Текст книги "Смесь бульдога с носорогом"

Автор книги: Маша Стрельцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Куцый умишко вдруг взбунтовался, утверждая что уже месяц, как снег на Фудзияме растоплен нежными лучами Восходящего солнца. И следующего снега, а также ручьев и всего прочего ждать не меньше пары – тройки месяцев.

Почти равнодушно я с трудом повернула заледеневшее тело на восток и увидела мадам Грицацуеву. Звали ее конечно не так, родители назвали ее Клавдией, а фамилию у нас не спрашивают, однако на сию небезызвестную даму она походила как родная сестра – близнец. Была она ведьмой средней руки, но при этом – стопроцентно черной. На периферии сознания я удивилась – за что она меня так? Мы ж не ругались. Но действовала она при этом грамотно и тщательно. Я автоматически считала с людей слои заклинаний. Сначала – на доверие – так, она распускала про меня жуткие слухи. Потом – имплант моего образа в каждой душе. Потом – на коллективную ненависть. Умно. Толпа – слепое и жестокое существо.

Гомон не умолкал – он становился громче и громче. Я задыхалась от этой ненависти. Я оборачивалась, смотрела в лица людей и меня корежило, меня ломало от их свирепости.

Я снова отстраненным взглядом посмотрела на Грицацуеву и поняла – живой она меня выпустить не планирует. Дама плела сложные руны заклинания Жажды Крови.

«Сейчас они сложат костер и меня сожгут», – отстраненно подумала я. Круг людских тел, охваченный безумием, сужался

И тут толпу прорезала куча поддатых мужиков с вилами. И я поняла. Меня не сожгут. Меня сейчас просто заколют этими вилами, как бешеного пса, к которому опасно прикоснуться. Безумие селян достигло предела.

… А лепестки сакуры – нежнейшие розовые лепестки падали на хрусталь воды, когда парк Фудзи—Хаконе-Ицзу основательно встряхнуло, нарушая прозрачное спокойствие, подобное смерти.

В Японии часты землетрясения, как сказал наш отчаянно косящий под англичанина гид сразу по прибытии, улыбчивый узкоглазый абориген в английских очочках, английском костюме и с безупречным английским, с головой выдававшего, что он родился никак не в Англии.

И я встряхнулась вместе с колебаниями земли. Вопреки наложенному на меня заклятию фриза мне до жути захотелось жить. С трудом преодолевая оцепенение, я вскинула руки и застонала от боли. Я только что сделала невозможное…

В теле поднялась знакомая волна силы, замешанная на обжигающе холодной, талой снежной воде Фудзиямы. Она застряла рвущимся наружу комком где – то в горле и я хлестнула ей в разные стороны. Те, кого прикоснулась сила, остановились. Те, кто потом прикоснулся к ним, заморозились тоже. Шла цепная реакция.

Я присела на корточки, загребла руками полные горсти дорожной пыли и слегка на нее подула.

– За далекими далями на острове буяне лежит камень Алатырь, под ним лежит моя печаль , – шепнула я, доверчиво и нежно, почти касаясь губами пыли, словно губ любимого. Тоненькая струйка песка завихрилась от моего дыхания наверху холмика в моих руках.

– Плачет моя печаль – обида, надрывается, к тем, кто меня обидел, рвется – плачется , – чуть громче произнесла я, и вихрь в моих руках набрал силу, потянулся ниточкой к замершей толпе.

Я оглядела толпу. Мне не было их жалко в этот момент. Это придет потом. Медленно распрямляясь, я шептала песку, не сводя глаз с Грицацуевой – ей персонально я вломила слоновью дозу фриза.

– И трясется от печали моей земля, гора рушится, гора каменна, так разрушатся тела и судьбы на кого я обижена , – голос мой набирал силу, я прикрыла глаза, отдавая словам свою силу – и свою ярость к неприятно щекочущим прикосновениям лепестков, и то что сейчас придет японец и сделает мне харакири за то что я посмела купаться в талом снегу священной Фудзиямы.

– В жилах кровь станет их калеными иглами, и прольются слезы их, и не высохнут , – мои руки, на которых покоилась кучка пыли, разделились надвое, песок, скользнувший меж ними, не достиг земли, а влился в общий вихрь.

