Текст книги "Смесь бульдога с носорогом"

Автор книги: Маша Стрельцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Бээмвэ, – авторитетно заявил длинноволосый тинейджер и сплюнул под ноги.

– А вы к кому, тетенька? – бесхитростно спросил круглоголовый пацанчик лет восьми.

– К Ломекам, – кивнула я на дом.

– А мама только вечером будет, – ответил пацанчик.

– Работает что ли?

– Санитаркой в больнице, это на соседней, Волочаевской, если сильно надо, то можете к ней туда съездить, – тут же выдал он все секреты семьи.

– Да ладно, – неопределенно протянула я, – отец – то где?

– А он еще не приехал, он у дяди Игоря пьет с пятницы, дядя Игорь – он с работы папкиной, они на моторостроительном вместе работают, – обстоятельно разъяснил на этот раз тинейджер.

– Братья, что ли? – задала я глупый вопрос. Уж очень похожей была их манера делиться информацией.

– Ага, это Жорка, братан мой старший, он за меня кому хочешь в нос даст, – объяснил пацанчик.

Я посмотрела на бедно одетых ребятишек, покосившийся домишко и вздохнула. Нет, киллерами тут и не пахло, в том что меня чуть не сбил Ломеко Станислав Иванович, непутевый отец этих детей – Ворон точно не виноват. И похоже зря я за проделки Грицацуевой на него думаю – мало ли за что он ей деньги отдал.

– Матери скажите, что отец в милицию загремел, авария на нем, – сказала я и пошла к машине.

– Мать его убьет, – авторитетно вынес вердикт разговорчивый младшенький.

– Так понятно, – согласился старший.

Черт. В любом случае не нравится мне этот наезд – что – то пошло не так.

Не так.

Плохая примета, хуже выскочившей наперерез черной кошки. Пусть Ломеко Станислав Иванович и не имел в мыслях меня лишить жизни, только это ясно показывало что удача не на моей стороне, а с учетом того, на что я решилась – выглядело и правда страшновато.

Подумав об этом, быстренько доехала до дому, и первым делом рванула в гостиную, где осталась незаконченная раскладка со вчерашнего дня. Через полчаса, помучив карты и так и этак, я прикрыла глаза, откинувшись в кресле. Ну что мне стоило закончить раскладку сразу же, не было бы напрасных надежд и феерических планов. Карты были тверды – деньги взять несложно, да и лежат они – рядом. Но около них – смерть меня или самого дорогого мне человека (читай – Маруська), вор (читай – Зырян со своей братией), но даже если я их и найду, они мне не достанутся через вероломство близкого человека, ни центика ( читай – матушка их заберет у меня, пока я сплю и сдаст в церковь).

Надежды не было – я перепробовала все способы гадания, и везде результат был на диво однообразен. Мне хотелось растоптать гадкие картонные бумажки, сжечь их в банном тазике для курения трав, а ветер пустить по ветру.

– Машка, пошли есть, – заглянула ко мне Маруська.

– Маруська, оставь меня, – глухо выдавила я из себя.

Прахом все надежды! Я уже в воображении переехала в Барселону, жаркую благословенную Испанию, где живет чудовищно толстая Монсеррат с чудовищной фамилией Кабалье и ангельским, невыразимо прекрасным сопрано. Там бродят горячие испанские парни с бронзовыми сильными телами, жесткими членами и римскими профилями. И любая блондинка там – затаенная мечта любого их них, орошенная спермой и бурлением гормонов в крови. Я бы поставила в новом доме огромную кровать, в ванной было бы великое множество полуоплывших свечей, освещавших темные тела моих мачо, и в моем доме пахло бы не сожженной полынью, а жаркими испанскими признаниями на шелковых простынях, смешанной с моим телом спермой и моими оргазменными стонами. И никто мне не скажет что я рожей на принцессу не тяну. А в перерывах я бы разводила в оранжерее экзотические орхидеи и разноцветных попугаев. И никакой магии – даже самой простенькой! Я не выдержала и слезы покатились из глаз.

A poco dinero poca salud – беднее бед, когда денег нет, говорят в жаркой Барселоне.

Мои горькие рыдания прервала трель сотового.

– Извини, – буркнул Ворон. – Я обозлился, когда ты на меня налетела и наговорил черт знает чего.

