Текст книги "Мастер икебаны"

Автор книги: Масси Суджата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Такео Каяма! Че налил ему пива, и они начали мирно беседовать, а я все еще не могла отвести от них изумленного взгляда.

Когда я спохватилась и стала выбираться из-за стола, сбивчиво объяснив Ричарду, увлеченному обменом телефонными номерами, что встретила нежелательных персонажей, было уже поздно. Один из персонажей встал и направился к нашему столику, а второй остался в кабинке и оттуда насмешливо поглядывал в предвкушении занятного зрелища.

– Кого ты встретила? – Ричард наконец оторвался от Энрике. – Надеюсь, мужчину? Мужчина – это то, что тебе нужно.

– Adios[11] 11
  Adios – прощай (исп.).


[Закрыть]– Я не хотела вдаваться в подробности.

– Нет, никуда ты не пойдешь! Не упускай свою редкую возможность. – Ричард соскользнул с табуретки и обхватил меня за талию. – Мы с Энрике тебе подыграем. Узнаёшь песенку?

– О нет, только не ламбада! Я же не умею! – Не хватало еще выставить себя дурой, достаточно того, что Такео и Че увидели меня в этом подозрительном, злачном местечке.

– Обожаю строгих неуклюжих девиц! – Ричард явно был настроен пошалить. – Энрике, ты поможешь?

– Он на работе. – Я попыталась вывернуться, но меня держали крепко.

– Ничего, у меня как раз перерыв, – заявил довольный Энрике, отложил свой шейкер и вышел из-за барной стойки.

Не успела я и глазом моргнуть, как оказалась посреди танцевального подиума, зажатая между двумя игривыми партнерами, как кусок мягкого сыра между булочками. Они так зазывно крутили бедрами, что и мне пришлось слегка покрутить своими – не стоять же, опустив руки – и потоптаться на месте, изображая оживление, под завистливыми взглядами танцующих в одиночестве девиц.

Как только песня закончилась, я попыталась удрать, но не тут-то было. Энрике затеял учить нас с Ричардом танцевать меренгу. При этом они взялись за руки и не выпускали меня из своих скользких от пота объятий, пока музыка не оборвалась, сменившись песенкой помедленнее – нечто напоминающее U2 на испанский манер. Тут я наконец

выскользнула, при этом Ричард больно ущипнул меня за руку и прошептал прямо в ухо:

– Вперед, Рей! Не теряйся, ты теперь королева бала!

Совершенно ошалевшая, я ринулась к дверям, к выходу, но тут меня остановила рука пожестче и покрепче, чем у Ричарда, – тот самый охранник, что впустил меня без билета.

– Вы не заплатили за выпивку!

Я потянулась было за деньгами, но не обнаружила своей сумочки на привычном месте – о, невезение! – я ее забыла на стойке бара, когда Ричард потащил меня плясать.

Пришлось под конвоем возвращаться через весь зал в поисках того места на стойке, где оставался мой стакан. Место мы нашли, но стакана уже не было. Как, разумеется, и сумочки.

Оглядевшись в полутемном зале, я не увидела своих спутников – счастливые, они растворились в танцующей разноцветной толпе. А я осталась один на один со своим суровым конвоиром.

– Сумки нет. Кто-то в вашем баре приворовывает, – сообщила я охраннику, не особенно надеясь на сочувствие.

– Я даже знаю кто, – засмеялся он, – тот, кто пытается смыться не заплатив, верно, bandido?

–Чушь собачья! У меня в кошельке было двадцать тысяч иен. Их, без сомнения, украли!

А также кредитные карточки, записную книжку и тюбик с помадой, но что ему до этого?

– Вы не это потеряли? – Возникший из темноты Такео Каяма протянул мне мою сумочку. Она болталась у него в руке на длинной цепочке, точно использованный чайный пакетик. Я выхватила свою ненаглядную собственность – уж не сам ли Такео ее прибрал, хотела бы я знать? – и быстро взглянула через его плечо в дальний угол зала. Че уже исчез.

Так, так... Деньги, помада, записная книжка – все на месте.

– Сколько я вам должна? – спросила я охранника.

– Две тысячи и полтинник, – ответил он, успокоившись.

Такео молча наблюдал, как я достаю из кошелька две купюры по тысяче и монетку в сто иен.