Мое тело давно жило само по себе под властью силы. И в заключительном аккорде оно закрутило меня в безумном фуэте, тело стало легче пушинки, опираясь всего лишь на большой палец ноги. Песок с ладоней летел по кругу, а я запечатывала заклинание. И смешивались слова с песком в неразрывную смесь, ввинчиваясь в созданный мной вихрь. Потом, когда я уйду, он осядет на людях – не на коже и не на ресницах – на душах.

– Наказываю я вас на три месяца и на три дня и на три часа. Слово мое – заклинание Мастера, а дело будет от слова.

Ладошки мои опустели, и я начала чувствовать свое тело. Ощутила, как давит вес тела на палец правой ноги, на который я опиралась в своем фуэте.

– Аминь , – сложила я ладони в молитвенном жесте и склонила голову. Постояв несколько секунд в неподвижности, я, наконец, опустилась на стопу и, не глядя, пошла к машине. Меня не держали. Через пару часов люди отойдут от заморозки и смогут двигаться. Но три месяца неудачи и горестей – они заработали, видит Бог.

Выезжая, я оглянулась – вихрь из пыли держался над толпой, опускаясь все ниже и ниже.

Расстроенная до чертиков, я не притормаживая, на автопилоте пролетела через пост ГАИ при въезде в город, за что материально пострадала.

– Какие у вас духи классные, – застенчиво сказал гаишник, пряча сотню в карман, – как называются?

Я машинально поднесла запястье к лицу и сосредоточенно обнюхала.

– «Вода » от Кензо, – наконец определила я. И даже не удивилась этому.

– Ну я понимаю, что туалетная вода, – брякнул гаишник, – а называется – то как? Жене куплю, пусть также пахнет.

– А так и называется, «Вода», – пояснила я, и не удержавшись, ехидно добавила, – три тысячи в «Парадизе», в другие магазины не ходите, там дороже.

Гашник на миг нахмурился, после чего взглянув мельком на часы и лицо его разгладилось. «До конца смены нагребу», – большими буквами сияло на нем.

– Спасибо, учту, – поблагодарил он. А я поехала дальше, понимая, что никогда больше не куплю этот парфюм – мечту оппозиционной партии гаишников и нежно – свежий запах смерти.

Потом поехала в «Айболит» и купила там здорового попугая за двести баксов вместо курицы.

Потом остановилась в каком – то дворе и тяжело навалилась грудью на руль.

Если бы я могла себе это позволить, я б надралась сейчас до чертиков – не каждый день выпадает случай быть почти убитой. Меня слегка потряхивало если честно.

Почему – то мне, старой и черствой обезьяне, было до слез жалко этих дурных крестьян. И особенно – мальчика, который мечтал о ветрянке.

И даже Грицацуеву. И еще я теперь знала, кто меня ей заказал.

Ворон.

Черт!

Мозги мои, осознав это, мигом заработали. Да, если я сейчас умру, Ворон навсегда останется под моей охранкой, и она всегда останется свежей и сильной, как и в день моей смерти. Но не может он желать этого. Ворон – привороженный, и он должен мою персону наоборот оберегать! К тому же ему на данном этапе элементарно необходима моя помощь. И тем не менее ухваченные куски сознания Грицацуевой ясно показывали, как утром Ворон положил перед ней тугую пачку долларов.

Нелепица…

Полнейшая…

Зазвонил телефон. Я посмотрела на экран и тяжко вздохнула – высветился материн телефон. Нет, я ее люблю, но в свете вчерашнего – мало мне не покажется.

– Алло, – тоном приговоренного к смерти буркнула я.

– Маня, это тетя Капа, – раздался в трубке голос материной подружки. Безответная, до глупости простодушная тетка, ей как и матери сорок восемь лет, а выглядит на все шестьдесят.

– Здравствуйте, тетя Капа, – выжидательно поздоровалась я и заткнулась, ожидая продолжения.

– Маня, я конечно понимаю что у вас с матерью отношения плохие, но все ж мать, – начала она издалека.

– У нас отличные отношения, – слегка удивилась я.

– Да? – запнулась она и помолчала, видимо, собираясь с мыслями. – Маня, ну я не знаю, просто посчитала нужным сказать, что мать в тяжелом состоянии. Ты бы приехала, мало ли что.

