Текст книги "Тигр Железного моря"
Автор книги: Марлон Брандо
Соавторы: Дональд Кэммелл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Ну да, я же говорю, сэр, он серьезный парень, но не пират. Зуб даю, сэр.
Доктор Каткарт поднял руку, подобно школьнику.
– Что, Дэвид? – спросил майор.
– Чувство подсказывает мне, Тони, что повешенный сказал нам правду.
«Этот засранец вообразил, что покойник сделал важное признание», – подумал Энни.
– А что это за «Гора Благоденствия», Дэвид?
– Честно говоря, не знаю. Могу предположить, что это предводитель какой-то разбойничьей шайки. Он сказал «Тао-Шу», а это очень древнее слово. Думаю, оно означает – вождь, предводитель или начальник.
– Дэвид, надо уточнить. «Гора Благоденствия» звучит слишком мелодраматично.
Доктор Каткарт, скрывая раздражение, закурил дешевую сигару.
– Льюлин поторопился, дружище. Хотел скорее покончить с этим. Он не переставал твердить, что пора заканчивать… О господи!
Доктор выдохнул длинную струйку дыма. Долтри тоже вздохнул в знак солидарности.
В дверь тихо постучали. Потом яростно заколотили.
– Это номер двести девяносто четыре девятьсот девяносто один из блока «А», сэр!
Хай Шэн, собственной персоной, вошел в кабинет и застыл перед майором.
– Дружище, тут некоторые утверждают, что ты пират.
– Я нет пилат, я быть повал.
Энни предусмотрительно успел сообщить Хай Шэну о своем замысле. В тюрьме «Виктория» было легко обмениваться записками, если знать всевозможные каналы связи. Труднее было понять, почему Энни решился очертя голову спасать шкуру какого-то китайца, которого знал разве что как соперника по тараканьим бегам. Видимо, у Долтри была странная симпатия к китайским пиратам, некое душевное расположение к этим кровожадным «морским волкам», как они сами любили себя называть? Ничего подобного! Ведь Энни был моряком, и пираты числились его кровными врагами. Энни Долтри поступал так или чисто интуитивно, или от одолевшей его скуки.
Только за последний год, с 18 декабря 1925 года (когда захватили «Тунчжоу») по 27 января 1927 года (день захвата «Син Би», парохода компании «Хо Хун», шедшего из Сингапура в Гонконг), в Южно-Китайском море пиратами были атакованы и разграблены четырнадцать пароходов, а сколько джонок, никто и не считал. С каждым годом число захваченных пиратами пароходов постоянно росло. При этом мелкие поборы превратились в масштабные грабежи. Потери были значительными. К 1924 году все пароходы, курсировавшие в прибрежных водах, снабдили оружием и вооруженной охраной. Все это делалось за свой счет судовладельцами, или же подобные меры защиты предоставлялись полицией Гонконга в соответствии с указом по защите от пиратов. Годом позже в качестве ответа на пиратский разгром парохода «Хун Ва», ходившего под флагом Сингапура, эти меры безопасности распространились и на все океанские суда, курсировавшие между Индокитаем, Малайзией и Филиппинами.
Интересно получилось с пароходом «Саннинг». На его борту было не более сотни пассажиров, двое европейцев плыли первым классом. 12 ноября 1926 года пароход вышел из Шанхая, а 15 ноября в порту Амой взял еще пассажиров и груз. А через семь часов пароход захватили и разграбили двадцать пять бандитов, среди которых был пират, вооруженный автоматом Томпсона. Нападение произошло в четыре часа пополудни, во время смены вахт. Первым делом уничтожили радиорубку. Интенсивный огонь велся с обеих сторон, но только один солдат охраны получил ранение. Пираты считали, что «Саннинг» везет серебро стоимостью полмиллиона долларов, но на самом деле металл оказался на другом корабле. Однако бандитам досталось много шелка, ценностей, принадлежавших пассажирам, и денег из корабельного сейфа.