– Да ладно, – вяло отозвалась я, – чего надо?

– Я около тебя сейчас, можно зайду?

– Ну заходи.

Me da lo mismo, – сказала бы я, если бы была в Испании.

Мне все равно.

Снова запиликал сотовый.

– Маняша, – не терпящим возражения голосом начала мать. – Времени полпятого, ты почему еще не приехала?

Я тут же забыла про Испанию, облилась холодным потом от ужаса и проблеяла:

– Так ты же на пять назначала, вот я к пяти и собираюсь.

– Могла бы и пораньше приехать, матери помочь на стол накрыть, ради тебя же стараюсь, – недовольно попеняла мать.

– Мамочка, я скоро буду и все сделаю!

– Да ладно уж, времени в обрез, хоть сама объявись.

Я положила сотовый на коленки и глубоко вздохнула – если бы я забыла и не приехала, мать бы с меня три шкуры спустила. Вдалеке на первом этаже едва различимо запиликал домофон. Ладно, Маруська откроет. Я же ринулась в спальню, раскрыла платяной шкаф и обозрела развешанные на плечиках тряпки. Мне было необходимо платье. Мать терпеть не могла меня в джинсах, по библии носить мужскую одежду был страшный грех, потому брюки мать заклеймила как непотребные. Я пыталась ей объяснить, что когда Богом был утвержден этот мораторий на внешний вид, мужчины носили длинные бабские халаты, а одежда их жен включала обязательные брючата. Я в этом вопросе я Бога понимала – понятно, что если б было наоборот, горячие палестинские парни испытывали б меньше проблем с проникновением в «Запретный женский сад удовольствия». Одно дело – халатик, поднял подол и все дела, другое дело – сложная конструкция из пары шаровар, тройки рубах и отлично все фиксирующего сыромятного пояса. Берег свое стадо Господь от блуда, слов нет, все до мелочей предусмотрел. Мать же меня слушать не стала, обозвала еретичкой и нехристью и велела в бесовской одежде не являться.

Выбрав голубое платье, я вытащила его, критически оглядела и вздохнула – оно было всего лишь до колен, а следовательно – бесовское. Выгонят. Не то что я была этому не рада, но потом же проблем с матерью не оберешься.

Снова запиликал сотовый.

– Ну? – спросила я, увидев на экране номер сотового Ворона.

– Меня твоя подруга не пускает, – проинформировал он.

«Правильно делает», – подумала я, а вслух сказала:

– Ворон, подожди меня у подъезда, я сейчас выйду, кое – что поменялось.

– Хорошо, – коротко ответил он.

В конце концов я выбрала унылое коричневое платье до щиколоток, произведение трудолюбивых китайцев, купленное для сельхозработ на материной даче, быстренько переоделась и пошла вниз.

– Машка, – выглянула из кухни Маруська – Тут к тебе бандит этот, Ворон ломился, так я его на … послала.

– А вот это ты зря, проблемы будут, – я с умилением поглядела на подружку. Вступилась за меня, не побоялась.

– А нефиг ему было руки на тебя распускать. Ты куда?

– Мать на смотрины велела явиться, – уныло поведала я.

– Вот старая карга, неймется ж ей, – сплюнула она.

– Не смей так про мою мать! – возмущенно заорала я.

– А что? У нас демократия, что хочу то и говорю, она мне в детстве всю плешь проела. Кто на этот раз? Опять припадочный скрипач?

Припадочным скрипачом был предшественник Николяши – Владик, чрезмерно полный, одышливый мужчина лет сорока в роговых очках и светлыми волосенками, сквозь которые просвечивала розовая кожа и покрывающие эту кожу чешуйки перхоти. Смотрины закончились вызовом скорой – Владику я понравилась чрезвычайно и его от переизбытка чувств скрутил эпилептический припадок.

– На этот раз – Николяша, он стихи пишет.

– Тьфу! – от души снова сплюнула Маруська, – и как у таких мамаш как твоя нормальные дети рождаются.

Ответить достойно я не успела – подружка хлопнула дверью в кухню.

Самое гадкое – что я готова была с Маруськой согласиться. Однако родителей не выбирают, какие есть, таких любить и надо, и точка.

Я обулась и пошла вниз, однако сверху схлопнула дверь и Маруська догнала меня.

– Хоть провожу, – хмуро сказала она на мой вопросительный взгляд.

– Хоть проводи, – вздохнула я.

Ехать отчаянно не хотелось, и я с большим удовольствием променяла смотрины на вечер с хамом и убийцей Вороном.

Хам и убийца Ворон стоял и покуривал перед своим джипом.

– Ах ты козел! Я ж тебе сказала сюда дорогу забыть! – рванула к нему Маруська.

Я перехватила ее в броске и яростно ей шепнула :

– Он извинился!!!

Потом посмотрела на Ворона и с нажимом произнесла:

– А ты ничего не слышал.

– Не слышал. Ты куда в таком виде, картошку копать?

– Почти. На вечер поэзии.

– Гони в ж… этого женишка – поэта! – рявкнула Маруська. – Вместе с матерью, она мне в детстве ведь дневник цвайками заставила! (Прим. Цвайка – двойка, искаженный немецкий)

— Женишка? – поднял бровь Ворон.

– Не обращай внимания, – устало сказала я. – Просто я хотела сказать что сейчас мне срочно надо к матери, и после семи если хочешь, встретимся.

Ворон постоял, подумал и произнес:

– Устраивает, но с большой натяжкой. Давай я тогда тебя довезу до матери, а в семь заберу.

– Согласна! – почему – то гаркнула Маруська вместо меня.

– Ты чего? – удивилась я, – у меня своя тачка есть, нафиг мне извозчики?

– Дура ты, – зашептала мне Маруська, одновременно распахивая джип и запихивая меня внутрь, – уж лучше этот бандит, он хоть красивый, чем урод – Николяша.

– А ты откуда знаешь что он урод? – спросила я, когда она заботливо пристегивала меня – видимо, чтобы не сбежала.

– А кого еще твоя мать надыбать может? – яростно прошипела она. – Ну все, – повернулась она к Ворону, – что б в восемь привез обратно.

– Как получится, – хмыкнул он.

– Из-под земли достану, урод!

– А только что говорила что я красавец, – захохотал Ворон и уселся рядом со мной в джип. Я, перебинтованная ремнем безопасности, опасливо отодвинулась. Ворон внимательно посмотрел, заметив это, но спросил только:

– Куда ехать?

– Мира, 36, – кратко ответила я.

Мы проехали минут пять, когда Ворон спросил:

– А что это ты так странно одета для встречи с женихом?

– Да я его знать не знаю, – брякнула я.

– А почему жених тогда? – поднял бровь парень.

– Потому что мать меня замуж мечтает сплавить, – мрачно буркнула я.

– Неплохая идея!

– Отвянь, урод, – разозлилась я.

– А твоя подруга сказала что я красавец и лучше Николяши, – вовсю веселился парень.

Я молча отвернулась и стала пристально изучать проносящийся за окном пейзаж.

– Приехали, – сказал парень через десять минут.

Я поглядела за окно, увидела родной с детства двор и брякнула, поглядев на свои окна на первом этаже:

– Вот урод!

– А на этот раз за что ты меня так? – осведомился Ворон.

– Да я не тебе, – с досадой сказала я, – вон на первом этаже в окне мама, около нее какая – то тетка и видать тот самый Николяша за столом в кухне сидят.

Ворон потянулся к окну с моей стороны, внимательно осмотрел пасторальную картину и с сочувствием поглядел на меня. Николяша был хрупким мужичошкой с узенькими плечами, круглым личиком с мелкими неправильными чертами кукишем. И все – мать, тетка и Николяша – внимательно глядели во двор.

– Ты это, погоди, не выходи, устроим им сейчас! – невнятно буркнул Ворон и вышел из джипа. После чего он открыл мою дверцу, со всевозможными ужимками практически вынес из джипа и крепко обнял. Потом подумал и начал лобызать щечку, одновременно поглаживая меня по спинке и пониже спинки.

– На окно не смотри, главное, – прошипел он, – пусть урод облезет.

– Ты все-таки добрый и хороший, – прочувствованно шепнула я. – Только мать уже запомнила твои номера и завтра придет к тебе с требованием на мне жениться – ты меня только что скомпрометировал.

Ворон отшатнулся и недоверчиво спросил:

– Ты пошутила?

– Увы, нет, – вздохнула я. – Ты иди, я тебя прикрою уж как – нибудь.

– Ну ладно, позвонишь как соберешься обратно, а я поехал, – Ворон наскоро потрепал меня по плечу и быстренько отчалил.

А я пошла сдаваться.

Кухня встретила меня гробовым молчанием.

– Так, – оживленно сказала я, меня зовут Магдалина Константиновна, прошу любить и жаловать.

Тетка в белой блузке с халой на голове разомкнула губы и изумленно сказала :

– Магдалина?

– Ага, – весело согласилась я, – в честь библейской проститутки.

– Оно и видно, – невежливо выдавила тетка, слегка качнув головой в сторону окна.

– Но можно просто Машей, – великодушно разрешила я.

Мать, обычно языкастая, наконец открыла рот, чтобы изречь:

– Маняша, познакомься, это Анна Константиновна и ее сын Николай.

– Очень приятно, – радостно улыбнулась я.

На минуту я мать пожалела, однако потом вспомнила, что выдать меня за Николяшу – было ее идеей. Все равно сейчас она будет синеть, бледнеть, но на людях мне скандала не закатит, а к концу вечера я что – нибудь придумаю, чтобы мне от нее не сильно попало.

– А что это вы тут сидите? – бодро сказала я. – Кухня маленькая, нам будет тесно, да и вообще в Европе принимать гостей на кухне считается дурным тоном! Мать, давай – ка в гостиную перебазируемся!

Мать молча встала и мы пошли в гостиную, раскладывать стол. Николяша, увязавшийся за нами, глядел, как мы пыхтели, раздвигая тяжелые дубовые створки, помочь даже не попытался. Наконец мы с этим справились и я принялась споро таскать салаты из кухни в гостиную.

– А вы были в Европе? – светски проблеял Николяша, когда я пробегала мимо него с селедкой под шубой. – Что – то вы про порядки в Европе упоминали.

– Я бы не стала утверждать, что всю Европу прошла, – я поставила селедку на стол и почесала за ухом. – В Германию и Швейцарию меня не пустили – на таможне анашу заначенную нашли. А так – в Швеции была, шведы очень нетемпераментные, жуть, хуже только латыши и финны, во Франции винишко пила с клошарами под мостом, мило там, в Дании мне правда совсем не понравилось – за курево там несусветные деньги дерут. Зато в Амстердаме три раза была – там наркотики и гомосексуализм узаконены. Класс!

– Маняша! – тонко вскрикнула мать.

– А что это за молодой человек вас привез? – слегка кашлянув, осведомилась Анна Константиновна.

– А вы его что, не знаете? – вытаращила я глаза.

Матери переглянулись и синхронно покачали головами :

– Нет.

– Так это ж Ворон, крутой товарищ, – закатила я глаза. – Я только знаю про шесть человек, которых он пришил, а так наверняка больше.

– Ты шутишь? – нервно спросила мать.

Я уселась за стол, неинтеллигентно ковырнула ложкой салат прямо из салатницы, и помотала головой.

– Но почему же он не в тюрьме? – с ужасом спросила Анна Константиновна.

– Вы его джип видели? – спросила я, прожевав салат.

Матери опять синхронно кивнули.

– Девяносто девять тысяч долларов, самолет, а не машина! И он не последние деньги за нее отдал, кто ж его посадит? – рассудительно сказала я. – Салатик – прелесть, кстати. Мама, тебе положить?

– Да я чего – то не хочу, – проблеяла она, хватаясь за сердце.

– А вы, Николяша?

– Да я бы чаю попил, – замялся он.

– Заварка и чайник на кухне, – проинформировала я.

Мать, с ужасом на все глядевшая, наконец собралась с духом.

– Эээ, Николяша, а не могли бы вы почитать нам свои стихи?

– Конечно, – он поднялся из—за стола с готовностью, свидетельствующей о сонме поклонниц и отсутствию критики. Поэты – они обычно застенчивы, пугливы и одна – единственная нелестная фраза может заставить навеки бросить стихоплетство. Может и правда чего путнее пишет?

Николяша встал в центр комнаты, сложил руки на впалом животике и начал с пафосом декламировать.

– Когда весной зеленеет трава,

Ей внемлет душа моя.

Когда вижу набухшие почки

Рождаются дивные строчки.

Я аж салатом подавилась, слушая это. Отложив ложку, я стала ждать продолжения.

– Это было мое последнее стихотворение, «О влиянии весны на мое творчество » называется, – застенчиво поведал Николяша.

Я перевела взгляд на начинающие желтеть деревья за окном и поняла – может, в мае месяце Николяша и правда чего путнее пишет, но вот по августам ему точно творческий отпуск надо брать.

– Какие чудесные эпитеты, – вдруг растроганно произнесла мать. Я внимательно посмотрела на нее – шутит, что ли. Нет, мать, воспитавшая меня на Ахматовой и Пушкине с восторгом смотрела на исключительно – весенне-одаренного Николяшу. Потом она перевела значительный взгляд на меня и я с пронзительной ясностью поняла – она просто хочет меня выдать замуж. Как можно скорее, и все исключительно из добрых побуждений – порядочная девушка в двадцать восемь лет должна варить борщи и вынашивать младенцев.

– Спасибо, – с видом утомленного славой маэстро небрежно ответил Николяша и уселся обратно за стол.

– Попробуйте, Николяша, тортика, любимый Маняшин тортик, как знать, может и вам понравится, – прощебетала мать.

Я быстренько доскребла селедку под шубой, стараясь не думать о том, сколько тут вбухано жуткого холестеринового майонеза, отодвинула пустую салатницу и громогласно велела:

– Мать, мне тоже тортика!

Мать положила по кусочку Николяше, себе и Анне Константиновне, и, подчерпнув лопаточкой кусочек с жуткой маргариновой розочкой на блюдце, пододвинула его ко мне.

– Мать, ну что ты как по карточкам хавчик выдаешь, не сорок первый год, – укоризненно сказала я и махом уставила блюдечко узкими треугольниками нарезанного торта. На автомате подсчитав, мозг выдал – четыре кусочка по сто двадцать грамм и каждый на 734 калории, преобладающее содержание жиров, потом идут углеводы, никаких клетчаток и витаминов. Конец моей фигуре.

Мать позеленела и затравлено посмотрела на гостей – она всегда считала проявления аппетита вещью неинтеллигентной и шокирующей. Гости, к сожалению, сделали вид что все в порядке.

– Ты ж знаешь что меня легче убить, чем прокормить, – спокойно заметила я и принялась за торт.

– А где вы работаете? – наконец собралась с мыслями Анна Константиновна.

– Да лохов развожу, – невнятно буркнула я с полным ртом.

– Простите – что разводите? – переспросила она.

Я прожевала и пояснила :

– Лохов. Типа знахарка я. Придет ко мне человек, я перед ним картами потрясу, бубном побренчу, наобещаю скорую печаль и нежданное счастье, а дурачки верят и бабки отстегивают. Тем и живу.

– Каким бубном побренчите? – судя по всему тетка находилась в шоковом состоянии.

– Обыкновенным, игрушечным, расцветочка у него такая приятненькая – малиновый с зеленым, – флегматично ответила я, запихивая в себя последний кусочек торта. Диатез мне обеспечен.

– Постойте, Маня, но ведь это незаконно! – возмутилась она.

– Да с чего? – удивилась я. – Статьи нет, а значит законно! В любом разе, кто недоволен, тому лучше не жаловаться – видали, с кем я приехала? То – то же!

Анна Константиновна беспомощно дышала, словно выброшенная на берег рыба. Видимо, не находила слов для достойного ответа.

– Пойду в подъезд, покурю, – небрежно бросила я, подхватила блюдо с жареными окорочками и была такова.

По моим замыслам, трехминутного таймаута им хватит, чтобы Анна Константиновна с Николяшей интеллигентно раскланялись с моей матерью и сбежали под шумок от такой невесты.

В подъезде я поднялась на пролет и уселась на подоконнике. После пары минут, которые я откровенно скучала, дрыгала ногами, и кидала двум подъездным кошкам курятину, дверь нашей квартиры приоткрылась. Быстро ж они управились.

Однако дверь открылась, пропустила Николяшу и закрылась. Анна Константиновна чего – то задерживалась.

– Маня, вы где? – шепотом сказал он, озираясь.

Я промолчала – авось не заметит. Однако противный стихоплет наконец взглянул вверх по лестнице и обрадовался :

– Вот вы где!

В три прыжка он преодолел ступеньки и встал напротив меня, чересчур близко, на мой взгляд. От него несло чесноком.

– Маня, у вас такая талия! – польстил он мне и положил руку мне на бок. Я слегка опешила – никак не ожидала от такого червя такой прыти.

Николяша погладил бок, ловко втиснулся между моими ногами и ткнулся чесночным ртом мне в шею.

– У вас такая кожа, – прошептал он восторженно. Видя, что я не сопротивляюсь, стихоплет судорожно рванул на себя ворот платья, только пуговки посыпались, сдернул чашечки бюстгальтера вниз и, застонав от счастья, ухватился за сосок. Мигом восставший член заелозил у меня меж бедрами.

– Простите, – кашлянула я.

– А? – он нехотя оторвался от соска и посмотрел на меня.

– Трахаться прям здесь будем? – тоном девочки из воскресной школы осведомилась я.

– А что?

– Да как – то неудобно, – смущенно призналась я.

– Бандиту ж своему поди везде даешь, так чего ломаться? – рассудительно ответил Николяша, освобождая из штанов подрагивающий от нетерпения член. – Мы быстро!

– Мама!!!! – завопила я и вцепилась в Николяшу, что б не дай бог не сбежал.

Мама не подкачала. Через три секунды обе мамаши вылетели на площадку.

– Мамочка, – заливаясь слезами, лепетала я. – Ты же знаешь, я никогда не с кем, я ж просто выделываюсь, а он, а он!!

Впрочем, картина была ясна и без моих комментариев. Я в разорванном платье и Николяша со стремительно скукоживающимся голым членом.

– Вызывай милицию! – рыдала я.

– Да помолчала бы! – вдруг заорала Анна Константиновна, – ты, прошмандовка, уж поди всему городу дала, а целку строишь. Насмотрелась я на тебя за этот вечер!

– Мать, зови милицию! – отчеканила я. – И я согласна пройти экспертизу, которая установит что ваш Николяша только что меня дефлорировал.

– Я тебя – чего? – изумился парень.

– В словаре посмотришь потом это слово!

– Да как вы смеете на мою дочь такое говорить! – мать, слава богу, оказалась на высоте. Сразу аристократически выпрямившись, она смотрела на Анну Константиновну как на парвенюшку, выскочку, тварь живородящую. Мать, к чести ее, даже и не заподозрила, что ее двадцативосьмилетняя дочь, будучи не замужем, не понаслышке знает что есть секс. Святая простота!

– Сучка не захочет, кобель не вскочит, – запальчиво бросила Анна Константиновна.

– Вы мне противны, – медленно выговорила мать. Она поднялась по лестнице, вытерла мне, отчаянно рыдающей, слезы и спросила:

– Доченька, ты как? До дому дойдешь?

Я кивнула, а она поправила мне задранный подол, кое – как прикрыла грудь остатками платья и от души залепила Николяше пощечину.

– Прикрой эту… пиписку, – презрительно сказала она моему несостоявшемуся жениху.

– А я что? Я ничего? – ошеломленно выдавил он, застегивая штаны.

– Твоя проститутка еще ответит за это! – выкрикнула Анна Константиновна. – Пойдем сыночек, родненький, отсюда.

– А проституткам платят, вы разве не знали? – выжав слезу, заметила я. – Так что приготовьтесь, что ваш сыночек за это ох как заплатит.

– Тварь! – выплюнула она и пулей вылетела из подъезда, волоча за собой Николяшу.

Мать же, бормоча что – то ласково – утешительное, обняла меня за плечи и повела домой. Я едва сдержала удовлетворенную улыбку – все получилось лучше, чем я могла даже предполагать. Больше – никаких Николяш, мать мне не устроит скандал за мое поведение, и даже будет надо мной кудахтать как над малым дитем. Мне нравилось, когда она бросала свой педагогический тон и была мне просто матерью. Вот только теперь следовало подумать как поизящней обойти вопрос с милицией, которой я так стремилась поведать о якобы совершенном изнасиловании.

Мать уложила меня на диван в гостиной, и накапала валерьянки, когда в прихожей раздался звонок.

– Я быстро, только спрошу кто, – погладила она меня по головке и пошла к двери.

Анна Константиновна явно одумалась за это время. Ибо ее голос и зачастил из прихожей:

– Ольга Алексеевна, милочка, не губите, сама не знаю что на меня нашло, зачем я такие слова говорила, один он у меня, сын – то.

– Анна Константиновна, разговаривать после сегодняшнего мы будем только в кабинете у следователя, – отчеканила мать, – у меня Маня тоже единственная дочь.

– Не губите, – истово взмолилась мать Николяши, – он покроет грех, женится.

– Ну, это другой разговор, – помолчав, сказала мать.

Чего? Я ужом соскользнула с диванчика и выбежала в прихожую.

– А меня вы спросили? – разъяренно зашипела я. – А я за вашего урода замуж хочу??

– Но, Маняша, он же согласен, – залепетала мать.

– А я нет!

– Милочка! – бухнулась вдруг передо мной на колени Анна Константиновна и обхватила мои ноги. – Не губите сердце материнское, одна я его растила, от себя отрывала, все ему отдавала. Я тут же умру, если вы его посадите!

Я посмотрела на рыдающую тетку и слегка отодвинулась.

– Не моя вина, что вы насильника воспитали! – отрезала я. – Мать, звони в милицию, чего ждешь, пока его сперма во мне прокиснет?

Анна Константиновна взвыла по новой и залепетала:

– Дачу продам, шесть соток, баня, все посадки, место чудное, мотоцикл от моего отца остался, озолочу, милочка, только не губите моего дурня.

– Вот уж точно дурень, – вздохнула я. – Встаньте, негоже вам валяться.

– Что делать будем, доча? – робко посмотрела на меня мать.

– Да пусть катятся со своим сыночком, сделанного не вернешь, – горько вздохнула я.

– Но позвольте, – возмутилась мать, – я это так не оставлю.

– Мать, считай что ее мольбы меня растрогали и я вспомнила твои проповеди. Пусть идет, поступим как подобает христианам.

– Вы не заявите на Николяшу? – недоверчиво спросила Анна Константиновна.

– Бог ему судья, – поджала я губы, – и пусть больше никогда стихов не пишет.

– Миленькая вы моя, – снова кинулась она ко мне.

– Идите, – отодвинулась я, – а то передумаю.

Дверь за ней тут же схлопнула, а мать утерла выступившие слезы и растерянно сказала :

– Маняша, но как же это оставить без ответа, доченька?

– Мать, ты Ирку Бочарикову помнишь? Хочешь чтобы и со мной так же было?

Мать молчала, глядя на меня глазами больной собаки. Ирка Бочарикова, моя одноклассница, была изнасилована одним подонком в восьмом классе, и оказалось, что это еще полбеды. Бедная Ирка боялась выйти на улицу – окрестная ребятня принималась скандировать «Ирка – рваная дырка», в школе от нее сторонились, а суд стал настоящим кошмаром. Бедную девчонку раз двадцать заставили описать прямо в зале суда при всем честном народе тот насильственный половой акт в мельчайших подробностях – как он ее повернул, под каким углом ввел член и сколько раз им двинул внутри нее.

– Хочешь чтобы как у нее получилось? – переспросила я с нажимом.

– Но что же делать? – мать схватилась за сердце и заплакала.

– Мама, – твердо сказала я, – больше – никаких смотрин, я помру старой девой, потому что смотреть после сегодняшнего на мужчин я не смогу. А теперь я пошла домой, мне надо принять ванну и вообще… осмыслить.

– Манечка, – губы у матери дрожали, – если бы я только знала, кого привела в свой дом, если бы я только знала. А таким приличным казался.

– Мама, не переживай, – я чмокнула ее в щечку. – Я это перенесу. Я большая девочка, не волнуйся.

Не хватало чтобы у матери давление поднялось из – за моей шалости.

– Постой, дам тебе хоть какой халат, не в этом же рванье пойдешь, – мать как всегда была права. В пылу я чуть не ушла в разодранном платье. Не долго думая, мне выдали ситцевый застиранный халат в гнусную фиолетовую клетку, я переоделась и вышла во двор. Там я набрала номер сотового Ворона и попросила меня забрать.

– Ого, – ухмыльнулся он, смерив меня взглядом с ног до головы, – ты я смотрю все хорошеешь и хорошеешь. Где платьице отхватила?

– Не твое дело, – огрызнулась я. – Ты насчет дела поговорить хотел? Так говори!

– Ну, я думал посидеть в ресторанчике, обсудить, не с наскока ж решать.

– В ресторан меня в этом рванье не пустят, – отрезала я, – так что придется в походных условиях. Для начала – за двести тысяч я и с кровати не встану. Четыреста меня устроят.

Я надеялась что на эти деньги я все же смогу устроить себе Барселону и мальчиков с темной кожей и жесткими членами.

– Маш, не зарывайся, – ровным голосом произнес он. – Двести тысяч – за глаза. И то если от тебя действительно будет толк.

– Тебе может и за глаза, а мне нет, у меня запросы большие, – объяснила я ему. – А насчет толка – так все знают, что я работаю честно и за просто так денег не беру. Если взяла – значит, заработала.

– Двести, или согласна или нет. Я тебе не хачик с мандаринами, так что никаких торгов, – спокойно сказал Ворон.

– Значит, мы не договорились, – констатировала я.

Ворон ничего не сказал.

До самого дома мы ехали молча. Я кляла себя на все корки – решила сорвать побольше, а нефига не получила! Что, двести тысяч зеленых на дороге валяются? Однако взять и просто так сказать – черт с тобой, давай свои деньги – мне гордость не позволяла. Приходилось надеяться, что Ворон все же еще повторит свое предложение.

– Как жених? – спросил Ворон, когда мы въехали в мой двор.

– Изгнан с позором.

– А мама что? – осторожно спросил он.

– О тебе вряд ли вспомнит, – улыбнулась я.

– Насчет двухсот тысяч ты так и не подумаешь? – не меняя тона спросил он.

– Ладно, черт с тобой! – лениво ответила я. – Сделаю тебе скидку на бедность.

Проклятая жадность, ну почему я не откусила себе в тот момент язык или временно не онемела?

– В таком случае объясни, что ты планируешь сделать, чтобы заработать эти двести тысяч?

Ворон к этому времени припарковался перед моим подъездом и повернулся ко мне. Я на миг задумалась и наконец сказала:

– Все просто – основная проблема в том, что никто не знает где пропавший общак, так?

– Ну, – нетерпеливо кивнул Ворон.

– Так что моя задача – просто выяснить это и сказать тебе. Все. Этим я тебе деньги отрабатываю полностью. Согласен?

– Надо подумать…, – протянул он.

– А что тут думать? – удивилась я. – Сказать где они – я тебе скажу, но вот если они окажутся, допустим, в личном особняке губернатора, я туда что, сама прорываться должна? Нет уж, я девушка слабая, хрупкая, все силовые решения – на тебе, дружочек.

– Ну а если ты мне скажешь неверное место, где они лежат?

– Не задавай глупых вопросов, – отрезала я. – Если бы я так халтурила, меня бы давно закопали, я что, первый день с вашим братом работаю?

– Ну так – то да, – задумчиво протянул он.

– Тогда завтра созвонимся и приготовь деньги, – велела я.

– Что, сразу так и скажешь где бабки лежат? – недоверчиво нахмурился он.

– Все возможно, может и скажу. Но в любом разе половина суммы в задаток не помешает.

– Будет результат – будут и деньги, – усмехнулся он.

– Я тебе не хачик с мандаринами, чтобы торговаться, – ехидно процитировала я его же. – Так что приготовь деньги, и не волнуйся, со мной не пропадешь.

И я не дожидаясь ответа выпрыгнула из джипа.

– Во сколько позвонить? – донеслось вслед.

– Сама позвоню, – небрежно помахала я рукой.

Дома меня встретила Маруська, мирно стучащая по клаве ноутбука в кухне.

– Как встреча прошла? – хмуро поинтересовалась она.

– Отлично, жених скомпрометирован, больше смотрин не будет.

– Мда, молодец, – меланхолично протянула она, отстукала мессагу и спросила: – Слушай, мож с Серегой – то развестись, как думаешь?

– А зачем?

– Так у меня вон какие мальчики к себе зовут, – кивнула она на ноутбук. – Швейцария, Франция, Германия, выбирай любого.

Я щелкнула кнопкой чайника и вскользь заметила: