Текст книги "Мастер икебаны"
Автор книги: Масси Суджата
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Нацуми благодарно улыбнулась и поклонилась учителю. То же сделала и госпожа Кода. Я подумала, что выбранный иемото тон характерен для японского родителя – свалить всю вину на собственного ребенка, более того, говорить с ним пренебрежительно на публике, подчеркивая свою строгость и справедливость.
В этом даже была какая-то нарочитость, по всей вероятности, доставлявшая ему удовольствие.
Следующей на пути Масанобу была композиция Мэри Кумамори – побеги виноградной лозы в сделанных ею собственноручно керамических вазах, и я вся обратилась в слух.
– Могу ли я спросить вас, Мэри, – вкрадчиво начал иемото, – эти вазы – ваша работа?
Мэри склонила голову еще до того, как он открыл рот, чтобы это произнести. Теперь она склонила ее еще ниже, так что маленький подбородок коснулся груди. Она была такой гибкой, эта Мэри. Во всех смыслах этого слова.
– Очаровательные бизенские вазы! – воскликнул учитель. – Вы талантливы, в этом нет сомнений. Выбрать старинный силуэт и фактуру для современной икебаны – в этом есть смелость и фантазия. Впрочем, наши цветы заслуживают столь изощренной оправы, – добавил он, заставив меня вспыхнуть от радости за Мэри. – Но ничто не может быть настолько изощренным, чтобы не быть усовершенствованным! – важно произнес иемото, осторожно разматывая виноградные стебли, вьющиеся вокруг глиняных краев.
Он что-то тихо сказал дочери, и она сунула руку в садовую корзинку, которую держала наготове, и вынула маленькое полотенце. Масанобу расстелил его на полу галереи и поставил одну из ваз посередине.
Я подумала было, что он боится разлить воду, поправляя стебли, но вспомнила, что Мэри воду не использовала, ваза была пуста. Нечего и волноваться.
– Молоток, – коротко бросил Масанобу. Нацуми вынула из корзинки инструмент, которому, на мой взгляд, нечего было там делать. Учитель взял молоток в руку, замахнулся и обрушил его на хрупкий сосуд, тут же обратившийся в несколько нелепых глиняных обломков. Я оторопела. Женщины ахнули.
Мэри застыла в холодном ужасе.
– Вы должны понять, что, используя осколки разбитой вазы, мы добавим динамики в статичную композицию, – сказал иемото как ни в чем не бывало и подвинул остатки вазы к виноградной лозе, поправив несколько поникших стебельков.
Дамы за спиной иемото зашептались о том, как прекрасно было его решение, но он, по всей видимости, еще не закончил и многозначительно обратился к Мэри:
– Эта керамика пропускает воду?
Мэри покачала головой.
– Отлично, – заключил Масанобу, – госпожа Кода, не могли бы вы принести мне несколько роз?
Прихрамывая, госпожа Кода направилась в другой конец галереи, исчезнув за занавесями из небеленого льна. Через какое-то время она вернулась с охапкой белых роз.
– Именно то, что нам нужно, – одобрительно кивнул господин Каяма и, приняв у нее цветы, начал кромсать их ножницами. Он обезглавил стебли, оставив лишь пышные соцветия, причем сделал это, пренебрегая всеми правилами обрезки, внушенными мне тетей Норие. Она бы глазам своим не поверила.
Розовые макушки полетели в вазу и закачались на воде. Если поначалу работа Мэри была безмятежной и ясной, то поправка иемото придала ей агрессивность и излишнюю многозначительность: царственные белые розы погибали в вазе эпохи Бизен, а те соцветия, что Масанобу разбросал у ее основания, так и просились быть выметенными вон.
– Что думает об этом президент клуба иностранных студентов? – внезапно спросил Каяма на прекрасном английском языке, что удивило не только Лилю, к которой он обращался, но и меня.
– Ах! – Лиля растерянно переводила взгляд с цветочной композиции на все еще склоненную голову Мэри, потом на ласковое лицо иемото. – Меня потрясает контраст между черным и белым. Ясность и иллюзия.
– Согласен. – Масанобу пристально поглядел на Лилю. – Что ж, продолжим наши занятия.
Мэри Кумамори выглядела совершенно убитой. Я хотела подойти к ней и ободряюще похлопать по плечу, но в этот момент иемото остановился напротив бамбукового заборчика, нашей с тетей Норие вчерашней работы, и мне пришлось приблизиться и покорно застыть в ожидании.
– О да! – Масанобу рассмеялся неожиданно искренне, и за его спиной с готовностью захихикала Нацуми. – Точно такой заборчик есть у нас в загородном доме. И мои дети, когда были маленькими, так же оплетали его цветами.
– Особенно они постарались в тот день, когда приезжали гости из французского посольства, – радостно вмешалась госпожа Кода. – Я помню, как после этого выглядела клумба с ирисами. Точнее, без ирисов. Сакура тогда ужасно рассердилась и отправила их спать раньше времени!
– Сакура всегда ужасно сердилась, – вполголоса сказала Нацуми, и все вокруг внезапно замолчали.
– Эта работа мне по душе, – произнес иемото, не обращая внимания на странное затишье. – Вы имели в виду противоречие между земным и небесным. Оттого эти ирисы расположены высоко вверху, не так ли? – Он перешел к следующему букету, а я все еще стояла возле нашего бамбука, пытаясь расшифровать слова учителя. Что он, собственно, хотел сказать? Что работа тети Норие выглядит по-детски беспомощной? И почему за день до этого, увидев нашу икебану, Нацуми ни словом не обмолвилась о том, что ей напоминает бамбук, оплетенный ирисами. Вместо этого она принялась возмущаться по поводу таблички с названием. Слишком агрессивно для такого простого дела, как замена таблички. Почему?
Несколько посетителей – настоящих, не имеющих к школе отношения – вошли в галерею, один из них даже достал камеру и принялся щелкать затвором.
– Ну, наконец-то! Хоть какой-то бизнес, – негромко сказала госпожа Кода, подходя ко мне поближе. – Не хотите ли выпить со мной чаю? Не думаю, что я скоро понадоблюсь иемото.
– Разумеется, – согласилась я, не выдавая своего удивления, и направилась вслед за ней к буфету, где стояли два столика со стульями.
– Знаете ли вы, что у школы имеется свой запас чая и печенья? – гордо спросила госпожа Кода. – Чай особенный, с запахом вишни, а печенье присылают из Франции – мадленки с миндалем. Я сама его заказывала. Позвольте вам предложить.
– Пожалуйста, садитесь и отдыхайте, – сказала я, вынимая поднос для нас обеих из стопки на краю буфета. Чугунный чайничек, из тех правильных чайничков, что придают чаю особенный вкус, как раз закипел. Веджвудские чашки и десертные тарелки поджидали посетителей на одном подносе, а сладости с серебряными щипчиками для печенья – на другом. Я взяла несколько мадленок и налила нам чаю.
Мисс Окада тут же вынырнула из-за льняных занавесок:
– Ах, Симура-сан! Вы сегодня первая, кто решился попробовать наше угощеньице. Боюсь, что вам придется заплатить – по двести иен за печенье и по пятьсот за чай.
Хорошенькое угощеньице. Ох уж эти мне каямские поборы. Вынь да положь.
– Сдачи не надо. – Я протянула ей пятнадцать сотен. Что за противная манера – смотреть на меня так, будто я хотела украсть эти несчастные мадленки. К тому же тут нигде не написано, что даже традиционный чай для гостей и тот облагается данью.
– Учителю понравилась ваша композиция, – сказала госпожа Кода с улыбкой. – Обязательно расскажите об этом своей тете.
– Думаю, что она с большей радостью услышала бы это от вас, – вежливо ответила я, добавляя сахару в свою чашку. Японцы не портят чай ни сахаром, ни молоком, так что чашка госпожи Коды осталась нетронутой.
– Возможно. Но ведь она не появлялась в школе с того самого дня...
– Ей приходится нелегко. С ней же никто не разговаривает! – В этот момент я обернулась и заметила женщину в дорогом кимоно, которая, судя по чайничку в ее руке, собиралась отведать угощеньица, но после моих слов шмыгнула назад, за льняные занавески. Я не видела ее лица, но надеюсь, что она покраснела. Одна из молчаливых подруг, разумеется.
– Представьте себе, за все утро никто, кроме вас, не выпил ни чашки чаю! – Мисс Окада попыталась сменить тему. – Хоть бы скорее народ появился!
– Да, народу в универмаге полно, но на выставку никто не стремится. – Я решила не настаивать на развитии тетиной темы. – Видать, Нацуми была права, когда сказала, что молодежи наша икебана по барабану!
– Что есть, то есть, Симура-сан, – вздохнула госпожа Кода, – поэтому мы так ценим вас, молоденькую ученицу со зрелым чувством ответственности. Из вас выйдет настоящий мастер икебаны!
Из-за буфетной стойки мисс Окада послала мне старательную подтверждающую улыбку. Лучше бы она этого не делала.
– О, какая прелесть! Итадакимасу. – Госпожа Кода учтиво сложила ладони – традиционный жест благодарности, – и мы обе отхлебнули из своих чашек.
– Как вы восприняли отзыв иемото о вашей работе? Это первая критика, полученная от мастера, не так ли?
– Работа не столько моя, сколько тетина.
– Вот как?! Это вполне по-японски – уступать лавры старшим! Вы вежливая девочка, Рей-сан, но ведь и я не слепая. Все видели, что вы работали наравне с тетей. К тому же мне понравилось, как вы обрезали ирисы, придавая им нужную длину, – с первого раза и без малейшего колебания. Это говорит о приходящем к вам опыте!
Ага, я помню, как быстро щелкала ножницами. Только дело было не в опыте, а в том, что я спешила уйти из опостылевшего магазина домой, к своим антикварным заботам. Огорчать госпожу Коду подобным признанием мне не хотелось, и я скромно произнесла что-то о своих невеликих способностях, не идущих ни в какое сравнение со способностями Мэри Кумамори.
– То, что она сделала с виноградной лозой, не могло понравиться иемото, – заметила моя собеседница. – В его глазах это чистой воды сорняк, бросовая трава!
– Но она составляла произвольную композицию! – возразила я. – Разве слово «произвольный» не подразумевает свободу выбора?
– Ей не хватило эмоциональности, – пояснила госпожа Кода. – А в вашей работе ее было с лихвой – все так пышно, цветисто, изобильно...
– Мне всегда казалось, что сдержанность – одна из непреходящих японских ценностей, – заявила я, допивая остатки чая. Несмотря на то что я выпила довольно много, во рту чувствовалась сухость. Но платить еще полтысячи за чашку чая? Нет уж, лучше я погибну здесь от жажды.
Я оглянулась посмотреть, как там Мэри. Она все еще стояла на коленях возле своей работы, перебирая глиняные осколки – следовать за иемото и его свитой, выслушивая мудрые замечания, ей явно не хотелось.
– А мне работа Мэри нравилась больше до того, как ее разнесли вдребезги, – сказала я нарочито громко.
– Тише! – Госпожа Кода зашикала, испуганно оглядываясь вокруг и с опаской кивая на Ёрико, только что появившуюся в буфете. – Вы ведь не хотите, чтобы о вас говорили как о нелояльной ученице!
Сдается мне, тетя Норие слегка преувеличила, когда рассказывала мне о чудесных качествах госпожи Коды. Меня уже подташнивало от ее сладких, лояльных речей. Я положила в рот еще одну печенюшку.
Если я прикончу угощеньице, легче будет встать и уйти.
– Забавно, что ваша композиция напомнила учителю проказы и шалости его детей много лет тому назад. – Госпожа Кода нашла новую тему для разговора. – И подумать только, какая у него ясная память! Он сможет управлять школой еще лет двадцать, не меньше.
– Вы серьезно? Значит, Такео не станет иемото, пока не достигнет... – я быстро сложила две цифры, – пятидесяти лет?
– Ну да, так оно и бывает. Глава школы сохраняет свои полномочия до самой смерти. Масанобу-сэн-сэй смог стать иемото только двадцать лет назад, когда умер его отец.
– А за несколько лет до этого была убита его жена, – заметила я, борясь с подступающей тошнотой. Что-то нехорошее происходило в моем организме. Сезонный грипп? Надо бы купить маленькую белую маску на лицо, чтобы не заражать людей в метро, многие так делают. Наверняка они продаются в «Мицутане» в отделе туалетных принадлежностей. Впрочем, лучше спросить у Ёрико, может быть, у нее в сумочке что-нибудь найдется. Нет у меня сил ходить по магазину.
– Отчего же «убита»? – поправила меня госпожа Кода. – Она умерла в результате несчастного случая. Упала в саду.
– Да, Такео говорил мне. – Я уже с трудом произносила слова. Тошнота захлестывала меня отвратительными волнами. Нет, со мной определенно что-то не так.
– Следует говорить Такео-сан или Такео-сэн-сэй, – назидательно сказала госпожа Кода. – То, что вы с ним ровесники, еще не дает вам права...
Но я уже не слушала. Я попыталась встать на ноги, понимая, что лучшее место для меня сейчас – это дамская комната. Но она была в другом конце галереи, значит, мне пришлось бы миновать мастера Каяму, пробиваясь в толпе окруживших его поклонниц. Я зажала рот рукой. Ох, как будет стыдно.
– Рей-сан, вам плохо? – До госпожи Коды наконец-то дошло.
– Сотто сицуреи симасу! – Я пробормотала вежливую формулу ухода, буквально означающую «сейчас я буду немножко слишком грубым». Так... еще секунда, и я буду слишком грубой! Голова у меня закружилась, я споткнулась о трость госпожи Коды, затем сильно стукнулась об угол стола и, уже сгибаясь в рвотной судороге, услышала тихое «звяк». Это разбилась сброшенная мною чашка.
Из меня хлынуло как из гигантской лейки. Теряя сознание, я сообразила, что сама стала лейкой, самой несчастной и сконфуженной лейкой на белом свете. Поняв это, я отключилась окончательно.
9
Первое, что я увидела, когда открыла глаза, были розовые цветы сакуры такой умопомрачительной красоты, что казались ненастоящими. Я моргнула и с трудом повернула голову.
Кругом цветы... Бледно-желтые нарциссы, азалии, лилии. Я что же, лежу в середине огромной икебаны? За букетами виднелись знакомые узоры на обоях. Я была дома, в своей кровати, и у меня страшно ныли плечи и ягодицы, а горло саднило, будто от ангины.
– Рей, девочка, ты проснулась?! – Прохладная тетина рука легла на мой лоб. – Цутоми, иди же сюда, погляди на нее!
Я приспособила голову на подушке так, чтобы смотреть кузену Тому в лицо, но в этот момент он нацелился на меня объективом фотокамеры, и я заслонилась рукой от вспышки.
– Это несносно!
– Какие ты слова помнишь! – улыбнулся Том. – Значит, с головой все в порядке.
– Я хотела, чтобы ты проснулась дома в окружении цветущей прелести, – сказала тетя Норие.
– Мне в жизни эту прелесть в букеты не составить, – сказала я, чувствуя странную слабость во всем теле, – лучше бы это были цветы в горшках, они живут дольше.
– Цветок в горшке – плохая примета для человека в твоем состоянии. Это означает, что ты пустишь корни в своей постели и никогда не поправишься. А теперь подержи-ка вот это. – Она ловко воткнула термометр мне под мышку.
– Эти цветы – пожелания поскорее выздороветь. Их прислали твои друзья и коллеги, – сообщил мне Том. – Все ужасно разволновались, когда ты отключилась в «Мицутане».
– Мне стало плохо? – спросила я, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить.
– Мягко сказано. Сначала тебя рвало, а потом ты потеряла сознание. Было это в субботу, после полудня. А сейчас вторник. До вчерашнего дня ты лежала в больнице Святого Луки, потом заявила, что хочешь выписаться. Я пообещал, что присмотрю за тобой в Йокохаме, в доме моей матери, но она настояла на том, чтобы привезти тебя сюда и держать подальше от прессы.
Что-то такое начинало всплывать в моей памяти: кровать с накрахмаленными простынями... больничная утка... такси... много народу вокруг. Чего еще я не помню?
– Я позвонила твоим родителям и все рассказала. Они тоже считают, что лучше тебе побыть под присмотром, – сказала тетя Норие. – Я останусь здесь, с тобой, Рей, детка, пока ты не окрепнешь.
Теперь, когда мои глаза могли разобрать хоть что-то за цветочными кущами, я заметила незнакомое стеганое одеяло, два чужих чемодана и здоровенную рисоварку. Сдается мне, тетя Норие здесь уже поселилась.
– Не стоит так беспокоиться, – сказала я. – Что со мной, собственно, случилось? Острая форма гриппа? Горло до сих пор болит...
Том покачал головой:
– Горло у тебя болит от желудочного зонда. Мы промыли твой желудок и сделали целую кучу разнообразных уколов. Тебе пришлось несладко, Рей.
– Промыли желудок? Неужели я что-нибудь не то съела?
– Ты отравилась, и мы до сих пор не знаем чем. У меня есть кое-какие подозрения. В этих магазинчиках домашней пищи не всегда хранят продукты так, как положено. У меня бывали пациенты, поевшие жареной рыбы, оставленной поваром на ночь на кухонном столе, или, например, риса, который слишком долго пролежал в рисоварке.
– В холодильнике рис теряет правильную вязкость! – заметила тетя Норие, доставая у меня из-под мышки термометр и протягивая Тому.
– Нормальная, – сказал Том. – Ты ела какие-нибудь вчерашние остатки, Рей? Припоминаешь что-нибудь сомнительное в ресторане или кафе?
Я завтракала чаем и тостом, как всегда. Вместо ланча я грызла рисовые пирожные, купленные у господина Ваки.
– Несколько сакура-моти из магазина «Фэмили Март». Но я ела их вместе со своим клиентом, а с ним, как я понимаю, ничего не случилось.
– Полиция нашла упаковку от этих моти в твоем мусорном ведре и сделала анализ. С ними все в порядке.
– Полиция рылась в моем мусоре? – От этой новости мне сделалось как-то не по себе.
– Да. И я обещал лейтенанту Хате, что он сможет побеседовать с тобой, когда тебе станет лучше, – сообщил мне Том.
– Я все утро твердила тебе, что Рей слишком слаба. То, что девочка открыла глаза, еще не означает, что она способна говорить, – вмешалась тетя.
– Если мы не выясним, где она купила испорченную пищу, кто-то другой может отравиться и даже умереть, – сказал Том назидательно. – Вспомнить все – это ее гражданский долг.
Мне пришлось согласиться, хотя гражданкой Японии я не была и говорить с лейтенантом Хатой мне вовсе не хотелось. Чего мне хотелось, так это залезть в горячую ванну. Правда, поднявшись, я обнаружила, что без помощи тети до ванной не доберусь.
– Но учти, Рей, сначала тебе следует принять душ. Я тебе помогу, – заявила Норие, когда я выразила намерение побыстрее забраться в ванну с горячей водой.
– Я не смогу так долго стоять! – И это была правда. Моя бедная, исколотая задница молила о пощаде. И мне было совершенно наплевать на тонкости японского этикета, не позволяющие принимать ванну, не отмывшись перед этим до блеска. Это, черт побери, моя ванна. И мой душ.
– О да, я вижу, что тебе нужна моя помощь. Не волнуйся. Я обо всем позабочусь, – твердила тетя, укладывая мне на лоб горячую мочалку и покидая комнату. Она успела высыпать в воду четверть чашки душистой соли, отчего вода стала ярко-желтой. Я вытянулась во весь рост, мои волосы колыхались, будто водоросли, живущие в невероятном, желтом море. Итак, я не могла отравиться никакими остатками. Черт возьми, как противно, что меня рвало на глазах у всей публики в элегантном «Мицутане».
– Рей, девочка, я вернулась. – Тетя просунула голову в дверь. – Цутоми уехал, так что можешь выходить неодетой. Но ты уж выходи поскорее. Лейтенант вот-вот появится, нехорошо, если он застанет тебя в разобранном виде.
«Никуда от них не скрыться», – подумала я, но. вылезая из ванны, поняла, что без тети мне, пожалуй, не справиться. Пришлось позволить ей облачить меня в шерстяную юбку, колготки и жакет – одежда, прямо скажем, не по сезону, но тетя считала, что для разговора с полицией в самый раз. Она задвинула подальше мой матрасик-футон и удовлетворенно вздохнула:
– Теперь садись в кресло и жди лейтенанта. Мне ужас как жаль вытаскивать тебя из кровати, но ты ведь знаешь, что дама не может принимать гостей в своем доме, валяясь в постели. Это недопустимая небрежность.
– Ты же сама сказала Тому, что я слишком слаба, – напомнила я тете. Все, о чем я сейчас мечтала, это забраться в мягкие подушки, да поглубже.
– Цутоми – мужчина в семье, его желания должны выполняться, – вздохнула Норие. – Надеюсь, лейтенант не станет тебя долго мучить. А теперь, если у тебя есть силы, можешь написать благодарственные письма тем, кто прислал тебе эти превосходные цветы.
Тетя подала мне пачку бледно-желтой бумаги для писем, разрисованной, разумеется, цветочками.
Мало того, на каждом листке было оттиснуто слово «florescence»[15]15
Florescence – цветение (англ.).
[Закрыть] и ниже – цитата из Китса:
Такое возможно только в Японии, стране, где каждый второй мужчина безо всякой иронии называет себя сарарименом[17]17
От англ. salarymen. т. е. .служащий»; Рей произносит это на японский лад.
[Закрыть]. Думай о высоком, когда покупаешь почтовую бумагу! Думай о цветении, когда пишешь возмущенное письмо в прачечную. Слова о непреходящей красоте выглядели на этих листочках такой же пустой тратой хороших намерений, как и все эти цветы, заполнившие мою комнату и обреченные погибнуть через несколько жарких дней.
Почти все дамы из нашего класса икебаны прислали мне по букету. Мне пришлось написать Лиле Брэйтуэйт по-английски, потом госпоже Коде, Мэри Кумамори и Нацуми Каяме по-японски, причем Норие проверила мои прописи. Ричарду я писать не стала, тем более что присланный им огромный букет цветущей сакуры оказался искусственным. Уж не знаю, пытался он меня рассмешить или ему просто-напросто не хватило наличных.
Тетя Норие приклеила марку на каждое письмецо и сложила всю пачку к себе в сумочку, чтобы отнести на почту. Лейтенант должен был появиться с минуты на минуту, и тетя принялась возиться на кухне, готовясь к непременному чаепитию.
– Ты ведь знаешь, как я сожалею обо всем, – донеслось оттуда.
– О чем, тетушка? О том, что вас со мной не было, когда меня вывернуло прямо на пол в универмаге? Этого никто не мог предвидеть.
– Нет, вообще обо всем. Это ведь я заставила тебя посещать школу, к тому же против твоей воли. Вся эта история началась с икебаны, но, поверь, у меня были самые лучшие намерения. – Она перевела дыхание. – Мне казалось... я хотела... ну, ты ведь знаешь... икебана – лучший способ выдать девушку замуж.
– Да ведь там же одни тетки! – Я не удержалась от смеха, хотя от этого сразу скрутило живот.
– Ты хотела сказать – леди. Но у этих леди есть сыновья и племянники, которым они могли бы тебя представить.
– Ну, как вам не стыдно. Вас с дядей Хироси никто ведь не представлял друг другу!
– Верно, я познакомилась с ним самостоятельно, и будь ты способна на такое, я была бы за тебя спокойна. Но увы! Погляди на себя, погляди на свою жизнь. Твой шотландский красавец-юрист тебя покинул, да и прожили вы вместе всего ничего... А теперь ты одна и тебе двадцать восемь лет. Когда ты заболела, то единственный мужчина, соблаговоливший прислать тебе букет, выбрал сакуру из дешевого полиэтилена. Прислать искусственные цветы, когда вся Япония затоплена цветущей сакурой!
Ну, разъяснять ей тонкости наших отношений с Ричардом я, пожалуй, не стану. Да тетя и сама все знает, хотя мы вслух этого вроде не обсуждали. Меняя тему разговора, я заметила:
– Зрелость как раз предполагает умение справляться самой. И не рассчитывать на друзей и родителей.
– О, я могу тебе рассказать кое-что на эту тему, – пробормотала тетя, поворачиваясь ко мне спиной в поисках какой-то кухонной утвари.
– Так расскажите. – Я устроилась в кресле поудобнее, подтянув колени к подбородку, так у меня чуть меньше болел живот. Просьба Такео – разузнать поподробнее о тетиной биографии – всплыла у меня в памяти, но я выкинула это из головы. Послушаю ради собственного удовольствия, вот так-то.
– Я была студенткой в женском колледже Очано-мидзу, очень стеснительной и неуверенной в себе. В колледже устраивались танцы, но тогда у меня не было даже дружка, с которым я могла бы потанцевать. Однажды я пригласила знакомого парня из университета Кейо, просто знакомого. В те времена женщины там не учились.
Ну да, некоторые и теперь не очень-то учатся. Я вот, например, тоже подумывала о том, чтобы поступить в Кейо или Токийский университет, но с моим знанием кандзи это представлялось непосильной задачей.
– Этот мой приятель попросил найти приличную девушку для его друга Хироси Симуры, происходившего из старинной семьи. Хироси собирался прийти вместе с ним. Я запротестовала, услышав об этом, просто испугалась – как я стану вести себя с настоящим аристократом? О чем говорить? Естественно, прежние времена самураев и слуг прошли, но все же, но все же...
– Тетя, ты же была одной из богатейших невест в Йокохаме! – не удержалась я.
Кстати, когда отец рассказал мне об этом, я здорово удивилась... Уж кто-кто, а тетя Норие никогда не важничала, сама готовила обеды для всех домашних и сама стирала белье.
– Я принадлежала к другому классу, – быстро ответила тетя, и я почувствовала привкус старой обиды. – Мой отец был всего лишь фармацевтом, ему просто посчастливилось заработать хорошие деньги на продаже участков земли в старых районах Йокохамы. После всех этих бомбежек земля подешевела. Что касается семьи твоего дяди, то целых пять поколений Симура жили в огромном поместье, в западном Токио. На их земле можно было бы построить шесть домов и посадить шесть садов!
– Отец мне об этом не говорил. Все, что я помню о бабушке, – это строжайший запрет трогать мебель у нее в квартире, – сказала я.
Забавно, что бабушка, сама того не зная, здорово повлияла на мой выбор профессии. Помня, как мне давали по рукам за желание прикоснуться к старинному серебру и дереву, и, видимо, сохраняя эту так и не утоленную в детстве страсть, я, в конце концов, стала антикваром.
– Поместье пришлось продать после смерти твоего дедушки, налоги на наследство были слишком высоки. Это случилось, когда твой дядя Хироси заканчивал Кейо, а твой отец – свою учебу в Штатах... – В этот момент вода закипела, и тетя налила кипяток в керамический заварочный чайничек, чтобы он согрелся. – Дедушка не хотел, чтобы Хироси занимался бизнесом, а Хироси не хотел идти по академической линии, но пошел бы, разумеется, если бы дедушка был жив.
«Могу себе представить», – подумала я. Дедушка был профессором классической литературы в том самом Кейо. После войны он так и не смог смириться с крушением японской идеи и, хотя ему пришлось уйти из университета, провел остаток лет, сочиняя манифест для правых, своей страстностью способный поспорить с работами Юкио Мисимы. Манифест, который так никогда и не был опубликован.
– Ну, и каким был дядя, когда вы встретились? – спросила я.
– На чем мы остановились? Ах да, на танцах. В конце концов, я пригласила свою подругу Ёрико, которую ты видела в классе икебаны. Хироси ей не понравился, он был на голову ниже ее, и она умчалась танцевать с кем-то другим. Мне было стыдно за подругу, и я осталась с бедным парнем вроде как заговаривать ему зубы. Я болтала без умолку, лишь бы он не спросил, куда подевалась ветреная Ёрико. Какое-то время спустя Хироси признался, что ни одна женщина в его жизни не говорила с ним так долго. А в тот вечер он назначил мне свидание, просто чтобы посмотреть, остался ли у меня хоть какой-нибудь порох в пороховницах!
– Ты чуть не уступила будущего мужа подруге?