Самым примечательным в этой истории было то, что второй механик, Уильям Орр, и третий механик, Эндрю Дункан, отказались покориться пиратам. Орр вооружился лотом, оглушил им вооруженного пирата, завладел его пистолетом, и вместе с Дунканом добрался до своей каюты, где у него было припрятано два револьвера.
Они застрелили еще двоих пиратов и захватили капитанский мостик, освободили первого помощника капитана, Битти, и второго помощника, Херста. В течение нескольких часов они отбивали атаки двадцати закаленных в самых жестоких переделках бандитов, которые в качестве щита выставляли перед собой старшего механика, Джорджа Комача, и двоих юнг-китайцев. Комач был ранен в обе руки, убитыми или ранеными оказались пятеро пассажиров-китайцев.
В три часа утра пираты подожгли корабль. Огонь развели прямо под капитанским мостиком, чтобы выкурить оттуда защитников. Машинное отделение было в их распоряжении, но они не умели вести судно. Начинался шторм, и ветер быстро разнес огонь, пираты уже не могли с ним справиться и решили покинуть корабль. Они убили радиста-англичанина, который служил им переводчиком, и, сев в спасательные шлюпки, отчалили.
«Саннинг» превратился в пылающий ад. Машины вышли из строя, но оставшимся в живых членам команды удалось спустить на воду полуобгоревшую спасательную шлюпку, командование которой принял на себя второй помощник капитана. Они болтались в бушующем море девять часов, пока их не подобрало норвежское грузовое судно; с него-то и послали радиограмму в Гонконг. К месту катастрофы вышло несколько военных кораблей. Английское судно «Блубел» засекло семь убегавших пиратских лодок. Их преследование завершилось захватом. Остальные были затоплены самими пиратами, отлично знавшими, какая участь их ждет.
Пароход «Ка Ид» подошел к «Саннингу» и взял его на буксир. Почти полностью сгоревший корабль все-таки вернулся в Гонконг. Погибли тринадцать человек, а пятеро китайцев, ведавших судовой казной, бесследно исчезли. По всей видимости, они были связаны с пиратами. В честь героев устроили грандиозный банкет. Билл Херст и Джордж Комач получили ордена Британской империи.
Ли Вэнчи не был среди пиратов, удиравших на семи захваченных англичанами шлюпках, тех осудили и повесили еще до Рождества. Его выдал один из них, сводя старые счеты. Ли Вэнчи был известным бандитом, и его арестовали на острове Ланто в дни празднования христианского Нового года.
Энни в это время уже находился в тюрьме. Однако с весны 1925 года он постоянно ходил на своей посудине к Филиппинам и обратно, перевозя оружие. Там у него были связи и компаньон, владевший небольшим суденышком, с которым они проворачивали кое-какие делишки. Случалось, выгорал хороший куш, а бывало, и кукиш. Деньги – единственная причина, которая удерживала Энни здесь, далеко-далеко от острова Сан-Хуан в штате Вашингтон, который он последние шестнадцать лет называл своим домом. Несомненно, Энни прекрасно понимал, какой чумой было пиратство. Он знал первого помощника капитана, Ганса Ериксена, получившего ранение во время захвата пиратами «Сэндвикена». Было это прошлым летом, за месяц до того, как Энни сам потерпел фиаско. Ериксену чуть не ампутировали руку, и Энни проклинал чертовых злодеев, как и все честные моряки, а «честными моряками» считали себя все члены команды – от шкипера до последнего матроса, невзирая на все свои прегрешения.
Так можно ли считать странностью то, что Энни очертя голову бросился спасать шкуру морского волка Хай Шэна? Заблуждение ли заставило его выдумать сагу о поваре и о службе на минном тральщике королевского флота? Ведь это уму непостижимо!
Возможно, Энни питал симпатию к этому человеку, чего ни за что не признал бы, даже если бы его бульдозером прижали к стене. И тогда он сказал бы, что всю эту чушь собачью затеял только ради смеха. Что ж, будем ловить его на слове!
Тем не менее никакого стыда по поводу своих фантазий относительно преступного китайца Энни не испытывал. Лгать для собственного удовольствия было истинным сокровищем для бедного Долтри. В тюрьме он сочинял небылицы с такой же легкостью, с какой Паганини играл на скрипке. Он лгал во имя чарующей прелести самой лжи и с тем же упоением, с каким верующие отдаются молитве.
Но хватит пустых рассуждений и предположений. Кто может с безошибочной точностью сказать, куда еще повернет прихотливая фантазия Энни? А мы вернемся в кабинет начальника тюрьмы. Дождь снаружи усиливался, словно мстил за что-то, от пышущей дымом сигары доктора Каткарта запотело окно.
Для Каткарта было очевидно: начальника тюрьмы вовсе не интересует дилемма верить – не верить, возможно – невозможно. Майор не видел насущной необходимости обременять себя столь непосильным трудом. Кроме этого тяжкого труда в душном кабинете убогой тюрьмы, существовали и другие занятия, и иные места: можно было бы провести утро, например, в «Каулун-боулинг-грин-клубе». Однако перед носом майора маячили большая буква «Е» на тюремной рубахе Долтри и его лицо, хоть и обветренное, но с жизнерадостно-розоватым оттенком, называвшимся «белым цветом кожи».
Энни был грешником и уголовником. Пират Ли Вэнчи, из залива Биас, – существом низменной природы, чей труп цвета свиного сала уже отправили в медицинский институт. Там его ждала судьба, внушавшая любому китайцу гораздо более сильный ужас, нежели само повешение, так как расчлененное и выпотрошенное тело надолго выпадало из процесса реинкарнации. Что же касается Хай Шэна, объекта проверки, то он, как доложил старший надзиратель, похоже, «ничем не примечательный, вполне уважаемый человек и трудится в переплетной мастерской». Он стоял перед тюремщиком с выступившими от волнения каплями пота на выпуклом лбу и верхней губе и смотрел на него совершенно растерянными глазами. Нисколько не похожий на пирата Хай Шэн!
– Ладно, мы забудем о сомнительных показаниях, – вздохнул начальник тюрьмы.
Глава 2
Энни на свободе
У начальника тюрьмы сложилось мнение: Анатоль Долтри, по всей видимости, тронулся умом. После того как он выпроводил из кабинета человека, по его определению «несущего полную околесицу», они с Дэвидом Каткартом в течение нескольких минут весело обменивались замечаниями насчет Долтри. За это время мальчик-слуга успел навести лоск на туфлях начальника, и теперь можно было отправляться в тот самый «Каулун-боулинг-грин-клуб».
Бесспорно, Энни, даже по стандартам тюрьмы «Виктория», был человеком нелепым. Его богатая натура, стиснутая и ограниченная тесными рамками неволи, в попытке приспособиться и выжить в ее убогих условиях, являла собой легкую мишень для насмешек. Сам он этого, похоже, не замечал или просто не придавал насмешкам никакого значения. Майор Беллингем частенько доставлял себе удовольствие, потешаясь над Долтри, – начальник тюрьмы был добродушным человеком, но со своими причудами, и это мог подтвердить каждый. Доктор Каткарт, наделенный умом более пытливым, не доверял Энни ни капельки. Он не верил ни в его физическую силу, ни в добрую, хотя и неотесанную природу. Раздражение доктора вызывал также его сомнительный шотландский говор; нисколько не убеждали причудливые перипетии биографии Долтри, его рассказы, способные сбить с толку любого, только начни расспрашивать. Долтри оставил Каткарта в крайнем замешательстве. Явно из-за Долтри у Каткарта начало покалывать в затылке.
Долтри возвращался в свою берлогу в корпусе «Д». Самый крупный надзиратель, бывший погонщик мулов из Пешавара, шел за ним следом. На фоне Долтри он казался жалким коротышкой. Случайно они столкнулись с зубным врачом, бенгальцем, направлявшимся кого-то лечить, и Каткарт, наблюдая из окна кабинета, видел, как Долтри похлопал тщедушного человечка по плечу, подмигнул и выкрикнул что-то о закате Британской империи.
На складе оружия, в маленькой, сурового вида комнате, стояли ряды винтовок «ли-энфилд Мк II».