– Я принесу сдачу, – предложил вежливый вышибала.

– Не трудитесь. – Я уже направлялась к двери, и Такео, как ни странно, шел за мной.

– В Японии не принято давать чаевые, – сказал он у меня за спиной.

– Ну и что? Я не стану тут отираться в ожидании своего полтинника.

– В этом платье вы похожи на гладиолус. Куда вы теперь направляетесь? – В его голосе слышалась усмешка.

Именно так будущий директор школы должен разговаривать с мелкой сошкой.

Я не ответила, продолжая пробираться к выходу. Как противно, однако, что именно он видел меня такой беспомощной.

– Вы, наверное, идете домой? Улица Сиомодаи, двадцать пять-пятьдесят? Квартира один? Янака – довольно старомодный район, не думал, что там еще селятся молоденькие девушки.

– Чудесно. Из этого следует, что вы успели порыться в моей записной книжке. У вас на мой счет серьезные планы? Романтическое свидание? Или, может, убийство?

Тут я спохватилась и замолчала. Паршиво сказано, пожалуй. Неподходящая тема для упражнений в остроумии. В свете недавних событий, я имею в виду. Такео перестал улыбаться.

– Нам надо поговорить. Давайте зайдем в одно чудное местечко... идзакая[12]12
  Идзакая – пивная, закусочная, где обычно царит свободная атмосфера. Ее легко отличить по приметному знаку: обычно у дверей стоит символическая фигурка зверька тануки – енотовидной собаки


[Закрыть], тут за углом, – попросил он тихо.

Еще чего, в местечко. Наверное, он понял, что я видела его с Че, и хочет теперь выяснить, что мне известно. Нашел дурочку. С какой стати я пойду в бар с мужчиной, которого едва знаю. Тем более что мы только что вышли из питейного заведения. Нет, ни за что.

– Пошли. Если, конечно, вы угощаете, – сказала я, и мы завернули за угол.

7

Чудное местечко оказалось, к моему разочарованию, обычной закусочной, ярко освещенной и заполненной народом. Студенты, клерки, офисные барышни теснились в узких кабинках, точно баночные сардинки, которые, кстати, здесь в основном и подавались с пивом и рисовыми шариками.

Нам пришлось отстоять очередь в вестибюле, как и всем остальным. Ничего себе – зашла перекусить с наследником миллионера!

Такео терпеливо переминался с ноги на ногу, потягивая свои Mild Sevens. Когда он предложил мне закурить, я собрала всю свою язвительность и сказала:

– Вот бы не подумала, что такой активный защитник природы станет отравлять атмосферу дешевыми сигаретами.

– Никотиана – изумительное растение, – спокойно парировал Такео. – Я им заинтересовался, когда изучал садоводство в Калифорнии. Но вы правы. Я пытался бросить, да не вышло.

Спустя еще минут пять появилась официантка с проколотой колечком бровью и повела нас через шумный и грязноватый первый зал во второй, где пол был застелен татами, и нам пришлось разуться. Этот зал, пожалуй, выглядел получше: вместо кабинок – низенькие сосновые столики, а на полу – бело-голубые подушки. Все бы хорошо, но, сняв туфли, я вспомнила, что на мне нет чулок. Пришлось быстро подсунуть голые ноги под себя, пока никто ничего не заметил. Тут пригодилась традиционная поза сейдза, когда у столика не сидишь, а, скорее, стоишь на коленях, опираясь ягодицами на пятки. Такео, в отличие от меня, развалился в небрежной позе, скрестив ноги – мужчина в Японии может сидеть, как он хочет.

– Вам это место знакомо со времен учебы в колледже? – предположила я, оглядевшись вокруг.

– Да нет. Честно говоря, я сам здесь в первый раз. Просто знал, что за углом есть забегаловка.

– Тогда нет смысла спрашивать вас о здешней кухне, – заключила я и углубилась в меню.

– Вы что же, читаете по-японски? – с удивлением спросил Такео.

– Разумеется! – Тут я, разумеется, приврала. Просто некоторые названия были написаны на хирагана, и кое-что мне удалось разобрать. – Я возьму зеленые перцы и якитори. Может, закажем на двоих большую бутылку пива «Кирин»?

– Ого! – Такео изумленно поглядел на меня. – Вы угадали мой вкус! Это очень по-японски – с ходу догадаться, чего хочет собеседник.

Я таинственно улыбнулась ему. Не буду же я, в самом деле, объяснять, что видела, как они с камрадом Че наслаждались холодным «Кирином» в бразильском клубе.

Такео подозвал официантку и заказал то, что я просила, а для себя – ида-мами, соевые бобы в стручках, приготовленные на пару... м-м-м... объедение.

Заметив, как блеснули мои глаза, он попросил принести двойную порцию.

– Вы вегетарианка, – предположил он.

– Не совсем, обычно я ем рыбу. Но в этой идзакая я рыбу пробовать не стану. Это, как бы вам сказать...

– Рискованно, – закончил он за меня, – пожалуй, вы правы, местечко так себе. Это моя вина. Я ведь только хотел поговорить с вами наедине, это не займет много времени. О том, вчерашнем событии, понимаете?

– Вот оно что... – пробормотала я, оттягивая неприятный момент.

Такео надолго замолчал, но и я не подавала голоса—в конце концов, это его тема. Пусть начинает первый. Желая оправдать паузу, он принялся наливать в мой стакан тягучее янтарное пиво – так медленно и так изящно выгнув запястье, что это напомнило мне чайную церемонию.

– Невозможно поверить, что с ней такое произошло. Я просто не могу поверить, что ее уже нет.

По его интонации нетрудно было догадаться, кто эта она.

– Вы были друзьями с Сакурой? – спросила я, понимая, что он ждет от меня именно этого вопроса.

– Да. Мы были очень близки. После смерти моей матери она, можно сказать, вошла в нашу семью.

Вот это новость! Рука у меня дрогнула, несколько капель пива пролились мимо рта.

– Ох, извините. Я не знала, что ваша мать умерла.

– Двадцать два года назад, мне было шесть лет.

Значит, он мой ровесник, этот Такео. Интересно, почему тетя ни разу не упомянула о смерти госпожи Каямы? В это время она уже занималась икебаной и, разумеется, была знакома с семьей иемото.

– Это была автомобильная авария? – спросила я. Если в Японии вы умираете не от старости, то, скорее всего, в автомобильной аварии.

– Нет. Она упала с лестницы в саду. В нашем летнем доме. Я помню, как приехала «скорая». Все вокруг говорили: джико, что означает несчастный случай. Я все ждал, когда мама вернется, ведь со мной тоже случались всякие джико: один раз я врезался на велосипеде в бордюр, другой – поранился садовыми ножницами. Но мама не возвращалась, а потом Сакура сказала, что она не вернется никогда.

– Сакура что же, жила с вами?

– Несколько месяцев после маминой смерти. Она спала в моей детской или у Нацуми. Чтобы быть рядом, если нам станут сниться кошмары.

Последнее уточнение, похоже, было сделано не просто так. Он пытался дать мне понять, что между Сакурой и его отцом ничего не было, она просто помогала Масанобу и детям пережить трудные времена. А Масанобу помогал ей сделать карьеру в школе, что ему еще оставалось... но о своих догадках я промолчала, Такео и без этого было грустно.

– Теперь мне многое ясно, – сказала я немного погодя, принимаясь за свои якитори, нанизанные на деревянный шампур.

Такео насупился, и я почувствовала дыхание надвигающейся бури.

– Что вам ясно? Что это меняет? Ваше мнение обо мне?

– Да, – ответила я, и это было правдой. Раньше меня поражали его неуклюжие манеры и мальчишеская порывистость, но теперь я видела все с другой стороны: ребенок, выросший без матери, да еще воспитанный Сакурой, что с него возьмешь. Но кое-что оставалось загадкой, и я не удержалась: – Ума не приложу, что связывает вас с этим парнем – с Че Фуджисавой?

– С тем гринписовцем, что сидел со мной в клубе? – Такео и глазом не моргнул. – Мы иногда встречаемся.

Лучше бы моргнул, у него такие красивые ресницы цвета остывшей золы.

– Это выглядит довольно странно, разве нет? Он так страстно выступает против семьи Каяма, а вы унаследуете ее деньги, если я не ошибаюсь. Что у вас может быть общего?

– Конечно, я хочу, чтобы дела школы шли хорошо. – Такео аккуратно вылущивал соевый боб из стручка. – Но вместе с тем меня волнуют здоровье людей и экология... что здесь странного?

Да ничего, наверное. Я и сама толком не знала, на чьей я стороне, когда группа «Народ против цветов-убийц» окружила нас с тетей возле «Волшебного леса».

– Вы пытаетесь примирить враждующие стороны? – предположила я.

– Изобрести что-нибудь вроде «Народ за цветочки без убийств»? – Такео саркастично усмехнулся. – У вас на тюбике с помадой написано cruelty free, верно? Ни одно животное не пострадало, суперэкологичная технология... Вы верите во всю эту ерунду?

– Я вижу, вы хорошо покопались в моей сумочке! – Я насторожилась.

– Не волнуйтесь, вашей косметикой я не пользовался! – засмеялся Такео. – Просто забавно наблюдать, как легко вас, продвинутую молодежь, ловят на такие штуки. Защитим красные глазки маленьких кроликов от вредных химикатов! Защитим нежное мяско бедных коровок от голодных гурманов!

Здесь мы оба замолчали, пережидая появление официантки с еще одной бутылкой пива.

Когда это я успела так много выпить?

Как только девушка отошла, Такео продолжил:

– Помните, я говорил вам о растении под названием никотиана?

– Ага, табачная травка из семейства пасленовых. – Я пригубила пиво, подлитое в мой стакан не менее элегантно, чем час тому назад.

– Я ее сам растил, в своем саду за городом. Она цветет и пахнет там без всяких пестицидов. Даже поливать особо не приходится. Фантастическое растение. У меня в саду полным-полно всякой непритязательной травки и полевых цветов, кто-то, вероятно, счел бы их сорняками и вырвал с корнем... Я их называю скромниками, они, между прочим, прекрасно выглядят в букетах.

– Как там ваш школьный слоган звучит? Что-то вроде истины в естественном? – Еще бы мне не помнить, это было написано на первой странице моего учебника по икебане, правда, по-японски.

– Точно. Мне всегда казалось, что полевые цветы подходят к нашему девизу больше, чем оранжерейные, но отец со мной не согласен. Он говорит, что это возмутит наших поставщиков, оттолкнет флористов и студентов школы Каяма. Однажды мы серьезно поссорились из-за этого, и с тех пор я ему ничего не говорю. Даже про свою плантацию скромников.

– Да ну? А мне почему сказали? – Я поглядела на Такео с недоверием, но на его тонком лице ничего не отразилось.

– Обмен информацией. Я рассказываю вам свои секреты в надежде, что вы выдадите мне свои.

– Вы хотите услышать, как все выглядело там, на месте преступления? Не думаю, что имею право вам рассказывать. Это может... как бы это выразиться... скомпрометировать следствие. А вы, раз уж вас так заботит смерть Сакуры, должны стремиться к безупречному расследованию.

Это я здорово сформулировала. Но на Такео ничто не могло произвести впечатления.

– Преступление тут ни при чем. Меня интересует один человек. Его семейные дела, интересы, средства... короче, все, что можно выяснить.

– Это девушка, с которой вы встречаетесь? – Тут меня кольнуло разочарование. – Наймите частного детектива. Их в городе полным-полно.

– Нет уж, вы мне больше подходите. Вы близко знакомы с интересующей меня персоной – это раз, и вы разбираетесь в криминальных делах – это два. Так пишут газеты.

– Кто же этот человек? – Я перебирала в уме список своих миловидных знакомых, японок и иностранок, сомнений в том, что это особа женского пола, у меня не было.

– Норие Симура.

Пальцы мои соскользнули с бобового стручка, который я упорно лущила, и лакомые зернышки разлетелись во все стороны.

– Моя тетя?

– Да. Но это не потому, что я подозреваю ее в убийстве. Смерть Сакуры – забота вашего лейтенанта Хаты, а отнюдь не моя.

– Я не намерена шпионить для вас за родной теткой. – Я почувствовала, как пот выступил у меня на спине под тонким шелковым платьем.

– Да бросьте. Мне нужно то, что вы уже знаете. Семейная история.

– Но я же с ней не живу! И в Японии я только несколько лет. Спросите своего отца, они были знакомы еще до того, как вы на свет появились.

