Текст книги "Тигр Железного моря"
Автор книги: Марлон Брандо
Соавторы: Дональд Кэммелл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
По мнению Барни, на горизонте появились проблески света.
– Энни, твои слова как бальзам для моего, мать твою, истерзанного сердца. А давай, мать твою, отправимся в Бомбей? Тканями загрузимся, а? Они легкие. И шхуна летела бы по волнам, а? Как летающие рыбы, а, кэп? И ветер как раз попутный, прямо в паруса, и мы бы по этому, мать его, морю делали бы не менее двух сотен миль в день!
Его глаза мечтательно затуманились, он до краев налил в кружку превосходного португальского вина. Энни всегда становился «кэпом», когда сердце Барни наполнялось сладостной мечтой о море.
– И, Энни, мать твою, никаких азартных игр? Это в первый раз за весь год я слышу от тебя здравые слова.
Энни посмотрел на него с теплотой:
– Да-а, я устал, Барни. Устал рисковать за кукиш с маслом.
– Энни, мы уже стары искать себе приключений на задницу. Мы распродадим товар и за какой-нибудь месяц получим тысячу. Вернемся в Рангун, задержимся там ненадолго, нас там уважают. К западу от Сингапура вообще лучше.
Энни молчал. Иногда Барни трогал самые тонкие струны его души. Это правда, люди к западу от китайских морей лучше относились к Барни, чем китайцы. Китайцы вообще не воспринимали людей с черной кожей.
Существовали необъятные пространства морей и океанов, которые Анатоль Долтри и Бернардо Патрик Гудзон могли преодолеть, не обмолвившись ни словом, за исключением тех важных моментов, когда нужно было уточнить, кто лучше дудит, Бикс или Льюис. [4]4
Бикс Бейдербек(1903–1931) и Джордж Льюис(1900–1968) – знаменитые джазовые кларнетисты.
[Закрыть]
Энни поборол минутную слабость.
– Тысячу долларов, говоришь? Такие деньги, Барни, лишат меня возможности жевать табак в свое удовольствие.
Он внимательно осмотрел синяк на костяшках пальцев левой руки – напоминание о долгах Фредди Олсона.
– А когда, мать твою, ты жевал его?
– Я, приятель, намерен вернуться к размеренной жизни торговца. А ты отправишься в Бомбей и отвезешь туда все эти ткани. И смотри, черт лысый, чтоб доставил их туда сухими. Я накажу агентам, чтоб проверили. И вот что, парень, к концу мая тебе лучше вернуться сюда. Повторяю, это в твоих интересах.
– Куда это ты, мать твою, намылился? А?
– Пока что не знаю.
Сообщить своему компаньону Энни счел возможным только то, что он, возможно, отправится в Тяньцзинь. Конечно же, это было неправдой. Тем не менее Энни знал: Барни, конечно же, уже слышал о маршале Сунь Чуаньфане, находящемся в Тяньцзине. А отсюда до Пекина – рукой подать: пять дней на пароходе вдоль берега. Там Сунь занимается экипировкой дивизии русских белых офицеров, бежавших из России, и, возможно, ведет важные переговоры с Японией. К тому моменту, когда до Барни дойдут слухи (а они рано или поздно дойдут) о том, что Энни отправился в путешествие на борту «Чжоу Фа» в должности радиста, он сочтет, что Энни ввязался в очередную мерзкую авантюру с торговлей оружием, поставляемым с Филиппин. Таким образом Энни и сохранит свое реноме. Если же мысли Барни направить в нужное русло, то они придут к тому выводу, который соответствует тайным планам Энни. Барни почувствует удовлетворение от своей проницательности и, возможно, бороздя китайские моря и бросая якорь в грязных бухтах, не станет доискиваться истины.
Опустошая вторую бутылку, Энни наклонился через стол к Барни, который теперь впал в сентиментально-плаксивое состояние, и сказал:
– Барни, я хочу, чтобы ты сделал одно очень важное дельце. Ты слышишь меня, дружище?
Барни подпирал кулаком подбородок, резко очерченный, словно вытесанный топором из черного дерева, его увлажнившиеся глаза неотрывно смотрели в сторону ослепительно ярко горевшего маяка, который угрожающе нависал у них над головой и безжалостно вырывал из темноты притаившиеся у горизонта свинцовые тучи.
– Я женюсь на той милашке с острова Самоа, – произнес Барни. – Ее зовут Сара Бами. Она сладкая, как мед, и мягкая, как масло. Такая нежная. Кожа у нее гладкая, что попка младенца. И сияет. А изо рта пахнет молоком. Ох, какая нежная!
Уважая чувства Барни, Энни выдержал паузу и вновь заговорил:
– Это одно маленькое дельце, но делать его нужно регулярно, Барни. Я рассчитываю на тебя. – Энни похлопал Барни по руке, безвольно лежавшей на столе. – Я надеюсь, что каждый день, примерно в это самое время, ты будешь проверять радиосообщения, транслируемые гонконгским телеграфным агентством, через которое я обязательно пошлю тебе весточку. И я очень хочу, чтобы в первую неделю июня ты был от Гонконга на расстоянии одного дня плавания. Ты должен будешь подобрать меня там, где я сообщу. Я на тебя рассчитываю. Бернардо, я свою жизнь отдаю в твои руки. Я сделал ставку. Но шансы мои очень невелики, так что не подведи меня, а не то я разыщу тебя, парень, и расстреляю из пулемета.
– Твою жизнь, мать твою? Твою долбаную-передолбаную жизнь? Да какого черта она стоит, а? Да она и пяти центов не стоит. Какие, к черту, ставки, ты, парень, лучше сразу откажись, иначе нам из этой китайской задницы ни в жизнь не выбраться, так и будем здесь погибать. А я домой хочу!
Вечером следующего дня Энни забрали на набережной у храма Ма Кок Миу – морской богини А-Ма, и отвезли на борт «Тигра Железного моря», который стоял на якоре недалеко от берега, напротив фабрики фейерверков. Энни захватил средних размеров чемоданчик и пару одеял, скрученных и упрятанных в клеенчатый мешок, а через руку у него был переброшен черный непромокаемый плащ.
На джонке кипела жизнь. К ней было привязано с полдюжины сампанов, которые загружались самым необходимым. Не успел Энни ступить на борт, как рядом с ним лебедкой подняли люльку с металлическими ящиками очень знакомой формы. Наметанный глаз сразу определил, что в ящиках снаряды для пушки «шнейдер». На ящиках даже был знакомый трафаретный знак китайского военного склада в Фучжоу. Над водой, угасая, разносились звуки, сливающиеся в один монотонный напев. Это были скрип колеса сампана и голос священника из храма А-Ма. Помощники священника запускали фейерверки и ударяли в гонг, возвещая о снисхождении богини. Священник – шиан-ку – «слуга богини» – был облачен в желтое одеяние и остроконечный головной убор. Он сидел лицом к воплощенной в дереве А-Ма, или, как люди танка называли ее, Диньхао, царицы моря и покровительницы рыбаков (именно поэтому ей воздавали почести и платили дань). Статуэтка А-Ма было собственностью джонки, и сейчас ее возвращали на судно после церемониальных молебнов, проводимых в храме. (Все это стоило мадам Лай немало денег, но затраты воспринимались ею как необходимые и естественные.) Двухфутовый ящик, в котором находилась Диньхао, покрывала красная ткань, развевавшаяся под слабыми порывами морского бриза. Энни уловил принесенные ветерком запахи ароматических палочек, их жгли на борту церемониального сампана в соответствии с моментом – огромный «Тигр Железного моря» отправлялся в дальнее плавание.
На топ-мачте джонки развевался желтый флаг с черным драконом – огромный кусок старой шелковой ткани золотистого цвета, весь в многочисленных пробоинах от пуль и осколков пушечных ядер, тщательно залатанных женщинами моряков – женами всех рангов, наложницами, певичками, ни одной из которых сейчас не было на борту. Мадам Лай не позволяла женщинам находиться в плавании, делая исключение лишь для своих служанок.
В сгущающихся сумерках звук гонга эхом разносился над Макао и терялся где-то у холмов Лаппа, плотно подступавших к городу. После церемоний ящик с Диньхао подняли на джонку и понесли к алтарю, находившемуся в рулевой рубке. Энни успел разглядеть богиню: выточенная из грушевого дерева, она сидела, как и подобает богине, мягко улыбаясь и как бы проницательно вглядываясь в каждого. Сопровождавший ее монах продолжал бить в гонг; запах ладана усилился. Энни почувствовал, как у него сжались яйца, когда оглушительно бабахнули фейерверки на храмовом сампане, находившемся всего в нескольких футах от поднятой на планшир лодки с порохом и боеприпасами к мелкокалиберному оружию.
В кульминационный момент из каюты вышла мадам Лай – с лицом спокойным, надменным и бесстрастным. Два или три монаха младшего чина, лохмотьями походившие на нищих, с надменными и беспристрастными лицами, бормотали нараспев что-то замысловато-возвышенное. Мадам Лай зажгла ароматическую палочку – несомненно, самую значимую – и поставила ее в квадратную бронзовую чашу у алтаря. Одними губами она прочитала какую-то молитву и положила рядом с чашей цветы жасмина.