– Самое время глотнуть немного горячительного, – сказал Стрэчен. Он достал из кармана синего цвета бутыль «Молока Магнезии» и плеснул из нее в кружку Энни. – Ну и куда ты теперь?
– Вернусь на судно, – ответил Энни.
Потягивая из кружки, он тщательно исследовал «Гонконг уикли пресс энд Чайна оверленд трейд репорт». Вес газеты соответствовал длине ее названия. Новости о войне в Китае, как всегда, отличались непоследовательностью, но, по всей видимости, Национальная армия революции, армия Гоминьдана под командованием генералиссимуса Чан Кайши убедительно шла к победе. Ставка генералиссимуса находилась очень близко, в Кантоне – огромном городе на юге Китая, знаменитом своими торговцами, замечательной кухней и моральным разложением. Гонконг был для Кантона своего рода паразитом. «Прославленный» же командующий продвинулся с юга на север, одерживая победы как реальные, так и вымышленные.
Чан Ша пал. Маршал У Пэйфу отступил. Генералиссимус взял Ухань, город, раскинувшийся на перекрестке дорог густонаселенной страны, где река Янцзы, устремляясь на север, пересекала главную железнодорожную ветку. Здесь, к большому недовольству националистов, их союзница – коммунистическая партия Китая – учредила свое правительство. Чан Кайши никогда не простил бы им такой наглости, хотя на тот момент он мог лишь улыбаться, и скрепя сердце поздравил их. (Чтобы дать выход своему гневу, он обстрелял из береговых батарей британский эсминец на Янцзы.)
В области политики Энни интересовался только тем, какие города принадлежат красным, а какие нет (вопрос весьма насущный для человека, занимающегося бизнесом, желающего сохранить деловые связи и следящего за переменчивым флюгером фортуны).
И что случилось с маршалом Сунь Чуаньфаном, его клиентом номер один?
В 1927 году северные армии, возглавляемые идиотическими маршалами, имеющими диаметрально противоположные взгляды на происходящее и формально объединенные под командованием Чжан Цзолиня, терпели жестокие поражения. Сам же маршал Чжан называл свою армию «Аньгоцзюнь». Прекрасное название, что-то вроде «Великая армия восстановления покоя в стране». Штаб Чжана располагался в Пекине, условно выбранном столицей разорванной в клочья республики. Традиция оставалась единственным фактором, что остался из всего утраченного в ходе революции. Она заставляла признавать правительством Китая то, которое находилось в Пекине.
По периметру городов, изрытых траншеями и развороченных артиллерийскими снарядами, вездесущие маршалы через потайные двери своих личных железнодорожных вагонов вели переговоры и заключали сделки. При этом процветали чудовищный обман и тотальное надувательство: старые союзники предавались, а ценности, награбленные в одном городе, спускались по дешевке в другом. В ходе непрекращающейся войны торговля живой силой потрепанных в боях батальонов приобрела гигантские размеры. Вероломный Китай представлял собой политическую карикатуру: зловонная яма всеобщей продажности, тела сошедших с ума солдат и отчаявшихся крестьян лежали кучами на продуваемых ветрами равнинах и раскачивались водами печальных каналов, а в полевых госпиталях свирепствовала гангрена. И так продолжалось не один год. Империя Драконов распадалась на отдельные части на протяжении двух столетий. На коленях Энни Долтри лежал еженедельник «Гонконг уикли», каждая страница которого была будто отягощена где осколками империи, а где толстым слоем удушливой пыли руин, среди которых еще теплилась жизнь. Энни вглядывался в чернильно-черные строчки газеты, пытаясь меж них разглядеть будущее.
– Итак, генералиссимус совершил смертельный пируэт.
Стрэчен чистил подаватель в старой модели «Максима». Пулемет, созданный для того, чтобы косить толпы людей, составлял гордость тюремного арсенала.
– Энни, куда сейчас направляется генералиссимус, что он собирается делать?
– Он заявил, Стюарт, что все красные – предатели. Они изменили новому Китаю. Он прогнал прочь своего приятеля Чжоу Эньлая со словами: «Отправляйся, товарищ, к Джо Сталину».
Энни не разделял ненависти Стрэчена к красным. У него как бы не сложилось собственного мнения на их счет. В любом случае он редко доверял ярлыкам.
– Коммунисты, Стью, себя изжили. Их эмиссар мистер Бородин свалил отсюда назад в Россию. Какое вероломное предательство! Русские, наверно, от злости рвут на себе волосы.
Красный нос Стрэчена еще сильнее зарделся от удовольствия. Он едва умел читать, и новости для него были свежими.
– В армии до генералиссимуса раскосые даже не знали, что такое сапоги, но разве сапогами можно купить преданность? Да ни за что на свете! У раскосых за сапоги можно получить только предательство. Его семена разлетаются по этой земле подобно пуху одуванчиков. Помнишь, Энни, как это было в Дамфрисшире?
Стрэчен почти допил содержимое своей бутыли.
– Стью, я думаю, песенка красных спета. В Китае у них нет будущего.
Затем, конечно, вспомнили маршала Сунь Чуаньфана, самого дорогого сердцу Энни клиента.
Если существуют военачальники, преданные не столько своему господину, сколько самой идее войны, то маршал Сунь был именно таким. Численность его армии варьировалась от пятидесяти до двухсот тысяч, в зависимости от «направления ветра» в конфликте. В 1925 году Сунь завладел Шанхаем и систематически грабил его. Иностранные концессии были крайне удивлены и растеряны из-за творимых маршалом бесчинств. Формально Сунь считался союзником маршала Чжан Цзолиня и «Армии восстановления покоя в стране», но это не мешало ему передвигаться по полям боевых действий с личным гаремом и быть искренне преданным только золоту. Этого золота было вполне достаточно для покупки оружия на две сотни тысяч солдат. Кроме того, маршал был лучшим в Азии тактиком. Консорциум шанхайских банкиров и богатейших купцов Гонконга одарили Суня грудами золота, чтобы он защищал их интересы и разбил красных. Ведь маршал Сунь снискал славу их истинного ненавистника. Его гарем постоянно множился, а еще у него появились самолеты, которые падали и разбивались (вместе с летчиками-французами). Женщины же в гареме оставались целыми и невредимыми.
Солдаты маршала Суня исправно получали жалованье – такие расходы были ему по плечу, – и в 1926 году они загнали Чан Кайши в угол. Однако уже в 1927 году маршал Сунь неожиданно отступил. Состоялась грандиозная битва за Наньчан, в которой обе стороны понесли огромные потери. Тем не менее поползли слухи, будто генералиссимус Чан Кайши заключил сделку с экстравагантным маршалом и битву устроили лишь для показухи. Сунь Чуаньфан, хитро манипулировавший как войной, так и золотом, отступил, что наверняка было заранее согласовано, а его женщины (главным образом француженки, русские и американки) стали носить самые модные и дорогие парижские шляпки.
Затем националисты, не встретив сопротивления, захватили Шанхай, и солдаты маршала Суня оказали поддержку стойким воинам маршала Чан Кайши, только что обутым на русские деньги в сапоги, для того, чтобы извести коммунистов, которые наводнили столицу и называли себя пролетариатом.
– Хочу заметить, что этим чертовым красным пришел конец, – сказал Энни, не отрываясь от газеты. – У этих хоть какие-то убеждения есть. Остальные же готовы мать родную продать. У китайцев нет религии, их религия фальшивая, они совершенно не верят в достоинство человека. Они безнадежные и отчаянные люди.
– Лучше уж мать родную продать, чем стать большевиком, – резюмировал Стрэчен.
На следующий день Энни Долтри был выпущен на свободу и сразу же отправился на свою шхуну. Стрэчену он передал в наследство, как подарок от друга-заключенного, деревянную шкатулку с Волшебной Птицей Надежды.
С Хай Шэном Энни больше не встречался. Продав знаменитого победителя, Шэн больше не появлялся у беговой дорожки и, по всей видимости, пожелал побыть наедине с самим собой, поскольку тараканьи бега утратили для него былую привлекательность. Энни не получил от него ни слова благодарности, лишь вместе с Волшебной Птицей Надежды ему был доставлен клочок газеты с завернутыми в него тремя пуговицами от ширинки. И Энни забыл о своем «горячем» поваре, теперь все его мысли были устремлены в будущее.
Покидая тюрьму «Виктория», Энни пожал мистеру Льюлину руку, точнее, кончики пальцев и сказал:
– Ну что ж, прощай. Немного грустно, верно? Эй, парень, я буду скучать по тебе. И вот еще что, дружище, знай, мне так нравилось здесь, славное местечко. И особенно я хочу поблагодарить за отличную кухню. Хотелось бы оставить хорошие чаевые повару, да вот только я забыл взять с собой чековую книжку. А вот для тебя у меня кое-что есть.
На Энни был коричневый костюм с ярлыком «Принц Уэльский». Костюм изрядно помялся, пролежав шесть месяцев без употребления, и сейчас наполнил кабинет Льюлина запахом нафталина. Это, однако, не мешало Энни выглядеть приличным человеком. Он уже успел подарить синий в горошек шейный платок зубному врачу в знак благодарности за его такт и великодушие (кто знает, вдруг вновь случится здесь оказаться). Он вырезал себе новый платок из звездно-полосатого призового флажка яхт-клуба, который хранил на крайний случай. Подарок же для Льюлина Энни держал свернутым под мышкой. И теперь вручил его.
Льюлин лишился дара речи. Он не был готов к такому. Но подарок принял.
Среди богатств Энни был очень хороший карандашный рисунок двора экзекуций. На нем был изображен капрал Стрэчен на фоне двери отхожего места. Справа виднелась узкая улочка, выделялся искусно нарисованный мост, с него вниз свисало тело. Возможно, это был труп Ли Вэнчи (узнать сложно). А вот человек, облокотившийся о перила и с улыбкой смотревший прямо на зрителя, был, несомненно, Льюлин. Его широкое, почти четырехугольное, лицо с рыжими усиками трудно было не узнать. Чтобы эти рыжие усы получились наиболее естественными, Энни пришлось проткнуть палец булавкой и выдавить каплю собственной крови: все-таки в душе он был большим художником!
Льюлин взял рисунок и сказал:
– Спасибо большое, Долтри.
На рисунке стояла подпись: «Анатоль Долтри. Хью с наилучшими пожеланиями». С ничего не выражавшим лицом Льюлин продолжал смотреть на рисунок, а Энни, держа в одной руке легкий чемоданчик из искусственной кожи, а в другой – зонтик, широко улыбаясь охранникам и всем прочим, находившимся здесь при исполнении, покинул кабинет. Выйдя через задние ворота, Энни махнул шляпой, после чего водрузил ее на голову. Мягкая фетровая шляпа, купленная в Сан-Франциско, несмотря на свой преклонный возраст, сохранила отличную форму. На левой стороне ее полей зияла маленькая дырочка от пули, но она не портила вид головного убора, а скорее служила его украшением.
Дождь на время прекратился, хотя было непривычно прохладно для марта. Но костюм хорошо согревал Энни, а деньги, которые с сентября хранились у него в носке, были извлечены (вместе с носком) из тюремного сейфа и возвращены ему. Сейчас в Гонконге это было настоящим богатством – почти двадцать американских долларов при чудовищных размерах инфляции, бушевавшей в Китае.
Пока Энни шел по Чэнсери-лайн, а потом трясся в коляске рикши по Голливуд-роуд, он обратил внимание на возросшее число нищих. Сама атмосфера изменилась, стала более тягостной.
Путь его лежал все время под гору, и рикша то и дело тормозил. Кули пребывал в хорошем расположении духа, а Энни громко отдавал указания, направляя его движение. Так он практиковал кантонский и возрождал свой авторитет, проявлять который в тюрьме ему не слишком-то удавалось. Повинуясь его приказанию, рикша остановился у витрины шляпного магазинчика «Борсалино». Энни все больше чувствовал себя самим собой, то есть настоящим капитаном. Когда они повернули за угол и оказались на Айс-Хауз-стрит, внимание Энни сразу же привлекли четыре иероглифа, красовавшиеся на каменной стене: «Я смелый и бросаю вызов». Это послание предназначалось для любого злого духа, который в поисках жертвы мог пролетать по Куинз-роуд. По разумению китайцев, взглянув на надпись, злой дух сразу должен был понять, что в этом доме живет человек сильной воли, и потому злому духу следует миновать этот дом и обрушить свою силу на кого-нибудь другого.
Энни велел кули сделать крюк к Стэтью-сквер. Кули остановился, и они принялись обсуждать размер чаевых. Кули заявил, что Энни очень большой и тяжелый, Энни согласился с этим, но спросил, большую ли скидку рикша предлагает за перевозку человека маленьких габаритов, почти карлика, коих в Китае бесчисленное множество. Может быть, он совсем задешево перевозит проворных юных девушек, славных куколок? Замысловатыми движениями рук Энни показал, как эти куколки выглядят, и кули расхохотался. Развеселившийся, он тем не менее не дал прямого ответа, но сказал:
– С маленьким-то человеком всегда быстрее едешь.
Торгуясь, Энни пустил в ход все свои умственные способности, живописуя, как ему хочется взглянуть на статую герцога Коннаута. Они сошлись на определенной сумме и двинулись в выбранном направлении.
На площади Энни вылез из коляски, чтобы размять ноги. Вокруг гуляли много детей с нянями, жизнь казалась спокойной и размеренной, но когда Энни посмотрел на бронзовое лицо герцога, он заметил, что выражение этого лица будто изменилось. Герцог был племянником королевы Виктории, весьма искушенным в жизни. Энни успел хорошо ознакомиться с мировоззрением китайцев и понимал, что, по мнению наиболее чувствительных из них (философов и интеллектуалов), в статуе герцога поселился злой дух. Вопрос о его природе оставался спорным и поэтому никогда не обсуждался с иностранцами. Так уж случилось, но Энни знал обо всей этой премудрости.
Злой дух интриговал его. Очевидно, этот дух нашел в герцоге нечто общее с ним. Например, воспоминания. Или их объединяла общепризнанная изысканность манер? Капитан Долтри вглядывался в глаза герцога Коннаута.
«Что происходит, герцог?» – спросил он.
Статуя безмолвствовала, однако ответ таился в ее устремленных на Энни глазах. В это время парочка совсем юных англичан устроила у огромных бронзовых ступней морское сражение, в котором принимали участие игрушечные корабли размером не более десяти дюймов. Рикша тоже смотрел в глаза герцога, потирая верхнюю губу и держась на почтительном расстоянии. Его уважение к клиенту значительно возросло, хотя со стороны могло показаться, что не заслуженно.
Огромное облако в западной своей части разъяснилось, пропуская бледный свет. Энни наблюдал за небесными изменениями, пока рикша семенил быстрым шагом по Хеннесси-роуд, направляясь в район Ванчай. У трамвайной остановки он повернул налево, на Лан-Фэт-стрит. Питейные заведения светились разноцветными огнями, девушки поспешно сновали по улицам, многочисленные продуктовые лавки ярко освещались кухонными плитками, которые владельцы лавок смастерили из старых керосиновых банок. Рабочий люд неторопливо возвращался домой, а Энни спешил к месту своей трудовой деятельности.
Вывеска «Стофферс гриль-бар» была гораздо приметнее самого заведения. Но Энни интересовала еда, а не внешний антураж. Поваром здесь был немец, и готовил он отменно. Китайскую стряпню Энни обычно игнорировал по причине отсутствия гармонии вкуса в восточной кухне. Он ел это лишь в том случае, если не оставалось иного выбора. За последние шесть месяцев он частенько вспоминал «Стофферс», привлекавший не только вкусной пищей.
