Текст книги "История царствования Екатерины"

Автор книги: Матвей Любавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Приложения

Речь, произнесенная в торжественном заседании совета императорского Московского университета и Императорского общества истории и древностей Российских по случаю трехсотлетия царствующего лома Романовых (1613–1913)

Милостивые государыни и милостивые государи!

Великое, приснопамятное дело совершилось в нашем царствующем граде Москве триста лет тому назад, 21 февраля 1613 года. "В этот день, – по выражению той самой грамоты, точное воспроизведение которой находится здесь перед вашими взорами, – "всего Московского государства всяких чинов всякие люди"… выбрали "на Владимирское, на Московское, Новгородское и на царство Казанское, Астраханское и Сибирское и на все великие преславные государства Российского царствия" царем и великим князем "благоцветущую отрасль" прежнего царского рода – Михаила Федоровича Романова-Юрьева". Не впервые русским людям приходилось выбирать и ставить себе царей с тех пор, как пресекся род московских князей-собирателей. Выбирали они на царство в 1598 году боярина Бориса Федоровича Годунова, выбирали в 1606 г. боярина князя Василия Ивановича Шуйского. Но избрание 1613 года по своему историческому смыслу и значению далеко было не одно и то же о предшествующими избраниями. Избрание Михаила не было только замещением осиротевшего царского престола. Оно было, вместе с тем, выходом из тяжелой внутренней неурядицы, когда, по выражению той же грамоты, во всех людях Московского государства была "рознь и междоусобство". Избрание Михаила в тех условиях, в каких оно совершилось, было знамением наступления нового времени, свидетельством того, что "по милости всемогущего Бога все люди во всех городах Российского царствия учинились меж себя в соединеньи, братстве и любви по-прежнему".

Я не буду здесь говорить о том, как и отчего произошла русская междоусобная смута начала XVII века. Скажу только несколько слов о том, к чему она в конце концов привела и какими последствиями угрожала в будущем. Прежде всего, смута привела к потере государством единства и национальной высшей власти. Созданное вековыми усилиями князей-собирателей и инстинктом народного самосохранения Московское государство развалилось, рассыпалось на части, между которыми уже не было единения. Центр государства – царствующий Град Москва – находился в руках польской военной силы, которая удерживала столицу для королевича Владислава, признанного значительной частью русских людей царем. Но место королевича не прочь был занять его отец король Сигизмунд, мечтавший о включении православного русского мира в лоно римской католической церкви. Главный город Московского северо-запада Новгород Великий находился в руках шведов и не далек был от признания своим государем королевича Филиппа. Юг и юго-восток Московского государства стояли за супругу двух царей-самозванцев Марину и ее сына – воренка. Север и Поволжье стояли особняком, занимая выжидательное положение. Из всех хищников, набросившихся на ослабевший политический организм, львиные доли в расторжении Московского государства должны были достаться Польше и Швеции. Истощенное внутренней и внешней борьбой, дезорганизованное и экономически разоренное население Московского государства почти уже утратило внутреннюю силу сопротивления и, казалось, готовилось уже покориться иноземцам. Русский народ переставал уже быть хозяином на собственной земле, строителем своей жизни и готовился быть пассивным этнографическим материалом для чужой и чуждой ему государственной стройки. Мыслящие русские люди, сознавая, что наступил конец Русскому государству, молили Господа Бога, чтобы Он, по крайней мере, сохранил русское племя. Казалось, что и для русских людей наступила та самая очередь, которая раньше пала на сербов, болгар и чехов.

Но русский народ в конце концов вышел с честью из ниспосланного ему испытания. В тот самый момент, когда его беды и напасти достигли крайних пределов, "Сын и Слово Пожне, – гласит утвержденная грамота, – коснуся сердец православных христиан". Они учинили "богосоюзный совет" и укрепились крестным целованием на том, "что всем православным христианам всего Российского царствия за королевскую многую ко всему Московскому государству неправду, и за истинную православную христианскую веру греческого закона, и за святые Божии церкви, и за многое бесчисленное христианское кроворазлитие и за разорение Московского государства стоять всем единомышленно; и сына его Владислава королевича на Московское государство никак не хотеть и царствующий град Москву от польских и литовских людей очищать". Избрание Михаила Федоровича явилось заключительным звеном в цепи тех усилий, которые они употребили на восстановление своего государства, своей национальной верховной власти…

Итак, настоящее всероссийское торжество есть не только юбилей Царствующего Дома, но и трехсотлетний юбилей возрожденного, восстановившегося всенародными усилиями национального Русского государства. Русскому народу есть за что помянуть добрым словом день 21 февраля 1613 года. В этот день вместе с избранием своего, не навязанного со стороны, государя, русский народ утвердил свою поколебавшуюся было национальную самостоятельность, свою национальную свободу. Вместе с этим он упрочил за собой великое нравственное сокровище – национальное достоинство, национальное самоуважение. Чувство этого достоинства является в жизни народа той стихией, тем воздухом и светом, в котором рождаются, живут и развиваются стремления к высшим целям жизни, и великим делам, раскрываются во всей полноте дары народного духа и творчества. Чувство национального достоинства есть источник, питающий национальное благородство, и потому мы должны благодарно вспомнить тот день, когда снова забил на Руси этот засоренный было внутренней неурядицей, внутренним междоусобием источник.

И теперь наша страна живет среди величайших опасностей, среди мощных врагов, грозящих ей и с запада, и с востока. Пожелаем же, чтобы исторические воспоминания о лихолетье смуты нашего XVII века все более и более просвещали умы и сердца русских людей… Пожелаем, чтобы настоящий юбилей оказался новым знамением того, что "по милости всемогущего Бога все люди во всех городах Российского царствия учинились меж себя в соединеньи, братстве и любви по-прежнему" и готовы грудью отстоять свою национальную свободу, честь я достоинство.

Царствование Павла I

Павел родился 20 сентября 1754 года. Императрица Елизавета, страстно ожидавшая его появления на свет, поднесла матери новорожденного на золотом блюде 100 тысяч рублей, а мальчика немедленно отобрала от матери, взяла на свою половину. Елизавета сама принялась за воспитание будущего наследника престола. Очень может быть, что в императрице сильно пробудился материнский инстинкт, не получивший вовремя должного удовлетворения. Весьма вероятно, что поступок Елизаветы стоял также и в связи с ее намерением устранить от престола родителей Павла и объявить его непосредственным своим преемником.

Как бы то ни было, но Павел оказался на попечении двоюродной бабушки. Нельзя сказать, чтобы это попечение оказалось разумным. Мальчика душили излишними заботами. По рассказу Екатерины, украдкой наведывавшейся о здоровье сына, ребенок лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пеленках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц; ого покрывали одеялом из атласного пике на вате, а, сверх того, еще одеялом из розового бархата, обитого мехом черных лисиц; пот тек у него с лица и по всему телу, обессиливая организм ребенка. Когда он вырос, то простужался и заболевал от малейшего ветра. "Кроме того, – говорит Екатерина, – к нему приставили множество бестолковых старух и матушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше зла, физического и нравственного, чем добра". Между прочим, сообщает Порошин, своими рассказами о домовых и привидениях они настолько расстроили воображение и нервы впечатлительного ребенка, что он прятался под стол при сколько-нибудь сильном хлопанье дверями. Дошло дело до того, что он трясся даже тогда, когда его приходила навещать императрица Елизавета: несомненно, что нянюшки передали ему свой страх перед государыней, и страх этот был так силен, что Елизавета вынуждена была навещать внука лишь изредка. Слишком рано, уже в 4 года, маленького Павла начали учить грамоте, одели в модное платье и надели на него парик, который няня предварительно окропила святой водой. На 6-м году Павел был передан, хотя еще и не вполне, а мужские руки. Воспитание его было поручено H. H. Панину, который исподволь отлучил от него всех "баб" и окружил его "кавалеристами".

Новый воспитатель Павла из общества нянюшек вывел его сразу на широкую придворную сцену. Едва исполнилось великому князю шесть лет, как ему начали представлять иностранных посланников на торжественных аудиенциях, стали возить на придворные балы и спектакли. Поклонник французского языка, французской литературы и французских мод, Панин и Павла Петровича старался воспитывать как французского дофина, в атмосфере chevallerie и galanterie [117]  [117]Рыцарство и галантность.


[Закрыть]. Павел с ранних лет отрочества полюбил внешность, декорации, изящные костюмы, и в 10–11 лет занят был «нежными мыслями» и «маханием» за жившими во дворе фрейлинами. Панин не находил в этом ничего неестественного и расспрашивал своего питомца, в кого он влюблен. Произведения французской литературы, с которыми его знакомили, были как раз на столько не подходящими для его возраста, что великий князь сам просил прекратить чтение на каком-нибудь неприличном месте. В 10–12 лет Павла заставили читать сочинения Вольтера, Монтескье, Дидро, Даламбера, Гельвеция, которые, разумеется, были ему не по зубам, даже и при объяснениях одного из его наставников, Порошина. С 14 лет предложено было преподавать Павлу государственные пауки. Но назначенный для этого Теплое нагнал только страшную скуку на своего ученика, начав знакомить его с различными процессами, приносимыми из Сената. Так развращали воображение и насиловали ум юного Павла приставленные к нему воспитатели.

Особенно вредное влияние на него оказывали беседы, которые велись за обедами. На эти обеды Панин приглашал преимущественно своих единомышленников. Здесь велись речи о "высоких государственных материях", часто совершенно недоступных уму 10-летнего мальчика, причем Панин позволял себе "сатирически" отзываться о деятельности Екатерины. Его собеседники также не стеснялись в отзывах не только о правлении, но и о поведении Екатерины, не отступая ни перед какими подробностями. В этом обществе, слушая споры, рассуждения и грязные повествования взрослых, мальчик преждевременно старился, привыкал ко всему относиться недоуменно и подозрительно, привыкал схватывать на лету чужие мнения и, будучи не в силах разбираться в них, менять их тотчас же. В образе мышления цесаревича таким образом укоренялось господство впечатлений и образов, а не ясно осознанных идей, укоренялась наклонность подчиняться чужим внушениям – обычное последствие раннего постоянного общения детей со взрослыми. В этой обстановке положена была основа политического мировоззрения Павла Петровича: критическое отношение к правительственной деятельности матери, сочувствие к личности отца и в то же время признание важного значения "военных мелкостей" на прусский образец. Здесь же душа впечатлительного великого князя отравлена была чувством боязни и подозрительности к матери, которую Панин выставил похитительницей престола.

Яд, вливаемый в душу Павла, встречал некоторое противодействие частью в природных свойствах Павла, частью в других влияниях. От природы Павел был умным и добрым мальчиком, с врожденным чувством порядка, законности, склонным к прямоте и честности в мыслях и поступках. Поэтому и из придворных спектаклей, и из своего французского чтения он напитывался не одной только житейской грязью, но и поклонением рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению к женщине. Не оказал никакого влияния на Павла и религиозный скептицизм французской литературы. По свидетельству его законоучителя Платона, "религиозное чувство внедрено было в него императрицей Елизаветой Петровной и приставленными от нее весьма набожными женскими особами", а затем упрочено было самим Платоном, так что "вольтерьянство" Екатерининских вельмож не заразило его души… Но при всем том – постоянная работа мысли, постоянная необходимость сдерживаться, скрывать свои чувства не могли не повлиять пагубным образом на психику Павла, который с детства отличался "остротой своего ума", был "горяч и развлекателен". Чем более и продолжительнее он сдерживался, тем сильнее бывали его вспышки: его веселье, живое остроумие часто сменялось желчью, природная доверчивость – чрезвычайной подозрительностью к одним и тем же людям, простота и скромность – непомерной гордостью и притязательностью. В конце концов у юноши, от природы доброго, веселого, начали проявляться приладки меланхолии.

Но почему же Екатерина, так много думавшая о воспитании чужих детей, так мало заботилась о воспитании собственного сына? Ведь, как-никак, с 8 лет Павел был в ее полном распоряжении. Тут мы наталкиваемся на одно из тех противоречий жизни, с которыми часто приходится встречаться и теперь. И теперешним матерям, работающим по части педагогии, сплошь и рядом не интересно возиться с собственными детьми. Екатерина как мать была совершенно холодна к своему сыну. Этот сын не был плодом любви, был взят у нее тотчас после рождения, не был ею взласкан и взлелеян, и Екатерина не могла заставить себя полюбить его и заняться им. Позже она оправдывалась в этом тем, что все привыкли считать Панина, так сказать, ангелом-хранителем цесаревича, боялись за его судьбу, если он попадет к матери, и потому будто бы она и не брала его от Панина. Но это соображение потому и влияло на Екатерину, что она была холодна к сыну.

Когда Павлу исполнилось 19 лет, Екатерина решила удалить от него Панина с компанией и женить его на гессенской принцессе. Бракосочетание было совершено в сентябре 1773 года, причем супруга Павла приняла имя великой княгини Наталии Алексеевны. По-настоящему Екатерине следовало бы теперь допустить Павла к участию в государственном управлении в дать ему возможность заранее подготовиться к своим будущим обязанностям русского императора. Но Екатерина боялась сделать это, опасаясь столкнуться с сыном, прямой и горячий нрав которого, а также отрицательное отношение к ее правлению были ей достаточно известны. Кроме того, она боялась и захвата власти со стороны Павла, у которого было много сочувствующих. Все, на что она решалась, это было предоставление сыну права являться к ней на один или два часа в неделю для занятий государственными делами в беседах с глазу на глаз. Кроме того, она сделала его командиром кирасирского полка и генерал-адмиралом флота, но чисто номинальным: он никогда не показывался во флот и только подписывал бумаги адмиралтейств-коллегий. Разумеется, это не могло удовлетворить Павла. В особенности Павел недоволен был тем, что во главе военного управления стоял фаворит матери Потемкин, оказывавший сильное влияние и на внешнюю политику России. В 1774 году Павел подал матери особую докладную записку, в которой доказывал, что наступательные войны вредно отзываются на благосостоянии России, что нужно ограничиться одной только обороной, причем для избежания злоупотреблений надо подвергнуть высшую власть строгой регламентации. Эта докладная записка страшно рассердила Екатерину, и она не воздержалась от воздействий за нее. В день своего рождения она подарила Павлу недорогие часы, а Потемкину 50 тысяч рублей – сумму, которую незадолго перед тем просил у матери Павел для расплаты с долгами. Павел возненавидел Потемкина, сделался мрачным, раздражительным и стал все более удаляться от матери. К довершению его огорчений, вскоре после того скончалась от родов его супруга Наталия Алексеевна. Екатерина имела жестокость показать сыну найденные в шкатулке покойной нежные письма графа Андрея Кирилловича Разумовского, не оставлявшие сомнения в характере его отношений к великой княгине.

Чтобы утешить сына, Екатерина отыскала для него невесту, принцессу вюртембергскую Софью-Доротею, и отправила его на свидание в Берлин. Принцесса Софья-Доротея, 17-летняя, красивая, но не бывавшая еще при больших дворах девушка, сразу пленила великого князя своими семейными привычками, простотой, крепким привязчивым характером. Софья-Доротея также была в восторге как от своего жениха, так и от блестящей будущности. Кроме невесты, Павел был в восторге от прусского короля и его войска, и уехал из Берлина, дав Фридриху клятву в вечной дружбе. В сентябре 1776 года состоялось бракосочетание Павла с Софьей-Доротеей, нареченной Марией Федоровной. Екатерина была в восторге от своей невестки, но ненадолго. Мария Федоровна, осмотревшись в Петербурге, была шокирована царившей распущенностью нравов и, в частности, поведением императрицы. Сохраняя к ней внешнюю почтительность, великая княгиня стала отдалять мужа от матери, все более и более замыкаться с ним в тесном семейном кругу. Братья Панины, Никита и Петр, вошли снова в тесный круг друзей великого князя и стали оказывать решительное влияние на склад его мыслей и его политическое мировоззрение. Никита Иванович Панин внушал Павлу самое высокое понятие о правах и обязанностях государя и научил его ценить выше всего законность и нелицеприятную справедливость в управлении. Нельзя не отметить при этом вредной односторонности, внесенной в воспитание Павла Петром Паниным. Как человек военный он обратил внимание великого князя преимущественно на "мелкости" военной службы, столь противные Екатерине. Государь, по его мнению, должен непосредственно и лично начальствовать строевой частью; все, даже малейшие, изменения в порядке службы и личном составе требуют разрешения самого государя, который, введя строгое единообразие в обмундировании, обучении и образе обхождения с солдатами и офицерами, должен налагать строжайшее взыскание за всякое отступление. Только таким путем можно поднять уважение в дворянстве к военной службе и ввести необходимую дисциплину.

Екатерина была очень недовольна сближением Павла с Паниными и, чтобы отвлечь его от их сообщества, искусно навела его на мысль совершить путешествие по Европе. Более года, с сентября 1781 г. по ноябрь 1782 г., Павел с женой пробыли за границей, посетили Австрию, Италию, Францию, Нидерланды, Швейцарию и Южную Германию. Это путешествие несколько развлекло и успокоило мрачного великого князя. Особенно хорошо чувствовал он себя во Франции и своей любезностью, остроумием и приветливостью обворожил французов. Отдохнул он нравственно и в патриархальной семье родителей своей жены, "обстановке, чуждой всякого этикета. По возвращении в Петербург Павел испытал глубокое огорчение: умер его воспитатель и друг Никита Иванович Панин. С этого времени начинается новый период в жизни Павла – гатчинский.

Екатерина подарила ему мызу, принадлежавшую Григорию Орлову, Гатчину, и Павел воспользовался этим для того, чтобы совсем удалиться от матери и большого двора. Здесь задумчивый, угрюмый и желчно настроенный великий князь, жаждавший дела, но не допускаемый до него матерью, проводил время частью в кабинетных занятиях" частью в хозяйственных заботах, но больше всего в военных экзерцициях. Он внимательно следил за ходом внутренних и внешних дел России, причем тайком от матери переписывался с прусским королем, сообщая ему важные известия, составлял различные законопроекты в духе, противоположном намерениям и действиям матери. Под предлогом очистки окрестностей Гатчины и Павловска от бродяг Павел сформировал себе небольшой отряд в 60 человек, который к 1788 году он довел до трехбатальонного состава. Отряд этот заключал в себе элементы всех войсковых частей, даже конную артиллерию и флотилию, вооруженную пушками. Войско это одето было в прусскую военную форму, в нем введены были строгая до жестокости военная дисциплина и все распорядки по инструкции Фридриха II. Это войско должно было послужить образцом для переформирования с течением времени всей русской армии. Среди офицеров было много немцев, а главным командиром был назначен пруссак, барон Штейнвер. Павел много времени посвящал экзерцициям этого войска, и Екатерина с ужасом увидела, что в Гатчине возродились "бабушкина" голштинская гвардия и "бабушкино" времяпрепровождение. Впрочем, военные занятия Павла чередовались с более плодотворной и тихой работой его как гатчинского помещика. Первыми его действиями было устройство школы и больницы для жителей Гатчины. Затем он выстроил за свой счет, кроме существовавших уже, еще четыре церкви: православную, католическую, лютеранскую и финскую, при чем взял на свой счет и содержание духовенства этих церквей. Крестьянам, у которых хозяйство приходило в упадок не по их вине, цесаревич помогал и денежными субсидиями, и прирезкой земли. Чтобы дать заработки крестьянам, помимо земледелия, Павел содействовал возникновению в Гатчине стеклянного и фарфорового завода, суконной фабрики и шляпной мастерской. Павел вообще сочувственно относился к положению крестьян и в особом "наказе" своей супруге, составленном в 1788 году на случай своей смерти, рекомендовал ей "особое уважение" к крестьянству. В этом же "наказе" Павел изложил свои финансовые предложения, в которых настойчиво рекомендовал соразмерять расходы с доходами и не отягчать земли и промыслов налогами. Тогда же совместно с Марией Федоровной цесаревич выработал основной закон о престолонаследии по праву первородства по мужской линии царствующего дома. В отсутствии закона о престолонаследии Павел справедливо видел главную причину и революций в России XVIII века, и собственного печального положения.

В этих занятиях, в этом постоянном сравнении того, что ость, с тем, что должно быть, протекло четыре года. Характер великого князя за это время заметно изменился к худшему: его несдержанность все чаще и чаще переходила в запальчивость, гнев доходил до бешенства; от прежнего любезного, остроумного, веселого Павла, каким он был во время заграничного путешествия, не осталось и следа.

Павел весь ушел в то время в обучение своих войск. Ростопчин писал про него: "Имея при себе 4 морские батальона в составе 1600 человек и 3 эскадрона разной конницы, он с этим поиском думает изобразить собой покойного прусского короля. По "средам у него бывают маневры, и каждый день он присутствует на разводке, а также при экзекуциях, когда оне случаются. Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводят его из себя". В этих занятиях Павел постепенно сблизился с новым кругом людей, которые впоследствии сделались его ближайшими сотрудниками. Это были рядовые офицеры, лишенные образования, неразвитые, не имевшие никакого понятия о государственных задачах, но зато специалисты в "мелкостях" военного дела, точные, исполнительные и, по мнению Павла, безусловно преданные, разные Аракчеевы, Обольяниновы, Каннабихи, Малютины и др. В среде этих людей цесаревич постепенно разучался думать, обсуждать, советовать, приучался ценить лишь исполнительность и усердие, а на всякое представление или совет смотрел лишь как на ослушание. Ум и сердце Павла Петровича почти перестали действовать. Зато во всей резкости начал проявляться его темперамент, его неуклонная строгость в соблюдении буквы уставов и инструкций, заменявших собой всякое рассуждение и повсюду устанавливавших однообразие. Гатчина к Павловск приняли вид военных лагерей, созданных по прусскому образцу, с заставами, шлагбаумами и казармами. Сам Павел подавал пример суровой спартанской жизни: встав в 4 часа утра, он спешил на ученье или маневры войск, производил осмотр казарм, продовольствия, причем никакая неисправность не ускользала от его взгляда. Зато в 10 часов вечера город уже спал; слышались только шаги патрулей да крики часовых.

5 ноября 1796 года Екатерину постиг апоплексический удар.

Немедленно дали знать Павлу, и в 8 с половиной часов вечера великокняжеская чета была уже в Петербурге. В Зимнем дворце собравшиеся придворные и высшие правительственные лица встретили Павла уже как государя, а не наследника.

Часов около 10 вечера великая Екатерина вздохнула в последний раз и отошла в вечность. Вслед за тем в придворной церкви высшее духовенство, сановники и придворные чины принесли присягу на верность императору Павлу Петровичу и великому князю Александру Павловичу как наследнику престола.

Павел поспешил перенести в Петербург свою гатчинскую обстановку и до известной степени превратил сам Петербург в Гатчину. Уже в ночь после смерти Екатерины великий князь Александр вместе с Аракчеевым расставлял вокруг дворца новые пестрые будки и часовых. "Повсюду загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом. Дворец как будто обратился в казармы: внутренние пикеты, беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо поутру". 10 ноября в Петербург вступили гатчинские войска. Государя окружили все его гатчинские приближенные. "Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, – бегали, повелевали, учреждали". Прежние сановники, управлявшие государственными делами, стояли с поникшей головой, как бы уже лишенные своих должностей и званий. Столица должна была переучиваться жить по-гатчински.

В царствование своей матери Павел оставался не у дел, проникаясь из-за этого желчным критицизмом по отношению ко всему, что при ней делалось. Добравшись теперь до дела, Павел проявил кипучую деятельность, стремясь перевернуть в короткое время осе вверх дном, завел всюду новые порядки и установления.

Все меры Павел принимал единолично, ни с кем не совещаясь. Дельцы предшествовавшего царствования были устранены, а новые, из бывших гатчинцев, были только слепыми исполнителями приказов нового государя. Притом же в большинстве случаев это были люди необразованные, неразвитые. Павел работал поэтому в одиночестве, издавал закон за законом, не обращая внимания на то, исполнимы ли эти законы или нет, и суровыми мерами наказывал за всякое противоречие его воли. Сенат и Совет при высочайшем дворе утратили почти всякое законодательное значение. Благодаря этому законодательная, как и вся вообще правительственная, деятельность Павла явились лишенными всякой системы и устойчивости, зависели часто от мимолетных настроений его души, а не от обдуманных и ясно сознанных мотивов.

Павел ненавидел порядки, которые установились в царствование матери, и беспощадно ломал их. Сознавая отсутствие твердой опоры в окружающих, Павел крайне нервно относился ко всякому, хотя бы и косвенному, порицанию его действий, и везде подозревал измену. Многие навлекли на себя его неудовольствие каким-нибудь неумышленным словом и делом. Жертвами беспричинного гнева государя чаще всего делались придворные и военные чины, постоянно находившиеся у него на глазах.

Так начал свое царствование Павел I. В дальнейшем его образ действий не только не улучшался, но все более и более ухудшался, пока, наконец, не привел его к трагическому концу.

Все время своего царствования Павел неустанно работал, входя во все мелочи, желая сам все знать и всему давать направление. Переписка его с местными начальниками заняла бы целые тома. Павел зорко следил за действиями местной администрации: мельчайшая ошибка или недомолвка в донесениях, малейшее злоупотребление или упущение, доходившее до сведения государя, влекли за собой тотчас же или выговор, или увольнение, или исключение со службы. Казенные и частные убытки, происходившие от каких-либо упущений администрации, например от грабежей, губернаторы должны были возмещать собственным имуществом. Терроризируя таким образом администрацию, Павел косвенно терроризировал и население. Администрация, боясь ответственности за бездеятельность, за упущения и даже за распространение "моральной язвы", простирала полицейский надзор до такой степени, что обыватели боялись непринужденно веселиться не только в публичных собраниях, но и в частных домах и вести откровенные беседы у себя дома. На всех театральных зрелищах и публичных балах "для смотрения" должен был присутствовать частный пристав. Так как Павел до всего доходил сам, то к нему поступала огромная масса всяких доносов, большей частью анонимных, и огромное количество ходатайств, ни на чем не основанных, а также жалобы на неправосудие и притеснения. Все это держало Павла в непрерывном раздражении, вызывало подробные расследования, длительную переписку, просмотр подлинных дел самим государем, а администрацию держало в постоянном страхе. Доносов одинаково боялись и честные, и дурные люди.

Полицейская опека над частной жизнью подданных доведена была Павлом до крайних пределов, вытекая из патриархальных взглядов его на отношения государя к подданным, как отца, главы семьи. Распоряжения об образе жизни обывателей Петербурга, сделанные по вступлении на престол, оставались и затем в полной силе и даже дополнялись новыми.

Особенно тяжел был новый император для военных, придворных и собственной семьи. Вступив на престол, Павел поспешил все войска перерядить в гатчинские мундиры, с буклями и косами, и ввести строжайшую дисциплину. Суворов, пытавшийся было делать представления императору, попал в немилость и должен был уехать в свою деревню. Недовольный плохой выправкой войск, Павел самолично принялся муштровать их, а для екатерининских генералов, покрытых боевыми лаврами, устроил в Зимнем дворце «тактический класс», где под надзором Аракчеева читал лекции по строевой части гатчинец Каннабнх, раньше бывший учителем фехтования. Проверка знания нового Устава производилась на вахтпараде, который император производил разным частям войск ежедневно на площади Зимнего дворца. Солдаты проходили особым церемониальным маршем. Офицеры, проходя мимо императора, салютовали ему эспантоном [118]  [118]Эспонтон (фр. esponton от лат. espietus, spedus, spentum – копьё) – колющее древковое холодное оружие, состоящее из фигурного пера, тульи, крестовины, находящейся между ними, помочей и длинного древка. Эспонтон появляется в европейских армиях в XVI веке, являясь отличительным признаком офицеров. Такую же роль в тот же период выполнял и протазан. И протазан и эспонтон имели вид копья с широким наконечником, но если у протазана наконечник был в форме сильно вытянутого треугольника (позже добавились боковые элементы), то у эспонтона был широкий листовидный наконечник, напоминающий наконечники русских рогатин.
  В русской армии эспонтоны появляются в 1731 году (до этого офицеры использовали протазаны). Ниже наконечника закреплялась кисть, у штаб-офицеров из золотых и серебряных шнуров, у обер-офицеров из цветных шелковых нитей. При Екатерине II они отменяются, при Павле I вновь возвращаются и окончательно отменяются в 1807 году.
  Характеристики русского офицерского эспонтона – общая длина 2150 мм, длина наконечника 370 мм, ширина 80 мм, диаметр древка 30 мм, вес 1200 г.


[Закрыть], как-то припрыгивая и покачиваясь на каждом шагу. Иные за ловкость тут же награждались и начинали блестящую карьеру. Но чаще всего подвергались наказаниям. Ни одна мелочь не ускользала от зоркого взгляда Павла. Павел в раздражении бросался на офицеров, вырывал у них эспантоны, ругался, хватал виновных за воротники, за лацканы, а некоторые прямо с парада на особых фельдъегерских тройках отправляемы были в дальние батальоны. Офицеры, самые усердные, были в отчаянии, не зная, чем для них кончится вахтпарад, так как Павел склонен был в упущениях офицеров видеть сознательное противодействие его воле. Один из этих офицеров, Саблуков, рассказывает: «Когда мы бывали на карауле, мы имели обыкновение класть несколько сот рублей бумажками за пазуху, чтобы не остаться без копейки на случай внезапной ссылки. Три раза случалось мне давать деньги взаймы товарищам, забывшим эту предосторожность».