– Я, кажется, говорил вам, что не разговариваю с отцом. – Такео потянулся за счетом, который нам давно уже принесли.

– Давайте пополам. – Я тоже потянулась за бумажкой, хотя это противоречило моим первоначальным планам. Но теперь я уже не хотела ни пить, ни есть за счет Такео Каямы.

– Должен вас огорчить, но это невозможно. – Он забрал счет первым, встал и направился к кассе.

Я попыталась встать, но одна нога у меня затекла от долгого сидения в неудобной позе, и мне пришлось подождать минуту, пока я смогла, прихрамывая, последовать за Такео.

– Во вторник я за вами заеду. Поедем на Идзу. Хочу показать вам свой сад. Заодно поговорим о вашей тете.

Похоже, он ни минуты не сомневался в моей готовности сделать для него все что угодно. Это меня изрядно задело.

– Ничего не выйдет, во вторник я работаю.

– Не выдумывайте, вы сами себе хозяйка. Увидите «рейндж-ровер» возле своего дома в десять часов утра. И не копайтесь долго, запарковаться в этом районе – настоящий кошмар.

– Я не поеду, – сказала я, но он пропустил это мимо ушей.

Однако, Такео галантно настоял на том, чтобы проводить меня до метро – мол, так безопаснее. Чего мне опасаться, спрашивается, когда я гуляю по Токио глубоко за полночь и в ус не дую. Правда, долго терпеть его присутствие мне не пришлось. Когда мы проходили мимо ночного клуба, девушки в коротких меховых шубках, отиравшиеся у входа, набросились на Такео, щебеча что-то о клубных удовольствиях и звонко постукивая высокими каблуками. Пока, немного растерявшись, он отбивался от них, я быстро перешла улицу и скользнула вниз по лестнице, в метро. Станция Ногизака, очень удобно.

Всю дорогу домой я размышляла о Такео и его агрессивной тактике. В самом сюжете сегодняшней вечерней пьесы была заложена немалая доля иронии: тетя Норие с ума бы сошла от радости, узнав, что достопочтенный Такео предложил мне прокатиться за город. Это была ее радужная и практически неосуществимая мечта – найти мне подходящего японского мальчика.

О Такео Каяме, впрочем, она и мечтать не осмелилась бы – слишком богат, слишком красив и к тому же флорист! Будущий иемото.

И верно, о Такео не стоило мечтать. Я его не интересовала. Ему нужна была Норие, и, несмотря на его уверения, я знала, в чем здесь дело: в смерти Сакуры Сато, и ни в чем другом. Ему нужны были подробности убийства.

Естественно, существовал шанс, что Такео оставит свои подозрения, если я расскажу ему правду о тете Норие. О той Норие, которая сама стирает белье по утрам, готовит на кухне раблезианские обеды, часами простаивает с соседкой, обсуждая темное пятнышко на розовом лепестке...

Он бы понял, что такая Норие не может никого убить.

Вот что я сделаю: сведу их двоих за чашкой кофе. Тетя приготовит свой любимый шоколадный гато и растопит угрюмое сердце Такео, как слиток горького шоколада.

Я так увлеклась своими планами, что чуть не проехала станцию Недзу. До дома оставалось совсем чуть-чуть.

8

Ричард Рэндалл позвонил мне не вовремя, в субботу пополудни, когда я, разгорячившись, торговалась с дилером, приехавшим из Киото.

– Мы с Энрике тебя потеряли. Увлеклись и проглядели твои неприятности с вышибалой, бэби... – Он говорил медленно и протяжно. – Позволь мне принести свои извинения. Например, на сегодняшней вечеринке созерцания цветов вишни. Это будет на улице, проходящей через кладбище Янаки...

– Разумеется. Я вам перезвоню, хорошо? – сказала я вежливым голоском. Меньше всего мне хотелось, чтобы мой гость услышал, как я в разгар деловых переговоров уславливаюсь с дружком о вечерней попойке.

– Нет, ты скажи, наша знойная ламбада сработала? – не унимался Ричард. – Добрые люди донесли мне, что ты отчалила из клуба с молодым сёгуном.

– О да, разумеется... – продолжала я, не моргнув глазом. – Я понимаю, что вас интересует ширма с цаплями, но у меня уже есть на нее покупатель. Сожалею, но вам придется подождать, пока появится что-нибудь в таком же роде. До свидания, господин Рэндалл. Мои лучшие пожелания вашей семье в Торонто. – Я повесила трубку и нежно улыбнулась господину Ное.

– Ваш покупатель звонит вам в полночь? Странные они, эти заокеанские клиенты, – усмехнулся он.

Черт, надо было сказать, что звонят из Лос-Анджелеса.

– Господин Рэндалл всегда учитывает мое время, он такой джентльмен... – попробовала выкрутиться я!

– Ладно, – продолжил господин Ное, – эти ваши тарелки меня не заинтересовали. Будь их десять, тогда другое дело, верно ведь? О ширме с цаплями я, пожалуй, подумаю. Она, натурально, ничего общего с периодом Эдо не имеет – взгляните вот на эту позолоту в уголке, – но я подумаю.

– Период Эдо? Я этого и не утверждала... Как бы там ни было, ширма в прекрасном состоянии, она хранилась в кура у моего клиента несколько десятков лет. Поэтому позолота не стерлась и блестит, как новая! – сказала я гордо, и это была чистая правда. Когда старинные вещи хранились в так называемых кура – традиционных японских складах, защищавших от света и ветра, – они выглядели так, будто время их пощадило.

– Итак, я могу предложить вам за ширму двести тысяч иен и не обижусь, если вы предпочтете своего канадского покупателя.

Нехорошо получилось с этим фальшивым канадским покупателем, неэтично. Тем более что двести тысяч – цена приемлемая, тысяча четыреста долларов как-никак. Но поторговаться не мешает, особенно если умеючи.

– Сдается мне, что здесь стоит принять во внимание ту цену, за которую подобная ширма была продана на последнем Сотбис. Не правда ли, господин Ное? Цифра двести сорок мне представляется более приемлемой.

Господин Ное поглядел на меня изучающе, но я не отводила честного взгляда, и он смягчился.

– Каковы сроки?

– Оплата в течение тридцати дней. Но если вы заплатите сегодня, я могу сделать скидку. Пять процентов.

– Я предпочитаю иметь дело с наличными. – Господин Ное поскреб подбородок. – Что ж, мисс Симура, мы сделаем дело.

Мы подтвердили сделку дружеским чаепитием – зеленый чай и сакура-моти, купленные у господина Ваки.

Я не стала пытаться удивить его своим разрозненным фарфором Имори и достала бледно-зеленые тарелки с узором из розовых бутонов сакуры – подарок тети Норие на прошлый день рождения.

– Время вишневого цвета! – одобрительно заметил господин Ное. – У нас, в Киото, оно продолжалось две недели. Не правда ли, это несправедливо – прекраснейший из японских городов нынче менее всего посещаем? С другой стороны, в Токио тоже можно взглянуть на вишневый цвет, в парке Уэно бывают неплохие праздники созерцания.

– А что, вишня уже расцвела? – удивилась я. Кажется, я все пропустила.

– Ну, конечно же! – воскликнул он. – Но ваши сёдзи[13]13
  Сёдзи – рамы из легких деревянных планок, заменяющие в традиционном японском жилище окна


[Закрыть] закрыты, и оттого вы ничего не видите. Молодой девушке не следует отгораживаться от весенней природы.

Нынче утром я стремилась на природу всей душой – например, побегать в парке, – но даже не вышла из подъезда, вовремя увидев фургончик телекомпании «Фудзи» у самых дверей. С тех пор мои жалюзи были опущены и дверь на замке. Не утерпев, я отодвинула нижний уголок и посмотрела в окно! Вся бесконечная парковая аллея, проходящая через кладбище Янаки, была залита розоватым вишневым светом.

Мне пора было собираться в «Мицутан». Я позвонила тете Норие и сказала, что ей нет нужды добираться в такую даль из Йокохамы: я сама поправлю ирисы и бамбук и добавлю воды. Про себя я подумала, что нет также никакой нужды натыкаться на холодные взгляды студенток школы Каяма, суетящихся на последнем этаже универмага.

По дороге в «Мицутан» я занесла в банк наличные, которые в толстом манильском конверте вручил мне господин Ное. Вокруг магазина толпились люди, как и полагалось в субботу пополудни, и я, как только подошла поближе, углядела мелькающую в толпе расшитую куртку Че Фуджисавы. Противники «цветов-убийц» не дремлют, они на посту.

