Текст книги "Карфаген смеется"
Автор книги: Майкл Джон Муркок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)
Но то были мои золотые деньки, и даже бремя страданий, вызванных разлукой с Эсме, стало значительно легче. Я делился своим видением будущего со множеством сочувственно настроенных людей. Я никогда не испытывал прежде ничего подобного. Я всегда чувствовал себя изолированным, одиноким пророком, окруженным лишь несколькими добрыми друзьями, которые, подобно Коле, поддерживали меня, не до конца понимая мою мечту. Мы хотели построить более крупный, более роскошный, более рациональный Мемфис, создать центр культурного и финансового возрождения Юга. Мемфис должен был стать городом, где железная дорога и автомобили выйдут из моды; городом электросамолетов и дирижаблей, движущихся тротуаров, многоуровневых торговых рядов, картинных галерей, в которых будут выставлять лучшие в мире работы; городом, где преступления и бедность исчезнут, где не понадобятся услуги черной расы. Всю ручную работу будут исполнять машины. Мы не собирались бросать негров на произвол судьбы. Им можно было построить особый городок, где они жили бы своей жизнью, посещали собственные школы, храмы и театры. Южане сильнее всего чувствуют обязательства перед неграми (представление о южанах – бессердечных тиранах – еще одна ложь, созданная на Севере). Я всегда прямо заявлял: я охотно им услужу, но не собираюсь задерживаться в Соединенных Штатах надолго. Но, будучи идеалистом, я решил на время связать свою жизнь с главным городом Теннесси. Фэрфаксы стали моими верными друзьями. Они тоже считались чужаками, хотя гостеприимный Юг и принял их. Хотя я никогда не управлял их «DH – 4», я дважды летал с Пандорой Фэрфакс и получал интеллектуальное и духовное наслаждение от этого опыта. С воздуха открывался уникальный вид, который давал истинное представление о размере и очертаниях обширных равнин Дельты и широкой мелкой реки, которая, кажется, течет в бесконечность, а на самом деле – к Новому Орлеану. На меня произвели огромное впечатление люди, которые первыми достигли этой реки, преодолев огромные расстояния, чтобы их дети могли расти здесь и получить в наследство землю, речники, которые плавали на плоскодонках под парусами, перевозя меха, хлопок и золото, чтобы сделать Сент–Луис и Новый Орлеан самыми богатыми и оживленными городами своего времени. Иногда я жалею, что мой отец, при всей его революционной глупости, не стал одним из тех, кто эмигрировал в Америку. Тогда, по крайней мере, у меня появилась бы возможность расти без страха, без вечной угрозы погружения в кошмар. Я мог бы сделать куда больше для своей страны, если бы был коренным американцем, и в свою очередь получил бы заслуженную награду. Mein Vater kam bis an die Grenze. Wohin gehen wir jetzt?[207]207
Мой отец переступил черту. Куда мы идем теперь? (нем.)
[Закрыть] Кто знает? Те же самые силы, которые уничтожили Кларенса Сондерса, могли уничтожить и меня. По крайней мере, я остался в живых и могу напомнить другим о времени, когда в мире еще были подлинная надежда и вера и люди еще могли опознать своих врагов. Но какое значение это имеет сегодня? Враг очень силен, он смеется надо мной. Даже люди, которые слушают меня в пабе, думают, что я шучу.
В Мемфисе я научился водить новый «бьюик», предоставленный в мое распоряжение мистером Гилпином: дело оказалось достаточно простым, хотя мне часто мешала глупость других водителей, не наделенных от природы ни умением водить автомобиль, ни достаточным воображением, чтобы понять пожелания (или хотя бы заметить существование) своих собратьев, также путешествующих по дорогам. На «бьюике» (а позднее, когда его пришлось сдать в ремонт, на «форде») я катался по усаженным деревьями пригородам Мемфиса или выезжал на шоссе, которое вело в Арканзас. Я очень скоро проникся любовью к городу и не проявил ни малейшего нетерпения, когда мистер Роффи объяснил, что центральные и местные власти решают вопрос о предоставлении необходимых для нашей работы грантов медленнее, чем он надеялся. По всей Мэйн–стрит я видел строительные площадки – здесь готовились возводить огромные роскошные здания. Скоро должны были запустить новые трамваи. Сложная паутина переплетающихся проводов, протянувшаяся по всем улицам города, в некотором смысле стала символом нашего неуклонного движения вперед. В один февральский день, более теплый и влажный, чем обычно, город внезапно заполнил запах свежей смолы и угля с поездов и кораблей – в холодной атмосфере запах почти сразу рассеивался. В тот день меня навестил желанный гость – майор Синклер. На сей раз он прибыл в Мемфис по воздуху. Он взволнованно рассказывал о своем новом судне. Маленький дирижабль стоял в углу аэродрома Фэрфакса. На боку виднелась реклама нового журнала, который стал еще одной навязчивой идеей моего друга. Майор был полон энтузиазма.
– Эти слова облетят всю страну. Это знамя величайшего крестового похода, который когда–либо видела Америка! В Соединенных Штатах дует новый ветер, Макс, и он рождается в Атланте!
Корабль, как и издание, которое он рекламировал, назывался «Рыцарь–ястреб».
В тот же вечер мы с Синклером отправились к причальной мачте. Мы оба курили сигары, царила спокойная, уютная тишина, которая всегда сопутствует старым товарищам, когда они просто наслаждаются обществом друг друга. Гондола небольшого дирижабля почти касалась земли. Она была сделана из легкого металла, слегка помята и оцарапана и покрыта тонким слоем белой краски. Большой красный мальтийский крест красовался с обеих сторон гондолы. Хотя судно удерживало сразу несколько канатов, оно все равно покачивалось под дуновением умеренного юго–западного бриза. Иногда доносился слабый скрип, как будто распорки где–то подвергались перегрузке. Гондола была открытой. Я увидел три кабины, напоминавшие кабины самолета, в одной из них располагался механизм управления. По словам Синклера, это был последний дирижабль, изготовленный в британском классе 882, большую часть таких кораблей продали в Америку. Британцы называли их «блимпами» в честь легендарного полковника Блимпа[208]208
Блимп – малый дирижабль мягкой системы. Об этимологии этого слова давно ведутся споры; скорее всего, оно восходит к сокращению b-limp (limp balloon). Полковник Блимп – персонаж комиксов Дэвида Лоу, впервые появившийся в «Лондон ивнинг стандард» в апреле 1934 г. Блимп – самоуверенный, наглый «типичный британец». Крайне реакционные мнения англичане и сейчас называют «заявлениями полковника Блимпа».
[Закрыть], одного из их величайших патриотов. В задней части стоял двигатель – «роллс–ройс» на семьдесят пять лошадиных сил. Майор Синклер, очевидно, гордился своей машиной.
– Это только начало, – говорил он. – Я уже планирую построить усовершенствованную модель. Мне хотелось бы услышать ваше мнение. Но это не главная причина моего приезда в Мемфис. Мне поручено задание. Есть пара мест, которые нужно посетить до возвращения в Атланту. Нужно рекламировать журнал. Попытаться привлечь подписчиков, если смогу. – У него здесь было и другое дело, но майор пока о нем не хотел говорить. Он планировал провести в городе по крайней мере неделю. – В любом случае посмотрите машину. Я хотел бы узнать, что вы думаете.
Синклер помог мне подняться по короткой лестнице в главную кабину и осмотреть средства управления. Я изучил рулевой механизм, переключатели, измерительные приборы. Майору Синклеру не следовало знать, что это было мое первое близкое знакомство с обычным дирижаблем. Меня просто зачаровала работа руля и элеронов. Я сказал, что, по–моему, это превосходная машина.
– Конечно, она слегка примитивна. – Он как будто извинялся. – Но нам нужно с чего–то начать.
Я согласился с ним. Я до сих пор не понимал, к чему он клонит.
– Была мысль построить навесы для кабин, – сказал майор. – Но я пришел к выводу, что они будут почти бесполезны большую часть времени. Здесь можно укрыться от дождя не хуже, чем в обычном самолете или воздушном шаре.
Стоя в качающейся кабине, я ухватился за один из шести тросов, которыми гондола крепилась к основному корпусу. Слабо пружинивший баллон был изготовлен из какой–то простой серебристой ткани. Хотя дирижабль был гораздо меньше моего будущего воздушного корабля, он тем не менее оставался реальным и абсолютно надежным воздушным транспортным средством. Я радовался, как школьник, попавший на петушиные бои. Майор Синклер с удовольствием выслушивал мои похвалы. Скоро он взобрался в одну из двух задних кабин. Наклонившись надо мной, пока я сидел перед панелью управления, он рассказывал об особенностях полета на этом дирижабле. Я изучил ножные педали, которые управляли и высотой, и углом полета, и быстро освоился с машиной. Это было куда проще, чем летать в аппаратах тяжелее воздуха. Я вообразил, что поднялся на тысячу футов над землей и мог лететь куда угодно, и удовлетворенно вздохнул. Я верил, что пройдет совсем немного времени, и моя мечта воплотится в жизнь. Тогда я поведу гораздо большее судно. Я стану адмиралом собственной воздушной армады!
Свет погас, когда я спустился по небольшой металлической лестнице на землю. Майор Синклер последовал за мной, а потом сделал странный жест, который я никак не мог истолковать. Он опустил голову, провел затянутой в перчатку рукой по тонким прямым губам и нахмурился. Я выжидал.
Через некоторое время летчик поднял голову. Он казался очень серьезным – не то не хотел говорить, не то не мог подыскать нужные слова. Он молча взял меня за руку. Мы в сумерках направились к тем деревянным лачугам, в которых теперь располагался офис Фэрфакса. Было очень тихо. Ветер стих, и воздух стал теплее как раз тогда, когда солнце зашло. Майор Синклер заговорил негромким, спокойным голосом, обращаясь ко мне не только по фамилии, но и по званию, как будто его слова выражали какую–то официальную точку зрения:
– Полковник Питерсон, сэр, я знаю, что в ваших жилах течет и французская, и английская кровь. Полагаю, вы намерены когда–нибудь возвратиться в Европу.
– Так и есть, майор.
– Я понимаю, что вы протестант. Мы можем считать это само собой разумеющимся. Надеюсь, вы простите мне нарушение правил хорошего тона. Скажите, сможете ли вы отправиться со мной и рассказать о нынешнем тяжелом положении уроженцам этой страны, истинным англосаксам?
Я решительно ответил:
– Я не боюсь высказывать свои суждения, майор. Полагаю, что над англосаксами нависла смертельная опасность. У меня есть все основания считать, что им все сильнее угрожает объединенная армия большевистских евреев и папистов, которые неустанно готовят заговоры, натравливая на белых людей черные и желтые расы. Я видел насилие и беззаконие, которое эти силы устроили в России. С ужасом ожидаю, что этот кошмар может распространиться по всему миру.
Майор задумчиво кивнул, соглашаясь со мной:
– Вы подтвердили то, что я понял уже давно. Что бы вы сказали, если бы кто–то предложил вам сыграть важную роль в этой битве?
– Я не сторонник насилия, майор.
– Это вполне очевидно. – Майор поджал губы. Он внезапно остановился в полутьме, прямо у входа в дом. – Я хочу попросить вас о небольшом одолжении. Прошу, не считайте, что вы будете мне чем–то обязаны, если решите отказаться. – Он застегнул свою летную куртку. – Не могли бы вы выступить перед группой друзей и единомышленников и рассказать им о своих впечатлениях от красной революции? Вы сослужили бы великую службу им и всей Америке.
– Вы хотите, чтобы я произнес какую–то речь?
– Скорее это будет неформальная беседа, Макс, с заинтересованными людьми, которые имеют немалый вес в обществе и разделяют ваши взгляды.
Во–первых, я прежде никогда не выступал с речами на английском языке – разумеется, это меня беспокоило. Во–вторых, я не испытывал особенного желания привлекать ненужное внимание. И все же предложение майора обеспечивало немало преимуществ. Кроме того, тогда, как и теперь, я осознавал: все случившееся в России должно стать страшным предостережением для остального мира. Конечно, я считал своим долгом принять предложение. Я спросил, как все будет организовано.
Майор Синклер по–прежнему говорил негромко и значительно:
– Через несколько дней некий пароход отойдет от пристани в Мемфисе и двинется вниз по реке к Виксбургу. В определенный час он вернется в Мемфис, и все пассажиры сойдут на берег до рассвета. Все на борту поклялись хранить тайну. Той ночью будут приняты решения, которые повлияют на судьбу всей страны.
Я был и заинтригован, и впечатлен.
– Майор, я польщен, что вы так верите в мои силы.
– Вы сможете уделить нам несколько часов и выступить на том корабле в следующую среду, Макс?
Я заверил его, что непременно найду время для столь важного дела.
Он выпрямился и твердо пожал мне руку, посмотрев на меня серьезнее, чем когда–либо:
– Спасибо.
Стоило нам вернуться к дороге и «бьюику», как майор снова стал таким же доброжелательным, как обычно. Казалось, он никогда не обращался ко мне ни с какими просьбами. Я сказал ему, что хотел бы однажды увидеть, как «Рыцарь–ястреб» ведет себя в воздухе. Он обещал взять меня в полет, как только я пожелаю. К тому времени, конечно, мне стало ясно: майор Синклер был куда более значительной персоной, чем он сам утверждал. Он явно представлял какую–то важную политическую силу. Я мысленно поздравил себя, что мне удалось найти такого друга. И все–таки даже тогда я не понял до конца смысла его вопросов и предложений. Уже не в первый раз люди подобного типа инстинктивно осознавали, что я заслуживаю доверия. Я никогда не мог понять, что же они во мне находили. Вероятно, это как–то связано с моей постоянной ненавистью к лицемерию и нетерпимости, прямотой, с которой я обыкновенно рассуждал о важнейших проблемах. Я всегда ненавидел компромиссы.
В тот вечер я сел за стол и при свете газовой настольной лампы написал Эсме еще одно длинное письмо, содержавшее описание всех моих успехов. Америка приняла меня с куда большей готовностью, чем я смел надеяться. Я собирался приложить все усилия, чтобы Эсме присоединилась ко мне как можно скорее. В короткой записке, адресованной миссис Корнелиус, я рекомендовал Америку как страну огромных возможностей. Если она приедет в Штаты, то сможет достичь таких высот, каких только пожелает. Что до меня, то, судя по всему, мое имя скоро будет известно в каждой семье, как имена Маркони или Веллингтона. Скоро она услышит о самолете Питерсона, домашней стиральной машине Питерсона и радиоуправляемом автомобиле Питерсона. Для меня не имело особого значения, будет ли в названии использоваться мое настоящее имя. Я не отличался эгоизмом и не стремился к славе. Вполне достаточно просто делать свое дело, и неважно, если о Пятницком позабудут навсегда.
Мемфис прижал меня к своему большому и доброму сердцу. И этот город в прессе северян называли «столицей убийств США» всего лишь потому, что были подтасованы статистические данные, которые якобы доказывали, что здесь высокий уровень убийств! Мемфис был самым дружелюбным городом, который я повидал со времен отъезда из Одессы.
Количество убийств стало непосредственным результатом здешней терпимости – в бедные пригороды Мемфиса впустили слишком много темнокожих и иммигрантов–католиков. Вдобавок раненых зачастую отправляли в больницы Мемфиса, пользовавшиеся заслуженно высокой репутацией. Если пострадавшие умирали, ужасные цифры становились еще ужаснее! Мемфис развивался, как всегда говорили мои политические друзья, а развитие и рост невозможны без боли и страданий.
В тот вечер я ужинал с мистером Роффи и миссис Трубшоу, худощавой, но очень привлекательной руководительницей местного женского клуба. Я с энтузиазмом рассказал о дирижабле майора Синклера. Нам нужно задуматься о постройке нескольких таких небольших судов, которые могли стать вспомогательной авиацией в нашем воздушном флоте, состоявшем из аппаратов с жесткими крыльями. Чарли Роффи идея показалась очень интересной. На миссис Трубшоу она произвела большое впечатление. Женщина заметила, что мне, очевидно, свойствен огромный научный и политический размах. Она завидовала полной приключений жизни, которую я вел, – ей казалось, что моя история напоминает историю графа Пулавского[209]209
Казимир Михал Вацлав Виктор Пулавский (1748–1779) – шляхтич герба Слеповрон, считается «отцом американской кавалерии». Командовал кавалерийским легионом, сыгравшим большую роль в ходе войны на Юге. По всей Америке есть графства, города, улицы, школы и т. д. имени Пулавского. Существует как минимум семь памятников Пулавскому в Соединенных Штатах и два в Польше. Однако графом Пулавский не был. В городе Пуласки, Теннесси, был создан первый ку–клукс–клан.
[Закрыть].
Я был совершенно сбит с толку.
– Простите, мадам, но вынужден сознаться в своем невежестве.
– Вам нужно прочесть о нем в библиотеке. Он приехал из Европы. – Миссис Трубшоу говорила твердо, внушительно и возвышенно. – Чтобы принять участие в нашей Войне за независимость. Величайший защитник свободы. Польский дворянин, солдат. Истинный американец во всем, кроме национальности. Он дал свое имя городу Пуласки в Теннесси, где родился мой отец, умер он, служа Вашингтону. Вы могли бы оказаться реинкарнацией графа Казимира. Вы случайно не верите в прежние жизни, полковник Питерсон? – Миссис Трубшоу тряхнула головой, и ее темные кудри всколыхнулись.
Мне пришлось сказать, что я не поляк и не католик, а обычный христианин, поэтому, разумеется, я верю в искупление и воскресение. Если это одно и то же, то я разделяю ее убеждения. Миссис Трубшоу, как и многие женщины, с которыми я встречался в подобных обстоятельствах, отличалась особым сочетанием деловой хватки и безумного романтизма. Мы возвращались вместе в такси. Едва сев в машину, она начала целовать меня, потом несколько неловко сжала мой член и заявила, что я герой, перед которым она не может устоять. Я тоже посчитал сопротивление неуместным, поэтому такси отправилось в «Адлер апартментс», где мы быстро выразили взаимное восхищение. Почти все мои партнерши в те времена принадлежали к тому же классу, что и миссис Трубшоу. Полагаю, они считали меня привлекательным по двум причинам: я был экзотическим партнером и вряд ли мог задержаться в Мемфисе надолго. Меня в свой черед интересовали желания и ограничения американской буржуазии. Я периодически посещал с мистером Гилпином и другими джентльменами, которые именовали себя «охотниками», знаменитый и процветающий городской квартал красных фонарей, но предпочитал более оригинальные и познавательные авантюры, которые зачастую предлагали почтенные матери семейств; как ни странно, почти все они родились не в Мемфисе. Общепринятое объяснение сводилось к тому, что послевоенная жизнь уничтожила ограничения, и люди пытались обрести то, чего им якобы не хватало в мире «викторианской морали». По–моему, все было гораздо проще: из–за недостатка мужчин многие женщины вели себя так, будто попали на распродажу одежды. Они тотчас стали соперничать друг с другом и позабыли о прежней разборчивости – зачастую на распродажах женщины покупают вещи, на которые они обычно даже не посмотрели бы. Это положение дел меня вполне устраивало, так как я хранил верность далекой Эсме, экономил деньги и мог почти не опасаться венерических заболеваний. (Однако именно в публичном доме я впервые провел время с чистокровной негритянкой.)
Как и многие американские города в те времена, Мемфис представлял удивительный контраст исключительного общественного пуританизма и необузданного частного разврата, гораздо более заметный, чем в Европе. Америка получила ужасное наследство – англиканскую мораль – и попыталась сдержать врожденную активность и веселость, создав законы, никак не связанные с природными и историческими свойствами страны. Это только усилило лицемерие и хаос. Законы нации должны всегда отражать национальный характер. Америка часто нарушала это правило. Здесь царствовали холодные английские законы, которые стали фактически бессмысленными, скажем, в Калифорнии. Пытаясь воплотить в жизнь мечты отцов–основателей и забывая о потребностях ныне живущих граждан, Америка ослабила себя, стала шизофреничной. Конечно, этой стране по–настоящему угрожали. Поселенцы, которые страдали и умерли, чтобы создать Соединенные Штаты, совершали подвиги во имя великого англосаксонского эгалитарного идеала. В 1922 году этот идеал эксплуатировали и искажали иммигранты, требовавшие для себя благ, за которые они не хотели платить. Уже прошло время, когда можно было управлять этими людьми с помощью методов отцов–основателей. Большинство вновь прибывших даже не признавали веру, на которой базировались исходные принципы. Они хранили верность главному раввину, папе римскому, Карлу Марксу и В. И. Ленину, они служили космополитическим идеалам. Неудивительно, что сколько бы ни находилось баптисток, пытающихся запретить алкоголь, всегда обнаруживалось столько же итальянцев и евреев (не говоря об изменниках–ирландцах), готовых продавать его. Американцы отчаянно пытались сохранить порядок и стабильность под угрозой хаоса, который надвигался со всех сторон. Тот, кто осуждает их, просто не может понять их страхи. Я тоже участвовал в последней битве с врагами Америки – это была благородная и обреченная на поражение оборона, защита последнего рубежа Юга от наступления Севера. В трудном бою проявили отвагу, благородство, порядочность и здравый смысл простые люди, отважные потомки Кита Карсона, Буффало Билла и Джесси Джеймса[210]210
Кит Карсон (1809–1868) – знаменитый американский генерал, охотник, житель фронтира, участник индейских войн. Буффало Билл (1846–1917) – американский разведчик, охотник на бизонов и шоумен, автор нескольких сборников рассказов о Диком Западе. Джесси Вудсон Джеймс (1847–1882) – знаменитый американский преступник XIX в., занимавшийся ограблением банков и поездов.
[Закрыть]. Их попытка сражаться с врагами моральным оружием протестантизма вполне понятна, хотя они не всегда правильно выбирали цели. Настает время, когда только политическая активность и сила духа могут принести победу; такова горькая, жестокая истина. Христос – наш владыка, это благородный греческий пастырь. И все же агнца следует защищать от волков и шакалов другим оружием, а не текстами Ветхого Завета и запретами немногих радостей, которые облегчают бремя нашего странствия по сей юдоли слез. Я не хочу обижать достойных пасторов и прихожанок, которые видели доказательства торжества зла в злоупотреблении удовольствиями жизни, но я никогда не считал, что нужно законодательным образом запрещать эти удовольствия. Я видел немало пьяных на улицах Киева (у нас в России запрет был введен задолго до Вольстеда[211]211
Закон Вольстеда был принят в 1919 г., чтобы провести в жизнь положения Восемнадцатой поправки к Конституции США о «сухом законе», призванной преследовать не массового потребителя алкоголя, а производителя.
[Закрыть]), ибо необразованным людям, как правило, не хватает самообладания, и я не стану возражать против того, что нужна строгая, отеческая забота. Но всеобщие запреты приводят только к росту преступности. Демократия не может справиться с выродившимися беженцами, которые всю жизнь знали только тиранию.
В последующие дни я несколько раз встречался с миссис Трубшоу и наслаждался нашим общением, хотя иногда было трудно справляться с разными деталями нижнего белья, которые она никогда не снимала, подчиняясь собственным представлениям о морали. Как–то около полудня она принесла мне бутерброды и номер «Коммерческого вестника» с ужасными новостями, которые повлияли на мою дальнейшую жизнь куда сильнее, чем я мог предположить. «Рома» рухнул на Хэмптонскую военную базу. Этот полудирижабль, только недавно приобретенный в Италии, потерпел крушение, когда сломался рулевой механизм. Корабль взорвался при столкновении с землей, погибли тридцать четыре из сорока пяти членов команды. Я не смог даже доесть цыпленка под майонезом. Я оплакивал бедных летчиков. Величественная история воздухоплавания была написана кровью этих храбрых пионеров, которые, предвкушая радостные открытия, бросились в верхние слои атмосферы, не ведая, какая судьба их ожидала. Миссис Трубшоу поправляла бледно–голубые лямки комбинации.
– Что случилось, дорогой?
Я заплакал. Разочарованно вздохнув, она начала неловко успокаивать меня.
Финансисты настолько непостоянны, что почти любое мелкое изменение общественного климата может их напугать. Вот что я понял, когда окунулся в складки душистого шелка, хлопка и плоти и начал (поначалу с некоторыми затруднениями) искать утешение в женском очаровании миссис Трубшоу. Это случилось незадолго до того, как нас прервал громкий стук в дверь. Раздался голос, повторявший мое имя. Миссис Трубшоу узнала мистера Роффи. Она собрала свою верхнюю одежду и скрылась в маленькой гардеробной.
Роффи напоминал индейку, для которой уже купили топор к Рождеству, как говорили на Юге. Он, похоже, обезумел. В руке он держал смятую газету.
– Я не задержу вас надолго, полковник Питерсон. Вижу, вы уже прочитали отчет. Что вы собираетесь делать? Это может как–то нас коснуться?
– У нас есть аэродром и готовые самолеты. Вряд ли тут возможно какое–то сравнение. Вдобавок та машина была изготовлена даже не в Америке.
Он слегка успокоился, но не окончательно.
– Я все еще думаю, что это может серьезно повлиять на наш план. Если наши люди в Вашингтоне потеряют самообладание, то мемфисские партнеры тоже струсят. И с чем мы останемся?
– С солидным, практичным и ценным планом, мистер Роффи. – Я отыскал пояс своего халата. – Конечно, я понимаю ваши страхи. Но подозреваю, что это в худшем случае приведет к небольшой задержке.
– Вы куда спокойнее, чем я, сэр. – Невидящим взором он посмотрел на мою измятую постель. – И куда спокойнее, чем будут люди в Вашингтоне, учитывая, как разворачиваются события.
– Тогда нам нужно возродить их оптимизм.
Я был уверен в себе, его страхи не вызывали во мне сочувствия. Думаю, что после моих замечаний он попытался взять себя в руки.
– Проблема, полковник, состоит в том, как мы это сделаем. Они сохранят самообладание, если мы сами продемонстрируем его. Мы должны показать, что абсолютно уверены в будущем нашей компании.
– Может, еще одно интервью в газете? – предложил я.
Он безнадежно улыбнулся:
– Это может помочь. Но слов недостаточно. Не сейчас. Теперь нам, возможно, придется выложить деньги на стол.
– Я не понимаю вас, мистер Роффи.
Он вздохнул, пригладил пальцами шевелюру и откашлялся:
– Я готов достать сто пятьдесят тысяч долларов наличными прямо сейчас. Если бы каждый из нас инвестировал в компанию столько же, это показало бы, что мы совершенно серьезны. Это также помогло бы нам сохранить кредит. То, чего мы не получим от Конгресса, сможем раздобыть на месте. Тогда никаких потерь не случится. В этом городе очень многие зависят от нас даже теперь.
– Я понимаю, мистер Роффи. – Конечно, его слова поставили меня в тупик. Я заставил их поверить, что так же богат, как они, и теперь никак не мог отказаться от предложения, которое выглядело вполне разумным. – Мои деньги вложены в иностранные акции и банки.
Уверен, вы это осознаете. Я никак не смогу быстро раздобыть ту сумму, о которой вы говорите.
Он явно огорчился:
– Это может стать единственным нашим спасением, полковник, поверьте.
Когда он ушел, я вернулся в постель. Ко мне присоединилась миссис Трубшоу, с которой я разделил небольшую порцию кокаина из своих убывающих запасов. Она слышала только часть беседы и, конечно, была последним человеком, которому я мог довериться. Я осознавал, что положение мое не просто сомнительно, но также и, до некоторой степени, опасно. Во многих кварталах Мемфиса шестизарядный кольт все еще считался лучшим средством для решения вопросов чести.
– Мистер Роффи беспокоится из–за крушения дирижабля? – спросила позже миссис Трубшоу. – У вас был в этом деле финансовый интерес?
– В некотором роде.
Я не мог никому признаться, что фактически не имею средств. Все зависело от моих проектов, которые воплотятся в металле и дереве. После этого деньги, без сомнения, появятся. До тех пор я буду разлучен с Эсме. Я не мог смириться с этой мыслью. Эсме верила, что я скоро пошлю за ней. В Мемфисе от меня тоже многого ждали. Мой гигантский шестимоторный пассажирский самолет с четырьмя крыльями и четырьмя отдельными шасси должны были запустить в производство в следующем году. Местные фабрики ожидали заказов. Мой энергетический проектор радиолуча через несколько месяцев собирались представить в качестве опытного образца, а моя радиоуправляемая автоматическая посадочная система непременно украсила бы главную башню аэродрома, который следовало разместить в Парк–филде. Все модели сделаны, все проекты подготовлены. Все распланировано, и многие жители Мемфиса ожидали доходов. Как только мы получим новости из Вашингтона, как только подтвердится федеральное финансирование, основные финансовые игроки в Мемфисе непременно вложат средства, недаром город находится под контролем «Босса» Крампа. И вот теперь, похоже, все это может рухнуть, если мне не удастся раздобыть ничтожную сумму. Мне следовало, по крайней мере, попытаться собрать деньги.
Как только миссис Трубшоу отправилась на какую–то деловую встречу, я пошел в офис «Вестерн Юнион» и послал телеграмму в Париж Коле, единственному человеку, на которого я мог надеяться. Не осталось времени для тайн. Я написал: «Нужно сто пятьдесят тысяч долларов для важного предприятия, дело серьезное и безотлагательное. Питерсон». Я рискнул и в качестве обратного адреса указал почтовое отделение «Вестерн Юнион», Мемфис, Теннесси. Оператор заверил меня, что сообщит, как только последует ответ. Он дал мне копию телеграммы. Она позволила бы мне доказать мистеру Роффи, что я действительно хочу получить средства. Я позвонил своему партнеру в арендованный им дом на Поплэр–авеню, около Овертон–парка, – это был также наш рабочий адрес. Я сказал, что у меня есть кое–какая информация. Мистер Роффи предложил встретиться вечером в частном клубе «У Мэй» на Фронт–стрит.
В течение часа я бесцельно бродил по центру Мемфиса, разглядывал витрины, изучал столбы из кованого железа на тротуарах с покрытием – в наши дни таких, кажется, уже нигде не осталось, но они были очень удобны. Я купил шоколадных конфет в бумажном кульке, рассмотрел множество вывесок на Мэйн–стрит и в конце концов оказался в нескольких шагах от восьмиэтажной крепости, настоящей Новой Аркадии, которая на самом деле именовалась вокзалом Юнион. Войдя туда, я взял несколько листков с расписанием поездов, молясь о том, чтобы мне не пришлось покидать Мемфис так же поспешно, как я покидал некоторые другие города. Прошло еще слишком мало времени – Коля не успел бы ответить. Я сел в экипаж и поехал в Овертонский зоопарк. Там я провел впустую еще час, разглядывая нескольких несчастных представителей американской и африканской фауны. В сумерках я возвратился в «Адлер» и зашел в офис «Вестерн Юнион». Ответа на мою телеграмму не было.
Решив не падать духом, я облачился в свой лучший вечерний костюм и на такси отправился на Фронт–стрит. Клуб располагался в частном доме, в котором когда–то находился офис пароходной компании, в нескольких кварталах от здания почты. На железных мостах над рекой и на пароходах возле дамбы горели огоньки, но в остальном местность казалась совершенно пустынной. Я вошел в клуб и передал пальто и шляпу симпатичной цветной горничной, одетой в очень короткое платье, напоминавшее греческую тунику. Я почувствовал себя чуть лучше. В подобных заведениях царил уют, как будто стиравший все мирские заботы. Мистер Роффи тоже попытался привести себя в порядок. Он снова выглядел как достойный южный джентльмен, каким и был. Он улыбнулся, поднявшись с кушетки в углу помещения, которое Мэй называла своим танцзалом, и направился ко мне. Мы пошли наверх, в частные апартаменты, стены которых были покрыты темно–желтыми и красными бархатными драпировками, а обстановка ограничивалась огромной кроватью, позолоченным креслом и умывальником. Я показал копию своей телеграммы. Он просиял от облегчения.
– Все получится, я уверен. Мне очень жаль, что пришлось причинить вам такое неудобство, полковник. Но следует сохранять доверие. Это крайне важно, вы же понимаете. Как только получите подтверждение, телеграфируйте в Первый национальный банк. Тогда мы переведем все в наличные.