– Тяжелое состояние в чем выражается? – перебила я ее.

– Вчера ей поплохело сильно, давление было ужасное, а сегодня вот встать не может – сердце.

– Скорую вызывали?

– Нет, Ольга Алексеевна запретила, сказала что все врачи от дьявола, и что если и умрет – то на все воля Божья.

Мать у меня последние несколько лет стала ярой последовательницей Свидетелей Иеговы, так что подобные закидоны меня совсем не удивили.

– Я сейчас приеду, тетя Капа.

– Вот как хорошо – то, – обрадовалась она, – а то я вот боялась, вдруг Ольга – то помрет, а ты и не попрощаешься.

«Типун тебе на язык», – злобно подумала я, отключаясь.

В материной квартирке стояла непривычная тишина. Тетя Капа, на цыпочках выпорхнувшая из спальни, шепотом сказала :

– Вовремя, она как раз в сознании.

«Бог мой, настолько плохо?» – мелькнула молнией мысль и я пулей рванула к матери.

– Мамочка, это я, – покаянно шепнула я, садясь около нее на краешек кровати.

– Здравствуй, доченька, – тихо ответила она.

– Я тебе конфеток привезла, – я поставила на тумбочку ее любимые «Рафаэлло».

– Спасибо, – ее глаза наполнились слезами, – перед смертью всегда сладенького хочется.

Я молча держала ее руку в своих ладошках, пуская свои жалкие остатки силы хотя бы проверить материн организм.

– Маняша, доченька, – после долгой, очень долгой паузы, там и не дождавшись от меня ни слова, спросила мать, – у тебя как дела – то хоть?

– Мам, – я встряхнулась и посмотрела на нее. На диагностику у меня сил хватило, слава Богу, с матерью было все в порядке, так, обычное воспаление хитрости в левой пятке и жажда внимания и сочувствия. – У меня все нормально. Выздоровеешь – давай съездим на какие – нибудь Канары, развеешься хоть, а? А то мне тебя так жалко, ты ведь со своими ученичками скоро в могилу раньше времени сойдешь.

– Да какие мне Канары, – поджала она губы. – Ноги бы не протянуть на этой неделе.

Но видно было, что ей мои слова приятны.

– Не протянешь, я тебе лекарств привезу, и все нормально будет.

– На все воля Божья, – твердо ответила мать, – никаких мне лекарств не надо. Захочет Бог к себе забрать – так кто я такая, чтобы ему противиться?

– Мамочка, а что у вас со сквериком? – торопливо спросила я, боясь, как бы она снова не начала мне проповедовать. Нет, я ни в коем случае не воинствующая атеистка, у меня с Богом нормальные, уважительные отношения – мы учитываем интересы друг друга. Он мне частенько отвечает на молитвы и дает требуемое, я же строго отношу его десятину в церковь и стараюсь жить по его заветам. Последнее не всегда получается – ну да и он не всегда отвечает на мои молитвы. Так что все честно.

– Да вот вчера как раз была в мэрии, – на глазах ожила мать, и глаза ее запылали праведным гневом. – Развели тут порнографию, понимаешь ли! Детям погулять негде! Ну да я на них нашла управу! У самого Добржевского была!

– Да ты что? И что – то решилось? – материна активность меня всегда поражала. Скверик наш и правда был в аховом состоянии, фонтан пересох и в нем вольготно чувствовали себя всякие травки, деревья росли как попало, неподрезаные и небеленые, а в мощеных тропинках отсутствовала половина плиток. Вот мать и взъелась на власти.

– Да, как выяснилось, его и так ремонтировать запланировали, и сегодня должны были начать. Ты мимо него не проезжала? – беспокойно спросила она.

– Нет, я с другой стороны подъехала.

– Не начудили б они с этим ремонтом, еще сделают вкривь – вкось, – задумчиво сказала она, поглядывая на меня. Я про себя ухмыльнулась – все идет как надо, мне везет. Сейчас меня выпроводят, чтобы я не видела, как умирающая вскочит и побежит инспектировать ремонтные работы

– Что ж, Маняша, спасибо, что забежала, попроведовала, – спохватилась мать и снова приняла вид умирающего лебедя. – Беги уж теперь по своим делам.