Здесь царила атмосфера домашней пивоварни, так что эмигрантам казалось, будто они вернулись на родину. Здесь подавали разливное пиво «Циндао», сваренное в строгом соответствии с немецкой традицией и рецептурой далеко на севере Китая, в городе с таким же названием. Два моряка, норвежец и швейцарец, хорошо набравшись пива, спорили о какой-то лошади. Свою точку зрения они отстаивали по-английски. Долтри знал швейцарский язык. Ведь он был, без всяких шуток, опытным моряком. Какое же бесценное наслаждение пожать руки старым знакомым!
За стойкой бара Долтри обнаружил нового для себя человека. Это был метис, бегло говорящий по-английски.
– Скажи мне, Пит, дружище, – обратился к нему Долтри после второй кружки «Циндао», – не доводилось ли тебе слышать о парне по имени Фред Олсон или Филли Фред?
Бармен улыбнулся; щеки его были похожи на спелые гранаты, а зубы на нитку бус – крупные в центре, они постепенно уменьшались до крошечных по краям.
– Мистела Фледа? – Глаза бармена загорелись.
Энни кивнул.
– О, Мистел Флед сюда не плиходит. Никогда!
Энни расположился в дальнем углу, заказал себе ужин, о котором мечтал последние шесть месяцев, и принялся за еду.
Народу в заведении прибавилось, но было очевидно: дела здесь идут не очень-то бойко. Пока Энни жевал ростбиф, появился сам Стоффер. Он, как всегда, был мрачен и чем-то озабочен; поздравил Энни с благополучным возвращением из «дальнего плавания». Конечно же, он знал, где был Энни, но Бернардо Патрик Гудзон распространил слух, будто на самом деле Энни посещал остров Ява по делу, связанному с торговцами жемчугом.
Энни пожаловался на ужасную погоду. Стоффер подхватил, что никогда в Гонконге не было такой отвратительно дождливой и пасмурной зимы. Чуть позже Стоффер прислал Энни в подарок бутылку «Штуммельпфенига» – настоящего немецкого шнапса. Когда же Энни подали бретонский сыр, он созрел для философских размышлений о Китае.
Служит ли порка истинным наказанием для китайцев? Энни принадлежал к тому разряду людей, что любят проговорить вопрос в голове с тем, чтобы тот прозвучал громко и отчетливо, и лишь затем начинают обдумывать его со всех сторон. По своему богатому опыту Энни знал, что существует только один способ по-настоящему осмыслить некоторые проблемы, например порку. Вопрос как заноза сидит в башке, не давая ни минуты покоя. Затем он постепенно перекочевывает в дальние отсеки мозга, где обычно рождаются и хранятся сны, мечты и тому подобное. Если извлечь оттуда вопрос раньше времени, то ответ будет поверхностный, сведется к банальной причине наказания, а суть останется неразгаданной.
В тот момент, когда Энни погрузился в размышления о порке, в бар вошел Фред из Филадельфии. Вначале он, не обратив внимания на Энни, задержался у стойки бара с каким-то парнем, по виду итальянцем. При этом и сам Фред, в вызывающем полосатом костюме, был похож на итальянца. Он производил впечатление человека здорового и процветающего. Когда же он увидел Энни Долтри, на его до этого безмятежном лице появилась неестественно широкая улыбка. Так, превозмогая недуг, улыбается тяжелобольной при виде старого друга, пришедшего навестить его. Энни тоже расплылся в улыбке и похлопал ладонью по столу, где уже стоял десерт – яблочный штрудель. Подобное приглашение Фред просто так не мог отвергнуть.
Тем не менее Фред Олсон предпочел бы поспешно удалиться. Об этом мечтал бы любой, оказавшийся на его месте. Однако он покорно двинулся к столу Энни все с той же широкой улыбкой, скрывавшей стремительно нараставший страх.
Фред подошел к столу, чуть подался вперед и протянул Энни руку. Внушительных размеров ладонь Энни мягко стиснула кончики пальцев Фреда (совсем недавно он точно так же сжимал пальцы Хью Льюлина). В этот момент у Энни мелькнула мысль: «Ведь этому меня научили китайцы». Год назад Долтри никогда бы не пожал руки Фреда. Теперь же он сказал: