Текст книги "Р26/5/пси и я (СИ)"

Автор книги: Майкл Коуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Скотт поднял раскрасневшееся лицо, увидел Бэнкрофта, снял очки и начал протирать стекла носовым платком.

– Ну и дела! – весело воскликнул он. – Вы только посмотрите!

– Какого черта ты здесь делаешь?! – рявкнул Бэнкрофт. – Забыл, что это священная земля? Из-за твоей выходки у нас проблемы!

– Неважно, – рассеянно отозвался Скотт. – Просто взгляните, что я нашел. Я увидел в основании этой штуковины что-то торчащее из земли и начал копать. Ну, посмотрите же!

Было очевидно, что Скотту пришлось потрудиться: маленькой лопаткой он вырыл яму размером два с половиной метра на метр. На дне ямы лежали останки карамбианина.

Бэнкрофт ошеломленно уставился на них.

– Ты хоть понимаешь, что ты наделал? – рассердился он. – Понимаешь, какие неприятности нас ожидают?

– Что значат мелкие неприятности в сравнении с моим открытием? – Скотт вскочил, продолжая улыбаться. – А что вы можете сказать об этом? – Он похлопал по колонне перед собой. – Еще один представитель семьи дымящих растений. Гниющая плоть служит для него удобрением. Смотрите, какое оно большое! Думаю, именно для этого они хоронят умерших здесь... – Его голос оборвался. Он уставился на растение на противоположной стороне круга так, словно увидел привидение.

– Вы только посмотрите! – воскликнул он.

Бэнкрофт проследил за его взглядом. Растение, привлекшее внимание Скотта, и правда отличалось от остальных. Солнце немного переместилось по небу, и теперь одна сторона растения испускала свечение, которое нельзя было объяснить только отражением солнечных лучей. Желтовато-оранжевым светом светилось сами растение, а его контуры смягчал толстый слой меха.

– Шуум! – завопил Скотт и бросился на другую сторону круга. – Мы нашли его, Бэнкрофт! Мы нашли источник шуума! Мы богаты! Нужно прихватить с собой одно или два растения, и мы сможем выращивать шуум дома на ферме! – Он радостно захохотал. – Для начала я заберу вот это! – Даже не задумываясь о том, как они потащат гигантское растение на корабль, Скотт выхватил из-за пояса нож, упал на колени и начал деловито подпиливать сужающееся основание.

После нескольких энергичных движений ножом растение закачалось. Бэнкрофт стоял в стороне и молча наблюдал. Скотт поднялся на ноги и толкнул растение. Гигантская колонна затрещала и рухнула, взметнув облако мелкой пыли.

С ножом в руке Скотт наклонился, чтобы срезать шуум. Но в этом уже не было необходимости. Из-за падения образовалась трещина, она шла от основания вдоль всего растения, следуя слабой выемке в оболочке. И шуум отвалился сам собой.

Люди в ужасе уставились на то, что скрывалось под ним.

Внутри беспомощно корчился частично сформировавшийся монопод. Его рудиментарное щупальце бессильно подергивалось, глаз был закрыт веком, внутренний насос трепетал.

Пока они рассматривали его, насос остановился, и существо перестало двигаться, став мертворожденным плодом.

– О боже, – прошептал Скотт. – Что я наделал!

– Ты совершил преступление, которое невозможно простить, – раздался глубокий голос позади них. Они обернулись.

В нескольких метрах поодаль высилась неподвижная фигура. Мор холодно смотрел на людей.

– Бэнкрофт, если бы я мог объяснить! Пусть он остановится на минуту, и я объясню, как все произошло. Какого черта они все это скрывали?! Я же не сделал это специально.

– Слишком поздно для объяснений, – раздраженно ответил Бэнкрофт. – Теперь я понимаю, почему Мор не хотел, чтобы мы нашли это место. И пусть я знаю, что ты не потащил бы карамбиан на Землю, чтоб разводить их, как овец, из-за их шкур. Но он-то не знает. Черт, ты же сам нес чушь про земные шуум-фермы!

Величественная фигура Мора быстро продвигалась вперед. Он направлялся в деревню, не останавливаясь и даже не оглядываясь, уверенный, что люди следуют за ним. Всю дорогу через хлыст-рощу они молчали. Теперь зеленоватое свечение казалось жутким, даже кошмарным. Полупрозрачные качающиеся стволы выглядели чужаками, таящими в себе угрозу.

Скотт выдернул из кармана платок, протер очки, потом лоб, по которому струился пот. Он глянул на Бэнкрофта, затем на высокую фигуру впереди.

– Бэнкрофт, какой же я глупец! – сказал он. – Уже по маленьким дымящим грибам вполне можно было понять, что вся жизнь на этой планете проходит через однотипную базовую форму. Думаю, много веков назад более крупные дымящие грибы тоже превращались в мобильную форму жизни. Но сейчас слишком холодно, чтобы крупные растения могли вызреть – за исключением очень крупных, которые наращивают теплоизолирующий слой шуума, чтобы защитить развивающегося внутри монопода.

– Жаль, что ты не подумал об этом, перед тем как срубить растение.

Скотт не успел ответить. Мор неожиданно остановился и повернулся лицом к людям, спиной к деревне.

– Я буду говорить здесь. В деревне ничего не знают о нанесенном вами оскорблении, и я не хочу, что они узнали. Друг Бэнкрофт, я знаю тебя, знаю твои слабые и сильные стороны. Ты не человек действия, скорее, ты человек бездействия, и именно это мне в тебе нравится. Следовательно, я должен признать, что тебе не хватило силы воли, чтобы пресечь то, что совершил Скотт.

Теперь что касается тебя, Скотт. Я собирался поступить с тобой настолько сурово, насколько позволяет закон нашей планеты. Но я не лишен милосердия, и я хорошенько подумал, пока мы возвращались. Я вспомнил Бэнкрофта и то, как в нашу первую встречу с присущим молодости невежеством он пытался обмануть меня с ценой на шуум. Потом я подумал о Бэнкрофте сегодняшнем. О том, насколько он не похож на тех, кого я видел на Земле. И я решил, что, получив шанс и несколько лет опыта, ты, Скотт, исправишься. Возможно, я даже смогу тогда выпить с тобой курма. Но сейчас... ты пойдешь в свою хижину, соберешь вещи, и Бэнкрофт увезет тебя отсюда. Ступайте!

Мор повернулся к ним спиной и запрыгал прочь.

Деревня выглядела геометрически совершенной под стальным взглядом солнца. Скотт стоял внутри хижины, наблюдая за карамбианами: они занимались своими делами или разговаривали, собираясь группками. Один карамбианин трудился у старого колодца, вырытого между двумя хижинами. Пульсирование его брюшного насоса совпадало с его ударами по ручке помпы, качающей воду. Скотт отстраненно наблюдал за ним и задумчиво морщил лоб. Несмотря на то, что произошло на равнине, и скорое отбытие, он не растерял свое любопытство.

– Откуда появилась идея о ледниковом периоде? – внезапно спросил он.

Бэнкрофт перестал укладывать вещи в сумку:

– Не знаю. Ведь здесь холодает, поэтому и решили, что наступает ледниковый период. А разве нет?

– Загвоздка в том, – заявил Скотт, – что я не вижу, как может наступить ледниковый период на единственной в системе планете. Есть только один источник гравитационного воздействия. Чтобы начался ледниковый период, что-то должно повлиять на Карамбу, причем настолько сильно, чтобы ось планеты изменила угол наклона.

– Ну и ладно, – отрешенно согласился Бэнкрофт. – Значит, ледникового периода не будет. Возможно, это утка оголтелого журналиста, который пытался расшевелить читателей. А может, из-за того что планета большая и светлая и у нее пористая поверхность, она быстро теряет внутреннее тепло через излучение. Но что это меняет? Карамбиане продолжают вымирать.

– Тогда почему моноподы не вызревают в коконах, как и положено природой? Их вид развивался на поверхности планеты, следовательно, должен быть приспособлен к перепадам температуры. Что тормозит их развитие на стадии растений?

– Почему... Что... – передразнил его Бэнкрофт. – Давай пока отложим научные рассуждения. Скотт, я устал. Лучше вернемся на корабль и выпьем.

Но Скотт продолжал наблюдать за карамбианином у колодца. Тот работал монотонно, размеренно. Когда его пластиковое ведро, ставшее колодезной принадлежностью после одного из визитов Бэнкрофта, наполнялось, он упрыгивал прочь, словно в замедленной съемке, бережно держа ведро на вытянутом щупальце и стараясь не сильно расплескивать и донести хотя бы половину содержимого.

– Господи, – прошептал Скотт, – вот и ответ.

– Ты готов? – спросил Бэнкрофт, поднимаясь.

– Бэнкрофт... – Скотт придержал пожилого человека за руку, продолжая шепотом. – Я все понял... я нашел ответ. Господи, Бэнкрофт, он же был прямо у нас под носом!

– О чем ты там бормочешь?

– О том, что случилось с карамбианами! Отчего упала рождаемость! – Голос Скотта повысился до возбужденного крика. – Я понял это, глядя на монопода у колодца!

– Давай, Скотт, рассказывай скорей. А то мне уже не терпится выпить.

– Хорошо... Хорошо... Как вам известно, земные растения имеют разветвленную корневую систему. Они используют процесс осмоса, который позволяет воде проникнуть через мембраны внутрь корней. Дальше вода поднимается по капиллярам в стебель.

– Да, это мне хорошо известно.

– На раннем этапе развития, будучи еще растением шуум, карамбиане, как и все остальные растения этой планеты, имеют только один корень без ответвлений. Корень явно слишком толстый, чтобы поднимать воду за счет капиллярного эффекта. Так как же он работает?

Бэнкрофт пожал плечами.

– Корень идет прямо вниз к системе подземных озер, залегающих под Великой равниной Ко. Помните, рек здесь нет? Ночные осадки должны куда-то уходить. Я думаю, они собираются на глубине под равниной и со временем возвращаются обратно в океан посредством подземных потоков. Колодец в деревне, должно быть, располагается над одним из таких потоков. Таким образом, корни спускаются вертикально вниз к подземным озерам, а вода поднимается вверх с помощью брюшного насоса! Он работает все время, даже на раннем, растительном этапе развития. Потом, когда сформировавшийся монопод выходит из шуум, его насос выполняет функции поддержки кровообращения и дыхания.

– Это я могу понять, – медленно произнес Бэнкрофт. – Но почему все-таки большинство моноподов не развивается?

– Мне кажется, что зародыши у карамбиан формируются, когда они стареют, аналогично тому, как цветут растения перед увяданием. Карамбиане закапывают тела на равнине. Тело гниет, и вода, просачиваясь через пористую почву к подземным озерам, уносит зародыши с собой. Зародыши прикрепляются к нижней поверхности купола подземного озера и развиваются, проталкивая вверх через почву удлиняющийся корень. Когда-то озера были теплыми, и большинство зародышей благополучно проходило этот этап развития. Но после охлаждения планеты и, соответственно, подземных озер лишь немногие зародыши развиваются полноценно. И даже когда их корни пробиваются к поверхности и начинается действительно сложный процесс, вместо теплой воды растения получают из глубины ледяную воду! Растения могут выдерживать колебания наружной температуры, но только самые выносливые из них способны выдержать низкую температуру воды, которая закачивается в их внутренности!

Скотт закончил, задыхаясь и глядя на Бэнкрофта в ожидании одобрения.

– Да-да, – коротко сказал Бэнкрофт, немного утомленный еще одной научной лекцией. Ох уж эти ученые! Растрачивают энтузиазм на теории, не имеющие никакого практического применения. А карамбиане тем временем вымирают...

– Не понимаете? – настойчиво спросил Скотт, когда Бэнкрофт, потеряв интерес, потянулся за сумкой. – Все беды карамбиан – из-за низкой температуры питающей их воды. А это всего лишь вопрос денег! Сколько на счетах у карамбиан?

– Миллионы. Ты же видел, как они живут. Не тратят ничего из вырученного за шуум. Деньги в Юнион-банке копятся столетиями.

– То есть они вполне могут позволить себе десяток-другой реакторов для подогрева подземных озер?

Последовала долгая пауза.

– Господи... – пробормотал наконец Бэнкрофт. – Почему я об этом не подумал? Это же так просто. Скотт, ты молодец, – неохотно признал он.

Скотт едва сдержал ликование. Наконец-то старик принял его сторону и понял, что от науки тоже бывает толк. Он чувствовал, что одержал победу.

– Может, пойдем к Мору прямо сейчас? По крайней мере, атмосфера отъезда будет не такой тягостной. Мор наверняка закажет реакторы. И вы неплохо заработаете на этих людях! – Он довольно рассмеялся.

– Людях? – переспросил Бэнкрофт с притворным удивлением. – Ты начал думать о них как о людях?

– Ну хорошо, ладно. Согласен, не все люди ходят на двух ногах... если вы это имеете в виду.

И Бэнкрофт понял, что тоже одержал победу.

Р26/5/ПСИ и я

– Когда вы в последний раз выходили из своей комнаты?

Его губы двигались: толстые губы, не чувственные, но слегка надменные. В выговоре ощущалась какая-то цепкость, словно он пробовал на вкус каждое слово, отметая всякий словесный мусор, прежде чем его речь достигнет ушей слушателей. Губы гармонировали со всем его лицом, широким, круглым и как следует откормленным. Он источал добродушие. Это был человек, умевший заводить друзей и правильно подбирать выражения в разговоре.

– Когда вы последний раз выходили из своей комнаты?

Его глазки, поблескивая между складок плоти, добродушно рассматривали меня. Они как бы говорили, что мне не о чем беспокоиться.

И я им поверил, так как это был путь наименьшего сопротивления.

– Кажется, в прошлом месяце, – ответил я.

– Время утратило всякое значение? – он сочувственно кивнул мне.

На его покрытом кожей письменном столе лежала только одна папка – мое дело, и, открыв ее, он стал перелистывать страницы. Он начинал лысеть; я это заметил, когда он наклонил голову при чтении, – я еще задал себе праздный вопрос, беспокоит ли его это.

– Что вас беспокоит? – спросил он, сверхъестественным образом переиначив мои мысли. – Рождаемость, перенаселенность. Марс, проблема питания? Когда вы сидите в своей комнате, появляется ли у вас ощущение, будто вас заперли? Что-то давит?

– Нет, – чистосердечно ответил я.

– Почему же вы тогда не выходите на улицу? – спросил он.

В его прямоугольном кабинете стены были желтые, а потолок – зеленый, и за спиной этого человека синело распахнутое окно, откуда открывался вид на крыши, теряющиеся в бесконечной дали.

– Так почему же вы не выходите? – спросил он.

– Видимо, потому, что не хочу. – Я не думал, что такой ответ его удовлетворит, но он зеленой шариковой авторучкой сделал пометку в лежавшей перед ним папке.

– При выборочной проверке на пульте управления Центральной выяснилось, что ваша дверь не открывалась вот уже два месяца. Вас нашли в кресле, рядом с горой еды, и 3-V был отключен. Поставили диагноз «хроническая апатия», я думаю, правильный диагноз, и привезли вас сюда.

– Чертовы стукачи, – пробормотал я так глухо, чтобы он не расслышал. Он-то был ничего, а вот Центральной я на дух не брал. Повсюду суют свой нос!

– Большой город, – продолжал он. Его звали Форд; это имя украшало маленький пластиковый значок на куртке. – В большом городе почувствовать одиночество проще простого. Людям, кажется, наплевать… Сколько вам лет, Джонсон? Тридцать? Тридцать один? Вы еще так молоды, что можете иметь друзей.

Я издал горький смешок. У меня были друзья! Те, что живут за ваш счет, пьют все, что у вас есть, захватывают все, что вам принадлежит, и доводят вас до безумия бесконечным нытьем по сверхпустяковым поводам.

– Я вполне удовлетворен обществом самого себя, – холодно заметил я.

Он как-то чудно поглядел на меня, приподняв одну бровь.

– Странно, что вы так сказали.

– Странно?

– Я так часто слышал эти слова от людей, сидевших на том самом месте, где сейчас сидите вы. Они говорили мне – по-видимому, совершенно искренне, – что они очень счастливы в обществе самих себя. Когда-то я им верил. Я отпускал их, предоставлял их самим себе, и через какое-то время они кончали жизнь самоубийством. Я знаю, бессмысленно говорить вам, чтоб вы взяли себя в руки, а потом отослать вас домой. Вы нуждается в лечении.

– В лечении? – нервно повторил я. До меня доходили слухи о Восстановительном центре для потенциальных самоубийц, о домах, где их объединяют в коллектив и вынуждают состязаться друг с другом – кто кого превзойдет, пока власти в мудрости своей не решат, что у этих людей вновь восстановлен интерес к жизни. Для меня это было бы невыносимо.

– Нет, только не Восстановительный центр – это уже последнее средство, и если я помещаю туда человека, значит, я потерпел поражение. Нет. За последнее время в этой области произошли кое-какие изменения, появились средства более гуманные, чем Восстановительный центр, и я предлагаю вам стать… гм… подопытным кроликом в серии испытаний, которые я провожу. Мне приятно сообщить, что успех обеспечен на сто процентов… Я собираюсь на какое-то время снабдить вас компаньоном. Кто-то должен поднять вам настроение. И запомните, что успех в лечении зависит главным образом от вас. Если вы не будете ладить с другими, то боюсь… – Он насмешливо ухмыльнулся, будто имел дело с душевнобольным.

Дверь отворилась, и в комнату вихляющей походкой вошла хорошенькая медсестра. Я тотчас же спросил себя, не она ли моя компаньонка, но надеяться на это было уже слишком.

– Уильямс, медсестра, – представил ее Форд. – Идите с ней, она вас протестирует. И, пожалуйста, не беспокойтесь, это нужно только для того, чтобы подобрать вам идеального компаньона.

За считанные минуты моя голова стала похожа на голову Медузы Горгоны на ней сплелись электроды. Уильяме в совершенстве знала свое дело.

Я снова лежал в кресле и блаженствовал. Хорошо было вновь оказаться дома, в своем уголке – в нише уютно белеет невключенный экран 3-V и в комнате царит гробовая тишина.

Стук в дверь. Что-то уж слишком скоро? Я взглянул на часы и с легким удивлением обнаружил, что недвижимо просидел почти пять часов. Пора было обедать. Я нажал на кнопку доставки, и за дверцей едоматики послышался звон. В воздухе запахло чем-то вкусным.

В дверь продолжали стучать. Я со вздохом предоставил едоматику самой себе и устало поднялся с кресла. Открыв дверь, я увидел в коридоре высокую фигуру, всю в темном, с на редкость невыразительным лицом. В наше время таких хоть пруд пруди, но это лицо было особенно невыразительным.

– Р/26/5/ПСИ, – доложил посетитель. – Я ваш компаньон и верю, что мы с вами чудесно поладим. Может, вы станете называть меня Боб, мистер Джонсон?

Я не назвал своего имени – мне не очень улыбалось, чтобы со мной фамильярничал какой-то проклятый робот.

– Входи, – сказал я коротко и недружелюбно.

Он повиновался, но что-то в его манере держаться тотчас же вызвало у меня раздражение. Он уверенно прошагал в комнату и молча осмотрелся по сторонам, словно был здесь хозяином. При этом вид у него был страдальческий, словно в воздухе пахло чем-то прогорклым.

Затем пересек комнату и сел в мое кресло.

Только потом я осознал, что мне нужно было сразу же дать ему отпор. В конце концов, он был лишь машиной. Мне бы следовало самым тактичным образом заметить, что он занял мое кресло. Я уверен, что он бы охотно встал.

Вместо этого я рассвирепел и сел в другое кресло, пылая ненавистью к роботу.

– Надеюсь, мы с вами поладим, мистер Джонсон, – вежливо повторил он, рассеянно открывая дверцу едоматики и вытаскивая тарелку с мясным пирогом. Я и не знал, что роботы едят.

– Так это для тебя дело привычное, да? Я имею в виду – расхаживать туда-сюда и поднимать настроение у людей? Надо полагать, в тебя каждый раз вводят новую программу в соответствии со вкусами очередного клиента? – Я хотел напомнить этому типу, что самим своим существованием он обязан человеку.

– Это правда. Я запрограммирован на то, чтобы общаться с потенциальными самоубийцами наиболее эффективным образом, учитывая наличие у данного индивидуума интеллекта или отсутствие оного.

Он замолчал, а я весь вскипел от злости, услыхав такую бестактную формулировку. Довольно долгое время я сдерживал себя, а он, казалось, не хотел ввязываться в разговор.

Внезапно робот повернулся ко мне.

– Я думаю, мы с вами поладим, – сказал он.

Потом опять наступила томительная пауза.

Я ждал, что он будет душой общества, что он начнет острить, подшучивать надо мной, покровительственно похлопывать по спине, – и при мысли об этом содрогался от страха. Однако неестественная тишина была и того хуже. Я, так сказать, не получал по векселям. Я ждал от него действий, а этот робот, похоже, страдал еще более хронической апатией, чем моя.

Но вот он вздохнул, вжался в кресло и лениво отворил дверцу, скрывавшуюся у него под нагрудным кармашком. Я удивленно наблюдал за тем, как он перевел на маленьком пульте ручку в положение «минимальная мощь», закрыл створку и расслабился.

Он сам себя отключил! Я толчком подвинул свое кресло поближе к нему и толкнул его под ребро.

– Эй! – крикнул я роботу прямо в ухо.

Через изрядный промежуток времени его рука, словно при замедленной съемке, нервно сдвинулась с подлокотника, поползла по телу, нащупала створку и повернула ручку, установив стрелку на «максимально» мощи».

Глаза его тотчас открылись, и он выпрямился.

– Да? – мгновенно отреагировал он.

Я позабыл, что хотел сказать. Он буравил меня глазами, и выражение лица у него было точь-в-точь как у Форда, психоаналитика, – бдительное, но дружелюбное.

– А я и не подозревал, что роботы едят, – наконец еле слышно выговорил я.

– Конечно, в этом нет нужды, – ответил он. – Но когда вращаешься в обществе, к чему не привыкнешь! Да это еще что! Меня сконструировали так, что я умею оценить вкус пищи. Пирог был восхитительным!

– Я рад, что он пришелся тебе по вкусу, – ледяным тоном произнес я. – А я-то сам собирался им полакомиться.

– О, извиняюсь! – воскликнул он. – Боюсь, что по части этикета я не очень сведущ.

Он нажал кнопку едоматики и вскоре вытащил из желоба доставки и вручил мне тарелку с сандвичами, тут же схватив один из них и забросив его себе в рот.

– Послушай, – сказал я, пытаясь говорить как можно более спокойным тоном. – Покуда ты здесь, у меня, не мог ли бы ты отказаться от этой привычки? Я не возражаю, чтобы ты подключался к сети для перезарядки, конечно, не в часы пик, но еда – продукт дефицитный. Пойми же, мы с тобой съели все, что мне положено на сегодняшний день!

Вы думаете, я заметил у него хоть какие-то угрызения совести? Ничего подобного!

Я пошел спать в еще более угнетенном состоянии, чем когда-либо, и прескверно провел ночь. Каждый раз, просыпаясь, – а это было частенько – я слышал жужжание, подобное монотонному храпу – мой робот подзаряжался.

Проснувшись, я только через десять минут вспомнил о существовании Р/26/5/ПСИ. Я лежал в постели, рассматривая трещины на потолке. Я всегда позволял себе роскошь по утрам около часа проводить в воображаемом мире.

Однако это длится недолго. Я должен сделать над собой усилие, чтобы встать, пойти в туалет и одеться, – иначе я могу проваляться в постели целый день.

Больше всего меня угнетала бесцельность моего существования. Вставал я, повинуясь только самоконтролю, – с тем же успехом я мог бы валяться в постели. Делать было совершенно нечего.

Когда я, рассматривая неровные треугольные трещины на потолке, начал сочинять свою первую сказочку на эту тему, я вдруг вспомнил о роботе, который, наверное, все еще сидел в моем кресле. Я постарался сконцентрировать внимание на трещинах, но ничего хорошего из этого не вышло. Я по-прежнему думал о роботе и хотел узнать, о чем думает он.

Или он совсем не думает, а просто отключился и лежит себе в кресле обесцененная модель устаревшей конструкции, и на него только зря тратят общественные фонды?! Я взволновался не на шутку. Он бы должен по меньшей мере принести мне завтрак в постель.

– Что ты там поделываешь? – крикнул я ему через ширму, которая отделяла мою кровать от остальной части комнаты.

– Разглядываю трещины на потолке, – ответил он. Кровь бросилась мне в лицо. Вчера вечером он уже вызвал у меня такой приступ ярости. Я сидел в «гостевом» кресле, а он – в моем, и внезапно я заметил, что он постукивает кончиками пальцев по обивке кресла. Я чуть было не поднял голос протеста, когда обнаружил, что сам постукиваю кончиками пальцев по обивке, и уже довольно давно! Этот ублюдок передразнивал меня!

– Какого же черта ты разглядываешь трещины? – закричал я.

– А из интересу, – ответил он. – Я нахожу, что это хорошая тренировка для ячеек моего мозга. Да, откровенно говоря, и делать-то особенно нечего. Почему вы не встаете?

Я успокоился. Он не мог знать, чем я занимаюсь; это было простое совпадение.

– Предстоит еще один томительный день, – рассеянно пробормотал я себе под нос.

– После того как вы всю ночь проспали, у вас нет никаких причин чувствовать себя утомленным, – раздраженно отозвался он. – У вас, видно, что-то не в порядке.

– Потому-то ты и здесь, – ответил я, стараясь не сорваться. – Ты должен привести меня в порядок.

Я всегда бываю несколько возбужден сразу же после вставанья.

– Неправда. Я здесь для того, чтобы доказать вам, что вы в полном порядке.

– Ради бога! – Я выскочил из-за ширмы, весь кипя от негодования. Сначала ты сказал, что у меня что-то не в порядке, а потом говоришь, что ничего подобного. Тебе нужно наладить логические цепи!

– С логикой у меня все нормально! – разозлившись, он вскочил и сжал кулаки. Мне оставалось надеяться, что он все еще помнит Первый закон роботехники. – Вы симулянт, поглотитель общественных фондов! Хотите получить кулаком по носу?!

Двумя прыжками я пересек комнату.

– Ты что, сам захотел по носу? – взвыл я, забыв и о самом себе, и об азимовских законах.

Внезапно он сел.

– Простите, – немного помолчав, пробормотал он. – Не знаю, что со мной. После перезарядки мне нужно какое-то время, прежде чем начать работать нормально.

Я стоял над ним, все еще сжав кулаки, ошеломленный этой неожиданной переменой. Он уставился на стену, время от времени вздрагивая. В комнате было очень тихо. Я чувствовал себя по-дурацки. Я не совсем понимал, что это на меня накатило. Передо мной был лишь Р/26/5/ПСИ, и я как-то не представлял себе, что он может меня передразнивать.

На следующей неделе дела пошли все хуже и хуже. Тем не менее я опять уселся в свое кресло – просто при первом же удобном случае потребовал, чтобы он его освободил. В конце концов, должен же робот повиноваться прямым приказам! Но тот уступил на редкость неохотно и усмирил свою гордость тем, что стал расхаживать по комнате, а потом включил 3-V.

Мне не по душе 3-V; слишком уж натуралистично. Это все равно что впустить в свою комнату живых люден, словно мало того, что сам робот основательно вторгся в мои владения. Теперь, когда он сидел за моей спиной, а вереница идиотов из какой-то многосерийной передачи для домохозяек разыгрывала в углу реалистическую драму, все это вообще стало непереносимо. Я бы опять – в который раз – попросил его выключить 3-V, я он бы, конечно, повиновался. Но очень скоро он бы втихую снова все включил.

К концу первой недели ему, как это ни странно, вдруг наскучил 3-V, как раз тогда, когда у меня только-только пробудился интерес к передачам. Мы поменялись ролями. Он стал выключать 3-V, а я с радостью встречал персонажей передач, только чтобы не видеть его невыразительной физиономии.

Примерно к этому времени я разобрался, что же происходит.

В намерения пси-отдела не входило дать мне друга и компаньона.

Робота послали ко мне, чтобы я совсем спятил. Нет, лучше все, все, что угодно, только бы не сидеть с ним в одной квартире.

Что же, стану разъезжать и осматривать достопримечательности, делая вид, будто это доставляет мне наслаждение. Для начала прокачусь завтра за город. Это утомительно, но необходимо же произвести должное впечатление на пси-отдел.

Через несколько дней Р/26/5/ПСИ убедится в том, что он выполнил свою задачу и, упоенный успехом, доложит, что я вне опасности.

В конце концов они заберут робота и оставят меня в покое.

Но разве у таких простых смертных, как я, что-нибудь когда-нибудь происходит в соответствии с их планами?

В этом огромном городе, где любой человек в любую минуту находится под контролем, на долю случая остается очень мало. Горит жилой квартал? Движение направляется по другим улицам, и в считанные минуты прибывает пожарная команда. Массовая эпидемия? Мгновенно разыскивают докторов, удваивают, утраивают вместимость больниц. Никогда нигде не бывает беспорядка.

Поэтому рок, загнанный в угол, отыгрывается на таких беспомощных существах, как я.

День выдался прекрасный, и я уже предвкушал длительную поездку за город – путешествие по кольцу примерно в сто миль. Это займет весь день, и я подумал, что буду хоть одним днем меньше находиться в компании Р/26/5/ПСИ. Я представил себе, как он сидит там, в квартире, отключенный, вялый, в то время как я гоню вдоль холмов и деревьев в приятном одиночестве.

– Ну как, готовы? – Он стоял за моей спиной.

– К чему?

– К поездке за город, – сказал он с участливым видом. – Вы говорили, что мы сегодня поедем.

– Я собирался ехать один, – ответил я с достоинством, надевая пальто.

– Я не могу этого допустить. Сожалею, ни должен вас сопровождать. Поймите, что сегодня вам нельзя ехать одному.

– Но мне намного лучше, – запротестовал я. – А если так, я вообще никуда не поеду.

– Возможно, вы замышляете самоубийство, – проницательно заметил он. Мой долг – сорвать ваши планы.

Я уступил. Больше мне ничего не оставалось. Если бы я продолжал настаивать на том, чтоб ехать одному, и постарался бы запереть его в квартире, он бы силой заставил меня подчиниться.

Мы уселись в машину, я перешел на ручное управление и стал плавно набирать скорость – совсем неплохо, если учесть, что я последний раз вел такую машину по меньшей мере три года назад.

Мы проехали примерно четыре квартала, прежде чем я понял, что робот использовал двойное управление и машину ведет он, а не я.

Когда мы проехали еще полмили, я заметил кнопку, которая отключала контроль. Я нажал на нее.

– Вы понимаете, что пока мы не вышли за пределы города, машина должна находиться под Дорожным Контролем? – проскрежетал он, нажимая на бесполезные теперь тормоза.

– Да, – с удовлетворением ответил я.

– Я буду вынужден применить силу. – Он подвинулся ко мне и потянулся к рулю. – Ради вашей же пользы.

– Только попробуй, – ответил я. Мне было уже все равно.

Впереди виднелся перекресток. Когда он стал отрывать мои руки от руля, я нажал на акселератор.

Машина внезапно с неистовым скрежетом остановилась. Прямо перед нашим носом оказалась другая машина, и нас всех основательно заклинило.

Лицо женщины, сидевшей в чужой машине, скривилось.

– Что вы делаете, черт возьми?! – крикнула она, перекрывая уличный шум.

– Очень сожалею, что мой друг временно утратил контроль над собой, проблеял Р/26/5/ПСИ.

Она переключилась с меня на смешавшегося робота.

– Вы хотите сказать, что вы сидели и спокойно смотрели, как этот человек в пределах города перешел на ручное управление? – возмутилась она. – Какой у вас номер, робот?