– Мамочка, дел у меня невпроворот, если честно, но неужто я тебя в таком состоянии брошу? Нет уж, буду кормить тебя с ложечки и подтыкать одеяло.

Мать в беспокойстве взглянула на меня.

– Да мне гораздо лучше, – пробормотала она. – Ступай.

– Нет уж, – твердо ответила я. – Как подумаю, что это ты из – за меня слегла, так убила бы себя. Я тут останусь столько сколько нужно, пока на ноги не встанешь.

Мать глубоко задумалась. В наступившей тишине со стороны сквера отчетливо послышались какие-то удары, вой моторов и это решило дело.

– Я здорова, – объявила мать. – Мне гораздо лучше. Ты вчера конечно поступила отвратительно, чуть в гроб меня не вогнала, но раз ты раскаиваешься, значит мать тебе еще немного дорога.

– Конечно дорога, – улыбнулась я.

– Подай халат, – велела мать.

Я помогла ей одеться и мы еще попили чаю с ней и тетей Капой. Матери не терпелось меня выпроводить, по всему было видно, однако я с честью выдержала минут двадцать разговоров о благодати Божьей и ужасном описании того, что ждет меня после смерти, если я не покаюсь.

– Ладно, мамик, я побежала, не скучай, – наконец на двадцать первой минуте встала я и чмокнула мать в щечку.

– Ты осознала, как ты гадко себя вела вчера? – уточнила она напоследок.

– А что, не видно? – я и правда не хотела ссориться, мать ведь. – Там на кухне пакеты с продуктами оставила, там же деньги лежат, разберешься.

– Ну вот как раз, соберем чаепитие с Анной Константиновной и Николяшей, – обрадовалась она. – Ты бы видела, что за чудо тот Николяша, умен, начитан, стихи пишет.

– Увидим, – кивнула я, понимая, что от судьбы не убежишь. – Только предупреди заранее, вдруг у меня дела.

– Какие у тебя могут быть дела, – фыркнула мать, – ты вроде на работе нигде не числишься.

– Ладно, мамик, я убежала, – предпочла я не вдаваться в подобные темы – мать все равно не переспоришь.

Выйдя из подъезда, я посмотрела на часы, завела машину и поехала в спортклуб. Пару часов я злобно накачивала мышцы немыслимыми нагрузками, пока усталость не вытеснила все остальное. Потом полчаса поджаривалась в сауне, изредка булькаясь в бассейн со льдом. Наконец я решила что время до вечера я убила с пользой и поехала домой готовиться к ритуалу.

У подъезда меня ждала Маруська, моя непутевая подружка. Радостно улыбаясь, она замахала руками и завопила при виде меня:

– Машка, мать твою! А я тут вся прям тебя заждалась, заждалась!

Люди во дворе с интересом обернулись на ее вопль.

Я улыбнулась еще радостней – Маруську я здорово любила. Подруга детства, из одной песочницы выползли, что тут говорить!

– Куценко! – завопила я. – А ты чего не предупредила, что приедешь?

И мы рванули навстречу друг дружке, обнялись, похлопали друг дружку по спине, и взявшись за руки пошли домой. Детский сад, вторая группа, ей Богу.

– Марусь, а ты чего не позвонила что приедешь? А если б я сексом в это время занималась, допустим? – попеняла я ей.

– Оделась бы и вызвала такси любовнику, – легкомысленно ответила она.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Люблю я Маруську до ужаса.

– Пошли в дом скорее, – потащила я ее к подъезду.

– Легостаева замуж за своего наркомана выходит, знаешь? – поведала она в лифте. Мы с Маруськой давно придерживаемся принципа «как это – я знаю, а ты нет!».

– Ха – ха! – мерзко засмеялась я, – этой задаваке так и надо – помнишь, как она в классе из себя королеву строила?

И мы быстренько перемыли кости Женьке Легостаевой.

– А у Букинского машину угнали! – вспомнила Маруська. – Просил с тобой поговорить.

Я поскучнела. О Букинском я имела сомнительную честь вздыхать до выпускного бала. Потом он оказал мне честь и меня дефлорировал, после чего я сделала аборт. И я его тут же разлюбила.

– А чего со мной говорить? – прикинулась я дурочкой.

