Текст книги "Р26/5/пси и я (СИ)"

Автор книги: Майкл Коуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Ты только посмотри, – заметил Дэвид. – Я думаю, он все время знал. Каждый день он видел, как эта гадость попадает в комнату и никому не сообщал. Он слишком увлечен своим занятием, чтобы беспокоиться о Фестиве.

Иеремия оторвался от проверки птиц и поднял взгляд.

– Я не думал, что это имеет значение, – сказал он тихо. – Так не всегда бывает, только когда Снаружи штормит, летом. Я полагал, что это туман. Все знают, что генераторы там, Внизу, работают неважно, и я догадался, что давление внутри Фестива чуть ниже чем Снаружи, кроме того, тут холоднее. Я думал, что это конденсируются водяные испарения. – Он с мольбой взглянул на Джилли и пробормотал; – Как пар над котелком…

– Чушь! – отрезал Дэвид. – Ты просто придумываешь себе оправдания. Это ничего тебе не даст.

– Дэвид… – начала было Джилпи.

– И ты тоже! Ты веришь во что хочешь, как все женщины. Ты игнорируешь факты… Двое умерли, не забывай. Я сам мог умереть… Ведь я едва дышал. Я убедился на собственном опыте. И очевидно, мне тоже следует обратиться к врачу: один бог только знает, сколько яда я принял в легкие.

– Можешь не беспокоиться, Дэвид.

– Что?

– В твоих легких нет яда. Я только что из Медцентра. Те двое умерли не от отравления: у них было слабое сердце. Все остальные совершенно здоровы.

– О чем ты говоришь? – покраснев, зло спросил Дэвид. – Ты хочешь сказать, что мне померещилась эта белая отрава? Я же говорю тебе, что едва дышал. Я чуть не задохнулся, ты сама видела.

– Видела… Но ты задыхался вовсе не потому, что Атмосфера отравлена: когда ты заметил, что окно разбилось, у тебя рефлекторно сжалось горло. То же случилось и с остальными. Массовый психоз. Ты настолько привык считать Атмосферу ядовитой, что твой мозг принимает это за истину и не позволяет тебе дышать.

– Тогда что там было такое белое? Мы оба видели это.

Джилли улыбнулась:

– Пар, как и сказал Иеремия…

– Нет уж, я предпочитаю верить своим глазам. Я видел, как люди умирали, вдыхая эту дрянь. Сколько раз тебе говорить, что никто не может жить Снаружи?

Иеремия поднял взгляд, глаза его светились радостью.

– Кое-кто может, – сказал он. – Посмотри!

Брови Дэвида невольно поднялись, когда он перевел взгляд с трепыхающегося существа в руке Иеремии на ряд неподвижных выключенных птиц, сидящих на трубчатой перекладине.

– Конечно, у меня не очень точные копии, – заметил Иеремия, – но достаточно точные, чтобы обмануть этого птенца.

Воркующая птица с интересом разглядывала их живыми яркими глазами.

– Не знаю… – пробормотал Дэвид. – Ей-богу, просто не знаю. Может, вы правы. Я не знаю…

Джилли поглядела на него раздраженно и беспомощно:

– Но какие еще доказательства тебе нужны? Ты же сам видишь. Это как раз то, чего мы ждали. Такое доказательство можно предложить членам Совета, а если они не станут слушать, если они хотя бы сделают попытку скрыть новость, мы перевернем Фестив с ног на голову, рассказав людям правду. Мы сможем жить так, как должны: на воздухе, без боязни радиации или какого-нибудь загрязнения. Если в Атмосфере могут жить птицы, то и мы сможем. Ты только представь себе, Дэвид! Мы сможем уехать отсюда, может быть, завтра. Люди увидят нас и пойдут за нами. А если Совет и другие трусы Внизу хотят остаться, это их дело. Но они не могут отобрать у людей шанс на нормальную жизнь.

Дэвид в нерешительности разглядывал птицу.

– А вдруг они не смогут заставить себя дышать Атмосферой даже после того, как мы покажем им птицу? Мы слишком долго прожили на Фестиве, Джилли…

Иеремия, теряя терпение, следил за их разговором. Взгляд его пробежал по маленькой комнате, задерживаясь на каменных стенах, жалком окошке над головой, кучах мусора на полу, потрескавшемся потолке, старой мебели. Он слышал шипение воздуха в трубах, приглушенные шаги и разговоры в коридоре. Принюхиваясь, он по-новому воспринимал запахи Фестива, хотя за долгую жизнь его нос, казалось, должен был к ним привыкнуть. И внезапно Иеремия понял, что все это, все эти впечатления, накопленные в течение жизни, стоят так мало…

Он отпустил голубя. Тот выпорхнул из его рук, перелетел через комнату, уселся на жердочку и с любопытством посмотрел на своих неподвижных соседей. Двигаясь с неожиданной быстротой, Иеремия схватил старый алюминиевый стул и швырнул его в окно на потолке.

– Ну, Дэвид! – закричал он, стоя под остатками стекла в сочащемся сверху белом тумане. – Дыши, черт тебя побери! Дыши!

И Дэвид задышал.

Держи меня за руку, любовь моя!

12 декабря 2086 г.

ЛИЧНО, КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Кому: судье Амброуз, Высший суд

Субъект: Гертруда Нэш, умершая

Уважаемый Джеффри!

Прилагаю расшифровку моего интервью с подзащитным и хотел бы поблагодарить Вас за возможность этого обследования. Даю также мои примечания, но, разумеется, окончательное заключение остается за Вами. Виновность подзащитного не подлежит сомнению, однако обстоятельства дела дают возможность предположить временное помрачение рассудка.

Искренне Ваш Адам Уайт

...Кто вы, черт возьми, такой? А, психиатр. Тяжелая артиллерия. Думаете, я сошел с ума, да? Поэтому они прислали вас? Понятно... «Виновен, но безумен». Это лучший приговор, который мне могут предложить? Ладно, знаю, что вы здесь для того, чтобы помочь мне. Но признать себя сумасшедшим? И как потом жить с таким клеймом?

Да, разумеется, я ее убил. Они же отправили туда еще одного разведчика, не так ли? Они нашли тело? Ну так это был я, признаюсь. В конце концов, там не было больше никого, кроме меня. Но я любил ее. Вы меня понимаете? Я любил Гертруду Нэш, пожалуй самую несимпатичную женщину среди Первопроходцев. Наверное, именно поэтому нас и объединили в тандем: знали, что я любитель девушек. Думали, что вряд ли кто-то польстится на такую, как Гертруда, а уж я-то и подавно. Но они не бывали на Цузаме. На планете любви... Ну что вы так смотрите на меня, доктор?

Мы с мисс Нэш удачно посадили наш маленький корабль-разведчик – он покачивался на амортизаторах – и посмотрели друг на друга. Клянусь вам, доктор, она была самой непривлекательной особой, которую я когда-либо видел. Точнее сказать, это была женщина лет сорока, с сединой на висках и выдающимся острым носом. Она выглядела, как старая шхуна, прорезающая бушпритом серебряные морские волны. Очки в стальной оправе были как прожекторы, а ноздри как отверстия для якорей.

– Ну что ж, вот мы и на месте, мисс Нэш, – сухо сказал я, просто из вежливости.

Она втянула носом воздух и посмотрела в иллюминатор. Мы приземлились на обширной равнине, поросшей изумрудной травой. Зелень выглядела ну прям как часть Уилтшира. Атмосфера, радиологический и микробиологический фон – все стрелки указывали в маленький зеленый сегмент, означающий, что человек может выйти наружу и чувствовать себя как дома.

Как полагается, мисс Нэш начала снимать показания с приборов. Она все делала как полагается. Как только мы закончили, она уставилась в иллюминатор и снова втянула носом воздух. Словно почувствовала что-то неладное. Казалось, она не доверяла планете Цузам, несмотря на все доказательства обратного. Доказательства обратного... Я начинаю говорить как вы, доктор. В общем, мисс Нэш еще раз резко вдохнула через свои широкие ноздри – точно так же, как в тот момент, когда ее представили мне.

– Вам что-то не нравится? – спросил я. Она была на десять лет старше, и я решил, что должен продемонстрировать ей свою неопытность.

– Все здесь слишком хорошо, Алек, – сказала она. Она взялась за трансмиттер, чтобы отправить полный отчет на базу – станцию, оставшуюся на орбите. В это время я, изнывая от нетерпения, сидел и грыз ногти. Она поглядывала на меня рассеянно, и я чуть ли не ждал, что она сделает мне замечание, как это делала моя мать, когда я был ребенком. Наконец мы получили разрешение на выход, и я буквально прыгнул в направлении люка. Решительно повернул штурвал и шагнул в тесный воздушный шлюз. В наших кораблях-разведчиках шлюз сконструирован, будто для гнома. Пришлось подождать, когда люк щелкнет, закрываясь. Люк, по-моему, был сделан не просто для гномов, но для гномов-идиотов: наружный невозможно открыть до тех пор, пока полностью не закрыт внутренний. И наоборот.

Наконец мне было позволено открыть наружный люк. Я ступил на платформу и нажал кнопку, чтобы выдвинуть трап. В этот момент ко мне присоединилась мисс Нэш. Мы стояли на платформе примерно в десяти метрах над землей и осматривали окрестности.

Равнина, на которой стоял наш корабль-разведчик, имела форму плоской, будто выстриженной, неглубокой чаши. Она простиралась примерно на милю во всех направлениях. Мы находились в ее центре, а по краям этой равнины поднимался густой, тянущийся почти до самого горизонта лес. Вдалеке, за лесом, в туманной дымке высились синие холмы. Солнце было обнадеживающе теплым, словно брат-близнец земного светила. И все ощущение от этого места было таким, что я даже почувствовал прилив симпатии к мисс Нэш: в этот момент она трогательно моргала от яркого света.

– Это место кажется очень приятным, Алек, – заметила она, снимая очки, чтобы протереть окуляры. – Однако внешность может быть обманчива. И на Земле, помнится, когда-то были тигры.

Она почти улыбалась. Я, кажется, рассказывал о своей матери, доктор? Она уже умерла, конечно, но в свое время это была очень эффектная женщина. В тот момент, когда мы стояли на платформе, мисс Нэш очень напоминала мне мать с ее упрямым недоверием ко всему новому.

Мне было пятнадцать, когда мы покинули Лейчестер с тем небольшим имуществом, которое удалось вырвать из лап отцовских адвокатов, и оказались на монорельсовой станции в Уэймут. Помнится, мать стояла тогда среди выгруженного багажа, который окружал ее, как баррикады, и с вызовом взирала на наш новый дом. Для меня это было приключение! Стоя высоко на платформе монорельса, поверх домов и отелей я мог видеть синеву и серебро залива Уэймут, зеленую гранитную шапку плато Портланд, выступающую далеко в море. Моя мать, должно быть, увидела на моем лице выражение волнующего предвкушения, потому что сказала:

– Даже и не думай о том, чтобы поплавать там, на глубине. Там португальские солдаты. Не удивлюсь, если и акулы есть.

Черт возьми, мне было пятнадцать! Не ребенок уже.

Вы сказали, что хотите услышать все, что привело к смерти Гертруды Нэш. Все, что могло бы оказаться полезным. Трудно понять, о чем стоит рассказывать, принимая во внимание Ваше желание доказать мое сумасшествие...

Вернемся к фактам: мисс Нэш и я, нагруженные оборудованием, сошли на землю и начали первичное обследование. На этом этапе детальное изучение планеты в наши планы не входило. Это был просто сбор образцов растительности, насекомых, обзор фауны, если ее признаки обнаружатся вблизи нашего корабля. И первые результаты не были особенно впечатляющими, по крайней мере, для меня. Трава с волокнистыми корнями выглядела почти как земная. Влажная почва свидетельствовала об обильных дождях, которые, видимо, были благословением этой местности. Единственное обнаруженное нами насекомое оказалось слизнем длиной примерно семь сантиметров. Питался он, скорее всего, корневищами.

Мне стало скучно. В конце концов, я был всего лишь пилот и телохранитель. Было бы, наверное, странно, если бы я вдруг с детским восторгом стал восхищаться сочным пейзажем. А вот найти идеальное место для колонизации – это, пожалуй, могло вдохновить на подвиг. Словом, я пережил разочарование.

Мисс Нэш не собиралась делиться со мной своими наблюдениями и выводами. Интересно было смотреть, как она, мощно вдыхая ароматы чужой земли, постукивала инструментами, собирая в специальные капсулы всякую грязь и слизь. Мы уже почти закончили собирать образцы, как вдруг небольшое животное появилось возле одной из стоек нашего корабля, пыхтя и роясь в земле. По форме и размеру оно напоминало ежа, но только без иголок. Зверек поднял голову и, обнаружив нас, заковылял в заросли, неуклюже шлепая конечностями, похожими на ласты. Мисс Нэш сразу оживилась, заговорила, связывая по смыслу набор каких-то терминов, и успокоилась только у подножия трапа. Я честно старался поддерживать этот разговор исключительно из-за чувства вины перед женщиной, которая мне была совершенно неинтересна. Думаю, что ей просто необходимо было участие. Возможно, неделя пройдет для нас не так напряженно, если мисс Нэш будет чувствовать себя на своей территории. И я попытался вникнуть в ее терминологию, пока она описывала то, что мы видели.

У подножия лестницы я посторонился, пропуская ее.

– Спасибо, Алек, – промолвила она, улыбаясь. А я впервые отметил мягкость и женственность ее лица. Изменения, вызванные улыбкой, не показались мне так уж контрастными по сравнению с тем впечатлением, которое производила на меня эта женщина раньше. Я отвел глаза от ее ног, пока она поднималась, и вдруг обнаружил, что моя рука в кармане сжимает рукоять пистолета. Пытаясь понять, не уловило ли сознание помимо воли какой-то звук, я подозрительно огляделся. На этих странных планетах есть смысл прислушиваться к своему шестому чувству. Равнина, однако, казалась совершенно безжизненной. Подъем по трапу, очередная идиотская возня с люком – и мы с мисс Нэш наконец на борту.

Этой ночью было не до сна. Уже под утро, обсудив все варианты устройства местной среды обитания, мы расслабились, готовые завтра покорять ее. Чаще всего на новой планете именно первая ночь – всегда бессонная. Я уже почти уплывал сознанием в сон, когда услышал странную просьбу мисс Нэш. Она попросила называть ее Гертрудой и проговорила это поспешно, словно набралась решимости и боялась передумать.

– В конце концов, у нас здесь целая неделя, – добавила она, будто бы оправдываясь.

«Ну надо же такое!» – подумал я тогда.

Еще с вечера мы связались с орбитальной станцией, отправили детальное описание наших находок и получили разрешение на более глубокие исследования. А утром, плотно позавтракав, отправились по росистой траве в разведку.

– Мы должны попробовать образцы, пригодные для питания на этой планете, – сказала Гертруда. – После того как я сделаю анализ, конечно.

Никакие анализы не убедили бы меня попробовать этих слизней. Я надеялся, что в лесу попадется что-нибудь более аппетитное. Какое-нибудь животное, похожее на земное, – олень, например. Однако, когда мы добрались до кромки леса, среди деревьев стояла мертвая тишина, словно вся живность попряталась, почуяв наше приближение. Деревья были высокими, стройными, с ветвями, устремленными вверх параллельно стволу – как у пирамидального тополя, но только гораздо более редкими, примерно но пять ветвей у каждого дерева. Темно-зеленые листья на концах ветвей были плотными, такими же волокнистыми, как и корневища травы. Я поднял с земли один из них и разломил пополам. На изломе сразу же выступил сок, как у суккулента.

– Осторожно, – предупредила Гертруда, – жидкость может оказаться едкой. Дождись, пока я сделаю тест, прежде чем трогать что-либо.

В раздражении, как на нее, так и на себя самого, я бросил лист. Хотя наши отношения и стали чуть более дружескими, для меня по-прежнему было непросто работать рядом с женщиной, которая не только старше по возрасту, но еще и превосходит по служебному статусу – по крайней мере, в своей области. Я надеялся на какой-нибудь случай, непредвиденное происшествие, когда увижу страх на ее всегда уверенном лице. Мои пальцы поглаживали оружие, пока я озирался вокруг. Место было странно тихое. Толстые листья не издавали и шороха при легком дуновении ветерка. Гертруда уже сделала анализ листа и теперь убирала свои инструменты.

– Достаточно безобидный листочек, – констатировала она. – Однако вот что любопытно: мне кажется, он приспособлен для захватывания...

И Гертруда посмотрела вверх, на ветки.

– Ты заметил, все деревья, которые мы видели, одной породы?

Почва под ногами была топкой, и я переступил с ноги на ногу, передвинувшись на траву. Тут до моего сознания дошло, что уже некоторое время я слышу какой-то звук.

– Там течет вода. – Я кивнул в сторону источника странного звука. Наклонившись, раздвинул стебли травы: поверхность земли влажно заблестела в солнечных лучах. Вода струилась со стороны леса, растущего выше долины.

– Наверное, где-то там должен быть ручей, рожденный талыми водами с гор, – предположила Гертруда.

– Странно, почему же до сих пор нам не встретились ни ручьи, ни реки, – заметил я.

Теперь, когда солнце переместилось, вся долина заискрилась и засверкала, словно поседевшая от инея. Маленькое животное, точно такое, какое мы видели раньше, двигалось деловой трусцой через равнину в нашем направлении. Маленькими лапами, похожими на ласты, оно вздымало фонтанчики брызг. Мы наблюдали, как зверек остановился примерно в двадцати метрах, глядя куда-то вперед и вверх на что-то за нашими спинами. Я проследил за его взглядом. Одно из деревьев наклонилось над животным, словно натянутый лук, пять его ветвей протянулись к нему изящными пальцами. Маленькое существо стояло без движения, как зачарованное, без звука, без движения глядело на дерево. Листья на концах ветвей сомкнулись вокруг него в плотное кольцо. Дерево взметнулось вверх, наполняя воздух обломками коры и листьев, и животное вылетело из него, как из катапульты. Я только и успел заметить маленький комочек в стремительном полете по широкой дуге поверх древесных крон, прежде чем он скрылся за лесом.

– Алек! – закричала Гертруда в тревоге. – Выбираемся отсюда, деревья опасны!

Я уже, конечно, и сам это понял – одновременно с тем фактом, что мое оружие здесь совершенно бесполезно. Мы бросились прочь из зоны досягаемости деревьев. Выскочив на свободное пространство равнины, расстелили водонепроницаемую ткань и устроились для наблюдения. Было досадно, что в роли спасателя выступил не я, а Гертруда, которая вовремя заметила опасность и дала сигнал об отходе. Но больше всего, конечно, выводило из себя осознание полного непонимания того, что происходит. Странное зрелище, свидетелем которого мы стали, вызывало не испуг, а настоящий ужас. Было что-то мистическое в том, как маленькое животное позволило себя схватить. Это было откровенное желание смерти.

Все это напомнило трудный период моей жизни в Уэймуте. Здесь, доктор, я немного отвлекусь от темы. Знаю, в большинстве своем психиатры ищут истоки проблем взрослых пациентов в ярких детских впечатлениях или даже душевных травмах.

В некотором смысле Уэймут превосходил Лейчестер. Местечко было открытым, светлым, море всегда привлекало сюда много народа. Я был в том возрасте, когда начинают активно интересоваться девушками. Во время каникул, когда город был переполнен туристами, возможностей было хоть отбавляй. Я часто знакомился с девушками на берегу, приглашал их в Олбани, большой отель в восточной части города. Там угощал их каким-нибудь дешевым коктейлем, после которого можно было часами на романтической волне проводить время на мысе с видом на залив.

Матери редко понимают сыновей, когда у тех не хватает ни сил, ни желания, ни опыта бороться с гормональными взрывами. Вот и у меня с матерью были трения. Она поджидала меня, когда я, крадучись, возвращался ранним утром. Приговор мне был написан у нее на лице. Тогда, в шестнадцать лет, в одну из знойных и звездных ночей я встретил Сару.

На тот раз я возвращался с набережной один. В надежде на приключение все-таки решил заехать в Олбани. Час или около того бродил безрезультатно по мысу, тоскливо глядя на огни Уэймута, извивами уходящие вдаль, к смутной громаде Портланда, и думал, какими нахальными и искусственными выглядят они сейчас, когда я один, без девушки.

Сара позвала меня по имени. Я уже встречал ее где-то в городе. И мать предупреждала меня держаться от нее подальше. При этом она использовала архаичные выражения, вроде «плохая компания», и делала большие глаза, пытаясь намекнуть на доступность девушки. К моему разочарованию, Сара была не одна. В компании было пять или шесть человек. Они сидели на траве, свесив ноги через край обрыва. Спокойно, как о чем-то обычном, Сара сказала, что они собираются попутешествовать, и пригласила присоединиться. Я поначалу не понял, о чем идет речь. Потом заметил сверкнувшую в ее руке иглу для подкожных инъекций. Уходить было поздно.

Нарисовать, рассказать, описать ощущения невозможно. Так и это. Сравнивать просто не с чем, доктор. Думаю, вы в курсе, наверное, читали статьи на эту тему, даже если и не пробовали лично. Они называли его «флэш». Так же, как новый универсальный очиститель для дома.

Я улетел в тоннель из звезд, наблюдая, как они несутся к вечно туманному диску с центром в Портленд Билл. Потом он исчез, а вместе с ним и моя последняя опора в этом мире. Звезды исчезли, и теперь я стоял, хотя и не видел земли под ногами. Я был выше двух с половиной метров, с бородой, был одет в белые одежды, светящиеся в сумерках. Передо мной была вода, она меняла цвет, плавно перетекая из бирюзового оттенка в черный где-то вдали. Я видел огни маленькой рыбацкой лодки. Я собирался пойти по воде, но один из учеников сказал, что им не нужно никаких доказательств. Сатана искушал меня. Мы повернули к постоялому двору, и я увидел перед собой Грешника. Я огляделся вокруг, полный печали и сострадания. Раздутые фигуры лежали вокруг, одурманенные ядом его деяний, время от времени взрываясь нестройным хором, ударяя чашами о стол. Я потребовал от него прекратить, выгнать их, закрыть постоялый двор и отправиться со мной, но он расхохотался дьявольским смехом. Меня стали избивать. Потом нас выгнали с постоялого двора, и мы лежали на траве, истекая кровью. Я чувствовал великую скорбь в отношении мира и желал искупить вину за все прегрешения Мао. Поэтому я решил заняться любовью с одной из девушек из рядов моих последователей, чтобы она зачала плод добра.

Очнулся я прозаически – от ослепляющей головной боли. Я рассказал вам, доктор, как все это выглядело в моих глазах тогда. Несмотря на то, что прошло много времени, я все еще помню эти первые мои ощущения совершенно ясно. Само собой, за первой пробой последовали другие, а потом – скандалы между матерью Сары и моей. Каждая обвиняла чужого отпрыска в том, что он сбивает их «ребенка» с пути истинного...

Однако было в этих трипах что-то чуждое, неземное, почему я и вспомнил о них сейчас. В конце концов, вы уже начинаете соображать, что с вами происходит, и не пытаетесь, скажем, пойти по воде. Тем не менее все было странным, иным, с ощущением скрытой угрозы – и это меня особенно возбуждало. Там был ты и твои друзья перед лицом неведомого.

Может, именно из-за этого я и стал относиться к Гертруде теплее, когда мы вместе исследовали Цузам. Столкновение с неведомым здесь, на Цузаме, внезапно послужило нашему сближению – для взаимной защиты. Мы не знали, с чем нам придется столкнуться, и вообще есть ли тут с чем вступать в борьбу, но ряд обстоятельств указывал на то, что эта планета – вовсе не такая, какой кажется...

Первая искра понимания промелькнула в тот момент, когда мы добрались до корабля. Гертруда прошла сквозь шлюз первой. Люк щелкнул, и я остался на платформе один. Я смотрел на разделяющую нас холодную сталь с тонким, как волос, контуром люка, и внезапно меня накрыло всепоглощающее чувство одиночества, заброшенности. Больше всего мне хотелось снова увидеть Гертруду, чтобы удостовериться в том, что с ней все в порядке и что я не один на этой планете. Наконец и мне удалось попасть внутрь. Она ждала меня прямо за дверью. Ни слова не говоря, мы уселись на свои кресла среди приборов и посмотрели друг на друга. И оба сразу же откинули спинки, укладываясь спать. Я уже говорил вам, доктор, она была старше и отнюдь не из тех, кого можно назвать привлекательной женщиной.

Помучившись сомнениями и страхом, мы все же пришли к заключению, что деревья для нас не опасны. Решили, правда, некоторое время понаблюдать за ними. Они покачивались, шелестели, когда какое-либо животное оказывалось поблизости. После того как существо ложилось на землю и затихало, деревья становились еще оживленнее, затем одно из них склонялось, подхватывало жертву и забрасывало ее в глубь леса. Однако деревья никогда не захватывали движущихся животных, точно так же, как и не реагировали на наше приближение. Возможно, мы были для них слишком крупной добычей.

Через пару дней мы попробовали забраться в глубь леса. В какой-то момент оказалось, что мы идем, взявшись за руки. И никто из нас не удивился: ощущение опасности и неизвестности сближало. Не думаю, что кто-нибудь из нас думал о будущем. Мы думали только о таинственной планете Цузам. Как-то раз поймали нескольких зверьков и приготовили из них нечто вроде жаркого, сдобрив свежими листьями с деревьев. Результат оказался вполне съедобным. Это был хороший признак: будущие колонисты смогут использовать естественные источники пищи, пока не удастся вырастить собственный урожай. Животные легко попадались в ловушки. Они жили в порах, и Гертруда предположила, что они роют землю, поедая сочные корни и слизней, подобно земным кротам. Мы поставили несколько проволочных ловушек рядом с норами – и зверьки с готовностью дали себя поймать, чуть ли не добровольно предлагая нам себя, словно в продолжение их отношений с деревьями.

В тот день мы неспешно продвигались через лес. В свободной руке я держал оружие. Деревья стояли вокруг нас недвижно. Время от времени нам попадались зверьки все той же породы. Больше никого... И, что показалось особенно странным, в этом лесу не было птиц. Гертруда словно прочитала мою мысль.

– Мир здесь не слишком разнообразен, – заметила она. – За три дня мы видели всего четыре формы жизни: трава, деревья, слизни и эти животные. Все остальные виды, так или иначе, отсеялись в процессе эволюции. Эти четыре – единственные выжившие, если, конечно, принять за факт, что такая же ситуация на всей планете.

Она продолжала озвучивать свои теории, когда кое-что отвлекло мое внимание. Я прервал ее:

– Слушай!

Едва слышно, буквально на границе восприятия, откуда-то раздавался низкий пульсирующий звук. Пульсация была такой глубокой, что трудно было сказать – слышится ли звук ухом или же это ощущается вибрация поверхности. Я опустился на колени, увлекая с собой Гертруду, и прислонил ухо к земле. Здесь, под поверхностным слоем почвы, медленно и ритмично работало нечто, подобное сердечной мышце.

Мы встали и осмотрелись. Деревья по-прежнему стояли без движения, в лесу было очень тихо. У наших ног журчала вода. Мы пошли, почти шлепая по воде, по направлению к тому месту, откуда, как нам казалось, доносился странный звук. Вскоре мы оказались на большой поляне, залитой лучами здешнего светила. Уже привыкшие к виду деревьев, теперь мы в изумлении рассматривали огромное поле низкорослых растений с длинными серозелеными листьями. У них были широкие коричневые стволы, метра три в диаметре. Формой они напоминали переросшие морские анемоны. Стволы ритмично пульсировали, в то время как ветви-щупальца месили воздух. Очнувшись, я подошел к одному из растений и в целях эксперимента пихнул его ногой. Ствол оказался эластичным, растение отшатнулось, и отростки угрожающе замахали в моем направлении.

– Осторожно, – предостерегла Гертруда, – скорее всего, их реснички содержат кислоту.

Я отдернул руку, моментально почувствовав, что она права. Кожу слегка жгло в том месте, где щупальце задело ее – впрочем, не сильнее, чем крапива. Множество мелких зверьков сновало между растениями. Любопытно, но здесь, по-видимому, зверькам ничто не угрожало. Щупальца их не трогали. Я поделился этим наблюдением с Гертрудой.

– Я тоже заметила, – сказала она. – Должно быть, у этих растений другая добыча: они явно устроены так, чтобы захватывать что-то. Может быть, их дичь – это насекомые, которых мы еще не видели.

– А может быть, они захватывают тех животных, которых забрасывают сюда деревья? – предположил я.

Она закусила губу, досадуя на то, что такая простая мысль не пришла ей в голову.

– Возможно, – признала она.

Это было забавно. Я одержал над ней верх, а она была сильной женщиной. Десятилетия назад она была бы в рядах тех, кто боролся за права женщин. Однако, когда мы шли назад через лес, она так вцепилась в мою руку, словно боялась, что я брошу ее одну блуждать среди деревьев. В конце концов, она обвила меня рукой.

Я всегда имел успех у женщин, доктор. Но это вовсе не значит, что всегда мог их понять. Много лет назад, когда я приполз домой после очередного, особенно неприятного трипа, мать, вместо того, чтобы устроить скандал, уложила меня в постель. И ухаживала за мной всю ночь, как за больным маленьким ребенком. Приходя в себя, я слышал ее тихое пение. Именно после того как я десятки раз клялся, что «этот раз – последний». Просто «флэш» вызывал страшную зависимость.

В ту ночь на Цузаме мы с Гертрудой спали снаружи, у подножия своего корабля, окруженные его ногами-опорами, похожими на стилеты. Несмотря на то что мы лежали, крепко обнявшись, вся неловкость, которую я чувствовал в ее присутствии, начала возвращаться. Дюзы смотрели на меня сверху вниз, словно держа под прицелом.

Проснулся я от шепота Гертруды в мое ухо:

– Я люблю тебя, Алек.

– Что? – прохрипел я в удивлении. И сел.

Вдруг обнаружил, что она сжимает мою руку. Или это я вцепился в нее, трудно сказать.

– Я что-то сказала? – Гертруда тоже села, протирая глаза свободной рукой. Ее очки, которые она не сняла, были сдвинуты на лоб. И выглядело это не так уж непривлекательно, как звучит.

– Ты сказала, что любишь меня, – ответил я безжалостно.

– О... – Она вспыхнула. Представьте себе, доктор, сорокалетняя женщина, оказывается, умеет краснеть, как подросток.

– Ну хорошо, – сказала она, защищаясь. – Это правда. Нет никакого смысла отрицать, что я люблю тебя. Мне невыносима мысль, что эта неделя подходит к концу.

Внезапно мы сжали руки друг друга. Доктор, не поймите меня неправильно, в этом почему-то не было ничего... физического. Я имею в виду, ничего в смысле секса. Это было что-то иное, своего рода совершенно невинное. Я просто хотел прижать ее к себе и шептать ей что-то. Такое острое чувство единения! И я знаю, она чувствовала то же самое. Это было все равно, как... Только не смейтесь, ради бога! Это было ощущение единства тела и души.

Господи! Как это было прекрасно! Я не могу описать это чувство полноты: как будто до этого момента я жил только в состоянии половины от себя целого! Все романтические случаи с юными сильными девушками из рядов Первопроходцев казались убогими, жалкими и низменными по сравнению с этим состоянием. Даже не знаю, как нам удалось приготовить завтрак этим утром. Беспомощно хихикая, как дети, мы изворачивались, чтобы постоянно чувствовать друг друга. Не помню, как мы умудрились разжечь огонь, подогреть вчерашнее жаркое. Потом кормили друг друга одной ложкой прямо из котелка.