Текст книги "История царствования Екатерины"

Автор книги: Матвей Любавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Проект 1780 г. уже не частный, он является постановлением ораниенбаумских и ямбургских дворян. Если бы Екатерина в это время порешила с крестьянским поп рос ом, дворяне не стали бы его обсуждать. Дворяне предлагали следующий порядок: с 1 апреля по 1 октября с каждого тягла выходит на работу на господ по 3 дня и педелю конный или пеший работник. Бабы в мае ходят 2 дня в неделю на барщину, а затем до октября по 3 дня. Осенью и зимой крестьянин работает на господина 2 дня в неделю; у кого есть дочери старше 18 лет, те также ходят на барщину 2 дня в неделю. Кроме барщины дворяне предлагали сбор пятой части с хлеба, хмеля, капусты и т. д. Такой порядок был общим на северо-западе Руси.

Эти проекты показывают, что Екатерина не покидала своих добрых намерений о крестьянах. Даже к половине 80-х годов относится следующая либеральная мечта: граф Блудов предлагал Екатерине издать закон, что дети крепостных крестьян, которые родятся после 1785 года, будут свободными.

Но это были лишь следы прежних либеральных мечтаний. В половине 80-х годов замерли последние мечты Екатерины об облегчении участи крепостных крестьян, она примирилась с крепостным правом, а отсюда недалеко уже и до защиты его.

Объяснение этому нужно искать не в отдельных событиях, а в общем стечении событий, в обстоятельствах царствования и в личных свойствах Екатерины. Энергичная, самоуверенная и подготовленная в том же направлении западными авторами, Екатерина твердила постоянно, что мудрый законодатель все может и, вступив на престол, принялась за переустройство русской жизни во всех отношениях. Сначала она взяла на себя только одно общее руководство, а проведение реформ поручила самому обществу. Это ее намерение, как мы уже знаем, но удалось. Но неудача не остановила Екатерину и, убедившись, что люди проникнуты духом розни и что только она одна стремится к общему благу, Екатерина сама принялась за законодательство. Эта работа, как мы видели, у нее не спорилась. Издав в 1775 году Учреждение о губерниях, Екатерина только через 10 лет смогла выпустить Жалованные грамоты дворянству и городам, и то последняя была далеко не отделана. Эти законы написаны самойЕкатериной, а это ведь дело невиданное, даже Петр I воздерживался лично писать законы. Кроме участия в законодательстве Екатерине препятствовало и много других событий и занятий.

С 1768 года Екатерина вступила в войныс Турцией, Польшей и Швецией и повела тонкие дипломатические сношения с Австрией, Пруссией и Англией. Внешняя политика по временам всецело овладевала вниманием Екатерины, да и не удивительно. В 1794 году Екатерина писала, что раньше бывало так, что в несколько дней к ней приходило столько почты и курьеры натаскивали столько бумаг, что они едва умещались на 10 столах. Екатерина увлеклась внешней политикой более,чем внутренними делами. В области внешней политики она получала видимые осязательные результаты, которые удовлетворяли ее более, чем результаты внутренней политики. Правда, Екатерина проповедовала, что работать нужно не из-за благодарности, а по внутреннему убеждению, но это были только красивые и высокие слова. Екатерина была живым человеком, падким на всякие соблазны, и ее честолюбие не могло удовлетвориться только одним философским утешением: Екатерине нужны были похвалы, рукоплескания толпы, и ими она упивалась гораздо более, чем внутренним сознанием исполненного долга. Победы и завоевания давали Екатерине большую честь и славу, и она пристрастилась к ним. Екатерина начала строить разные планы наступления на врагов и полного их истребления. Справедливость требует добавить, что наряду с честолюбием действовали и ясное сознание русских интересов и патриотическое чувство императрицы, сроднившейся с новой родиной. Итак, внешняя политика поглотила, можно сказать, Екатерину.