– Ну как чего, старушка! – вытаращила на меня глаза Маруська, – помоги парню, свои ж.

– Разговора нет, – внезапно развеселилась я, – для своих сделаю скидку – пусть приходит, всего за штуку машину верну!

Тут двери лифта разъехались, но Маруська столбом стала в проеме в слегка обалдевшем виде и осторожно спросила:

– Рублей?

– Долларов, – насмешливо уточнила я и слегка ее подтолкнула.

Маруська вышла из лифта и задумчиво произнесла

– А я в своей шарашке полторы тысячи получаю.

Потом взглянула на меня и уточнила :

– Рублей.

– А я так тебе разве не помогаю? – обиделась я. – Я ж тебе постоянно денег даю и продукты привожу, неужто я тебя, Марусь, на 50 баксов жить оставлю?

И чмокнула ее в щечку.

Люблю я ее, паразитку, как родную сестру.

В квартире Маруська тут же ринулась на кухню, а я – в ванную, после тренировки меня как с мусорки подобрали.

– Ты чего сожрать хочешь, старушка? – бодро возопила она.

– Паэлью сделаешь? – крикнула я.

– Ага, – гаркнула она. – А ты что сейчас делаешь?

– Я в ванной, приходи спинку тереть!

– Ага, я вот только прям поставлю все жариться – париться, и приду!

Бог мой, как я люблю Маруську! Я бы очень хотела чтобы она жила со мной, но вот парадокс. Места тут – роту селить можно с комфортом, но для Маруськи места нет. Потому что моя работа и круг общения слегка небезопасны, однако я – то от семи собак отлаюсь, а у Маруськи могут быть проблемы. Да и к тому же наша дружба осложняется наличием у нее мужа.

Мы с Маруськой всю жизнь были вместе. Мамы – подруги родили нас с интервалом в два дня в одном роддоме, жили мы в соседних домах, сидели рядом на горшках в детсаде, и разумеется вместе пошли в школу. Мы никогда ничего не делили, одежда у нас была общая, карманные деньги мы решали вместе как потратим, и неважно было, что мне родители могли давать гораздо меньше чем Маруське А если быть честной, то денег мне в детстве давали всего один раз – целых семь рублей, тайком от матери сунутых мне подвыпившим отцом в восьмом классе. Однако вопрос, на чьи деньги мы идем на дискотеку или в салон делать химию никогда не возникал.

Шло время, мы росли, я вымахала в тощую дылду с длиннющей косой, которую тщательно полоскала ромашкой добела – джентльмены предпочитают блондинок! Супердлинные волосы мне были позарез нужны – я уже в детстве увлекалась магией, а ведьме такие волосы необходимы, как программисту компьютер. Однако гадкие волосы росли из рук вон плохо и мне пришлось с двенадцати лет им «помогать» – читать на растущий месяц специальный заговор. Волосы и вправду стали расти с околосветовой скоростью, однако черт возьми! Мой и без того невыразительный фейс отчего – то стал вовсе никаким. Глазки вроде как уменьшились и собрались в кучку, нос потерял идеальную прямоту, а на подбородке вылез здоровенный прыщ. Вот так я расплатилась за обладание роскошной косой. Те кто меня не видел хотя бы год – напрочь отказывались во мне признавать меня.

Потом, уже после школы, Маруська на год уехала к тетке, а вернулась она уже с мужем – тихим художником Серегой, который тут же полюбил меня чистой и страстной любовью. Нет, он не приставал ко мне, не лез потными руками под юбку в отсутствие жены. Он просто молча страдал и писал с меня портреты маслом. Маруська все видела, но на отношении ко мне это никак не сказывалось. Один раз на вечеринке мы здорово набрались и он меня попросил его поцеловать. Я поцеловала, но ходить к Маруське домой я перестала.

Я наконец разделась, кинула одежду в стиральную машинку и забралась в наполненную горячей душистой водой ванну.

– Ну ты прям тут без меня не соскучилась? – с грацией паровоза Маруська впорхнула и уселась рядом на стульчик.

– Соскучилась, соскучилась, – усердно закивала я, намыливая голову шампунькой.

– Слышь, старушка, я к тебе с ночевкой, родня понаехала, на головах спим.

– Урря! – выразила восторг я и намылила пятки.

– Башку помассажировать? – спросила Маруська, и я радостно закивала.

Тут же Маруськины сильные пальцы развернули мое лицо на 180 градусов и впились в кожу головы, двигаясь с энергичностью бетономешалки.

– Мммм…. Марусик, я тебя так люблю, – зажмурилась я от блаженства и шампунной пены, летящей из – под ее пальцев в разные стороны.

– Мне надо что б меня ценили! – наставительно ответила подружка.

– Так я ценю, – уверила я ее и поскребла мочалкой правую ногу. – У тебя – то дома что нового?

– Да гости третью неделю, сил уж нет, – пожаловалась она.

– Что за гости, много их?

– Мама и моя вздорная бабуся, – мрачно ответила Маруська.

– Бог мой, – охнула я, – и как вы там умещаетесь?

У Маруськи была маленькая однокомнатная хрущевка.

– А вот так и умещаемся, – буркнула та. – Спинку потереть?

– Ага, потереть. Слушай, а чего ты раньше ко мне не приехала?

– Да раньше еще терпимо было, а тут бабусины закидоны меня уже допекли. Представляешь, я не успеваю готовить, как она из рук все рвет, никак наесться не может, и потом ходит и всем рассказывает по двору, что ее не кормят абсолютно, не даст ли ей кто корочку хлеба.

– Ничче себе, – присвистнула я. – А чего это с ней?

– Так она сошла с ума, вот мать ее и привезла у нас тут в областной к доктору, сами уже там с ней замучались, а тут по крайней мере есть надежда что ей станет получше.

– Марусь, я это больше не лечу, – тихо сказала я. Как – то раз я лечила сумасшествие и чуть его на себя не перетянула, теперь к этому даже подступиться боюсь.

– Да я знаю, – вздохнула та, надраивая мочалкой мою спину. – Если б ты могла, я б тебе давно бабусю притащила.

Из кухни донесся звон микроволновки и Маруська, всплеснув руками, опрометью бросилась из ванной.

Я подобрала мочалку, задумчиво еще раз намылилась, хорошенько ополоснулась холодной водичкой и закуталась в белый махровый халат.

Не успела открыть дверь, как на пороге нарисовался Бакс и мерзко мявкнул, косясь на лоточек. Вот гаденыш!

Я быстренько вытряхнула лоточек, снова насыпала наполнитель и бросила сверху баксы.

– Вот ничего себе! – за моей спиной Маруська потрясенно смотрела на деловито устраивающемся поверх долларов коте. – Это что, последний писк в вашей тусовке?

– Да какой к черту писк! – я злобно посмотрела на своего кота, – баксы фальшивые. Просто я когда этого дармоеда из зоомагазина принесла, наполнитель для лоточка купить забыла, а под руку пачка баксов напечатанных попалась – мы накануне в монополию ими расплачивались. А этот гад с тех пор и привык!

– Вот гад! – выразила солидарность Маруська и тоже злобно посмотрела на кота. Тот, забив на нас и прикрыв глаза, сосредоточился на процессе.

– Тьфу! – плюнула я и посмотрела на вконец отощавшую пачку долларов в моей руке. – Паэлья – то скоро?

– Полчасика подождать надо.

– Тогда пошли печатать этому дармоеду баксы, – велела я.

Выходя, я кое-как удержалась от желания двинуть тапком в жирный черный бок. Маруська, по-моему, тоже.

Оставшиеся полчаса мы с Маруськой усердно печатали доллары на принтере и упаковывали их в пачки.

– Что за фигня, – сердилась она, ровняя стопочку и оборачивая ее банковской лентой. – Сложи кучкой в коробку, не все ли равно твоему коту!

– Маруська, ничего ты не понимаешь, – объясняла я, разрезая листы. – Это ж такой прикол – приходит кто, а у тебя на полочке – ровные ряды баксов!

– Понторезка ты, Маня, как и твой кот, – осудила она меня. – Все равно все сразу поймут что баксы настоящие так не лежат. Да и откуда у тебя столько их может быть?

– Дай хоть помечтать, – отмахнулась я.

Мы дружно оглядели ровные ряды пачек на полочке, я подошла, тщательно их пересчитала и удовлетворенно сказала:

– Больше миллиона гринов. И это все для моего кота!

– Ну и хватит! – постановила Маруська. – Пошли на кухню!

И мы дружненько потопали вниз.

– Мне, кстати, отдельную спальню, – предупредила она по дороге, – ты во сне дрыгаться начала.

– Дрыгаться? – изумилась я.

– Ногами, – подумала и уточнила Маруська.

– Блин, так у меня кровать большая, просто ложись от меня подальше да и все, – посоветовала я. – И мы перед сном зато сможем как обычно поболтать.

Маруська задумалась на минуту, помешала паэлью и наконец согласно кивнула.

После чего погнала меня зачем – то мыть руки и споласкивать чистейшие тарелки.

Наконец она усадила меня за стол и поставила тарелки с паэльей.

– Люблю повеселиться, особенно пожрать! – довольно заявила она, берясь за ложку.

Что меня в Маруське всегда поражало – так ее речь. И это при родителях – филологах.

Впрочем, паэлья на моей тарелочке пахла столь заманчиво, что я просто кивнула головой, пряча улыбку и в очередной раз подумала о том, как я люблю Маруську.

А когда наливала ей сок, то капнула туда немного клофелина. Незачем ей видеть все что я сегодня буду творить.

Маруська быстренько расправилась со своей порцией, шумно вздохнула и встала:

– Пойду я, старушка, со своим программистом початюсь хоть, что ли…

– Ага, иди, – кивнула я, – он меня и так уже достал – где АнгелДива да где АнгелДива.

AngelDiva – такой претенциозный ник Маруська выбрала себе в интернете. Всем желающим рассылалось изображение – моя едва прикрытая фигура с моими же волосами и Маруськиным лицом. Все это я однажды слепила ей в фотошопе, и получилось на редкость удачно, прямо супермодель, на что повелось куча народа программистского пола и один физик. О том, что она имеет также и мужа, Маруська благородно умолчала, и бедные компьютерщики пачками валятся у ее виртуальных ног, умоляя составить им счастие все жизни. Одного же, некоего Алекса из Швейцарии подружка выделяла особо, потому что он раз в месяц обязательно присылал ей презенты на ее имя, но на мой адрес, потому как подружка моя пока разводиться не собиралась.

Маруська утопала в кабинет на втором этаже, а я помыла посуду и задумалась, чем заняться. К счастью, думать мне пришлось недолго – звякнул телефон.

– Алё, – раздался в трубке тонкий подростковый голос.

– Здравствуйте, – скучающе ответствовала я.

– А скажите, я вот парня приворожить хочу, можно? – манерно растягивая гласные, произнесла девушка.

– Сначала надо пройти гадание, проверить совместимость, это стоит сто долларов, если все в порядке – то надо фото привораживаемого, желательно, но не обязательно его личная вещь, – скучающе перечислила я. – Стоит это полторы тысячи долларов, девушка.

– Я не девушка, – оскорбился голос отчетливо прорезавшимся пацаньим дискантом.

– Извините, – ошеломленно пролепетала я, однако трубку уже бросили. Видимо, цена не устроила.

Кстати, интересно – а и правда, однополая приворожка сработает? Если еще и привораживаемый – стопроцентный натурал? Надо будет как – нибудь поэкспериментировать. Вопрос – где взять гея или лесбиянку? И к тому же в порядке эксперимента придется работать бесплатно. Эта мысль мне сильно не понравилась, я тут же выкинула ее из головы и двинулась в кабинет – посмотреть, как там Маруська, скоро клофелин должен подействовать.

Снова зазвонил телефон. Если это мальчик – гей, то я его все же возьму в работу, просто результатов гарантировать не буду, и заплатит он мне, только если все получится.

Это был не гей, а Максим, мой старый клиент, один из первых.

– Маняша, – после обязательных приветствий добрался он до сути дела, выручай.

– Выручу, – пообещала я, – если смогу, конечно. В чем дело?

– Да у меня брательник сегодня откинулся, двадцать пять лет всего парню.

– И в чем проблема?

– Да понимаешь, я и сам по молодости чудил, тоже пару ходок за спиной имею. Но теперь – то не то время, теперь деньги делать надо, а не на нарах париться. А брательник как залетел в четырнадцать лет, так и из тюрьмы не вылазит. Только откинется – месяц – два на свободе – и опять по этапу. Не нравится мне это, можешь помочь?

Я подумала и нехотя кивнула:

– Могу сделать только что б он тюрьмы как огня боялся, а вот чтобы он туда не попал не могу. В жизни – то всякое бывает, я его сегодня заговорю, а он завтра случайно собьет в пьяном виде пешехода, и никакого ему условного с такой биографией. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Я понял. Если честно, я думал ты какой оберег ему сделаешь, чтобы он от тюрьмы отвертелся в случае чего, но так получается даже лучше. Раз будет бояться тюрьмы как огня – значит чудить да нарываться перестанет.

– Но мне нужна его рубашка, в которой он из тюрьмы явился. Нестиранная, – уточнила я.

– Погоди, – он положил трубку около телефона и понесся вглубь дома, на ходу крича, – Галька!!!

– Чего тебе? – донесся до меня голос его жены.

– Олежкины обноски ты часом не стирала ?

– А там чего стирать – то? Выкинула я их.

– Куда? – завопил Максимка.

– Как куда? Ты сам недавно ведро вынес.

Слышно было, как Макс заматерился, жена за словом в карман не полезла, и я недолго думая повесила трубку. Разберутся – перезвонит.

Через пять минут телефон снова зазвонил.

– Маняша, – это был конечно же, Макс. – А без рубашки никак? Платок его носовой есть.

– Никак, – твердо сказала я.

– Да понимаешь тут какое дело, жена его вещи на помойку выкинула, где я их теперь возьму.

– Выкидывал когда?

– Да пару часов назад, – настороженно ответил Макс.

– Вот там и возьми, – спокойно сказала я. – До утра мусорный бачок точно не вытряхнут.

– Мне – ковыряться в помойном бачке, как бомжу? – не поверил Максим.

– Ну не мне же, – пожала я плечами, – твой брат.

– По – другому никак, еще ведь светло, люди ходят? – несчастным голосом спросил он.

– Никак, – равнодушно ответила я. – Вытащишь рубашку – приезжай с ней ко мне.

– Ладно, – уныло сказал он и мы попрощались.

Я нарезала Баксу телятинки, налила молочка и с удовольствием посмотрела, как он все с аппетитом слопал. Бакса я в зоомагазине купила за пять рублей, скучно чего – то стало, решила хоть котенка завести. А котеночек за полгода вон в какого слона вымахал.

– Маня, я спать пойду, чего – то глаза слипаются, – крикнула мне сверху Маруська.

– Поняла, приятных снов, – крикнула я ей, подхватила Бакса, сунула ноги в тапочки и пошла вниз – я почему – то решила что коту требовался моцион и единение с природой. Чуть поодаль от моего домика была роскошная березовая роща, настоящая, не оскверненная ландшафтными архитекторами. Тропинки там были просто протоптаны, березы росли как попало и давали густую тень в жаркий день, трава там была до колен, и слава богу никто ее стричь и не помышлял.

Бакса я высадила в траву, и он тут же, прижавшись к земле, пополз на разведку. Сама же я присела на самодельную лавочку и принялась листать захваченный из дома Космополитен.

– Мяу! – жалобно завопил мой бравый дома кот, глядя на меня полными отчаяния глазами из травы.

– Гулять, Бакс, – наставительно приказала я. – А то сидишь дома, света белого не видишь.

– Мяу! – еще более душераздирающе вякнул он.

– Никто тебя тут не съест, – уверила я его и продолжила чтение о том, как правильно уводить чужих мужей.

Бакс подумал и пополз куда – то на северо-восток, с шелестом раздвигая траву.

За десять минут он, следуя своей мужской породе и все время отклоняясь влево, сделал круг, приполз с другой стороны вцепился в мою лодыжку, ощутимо трясясь от беспокойства – не оставят ли его навечно в этой травке?

Тут откуда ни возьмись, появилась симпатичная серенькая кошечка и мой котяра мгновенно преобразился. Прижатые ушки встали торчком, хвост трубой, глаза загорелись! Бакс призывно мявкнул и пошел на сближение. На соседней лавочке сидела девушка с книжкой, мы с ней синхронно посмотрели на кошек, потом друг на друга и улыбнулись. Видимо, хозяйка серой кошки.