убрал их к себе в карман, а потом с улыбкой протянул мне загорелую руку. И вот – это был он собственной персоной, столь же красивый и уверенный в себе, как и прежде! Я не верил глазам. Я разрыдался.

– Но твоя рука! – Я не мог не заметить пустой рукав. – Что случилось?

Он на несколько секунд нахмурился.

– Был обстрел в Одессе. Меня ранили. Потом задели, когда я пытался добраться до судна. Никогда не узнаю, кто именно забрал мою руку – красные или белые! Возможно, и те и другие. – И он пожал плечами, как в старые беззаботные времена, пробудив великое множество замечательных воспоминаний.

Да, это был тот самый Шура, которого я считал мертвым, убитым красными казаками. Это был мой кузен, мой прежний наставник и приятель из Одессы, с которым я поссорился по пустячному поводу, из-за обычной маленькой шлюхи с Молдаванки. Все дурное давно позабылось – и теперь моя душа пела от радости! Я обнял его! Поцеловал! Прижал к себе его высокое сильное тело – и заплакал снова! Шура вернулся ко мне! Этого было достаточно, чтобы вернулся и весь мой прежний оптимизм. Шура, друг моего детства! Мне хотелось так много ему рассказать и в ответ услышать столько историй!

– Надолго ли ты останешься с нами?

– До Триполи! – Шура был так же взволнован, как я.

Слезы бежали по его щекам, и он смахивал их с углов полных губ уцелевшей рукой и одновременно смеялся над моими собственными слезами.

– Маленький Макс Гетман. Я слышал, ты теперь кинозвезда. Делаешь разные чудесные вещи. Ты говорил нам, что прославишься. Нам надо было тебя послушать, a? Le plus fameux des chics types![290]290
  Самый знаменитый из шикарных типов! (фр.)


[Закрыть] Ванда была тебе лучшей подругой, знаешь ли. Она предсказала тебе большое будущее. Ты хорошо выглядишь, mon joli bagage[291]291
  Мой милый увалень (фр.).


[Закрыть].

Вспомнив, что капитан Квелч недостаточно знает русский, мы перешли на французский, чтобы выразить свою признательность за это необычайное воссоединение.

– Как изумительно, что вы невольно стали его причиной, капитан! – сказал я.

– Меня очень радует ваше одобрение, друг мой. Ведь босс Шуры – мой старый деловой партнер с марсельских времен. Я хотел бы оказать ему услугу. Уверен, вы не станете возражать?

Только Болсовер или Симэн могли возразить против появления нового пассажира, но мы с капитаном Квелчем уже задумали план, который должен был увенчаться арестом Болсовера, как только мы поставим судно на якорь в Александрии. Капитан Квелч вместе с нашим «снежком» купил морфий. Симэн начал ворчать. Его фильм был важнее всего. В салоне Шура сразу очаровал миссис Корнелиус. Он поцеловал ей руку и представился, назвавшись моим кузеном и старым университетским товарищем.

Обмануть ее не удалось.

– Ты один из этих слободских бандюков, верно? У вас, парни, есть стиль. Третесь тут с французами, да?

Шура никак не мог понять ее английский, но восхищался русским, который он разбирал немногим лучше, но ценил, как он говорил, его удивительную мелодичность. Я обрадовался, что они с первой встречи так хорошо поладили. Даже капитан Квелч, казалось, поддался очарованию Шуры. С двумя руками мой друг был обаятельным жуликом. С одной – стал просто неотразим.

Единственная каюта, в которой мог разместиться Шура, – это освободившийся закуток мистера Микса. Потребовалось совсем мало времени, чтобы заполнить чемодан негра немногочисленными книгами, туалетными принадлежностями и одеждой, которую он оставил на корабле. Я с огорчением увидел среди этих пожитков «Мученичество человека»[292]292
  «Мученичество человека» (1872) – критический очерк истории западной цивилизации Уинвуда Рида (1838–1875), британского философа и антрополога, исследователя Африки. Написан с позиции естественных наук и под влиянием социального дарвинизма и позитивизма.


[Закрыть] и в шутку заметил Шуре, что при таком раскладе мы скоро обнаружим тома «Капитала» под всеми верблюжьими одеялами! (Я был в те дни достаточно невинен – и не принимал свою фантазию всерьез.) Мой кузен почти тотчас получил постельное белье и туалетные принадлежности, а потом мы провели несколько минут в каюте, пробуя кокаин, который Шура привез с собой. Я напомнил кузену, что именно он познакомил меня с этим природным стимулятором.

– Почти каждый раз, когда случается нюхнуть, я вспоминаю о тебе, дорогой Шура!

Мой кузен рассмеялся. Он сказал, что я остался все тем же старым добрым Максом. Шура предложил пройти обратно в салон. Он сообщил мне, что теперь ведет дела с одесским знакомым, человеком, который, не ведая о том, стал причиной нашей первой встречи с миссис Корнелиус. С. А. Ставицкий сейчас находился в Марселе и в основном занимался импортом кокаина – его можно было дешево и более или менее законно перерабатывать в Танжере, где не запрещали продажу южноамериканской пасты.

– Но он теперь расширяет бизнес, занимается политикой, так что по большей части дела с наркотиками веду я. Политические интриги и фондовый рынок – это не в моем стиле. Но ты же понимаешь, какие там открываются перспективы! Можно сделать миллионы. Один из помощников Ставицкого, кажется, твой старый друг. Тоже эмигрант. Помнишь графа Николая Федоровича Петрова?

Тут я затаил дыхание. Но Коля, конечно, находился в Париже с женой-аристократкой?

– Он все еще ездит в Париж, я думаю. Но сейчас, несомненно, ведет дела с боссом в Марселе.

– Ты уверен, что речь идет именно об этом человеке? – Притворившись, что у меня началось головокружение от наркотика, я на мгновение облокотился на переборку. Всего несколько ступеней отделяли нас от входа в салон.

– Очень высокий, довольно бледный. Красивый, немного женоподобный. Превосходно одевается. Знал тебя в Питере? Вел с тобой дела во Франции?

Это не мог быть никто, кроме Коли.

– Ты говоришь, что он путешествует? – Я в замешательстве пошел по трапу, но почти сразу же остановился на ступеньках.

– Да. Он был в Танжере, к примеру, только несколько недель назад. Вероятно, это как-то связано с политикой, но прямо он не говорил. Он останавливался в «Вилла де Франс».

– И жена была с ним? – Почти сверхъестественным образом Эсме очутилась на верхней палубе; она переоделась, и ее настроение решительно переменилось. Теперь она казалась маленькой Мэри Пикфорд, викторианским ангелочком – я знал, что в глубине души она была именно такой.

– Нет, мисс. – Шура посмотрел на нее дружелюбно и прямо. – По крайней мере, я так не думаю.

Я с радостью познакомил двух своих драгоценных друзей. Мы поднялись по лестнице, а Эсме стояла на верхней площадке, как королева, принимающая знаки внимания.

– Александр Семенович Нива, позволь тебе представить Эсме Болесковну Лукьянову, мою суженую. Эсме, мой кузен Шура.

Шура поцеловал крошечную ручку Эсме и пробормотал какую-то любезность. Эсме извинилась. Она сказала, что идет к себе в каюту и надеется присоединиться к нам позже, возможно, за обедом. Наш корабль уже снимался с якоря и держал курс в открытое море. Я отвел Шуру в салон и отыскал свою бутылку под стойкой бара. Это была «Старая плантация Бомонта» – лучший бурбон в Новом Орлеане. Капитан Квелч где-то раздобыл целый ящик этого напитка и презентовал мне три кварты. Шура был очень благодарен.

– От коньяка и виски становится плохо, а вино здесь ужасное. Хочется той выдержанной, золотой водки, которую мы пивали у Эзо в Слободке.

Честно говоря, я не помнил, чтобы в кабачке у Эзо подавали такие замечательные напитки, но я не стал бы возражать кузену и нарушать мир даже в том случае, если бы он заявил, что Царь был евреем! Я сказал Шуре, что пью бурбон по той же самой причине. Я описал кое-какие из приключений, которые пережил после отъезда из Одессы на «Рио-Крузе», похождения в Константинополе, встречу с Эсме, странствия по Италии и Франции, мои инженерные достижения в Париже и Лос-Анджелесе, карьеру в кино, о которой Шура уже слышал от капитана Квелча. Я не видел никакого смысла в том, чтобы пересказывать неприятные эпизоды своей биографии.

На Шуру мой успех произвел чрезвычайное впечатление, но его собственные похождения были куда печальнее. Несмотря на то что у него осталась лишь одна рука, избежать призыва не удалось, и только повоевав в нескольких армиях, он смог выбраться в Варну, а оттуда в Софию, где, по его словам, ненадолго влюбился. Затем Шура переселился в Фиуме, но выходки дАннунцио[293]293
  Габриеле д’Аннунцио (урожденный Гаэтано Рапаньетто-д’Аннунцио, 1863–1938) – итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, поддерживавший Муссолини. Возглавил националистическую экспедицию, захватившую в сентябре 1919 года город Фиуме (ныне Риека, Хорватия), и стал диктатором непризнанной республики Фиуме до декабря 1920 года.


[Закрыть] превратили город в непригодную для жилья трущобу, и потому он проделал долгий путь до Марселя, где присоединился к нашему старому знакомому, сыну дантиста Ставицкому, теперь французскому гражданину.

– У нас как бы прежняя одесская сеть, – сказал Шура. – Ставицкий даже нашел работу для Бориса и Малышки Грани. Она сейчас в Танжере, покупает и продает…

– А Борис ведет счета?

– Точно! Конечно, Марсель не Одесса, хотя кое-что общее есть. Мне теперь нужна жара. Не уверен, что мог бы снова поселиться на Украине.

Я даже не задумывался об этом. Я уже привык к Калифорнии и к тому, что хорошая погода пробуждает в людях лучшие качества – в точности как в Одессе, особенно если ее сравнить с остальной частью Империи. Верный себе, Шура несколько раз пошутил насчет моего костюма-тройки. Он сказал, что его собственный костюм – самый последний писк парижской моды. Американцы были совсем не элегантны! Я напомнил, что всегда считал его вкус немного показным. Меня же воспитали в старых традициях. Я не стал говорить ему, что наша ветвь семьи неизменно отличалась несколько большим интеллектом, чем его собственная, – в конце концов, они были только мелкими лавочниками. Вместо этого я сказал Шуре, что найду себе хорошего английского портного, как только мы пришвартуемся в Александрии. Я хотел знать, чем он намеревался заняться в Триполи. Шура сказал, что изучал тамошние нефтяные месторождения. «Фирма» собиралась устроить нечто вроде филиала. И я сразу понял, при чем тут Коля. Волшебник, который легко ориентировался в тайнах высоких финансов, князь Н. Ф. Петров стал выдающимся игроком на фондовой бирже. Его приглашали, чтобы определить ценность месторождений и отыскать лучший способ ведения дел. Это не его вина, что наша «Роза Киева» сгнила в своем сарае, став жертвой Большого левантинского бизнеса, который добивался разорения нашей «Трансатлантической аэронавигационной компании» и подготавливал наше крушение. Я никогда не узнаю всей правды о той печальной истории. Конечно, Коля не виноват, что бремя ответственности за наше поражение пало на меня, что меня заклеймили как мошенника и заставили бежать. Он, в конце концов, добровольно решился остаться и боролся за нас как герой. Я мог только благодарить Бога, что силы, выступившие против нас, в итоге не ополчились на него. Без сомнения, оказалось очень большой удачей, что отец его жены тоже был одним из директоров нашей компании и, стараясь избежать семейного скандала, отправил Колю в своеобразное изгнание, но я все-таки с удивлением услышал о том, что мой друг внезапно сменил род занятий. Возможно, в конце концов, ему просто наскучила рутина парижского светского общества. Подобно мне, князь Николай был по натуре авантюристом, жаждущим риска, неутомимо стремящимся к новым подвигам. Эти последние известия намекали на то, что я могу повстречаться с ним снова – скорее, чем смел надеяться. Наши пути должны были пересечься. Я начал подумывать о возвращении в Европу. С американским паспортом и верительными грамотами Тома Питерса, киноактера, у меня, казалось, не могло возникнуть никаких затруднений. В конце концов, экран подтверждал мою новую, американскую личность! Но мне еще некоторое время не стоило появляться во Франции. Как было бы замечательно, подумал я, снова увидеть Рим. У меня там жили хорошие друзья. События 1922 года[294]294
  27 октября 1922 года начался «поход на Рим» – вооруженный марш сторонников фашистской партии под предводительством Бенито Муссолини, в результате которого последний был назначен премьер-министром Италии.


[Закрыть] стали началом великого социального эксперимента, только теперь достигшего полного расцвета. Муссолини привел Италию к замечательной стабильности.

Когда закончатся съемки нашего египетского фильма, сообщил я Шуре, вероятно, мы с Эсме устроим медовый месяц в Европе. Мои друзья да Баццанно, Лаура Фискетти и Аннибале Сантуччи, конечно, по-прежнему жили в своем мире, поедая поджаренные артишоки и споря о будущем разных стран. Мне хотелось бы снова повидать их. И еще люди говорили, что Берлин теперь намного интереснее, чем Париж. Мы поедем в Лондон, где меня все еще дожидались деньги. О них я упоминал с улыбкой. Те деньги казались мне целым состоянием, прежде чем я научился сам зарабатывать на жизнь. Но они послужат хорошим предлогом, чтобы отыскать мистера Грина и мистера Паррота.

– Я слышал, эти старые жулики неплохо распорядились деньгами моего папаши, – радостно ответил Шура. Мы вышли на палубу, чтобы полюбоваться закатом над далеким городом. – Я сомневаюсь, что ты получишь свои деньги, мой милый Симка. И мы никогда не узнаем, сколько же им досталось. Папашу пристрелили очень быстро. Красные, я полагаю. В общем, погромщики назвались по-другому и отправились искать «спекулянтов»! Результаты были почти такими же. Казаки не меняют привычек. Женщин-спекулянток чаще всего насиловали, а мужчин убивали, как и детей. И все это в Слободке. Ванда вроде бы спаслась.

Я сохранил теплые воспоминания о его сестре.

– Надеюсь, что так. – Не стоило говорить ему, что Ванда, вероятно, мертва.

К тому времени, когда Эсме присоединилась к нам, а капитан Квелч, миссис Корнелиус и все остальные собрались к обеду, мы с Шурой слишком много выпили. Я очень смутно помню остаток вечера, разве что теплоту и нежность наших ностальгических переживаний – в этой эйфории я пребывал, при помощи кокаина Шуры и моего бурбона, до тех пор, пока лодка не увезла его в Триполи. Мы отправились в Александрию прежде, чем я сумел убедиться, что могу прочитать неразборчивые буквы – адрес отеля, постоянного обиталища Шуры в Танжере.

Мое воссоединение с кузеном положило начало целительному процессу. До тех пор я пять лет носил в душе кровавую рану – рану, появившуюся, когда я оторвался от отчизны, от земли степей и широких рек, где мои казацкие предки создавали свою Сечь. Я никогда не собирался уезжать из Одессы, с родины. Но мне пришлось, потому что большевики заполонили страну, подчинив ее своей ужасной воле. Я стал участником массового исхода, по сравнению с которым исход евреев из Египта – поездка на пару дней. Все лучшее, что было Россией, обратилось в бегство. Все лучшее, что уцелело. Ученые, писатели и мыслители, инженеры и солдаты – многие из нас пытались притворяться, что нет никаких открытых ран, нет боли, нет мечты о нашем славянском доме. Покинув Россию, я сбился с пути. Я позабыл об этой необходимой боли. Услышав рассказы Шуры о старых друзьях и прежних временах, я понял: какие-то остатки прошлого должны уцелеть. Прошлое нельзя воссоздать, но, с другой стороны, нельзя, чтобы оно пропало. Мой веселый, очаровательный двоюродный брат, прежде чем покинуть «Надежду Демпси», вернул мне несколько бесценных лоскутов прошлого. Словно целебные повязки, эти обрывки укрыли мою рану – и шрам в душе наконец зарубцевался.

Шура никогда не узнал о том, что почти в самый последний момент принес мне целительный дар – утешительные воспоминания.

Глава десятая

Нам говорят, что колдовство изгнано в Африку. Нас уверяют, что оно мертво и позабыто в Суррее и всех цивилизованных округах Англии. Нам рассказывают это по радио, та самая Би-би-си, которая ночью и днем распространяет ересь и богохульства, пока продавцы трав и гомеопаты расхваливают свой мусор миллионам слушателей! Что же это, как не колдовство? Джимми Янг и «Женский час» – кто они, как не посредники, с помощью которых сатанинские заветы алхимии и черной магии передаются нетерпеливым новообращенным? Да, люди с телевидения предлагают нам «Звезды по воскресеньям» или «Финальную программу»[295]295
  Сэр Джимми Янг (урожденный Лесли Рональд Янг, 1921–2016) – британский певец, диджей и радиоведущий. «Женский час» – радиопрограмма на Би– би-си Радио 4, существующая с 1946 года. «Звезды по воскресеньям» – религиозная телепрограмма, выпускаемая Йоркширским телевидением с 1969 по 1979 год. «Финальная программа» (1973) – британский научно-фантастический триллер Роберта Фуэста по одноименному роману Муркока.


[Закрыть], мы по нескольку минут в день слушаем на «Домашней службе» священника (или – гораздо чаще – раввина). Но какое это имеет значение, когда двадцать три из каждых двадцати четырех часов вещания посвящены распространению коммунизма, оккультизма, иудаизма и неприкрытого мужеложства, а тружеников отделов драм и непостановочных программ воодушевляет «языческий дух»? Можно добавить, что ситуацию нисколько не улучшает замена безбожного пресвитерианина крипто-католиком.

«Но это же Англия, – скажете мне вы со своей обычной самодовольной снисходительностью. – Здесь не произошло никаких изменений. Мы всегда были языческой страной. Таков секрет нашего успеха. Ради чего, по-вашему, затеяли Реформацию? Не говоря о Кромвеле…[296]296
  Оливер Кромвель (1599–1658) – английский государственный деятель и полководец, вождь индепендентов – представителей одного из крайних направлений протестантизма, сыгравших ключевую роль в Английской революции 1640–1660 годов.


[Закрыть] Мы создали Бога из наших собственных приукрашенных недостатков и решили доказать всему миру, что наш бог превыше других». Да! Вы удивлены, что мне известны эти аргументы? Молодые люди – дураки. Они думают, что мы всегда были старыми и бессильными. Почему они не могут смотреть и учиться? Да, я видел колдовство и феодализм во плоти, прямо у себя под носом, и если это не поможет вам оценить нашу рационалистическую и просвещенную вселенную, то вам уже ничто не поможет. Говорят, у тех, кто возвращается из колоний, сохраняются воззрения столетней давности. Это потому, что они являются из мира, все еще отстающего на сто лет или, в некоторых случаях, на тысячу или миллион. Нам не следует презирать мнения людей менее цивилизованных, чем мы сами. Мы должны помочь им ступить на путь прогресса, научить их писать и читать на их собственном языке, но мы должны и выслушать то, чему они могут научить нас. Иногда этот метод дает превосходные результаты, как в случае Гавайев, но в Египте, например, дела обстоят самым печальным образом. Уже не в первый раз эта страна отвергла руку помощи, протянутую благородной силой, и взамен соскользнула в глубокую яму коррупции и варварства, став легкой добычей для турок и бедуинов, тех шакалов, которые готовы пировать на остатках любой цивилизации, но лишь тогда, когда она прогниет до костей, когда зловоние от ее трупа разнесется по планете. И британцы еще удивляются, почему сегодня полукровки всего мира внезапно собрались на их маленьком острове! Сахар сладок, но гниль куда слаще, как мы говаривали в Одессе. Там тоже было колдовство, но мы не обманывались насчет него.

Миссис Корнелиус считает, что я – паникер.

– Ну и тшто такого, если несколько старых дураков кладут к себе в тшай окопник[297]297
  Окопник – род многолетних лесных травянистых растений. Применяется в народной медицине и гомеопатии. Содержит ядовитые вещества.


[Закрыть], Иван?

– Дело не в окопнике, моя дорогая. Дело в значении окопника. Это ведь символ того, что все пошло неправильно.

– Я полагаю, тшто дело в обытшном несварении.

Иногда миссис Корнелиус бывает чрезмерно практичной. Возможно, именно поэтому нас так влечет друг к другу: я наделен чувствительным, романтическим воображением, а она, вечная женщина, не столь интеллектуальна, она стоит обеими ногами на земле и подчиняется инстинктам – а именно эти качества мужчины ценят в женщинах превыше всего. Пресловутые феминистки, желающие превратить Титанию в Оберона[298]298
  Оберон и Титания – царь и царица фей и эльфов, персонажи комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» (между 1594 и 1596).


[Закрыть], не имеют ни малейшего представления об истинном, подлинном смысле равенства, союза противоположностей, который может стать самым прекрасным и возвышенным опытом из всех существующих.

С этим миссис Корнелиус должна согласиться; она, в конце концов, настоящая женщина, даже теперь, когда время уничтожило ее красоту и похитило здоровье, но тем не менее сохранило в ее большом сердце прежнюю силу.

Она остается слишком щедрой, моя верная подруга; она не способна распознать грех и не умеет слишком строго судить своих собратьев. Она, к примеру, выпила с Бишопом сразу после его освобождения (хотя расхищение могил, даже в Лондоне, некоторые все еще считают достойным осуждения). Несколько лет она подрабатывала няней. По ее словам, совершенно неважно, мики это были или негритята; они всегда гадили в штаны как раз перед тем, как появлялись их мамаши.

– Это все ересь, всякий бред про тшорную магию, – говорит она мне. – Дети этим забавлялись пару годков назад. Куклы вуду, и пента-как-их-там, и ведьмы, и всякое такое. Это – фильмы ужасов, Иван. У них по телику. «Ребенок Розмари» да «Франкенштейн встретшает тшеловека-волка»[299]299
  «Ребенок Розмари» (1968) – американский психологический триллер Романа Полански по одноименному роману Айры Левина. «Франкенштейн встречает Человека-Волка» (1943) – фильм Роя Уильяма Нила из классической серии фильмов ужасов студии «Юниверсал».


[Закрыть].

– Есть кое-какая разница. – Я уже устал от этого бесконечного спора. – Когда мы с вами были в Голливуде – мы знали, кто плохой, а кто хороший. В этом вся разница. Наши фильмы содержали твердую мораль, а не подстраивались под общепринятое мнение. А теперь все словно подвешено в воздухе. Ничего удивительного, что дети сбиты с толку.

Какой смысл включать этот телевизор? Младшие Корнелиусы говорят мне, что я должен купить цветной. Зачем беспокоиться, отвечаю я, когда все прекрасно видно и в черно-белом. Радио становится хуже и хуже, там полно нелепой грязи и самодовольных викторин, в которых участвуют те же самые люди, что несут ответственность за всю грязь. Если Тони Хэнкок – комик, то и Гарольд Уилсон – тоже комик[300]300
  Энтони Хэнкок (1924–1968) – английский актер и комик, особенно популярный в 1950‑х и начале 1960‑х. Джеймс Гарольд Уилсон (также Вильсон, 1916–1995) – политик-лейборист, премьер-министр Великобритании (1964–1970 и 1974–1976).


[Закрыть]. Оба, кажется, обвиняют остальной мир в своих неудачах. Им придется посмотреть правде в глаза. Общество не хочет того, что они предлагают. То же самое и с пьесами и книгами, которые создают молодые люди. Разве это – искусство? Если жалость к себе стала искусством, скажу я вам, тогда нет ничего удивительного, что все евреи – теперь художники. Если самореклама – искусство, то любой британец – художник!

Я пытаюсь воскресить красоту мира. Раньше, когда ноги у меня еще хорошо гнулись, я отправлялся на прогулки в Кенсингтонские сады, а затем, после того как весь Гайд-парк постепенно стал детской площадкой для отвратительных космополитов низших классов – в Холланд-парк, где в изобилии произрастают чужестранные деревья и кустарники, но гибриды встречаются очень редко. Как я люблю Лондон в весеннюю пору, когда он окутан запахом ранней сирени и нарциссов, желтофиолей, тюльпанов и незабудок, люблю эти лужайки лимонного и красного цвета, большие каштаны, которые только покрываются листвой, распустившиеся вишни. Я поднимался в верхнюю часть Лэдброк-Гроув[301]301
  Лэдброк-Гроув – улица в западном Лондоне, в боро Кенсингтон и Челси. Также это название относится к прилегающим территориям Ноттинг-Хилла и Северного Кенсингтона.


[Закрыть], где располагались все лучшие сады, а затем медленно прогуливался вниз, к Холланд-парк-авеню, вдыхая запах кустарников и цветов, запах жимолости и сладких платанов, вспоминая детство, проведенное в Киеве. Так же я прогуливался по Крещатику в один из дней, столь хорошо знакомых нам в России: когда внезапно, в мгновение ока, уходит зима и наступает весна. Теплые желтые кирпичные стены Киева начинали впитывать солнечный свет, и парки, и улицы, и пустыри, и все маленькие пригороды вроде нашей Куренёвки сияли разными цветами, с ярких витрин исчезали зимние ставни и открывались новые сокровища; даже трамваи становились блестящими экипажами, легко плывущими в солнечных лучах и уносящими нас по холмам и долинам рая. Город, построенный на холмах, отличается от всех прочих. Лондон возведен у мелкой реки, которую можно перейти вброд, но у него есть все укрепления, необходимые для поселения, расположенного в долине. Холм – естественная защита, и живущие на холмах, конечно, чувствуют себя в большей безопасности. Лондонцы всегда громко рассуждают о своем превосходстве, как будто они знают, насколько уязвимы на самом деле. То же касается и Берлина. И все же нет ничего подобного лондонской весне, свежей от дождя и серебристого света, со множеством оттенков зелени – словно нефритовый лес, изобилующий тюльпанами, фиалками и нарциссами. Британцы, неспособные выражать привязанность друг к другу, расточают любовь на цветы и животных. Они выставляют картинки с изображениями роз там, где иные вешают распятия. Даже сорняки и овощи для них – национальные символы. Нет на Земле города, где было бы столько счастливых собак, кошек и зеленых лужаек. Если это и не Рай Блейка, то, по крайней мере, Иерусалим для джек-рассел-терьера, восточной короткошерстной кошки, попугая жако, британской королевской или курицы род-айленд. Здесь даже хорьки стали домашними!

Все это могло бы показаться прискорбным, но стремление дарить любовь животным или цветам становится понятнее, когда посмотришь на среднего представителя английского простонародья. Он так самоуверен, так воинственно глуп, так невоспитан, он плох снаружи и изнутри – другого подобного существа в целом мире не найти. Можно восхищаться теми, кто еще пытается спасти это существо, чья единственная польза и единственная цель (для того племя и создавало его) – служба в какой-нибудь ужасной заграничной армии. А теперь колоний не осталось – и Британии некуда отправить это существо. Позерство таких людей становится нелепой шарадой, лишенной всякого содержания и смысла. Надо ли удивляться, что их ежегодное развлечение, единственное представление, которое они посещают в театре, – рождественская арлекинада, где ничтожные комики награждают свежую поросль мужланов всей тяжестью унаследованных ими предрассудков и грязи? Эти скоты научились хвастаться собственной вульгарностью. Вот он, идеальный люмпен-пролетариат, – люди, которые считают добродетелями именно то, что мешает им достичь лучшего положения. Их Библия – «Сан». Библия гордости, лишенной достоинства или духа. Если эта армия горлопанов станет солью земли – тогда я не смогу наслаждаться едой, созданной на такой земле. Ведь она, армия, состоит из тех же мужланов, которые обеспечили дурную славу нацистской партии и заправляли Думой в 1917 году.