– Ёрико теперь жалеет. Ее избранник – высокий, красивый парень, между прочим – оказался безнадежным пьяницей. В прошлом году его уволили из компании. Но ты не волнуйся. Вот выпей лучше чая.
– Это что, бульон? – Я ожидала слабого, приятного напитка, но в чашке плескалась красно-бурая жидкость, к тому же, как выяснилось, солоноватая на вкус.
– Нет, это чай из периллы[18]18
Perilla Frutescens – японский базилик.
[Закрыть] ужас какой полезный для здоровья.
Судя по оставленным в кухне магазинным пакетам, мне предстояло попробовать множество деликатесов для больных девушек. Я постаралась отвлечься от мысли о говяжьем бульоне и сделала еще один глоток.
– Итак, ты и дядя Хироси решили пожениться.
– Решили – слишком громко сказано. Мы попросили родительского позволения. Мои родители были в восторге. Слишком очевидно. А госпожа Симура и ее высокородное семейство смотрели на этот брак как на мезальянс, – вздохнула тетя. – Это было больно и неприятно. Когда родители Хироси сказали «нет», он был так растерян, что хотел уже от меня отказаться. Тогда моя мама рассудила, что, если кто-нибудь еще предложит мне руку и сердце, это повысит мои шансы на брак с Хироси, сделает меня более ценной в глазах его семьи. Она посоветовалась со свахой, и та сказала, что мне следует учиться икебане и искусству чайной церемонии, мол, это поправит дело. Но занятия отнимали столько времени, что мне пришлось бросить учебу в колледже. Помню, как я боялась, что родители найдут мне жениха на свой вкус.
– Ага, значит, ты тоже не хотела устроенного брака! Как и я.
– Устраивать они были мастера. Они устраивали мне чаепития в компаниях интересных мужчин, – тетя робко улыбнулась, – к тому же у девушек в школе Каяма были братья... И разумеется, в то время Масанобу-сэнсэй был молод и очень хорош собою...
С Хироси мы созванивались время от времени и это могло тянуться еще долго, если бы однажды мама по ошибке не назвала его другим именем, перепутав с кем-то из моих знакомых. Поддавшись внезапной ревности, он заявил, что хочет жениться на мне немедленно. При этом он сказал своей матери, что не потерпит еще одного запрета, мол, если она не согласится на свадьбу, он откажется от фамилии Симура и возьмет мою. На это госпожа Симура пойти не могла.
– И как вы с ней договаривались после свадьбы?
– Моя семья решила, что жить в одном доме с матерью Хироси мне будет неудобно. Они построили нам дом в Йокохаме, куда госпожа Симура, кстати, ни разу не приехала с визитом. Из гордости. Но после рождения Тома мы удостоились чести лицезреть его бабушку, ведь он был настоящий Симура!
– А как насчет девочек? Девочек она признавала?
Я-то увидела бабушку, только когда мне было четыре года. И если я что-то помню об этом посещении, так только ночевку рядом с родителями на футоне, постеленном чуть ли не под роялем в крохотной бабушкиной квартирке.
– Поначалу с девочками было не очень-то. Первый раз тебя привезли в Японию годовалым младенцем, и госпожа Симура наотрез отказалась видеться с твоими папой и мамой. Она заявила, что устала и никого не принимает. Твои родители страшно расстроились. Им пришлось остановиться у нас, и так было каждый раз, пока тебе не исполнилось три года.
– За что она нас так ненавидела? – Щеки у меня горели, как если бы мне надавали пощечин.
– Твой отец женился на женщине другой расы. Его просто вычеркнули. Он перестал быть равноправным членом семьи. Бабушка не хотела видеть ребенка смешанной крови, то есть выродка... извини, Рей, девочка. Я не хотела тебя обидеть. Но это правда о твоей бабушке.
Я спрятала лицо от тетиного озабоченного взгляда. Мне было здорово не по себе.
Не могу сказать, что я испытывала к бабушке родственную любовь, но раньше мне казалось, что она просто слишком старая и сухая, в отличие от тетушки Норие, например, которая возилась со мной, пытаясь сделать из меня хорошего японского ребенка, с самых первых лет моей жизни.