«Желтая роза убивает, не различая цвета твоей кожи», – было написано на одном из транспарантов – похоже, автора вдохновила эмблема универмага. Рядом с ним другой плакат гласил: «Восхищаешься цветком – убиваешь молотком!» А вот еще один – загадочно краткий и риторичный – показался в быстро прибывающей толпе: «Смерть – это сделка?»

Несколько охранников у входа поглядывали на демонстрантов, бессильно пожимая плечами, покупатели же их просто обходили, пользуясь боковыми входами – цветочная торговля шла своим чередом.

В руках у Че не было плаката, он раздавал листовки. Мне он тоже сунул одну, промурлыкав:

– Сестренка, присоединяйся, мы здесь боремся с цветочной мертвечиной. Бойкотируй выставку убийц из семьи Каяма! – Он принял меня за возможную неофитку, не узнав ненавистную буржуйку в новом облике – темные очки и простенькие джинсы. Я послушно взяла листовку и прошла в магазин. Здесь, внутри, никто и думать не думал о собравшейся за стенами сердитой молодежи. Домохозяйки с эффектными пакетами, украшенными мицутанской желтой розой, подростки со вместительными сумками от Прады, малыши с рюкзачками за спиной были заняты вдохновенным шопингом. Моим же изысканным аксессуаром сегодня служил скромный потертый кошелечек, втиснутый в карман джинсов, любимую сумку на длинной цепочке я оставила дома, припомнив ей вчерашнее коварство.

Поднимаясь на эскалаторе в галерею, я задержалась на пару минут на этаже, где располагался бутик Николь Миллер, – взглянуть, удалось ли Нацуми оживить манекенов с помощью желтых роз и тигровых лилий. Но чуда не произошло: пластиковые девушки в цветастых шелковых платьях все так же скучали на своих местах, сжимая охапки роз, перемешанных с ветками ивы и полосатыми лилиями, без всякого сомнения, привезенными из-за океана.

В северную галерею стояла очередь на выставку Матисса. В южную – на выставку икебаны – никто особенно не стремился.

– Как идут дела? – спросила я мисс Окаду, продающую билетики у входа.

– Э-э-э... так себе, – вздохнула она. – Все из-за этой акции протеста там, снаружи. Они уже терзали нас своим присутствием возле школы, а теперь переместились сюда. Ужасно неприятно... к тому же мы теряем деньги.

Похоже на то. Цветочная Страна Чудес и впрямь выглядела покинутой, несмотря на свое великолепие. Единственными ее жителями были разодетые в пух и прах студентки Каяма – в ярких кимоно или дорогих европейских костюмчиках, – сновавшие между своими композициями, каждая из которых была высвечена направленным пучком электрического света, будто музейный шедевр.

По дороге мне попались керамические вазы Мэри Кумамори, увитые виноградной лозой, и снежно-белые орхидеи Лили Брэйтуэйт, которые она, судя по всему, нашла-таки время составить в искусный букет.

Композиция тети Норие сразу бросалась в глаза: распустившиеся за ночь ирисы сверкали кардинальским пурпуром. Мне даже делать ничего не пришлось, разве что поправить пару покосившихся бамбуковых стебельков.

Лиля Брэйтуэйт вошла в зал и направилась было к своей композиции – прямая, стройная, в темно-синем костюме, с шарфом от Эрме, взбитым вокруг шеи, – но, почувствовав мой взгляд, тут же остановилась.

– Рей, дорогая! Я только на пять минут, представь себе. Дети и няня ждут меня на улице. – Тут она понизила голос: – Ты говорила обо мне с лейтенантом Хатой?

Ничего себе. С какой это стати?

– Лиля, этого я тебе не обещала, – сказала я терпеливо. – Но могу помочь тебе самой с ним договориться.

– Это невозможно! С моим-то графиком! – Ее голос стал заметно выше.

– Раз уж ты нашла время зайти на выставку, то найдешь и для более важного дела, или как?

Лилино лицо залилось сердитым румянцем.

– Ладно, мне надо идти. Рада была тебя увидеть.

– Ты не можешь сейчас уйти! – К нам подбежала запыхавшаяся Надин Сен-Жиль. – Он здесь! Нам нужно встать у своих композиций и выслушать его замечания.

– Кто «он»? – спросили мы с Лилей одновременно.

– Иемото! Господин Каяма только что прибыл и собирается с нами беседовать.

Жаль, что здесь нет тети Норие: беседовать – это она любит. Хотя, может, оно и к лучшему. Вдруг он скажет какую-нибудь гадость, она бы такого не перенесла.

Надин, Лиля и я присоединились к трепещущим овечкам господина Каямы, шествующего через зал в величавом молчании. Рядом с ним гордо шла Нацуми.

Настоящий художник, с ног до головы, – глаз не отвести. Серебристые длинные волосы, собранные в хвостик, аскотский галстук с широкими, как у шарфа, концами, заправленными под шелковый воротник безупречно белой рубашки, черные вельветовые брюки облегают длинные ноги, подчеркивая пару японских сандалий и белые хлопковые таби[14]14
  Таби – носки с отделением для большого пальца, в основном для ношения национальной японской обуви.


[Закрыть] . Сочетай несочетаемое, ясное дело. Мне хотелось рассмотреть его получше, но студентки вокруг меня почтительно согнулись в глубоком поклоне, и мне пришлось последовать их примеру. Иемото тоже поклонился, не слишком глубоко, в точном соответствии со своим рангом. После этого он обвел свою паству глазами и, остановив взгляд на нашей маленькой группке, улыбнулся с такой неуместной нежностью, что я оторопела и не смогла изобразить ответной улыбки, в то время как Надин и Лиля улыбались во весь рот и сияли, словно получили благословение.

– Мои дорогие ученики! Я ничтожен по сравнению с тем, что вы сделали здесь для меня. – Масанобу говорил мягко, ни следа надменности в голосе, ни одной фальшивой ноты.

– О нет, это мы оказались негодными учениками, и нам очень стыдно. Простите нас, – ответила за всех госпожа Кода, поклонившись еще раз.

– Ваши добрые слова утешают нас в это тяжелое время, Кода-сан. Как бы я хотел видеть Сакуру-сан здесь, среди нас. Давайте же начнем наш сегодняшний показ с композиции, сделанной в память о Сакуре. Кто ее авторы?

– Мы, – снова подала голос госпожа Кода, имея в виду себя и Нацуми. Та тут же скроила уничижительную гримаску и отвесила Масанобу низкий поклон, не хуже, чем ее напарница. Странное, должно быть, чувство испытываешь, когда кланяешься родному отцу, чего уж говорить об оценке за работу, которую он выставляет тебе на глазах у полусотни чужих людей.

Я разглядывала икебану, посвященную Сакуре: несколько черных трубок, на манер водопроводных, напоминали учебную композицию, созданную Сакурой на ее последнем уроке, только теперь они стояли торчком. Белая магнолия и розовые завитки вишни сочетались с ними так же, как очарованный лес, полный эльфов, сочетается с трубами кирпичного завода.

– Конечно же, это всего лишь скромная попытка подражания, – тихо произнесла госпожа Кода. – Мы умоляем о вашем снисхождении и просим прощения за бедность нашей фантазии.

Иемото обошел композицию несколько раз, разглядывая каждый листик, подошвы его сандалий негромко хлопали по полированному сосновому полу. Закончив осмотр, он повернулся к аудитории и произнес своим мягким, мелодичным голосом:

– Когда теряешь любимого человека, кажется, что наступила зима. Человек коченеет от нестерпимого холода. Казалось бы, икебана, символизирующая потерю, должна быть лишена прекрасных цветов и листьев, не так ли? – Тут он сделал театральную паузу. – Отнюдь. Вспоминая стиль и умение Сакуры, мы произносим девиз нашей школы – «Истина в естественном». Но и природа может быть фантастичной, достаточно вспомнить неземную прелесть икебаны, которую так любила наша Сакура, а она любила ее больше всего на свете.

Женщины вокруг него одобрительно переглядывались.

– Как бы то ни было, – продолжал иемото, – моей дочери еще следует поучиться. В этой композиции должны были оказаться ветки нераспустившейся вишни, в таком случае завтра они стали бы еще прекраснее и поразили бы наших гостей в самое сердце. Но Нацуми выбрала ветки в цвету, и это было ее ошибкой.