Огромное количество времени у Екатерины уходило на чтение,которым она зажималась по выработавшейся привычке и потребности шло тщеславному желанию не отставать от века, а быть в курсе литературы и наук.

Екатерина читала и сказки, романы, драмы, и серьезные книги. Она читала и Блексона, и Ричардсона, и Сервантеса, а особенно любила исторические сочинения. Екатерина штудировала „Историю Австрийского дома“ Жиркура, мемуары о Карле XII, посмертные сочинения Фридриха II, секретную историю Берлинского двора и т. д. С большим удовольствием Екатерина читала „Эпохи природы“ Дювстона; она сравнивала его с Ньютоном и красноречиво описывала, какое освежающее впечатление производила на нее эта книга. С Дефо Екатерина была в переписке, спрашивала его по разным интересовавшим mвопросам, послала ему целую шкатулку с медалями, меха и собрание древностей, найденных в Сибири.

Это чтение не было пассивным. Екатерина перерабатывала читаемое, делала из него извлечения, так что ее чтение превращалось в литературную работу. Так, например, читая „Дон Кихота“ Сервантеса, Екатерина выписала все меткие пословицы, встречающиеся в нем, читая жизнеописания Плутарха, она перевела часть их на русский язык, составила примечания к „Кориолану“ Шекспира, а труд Фенелона „Телемак“ снабдила комментариями. Библиотека, собранная Екатериной, была замечательна. Но к чему Екатерина осталась глуха – это к немецкой романтической литературе, она не читала ни Лессинга, ни Шиллера, ни Гёте – очевидно, она была совершенно не романтик.

Много времени Екатерина уделяла своим литературным занятиям: писать и читать было ее страстью. В разговоре со своим секретарем Екатерина сказала, что, ничего не написав, нельзя прочитать ни одной книги. Из написанного ею можно составить целую библиотеку. Екатерина писала учебники, сказки, в 1769 и в 1770 годах она была негласным редактором журнала „Всякая всячина“, а в 80-х гг. участвовала в журнале „Быль и небылицы“, где помещала шуточки в юмористическом отделе. Екатерина сама сознавалась, что она не прочь действовать сочинениями на умонастроения общества. Некоторые из ее литературных произведений – сатиры и драмы – занимают довольно видное место в истории русской литературы XVIII века.

В своей комедии „О время!“ Екатерина выступает против крепостного права. Главная героиня комедии госпожа Ханжихина после молитвы чешет свою кошечку и поет: „Блажен человек, иже и скоты милует“, и в то же время „нас милует“, рассказывает ее девушка, „жалует пощечинами“, затем она идет к заутрене и там то бранит своих крепостных, то шепчет молитвы, то посылает кого-нибудь на конюшню пороть.

В других своих сочинениях Екатерина описывает тех лиц, с которыми ей приходилось сталкиваться во внешней политике. Так, например, в опере „Горе-Богатырь“ она выставляет шведского короля Густава III, а драма „Олег“ представляет из себя иллюстрацию турецкой войны и описание подвигов ее любимца Орлова.

Некоторые из произведений Екатерины ставились в Большом театре, а большей частью в придворном.

Часто Екатерине приходилось выступать с пером в руках, чтобы защитить русское правительство и его действия и честь империи. Манифесты и многие законы она писала сама. Когда французский писатель аббат Шарль д'Отрош выпустил книгу „Путешествие в Сибирь“ (Voyage en Sibérie), где ругал Россию и русские порядки, то в ответ ему Екатерина сейчас же написала целую книгу „Противоядие или исследование о пакостной книге Voyage en Sibérie“.

Не чужда была Екатерина и историографических занятий: она умерла за составлением русской истории.

Это было курьезное старческое увлечение. Еще в молодости Екатерина занималась русской историей: делала выписки из летописей, собирала рукописи и исторические материалы, ей обязана своим появлением на свет „Древняя Российская Библиотека“, первое собрание исторических актов и документов. Затем, Екатерина снаряжала ученые экспедиции Палласа, Вельяминова, Лепехина, привезшие богатый археологический и исторический материал. По ее желанию князь M. M. Щербатов писал свою историю, а Голиков собирал материалы по истории Петра Великого. Но затем этого ей показалось мало, и с 1783 года она сама принялась за писание русской истории. Внешним толчком для этого труда было составление учебников по русской истории для внуков Александра и Константина, а уже в мае 1792 года Екатерина писала Гримму: „Я ничего не читаю, кроме относящегося к XIII веку“. Два года спустя Екатерина писала тому же Гримму: „У меня множество благодарных дел: и читаю летописи и пишу. Вот какая страсть! Я знаю, что никто не будет читать моего труда, кроме двух педантов, но я очень довольна, что написала историю лучше всех, как никто. Я ведь тоже тружусь за деньги и прилагаю в дело весь свой ум и на каждой странице восклицаю: ах, как это хорошо! Но об этом, разумеется, я никому, кроме вас, не говорю. Как приятно разбираться о Рюрике, Дмитрии Донском и др.; я люблю их до безумия“. В 1796 году Екатерина писала, что через год надеется кончить свой труд по русской истории. Но судьба не благоволила ей в этом отношении: Екатерина умерла раньше, чем поставила последнюю точку.

Живая и общительная, Екатерина II не могла заниматься в одиночку и поэтому вела переписку по интересовавшим ее вопросам с огромным количеством лиц. Письма ее составляют несколько томов. Среди ее корреспондентов – Фридрих II, Иосиф II, Вольтер, барон Гримм, мадам Жорден, Дидро, Даламбер, Потемкин, Чернышов и многие другие лица. Екатерина писала на русском, немецком, но чаще всего на французском языке. Переписка с Гриммом – самая обширная, она продолжалась более 20 лет. Екатерина думала, что никто не может ее понять, как Гримм, и поэтому письма к Гримму представляют как бы дневник Екатерины. Помимо теплого чувства эти письма содержат много остроумных и пикантных замечаний: они изображают личную жизнь Екатерины и мало касаются политики.

Из всего того, что я сказал, вы видите, как занята была Екатерина. Надо сказать, что она была мастерица перечь свое время и расходовать его экономично. Вставая в 6 часов, Екатерина два часа посвящала чтению и письму, а затем занималась делами и слушала доклады. Около 12 часов Екатерина обедала, а после заставила читать вслух, а сама слушала и занималась рукоделием, затем опять переходила к государственным делам, а вечером развлекалась игрой в карты, на бильярде или смотрела драматические представления. Этот порядок Екатерина не прерывала и во время путешествий. Тогда она ухитрялась просматривать и снабжать примечаниями законопроекты, читала сочинения, писала, беседовала и т. д. Так, например, во время путешествия по Волге в 1767 году Екатерина ухитрилась изучить и перевести сочинения Марманделя, тогда же занималась внешней политикой, играла и т. д. Так же она проводила время и в свою бытность в 1786 году в Вышнем Волочке.

Но как ни умела Екатерина экономить время, она постоянно жаловалась на его недостаток, горевала, что не может читать все книги, которые хочет. Екатерина сделалась жертвой своего темперамента, отзывчивости и энциклопедичности. Она не умела внести свою деятельность в определенные рамкии разбросалась. Екатерина признавалась в своем отвращении ко всякой системе, говоря, что она порождает сухость и педантизм. Но Екатерина не понимала, к чему приводит отсутствие системы; поэтому она делала не то, что ей нужней, а то, что ей было легче и интереснее, а трудное откладывала напоследок и забрасывала.

Так поступила Екатерина и по отношению к крестьянскому вопросу.

Из законодательных задач Екатерина выполнила прежде всего наиболее легкую – именно, по организации управления. Легкой эта задача была потому, что у Екатерины был уже некоторый опыт и определенное, единодушное желание классов общества. Здесь ничто не представляло затруднений, и поэтому Учреждения о губерниях раньше всего вошли в жизнь.

Гораздо труднее было определить права и обязанности сословий, как более трудное, это осуществляется на целых 10 лет позднее.

Еще труднее был крестьянский вопрос. Екатерина сама писала: „Крестьянский вопрос очень труден,где ни начнешь трогать, нигде не поддается“. Не удивительно поэтому, что Екатерина откладывала его разрешение; она делала это тем спокойнее, что со всех сторон получала советы быть осмотрительной.

Так советовал ей Поленов, искренне желавший счастья крестьянам, то же она слышала и от западных писателей. Вот что, например, писал Руссо: „Освобождение крестьян в Польше – великое и прекрасное дело, но очень опасное, и за него нельзя браться опрометчиво. Есть необходимость сначала сделать их достойными свободы, нельзя освобождать тело ранее души“.

Вот что слышала Екатерина с Запада: это ведь поддержка колеблющаяся и нерешительная.

Но всякая нерешительность, если она длительная, превращается в желание поддерживать status quo [116]  [116]Существовавшое положение, существующий порядок.


[Закрыть]. Не решаясь издать сельские законы, Екатерина мало-помалу примирялась с крепостным правом, а отсюда легко было перейти и к его защите. Вообще надо сказать, что несмотря на свои гуманные стремления Екатерина всегда была готова защищать существующий порядок, если только задевалось ее личное самолюбие. Екатерина хотела быть всегда умнее всех, благосклонно слушала тех, кто подпевал ей и говорил с улыбкой на устах, но не любила слушать тех, кто говорил самостоятельно. Упаси Бог, если бы кто, помимо нее самой, указал на какой-нибудь недостаток, хотя сама она и сознавала его.

В 1768 году, когда Екатерина всего решительнее была настроена против крепостного права, появилась известная нам уже книга аббата Шарля д'Отрош „Путешествие в Сибирь“. Тут в густых красках описывалась нищета, бедственное и угнетенное положение русских крестьян. В споем ответе Екатерина писала резко: „Мнимая нищета не существует; русские крестьяне во сто раз живут достаточнее, чем французские: они знают, сколько и за что они платят, а ваши крестьяне питаются каштанами и не знают даже числа всех повинностей, которые лежат ни них“. „Хорошее или дурное обращение с прислугой зависит от хорошей или дурной нравственности“.

Раз Дидро в своем письме предложил Екатерине неосторожный вопрос: какие земельные отношения существуют между владельцами и рабами? На это Екатерина ему строго отвечала: „Не существует условий между владельцами и крестьянами, но каждый хозяин побережет свою корову, чтобы она лучше доилась. Когда нет закона, то в ту же самую минуту начинает действовать естественное право, и порядок от этого не хуже, ибо тогда вещи текут сообразно существу своему“. Это было писано в 1773 году, во время Пугачевского бунта.

Екатерина имела такой ум, который мог обманывать ее саму, найти всему оправдание и усыпить совесть, К началу 80-х годов Екатерина стала примиряться с крепостным правом,на это указывает прикрепление малороссийских крестьян.

Указом 1783 года малороссийские крестьяне в своем положении были приравнены к великорусским крестьянам: значит, положение великорусских крестьян Екатерина стала считать нормальным. В 1783 году малороссийские крестьяне сделались крепостными в губерниях Киевской, Черниговской и Новгород-Северской, то есть в тех, которые составляли так называемую „гетманщину“, находившуюся раньше под управлением гетмана Разумовского. А в другой части Малороссии, в так называемой Слободской Украине (губернии Харьковская и Воронежская), крестьяне были прикреплены еще в первую половину царствования Екатерины: указом 1765 года все крестьяне, жившие на частных землях, были признаны частновладельческими и переходы их были запрещены.

Эта перемена отразилась и в литературе .Еще в „Недоросле“ (1773) предавались осмеянию жестокость и тиранство помещиков, но мрачность красок смягчалась присутствием добродетельного чиновника и восхвалением наместника, укротившего жестоких помещиков. После „Недоросля“ обличения крепостного права становятся бледнее, крестьянский быт изображается мягче, нередко попадаются даже утешения крепостному, вроде следующего: „Бог восхотел, чтобы ты был слугою. Радуйся, ибо Божие желание благо есть, и тебе лучше быть слугою, чем свободным“. Некоторые авторы, изображая крепостных, спешат прибавить, что сила просвещения смягчает нравы.

Только в виде исключения попадаются произведения, рисующие крестьянский быт мрачными, безотрадными красками. В этом отношении интересно „Письмо к другу“ неизвестного автора-женщины, появившееся в „Покоющемся Трудолюбце“ в 1785 году. Сюда же относится знаменитое сочинение А Н. Радищева„Путешествие из Петербурга в Москву“, появившееся в 1779 году Радищев не ограничился указанием на отдельные факты, а сделал известные обобщения и указал на тот вред, который приносит всемугосударству крепостное право. Припоминая основное желание автора Наказа доставить блаженство всем, Радищев говорит, что нельзя назвать блаженной ту страну, где две трети населения лишены прав и как бы мертвы для закона, где 100 человек живут в роскоши, а 1000 работают на них и не имеет ни собственности, ни крова, где бы укрыться от зноя и мороза. От крепостного права страдают не только крепостные, но и все государство. Рабство приносит более вреда, чем нашествие неприятелей: последнее всегда случайное и часто мгновенное, тогда как первое губит долгое время и рабов, и господ, родит робость, раболепие, гордость и другие пороки. Наконец, рабство опасно. „Не видите ли, любезные наши сограждане, коликая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности. Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противустоянне. Прорвав оплот одиножды, ничто уже ему в разлитии его противиться поможет. Таковы суть братия наши, в узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударит. Исе пагуба зверства разливается быстротечно. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медленнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут в мщении своем. Нот что предстоит нам, вот чего нам ожидать должно“. Затем Радищев указывал на бунт рабов в Риме, на восстание илотов, на недавний Пугачевский бунт; во избежание большего зла Радищев предлагает помещикам приступить к освобождению крестьян. Освобождать их он предлагает постепенно: объявить, что взятые в дворовые получают свободу, затем разрешить крестьянам свободно вступать в брак, потом дать им собственность и гражданские права. Собственность крестьяне должны иметь как движимую, так и недвижимую; одновременно они должны получить право судиться равными себе в расправах выборными судьями, и тогда настанет время совершенного уничтожения рабства.

Таковы планы, нарисованные Радищевым, но он сам не верит в их выполнение, он не ждет, чтобы помещики увидели необходимость освобождения крестьян и поэтому он ждет освобождения от тягостей только от самих порабощенных. Это он поясняет следующим образом: „Крестьянин мертв, но он будет жив, если того восхощет“; иными словами, только стремление масс, только крестьянская революция может прекратить крепостное право. Но если только революция может уничтожить крепостное право, то зачем же подавать какие бы то ни было советы. Дело в том, что Радищев верит и в другие силы – в просвещение, в разум, которые могут раскрыть помещикам их заблуждение.

Это „Путешествие из Петербурга в Москву“ задело самолюбиеЕкатерины, оно попало ей не в бровь, а прямо в глаз. Екатерина любила похвалу даже с излишком и привыкла слушать истину, говоримую с улыбкой на устах. В книге Радищева она встретилась с такой свободой речи и критики; от которой давно уже отвыкла, и вдобавок ее терзал призрак революции и она с опаской вглядывалась в настроение русского общества. Прочитав 30 страниц, Екатерина написала: „Намерение сей книги в каждой странице видно. Сочинитель наполнен французским заблуждением, он ищет умаление власти и приведение крестьян в непослушание“. На полях книги Екатерина делала следующие замечания: „начинает прежалобно“… „всем известно, что нет лучшего житья, как у хорошего помещика“… „клонится к возмущению крестьян“. А на увещание освободить рабов она сделала следующее ироническое замечание: „Уговаривает помещиков освободить крестьян, да никто не послушает“.

Эти замечания уже не оставляют сомнения, что теперь Екатерина смотрела на крепостное право не так, как раньше. По ее приказанию Сенат судил Радищева и присудил его к смертной казни. Екатерина помиловала Радищева и смертную казнь заменила ему десятилетней ссылкой.

Так Екатерина в крестьянском вопросе, выражаясь вульгарно, начала за здравие, а кончила за упокой.

Нам предстоит еще ознакомиться с мерами Екатерины по насаждению школьной наукии воспитания и с теми попытками, которые предпринимались отчасти ею самой, а отчасти окружающими ее лицами с целью выяснения политического строяРоссии и регулировать его основными законами.

Екатерина II вступила на престол, когда в русском обществе было заметно стремление не к специальному, практическому образованию, а к общему,не зависимому от практических целей. Очень широкая образовательная программа была введена в преподавание дворянских корпусов: там преподавали не только специальные науки, но и ряд общих, не имевших отношения к военному ремеслу его воспитанников. Затем, для целей общего образования были построены Академический университет и гимназия в Петербурге, университет (1756) и при нем две гимназии в Москве и одна гимназия в Казани. На эти меры были недостаточны. Эти школы удовлетворяли потребности высших классов,крестьяне попадали в них редко, и притом всегда в виде исключения. Но даже и потребности высших классов удовлетворялись крайне недостаточно – эти школы во всем терпели недостаток.

Московский университет в течение всей второй половины XVIII века пребывал в каком-то эмбриональном состоянии. На юридическом факультете был всего один профессор Дильтей, который читал все юридические курсы и притом на французском языке, на медицинском факультете сначала также был один профессор. Большинство профессоров были иностранцы, читавшие на французском, немецком, латинском языках, малопонятных для студентов. Русских профессоров было всего двое – Поповский и Барсов. Первый читал философию и дидактику, а второй – сначала математику, а потом российскую словесность. Только потом уже прибавилось еще несколько профессоров.

Даже такое заведение, как Морской кадетский шляхетский корпус, бедствовал от недостатка преподавателей. Иногда от него бывали такие объявления в газетах, что прямо недоумеваешь, как оно могло существовать. 6 1765 году этот Морской корпус дал в газетах такую публикацию: „в Морской Кадетский Шляхетский Корпус потребны: навигационных наук профессор 1, корабельной архитектуры учитель 1, подмастерье корабельной архитектуры 1“. Стало быть, основные предметы не имели преподавателей. Далее, для обучения словесным наукам вызывалось учителей 3, латинского языка учитель 1, шведского языка учитель 1, французского языка учитель 1; подмастерьев для преподавания датского, шведского и французского языков по 1, переводчиков 2, учителя танцев 1, учителя геодезии 1. Таким образом, выходит, что в Морском корпусе почти совсем не было учителей.

Сама постановка преподавания отличалась крайним несовершенством. Начать с того, что ученики переходили из класса в класс не по успехам, а по возрасту. В одном классе были ученики 15 лет, в другом 16 и т. д. При таких условиях учителя занимались не с целым классом, а с каждым учеником в отдельности; случалось сплошь и рядом, что на одной скамейке сидели такие ученики, из которых один учил дивизию, то есть деление, другой мультипликацию, то есть умножение, а третий еще сидел на складах. Общей программы не было, учились каждый по своему желанию; в классе не было никакого общего дела, каждый, не исключая и учителя, занимался своим делом. Учитель ограничивался тем, что задавал уроки и выспрашивал отдельных учеников. Для полноты картины надо прибавить еще невежество, пьянство и нерадение учителей.

Такие учителя были обычны, и о них мы имеем красноречивые свидетельства. Майор Данилов рассказывает о своих учителях, что один из них, Алабушев, человек пьяный и развратный, был взят учителем в школу прямо из тюрьмы, где сидел за третье убийство. Известны также анекдоты, рассказываемые Фонвизиным про своих учителей: учитель арифметики „пил смертную чашу“, учитель латинского языка – пример злонравия, пьянства и всех пороков, но голову имел преострую и как латинский, так и российский языки знал преизрядно.

Не удивительно, если при таких условиях ученики ничего не знали. Припомним, как Фонвизин держал экзамены в университетской гимназии, „Накануне экзамена в нижний латинский класс пришел учитель латинского языка, голову имевший преострую; на кафтане его было 5 пуговиц, а на камзоле 4. Удивленный, я спросил о пуговицах. Пуговицы вам смешны, отвечал учитель, но они суть стражи чести вашей и моей: четыре пуговицы на камзоле обозначают 4 спряжения, а пять пуговиц на кафтане обозначают 5 склонений. Когда тебя спросят что-нибудь, то смотри на пуговицы; если тебя спросят спряжения, то смотри на камзол, и если я возьмусь за вторую пуговицу, то значит второе спряжение, ты так и отвечай“. Еще оригинальнее был экзамен по географии. Экзаменоваться должно было 3 ученика. Но так как учитель географии был тупее, то он пришел на экзамен без всяких „пуговиц“. „Товарищ мой, – рассказывал Фонвизин, – спрошен был, куда впадает Волга? Он отвечал: в Черное море. Сей вопрос был задан и мне. Я столь чистосердечно сказал: не знаю, что экзаменаторы единогласно медаль присудили выдать мне“.

Если в школах плохо и мало учили, то зато строго и жестоко взыскивали. Иван Иванович Бецкой говорит, что кадеты столь наказывались „фухтелем“, то есть палками, что, выйдя из корпусов, на всю жизнь оставались калеками.

Так как правительственных школ было мало, то многие прибегали к частным школам. Многие ограничивались обучением одной грамоте и для этого обращались к попам и дьячкам, но многие обращались к иностранцам.Приходилось брать то, что предлагалось. В Оренбурге частную школу содержал ссыльнокаторжный немец Ровен, человек развратный, жестокий и невежественный. Комедии и сатиры, начиная с Сумарокова, обличают дурное воспитание, которое велось под руководством французских гувернеров, madam’oв и mademoisell’eй. Правительство пыталось оградить общество от плохих учителей, и в 1757 году был издан указ, который предписывал всем иностранцам, желающим быть учителями, держать экзамены на звание домашнего учителя в Петербурге при Академии и в Москве при университете. Но указ, видимо, не достиг своей цели: учителя по-прежнему оставались невеждами, и в литературе продолжалось обличение их.

Иностранных учителей и мадам приглашали через газеты, где часто и они сами давали объявления. Данные из газет дают нам довольно яркую характеристику этих учителей. Например, два француза и немец в 1757 году дали публикацию, что принимают детей для обучения французскому, немецкому и латинскому языкам новым, скорым и легким способом, а жены их учат служанок мыть, шить и экономии. Содержатель другой школы объявлял, что он имеет аттестат от академии и обучает детей истории, географии, употреблению глобуса, метрике, риторике, немецкому, латинскому языкам, для начинающих имеются особые подмастерья; он же пишет просительные письма на всех языках. Один француз объявлял, что он обучает всем языкам, фортификации, архитектуре, политике, истории, географии и т. д.

Спрос на учителей был очень велик и вызвал к нам прилив всяких отбросов. „Мы были осаждены тучей французов всякого рода, – пишет секретарь французского посольства, – которые не ужились в Париже и отправлялись в другие страны. Мы были оскорблены, увидев среди них дезертиров, банкротов, негодных лакеев, которые все лезли в воспитатели. Очевидно, эта дрянь рассеялась везде, вплоть до самого Китая“.

Но эти учителя были доступны далеко не всем, а потребность в образовании в обществе была велика, существующие заведения не удовлетворяли даже дворян. Поэтому дворянские депутатские наказы хлопочут об учреждении школ,корпусов и гимназий для дворянских мальчиков, а некоторые наказы хлопочут даже о введении женскогообразования. Большинство наказов предлагают открыть эти заведения на казенный счет, некоторые предлагают для содержания их пособие от дворянства и лишь немногие дворяне, в том числе московские, предлагают открыть эти учебные заведения за гной счет.

Наказы не ограничиваются выражением общего пожелания, но намечают и программы,по которым им желательно, чтобы велось преподавание. Например, каширские дворяне требовали преподавания в корпусах грамоты, Закона Божия, арифметики, геометрии, фортификации и немецкого языка. Но это были какие-то запоздалые дворяне, их программа пахнет еще временем Петра I. Более современную программу предложили кашинские дворяне: французский язык, рисование, фехтование, тригонометрия, артиллерия и танцы.

Дворяне хлопочут, чтобы эти корпуса предназначались исключительно длядетей дворян.„Ученики школ, – гласил белевский наказ, – должны быть непременно дворяне, не примешивая других родов, дабы они не заразились подлостью“. То же повторяли и другие дворянские наказы, исключая серпуховского, который готов был допустить в школы наряду с дворянами детей приказных и купцов.

Некоторые дворянские наказы, а особенно южнорусские, как, например, черниговский, ходатайствуют об открытии не только шляхетского корпуса и академии, но и женскогоучебного заведения. Для тогдашнего времени это чрезвычайно важный факт, так как вопрос о женском образовании возник недавно. О том же просили глуховский и переяславский наказы.

Дворяне, требуя открытия школ исключительно для дворян, не прочь были распространить грамотность и среди крестьян. Дмитровский наказ предлагал помещику содержать учителя на каждые 100 дворов для обучения крестьянских детей грамоте и арифметике. Это пожелание было мотивировано тем соображением, что от грамотного крестьянина помещик больше дохода получит и что грамота не мешает пахать.

Кроме дворян об открытии учебных заведений хлопотали купцы.Московские купцы просили учинить такую школу, где бы не только дети достаточных, но и сироты на иждивении купцов обучались бы бухгалтерии, языкам и другим полезным купцу знаниям. Некоторые наказы, как, например, ряжский, требовали введения обязательного обученияграмоте, с тем чтобы родители, не обучающие своих детей, штрафовались. Но самый интересный в этом отношении наказ был от архангельского купечества. Архангельские купцы были народ развитой: они вели торговлю с заграницей и сами часто бывали там. Эти купцы жаловались, что молодые граждане вступают в жизнь, имея плохое воспитание; жалуются, что среди русских нет искусных негоциантов, которыми наполнена Западная Европа, благодаря чему иностранцы берут преимущество в барышах. Для противодействия иностранцам купцы просили обучать их детей грамоте с христианским благочестием и знаниям, необходимым купцу. Наказ подробно разработал программу: дети должны обучаться правописанию и чтению, купеческому письму, арифметике и науке о весах русских и иностранных, бухгалтерии, купеческой географии, иностранным языкам, праву купцов русских и иностранных и навигации. Эта программа сделала бы честь и теперешнему времени. Наказ предлагал учредить два рода учебных заведений: низшую элементарную школу и высшую. Низшая школа должна находиться в заведовании магистрата; посещение ее обязательно для детей обоего пола без изъятия; уклонение от обучения наказывается чувствительным штрафом отцов и матерей. Большой школой заведует особый ректор; в ней учат купеческим наукам. Магистрат должен снабжать школу всем необходимым – книгами и другими пособиями, он же назначает таксу на плату за учение, но не общую, а каждым в отдельности, смотря по чину и состоянию граждан; на его же обязанности лежит наблюдение за тем, чтобы учителя достаточно жалованья получали, „дабы от недостатка содержания они в другие промыслы не входили“.