Миссис Корнелиус может простить этим людям все. Она говорит, что гордится принадлежностью к рабочему классу. Я могу только оплакивать уничтожение хорошего вкуса и общественной морали. Я не раз предлагал свои материалы Би-би-си, но, конечно, я не принадлежу к Банде педерастов, как их называет Бишоп, и не хочу продаваться. Единственный раз посетив «Всемирную службу», я тщательно следил, чтобы брюки оставались застегнуты, – все попытки облапать меня были встречены вежливым, но решительным неодобрением. Я сказал, что слишком стар для таких вещей.

– Ты отшень гордый, Иван. Это – твоя трагедия, – говорит она.

Миссис Корнелиус всегда полагала, что моя честность стала самым большим препятствием на пути к успеху – неважно, какой путь я избирал. Подобно фон Штрогейму[302]302
  В 1933 году из-за конфликтов с продюсерами и нежелания подстраиваться под их требования фон Штрогейм был отстранен от режиссуры. В дальнейшем смог продолжить карьеру как актер в Европе.


[Закрыть], я не изменил своему таланту, не продался тем, кто предлагал самую высокую цену, только ради того, чтобы получить прибыль или добиться одобрения какого-то политического деятеля. Очень многие эмигранты решились на это, и не могу сказать, что осуждаю большинство из них; но и себя я осуждать не намерен. Не моя вина, что я стал жертвой немодного ныне чувства собственного достоинства. Мы сотворены людьми. Нам следует ценить это. В наши дни все стремятся к единому стандарту – думать одинаково, действовать одинаково, мечтать об одних и тех же вещах, все ради «психического здоровья». Это мне не по вкусу. Мы становимся рабами каких-то унылых программистов. Я первым готов осудить и большевиков, и фашистов за ошибочные, механистичные решения. И Фрейду, и Марксу, конечно, следовало бы за это ответить. Они поднялись на пьедесталы, а Ницше, незамеченный и униженный, сражавшийся, как Макс Штирнер[303]303
  Макс Штирнер (урожденный Иоганн Каспар Шмидт, 1806–1856) – немецкий мыслитель, основатель философии индивидуалистического анархизма, предвосхитивший нигилистические идеи Ницше.


[Закрыть], за человека, за будущее сверхсущество, сокрытое во всех нас, давший философский стимул моим летающим городам, моему видению духовного ордена самураев, который протягивает руку помощи всем расам и классам, согласно их уровню зрелости, – Ницше был предан забвению. Конечно, Ницше связали с нацистами, но в этом он виноват не более, чем святая Иоанна виновата в том, что ее считали сторонницей Тюдоров, потому что она была с политической точки зрения полезна Генриху Восьмому[304]304
  Жанна д’Арк осуждена как еретичка и сожжена на костре в 1431 году, в царствование малолетнего Генриха VI. Генрих VIII Тюдор взошел на трон в 1509 году.


[Закрыть]. Мы же не станем говорить о том, как Генрих вообще относился к женщинам! Я всегда готов довериться тем, кто этого заслуживает, и возложить вину на истинных ответчиков, независимо от партии или веры. Но теперь, как заметил Гёте, суждения, основанные на опыте, незаконны. Сегодня нужно послушно следовать за компьютерными технологиями, и горе глупцу, который попытается противопоставить опыт всей жизни фантазиям каких-нибудь молодых людей! В этом отношении, по крайней мере, другой брат, Фрэнк, не настолько плох, но не стоит даже пытаться поговорить с Джерри или Кэтрин. Неважно, соглашалась миссис Корнелиус со своими детьми или нет, но она всегда защищала их. Она была настоящей тигрицей, если речь шла о детях. Только ей дозволялось критиковать их. Я позвонил Джерри в тот день, и он отправился повидать ее. Он был с ней, когда она умерла. Я заглядывал к ней постоянно, но мне приходилось оберегать магазин – здесь очень много вандалов. Он приехал сразу же, и поэтому, поверьте, я предоставляю ему свободу действий. Но он ревнив. И теперь, кажется, он избегает меня. Она говорила мне такие вещи, которыми никогда не делилась с детьми.