Молодой месяц взошел на юго-востоке, и «Железный тигр» (так называла его команда) поднял якорь и покинул стоянку, ведомый буксиром, матросы которого глухо пели свою привычную песню, и черные весла, следуя за ударом невидимого гонга, одновременно опускались в воду. Энни наблюдал, как свежий юго-западный ветер наполнял поднятые паруса из первоклассной парусины, цвета тусклого золота, чтобы на их фоне не терялся желтый флаг. Для поднятия грота использовалась лебедка, с которой управлялись четыре человека, поскольку рейки этих больших парусов были из массивных, связанных вместе стволов бамбука, длиной составлявших пятьдесят футов.
Мадам Лай не выходила из своей каюты. Энни стоял, облокотившись на гакаборт полуюта, и внимательно наблюдал за управлением кораблем (он вынужден был признать, что «лодкой» назвать это судно было никак нельзя). Команда непринужденно болтала и шутила, это ужаснуло бы капитана любого западного судна, но матросы джонки были настолько опытны в своем деле, что их кажущаяся небрежность не ставила под сомнение качество работы. Свет от фонарей, висевших на мачтах, золотистыми лужицами растекался по палубе. Палуба была темной от пропитки тунговым маслом, а щели в ней заделаны чунаном – белым, удивительно прочным и эластичным материалом.
Через две мили к югу от Макао капитан Ван Хэ сделал поворот оверштаг на юго-восток.
Луна была необычна и светила каким-то зеленоватым светом. Такой же свет она лила на воду, и в нем ошеломленный Энни увидел, как прямо к ним, вывернув с подветренного берега Макао, шло каноэ, на веслах которого сидело сорок человек. Это было военное каноэ-дракон – с идеально гладким днищем. Некогда Энни доводилось видеть такое же – около шестидесяти футов длиной – на стапеле. В днище лодки можно было смотреться как в зеркало! Каноэ, должно быть, делало не менее пятнадцати узлов, рассекая волновавшуюся поверхность моря, подобно змее, плывущей с высоко поднятой над поверхностью головой. Вода под его носом дыбилась светящейся пеной. Мощь и ритм гребцов напомнили Энни полинезийские лодки, которые, возвращаясь с рыбной ловли, всегда заставляли человека останавливаться и благоговейно наблюдать, с каким искусством и смелостью они разрезали гладь моря.
Капитан Ван навел на каноэ ночной бинокль фирмы «Бош энд Лом», подозрительно похожий на те, что очень любили командоры британского торгового флота. Джонка тут же легла в дрейф и стала ждать с каноэ соответствующее послание.
Мадам Лай пригласила Энни в каюту, которая находилась от рулевой рубки дальше к корме, за одной из раздвижных дверей из камфорного дерева, покрытого темно-красным лаком. Каюта была маленькая, но богато украшенная резьбой, ее освещали два медных фонаря, свет которых делал тусклыми дымы от сандаловой палочки и от маленького серебряного кальяна, который курила мадам. Большую часть каюты занимала удобная койка, похожая на тахту. Обычно койки на джонках были по-спартански узкими и жесткими, но мадам Лай была особой хозяйкой судна, а не обычной лао пан (собственницей), поэтому и койка в ее каюте была особая. Она сидела на койке скрестив ноги, а юная служанка спала на полу. У кормовой переборки стоял большой кованый сундук, над ним – окно, закрытое ставнями и выходившее на корму, от него чуть поодаль находилась еще одна раздвижная дверь, как на европейских военных кораблях семнадцатого века.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала мадам Лай. (Энни сел на сундук. Потолок в каюте был низкий, не более пяти футов.) – Сегодня утром британский военный флот разрушить мой дом в деревне Хай Чан, – сказала мадам Лай. – В заливе Биас.
Вид у нее был крайне раздраженный. Энни раздумывал, имеет ли смысл напомнить, что он американец.
– У меня много домов. Но эти британцы есть очень плохие люди. Они посылают два крейсера, этот авианосец разрушить много-много домов рыбаков. Пятьдесят джонок, все разрушить. Они искать пиратов, но они находить только женщин, детей и стариков. И они не спрашивать разрешения у китайского правительства. Грязные британские свиньи.
– Какого китайского правительства?
Она игнорировала его вопрос, ибо была слишком зла на британцев.
– Я ненавижу само слово «Британия», – произнесла мадам Лай, яростно раздувая огонь в кальяне. – Во времена моих предков британцы привозить дешевый опиум в Китай. Китайцы всегда слабые к опиуму, всегда император бороться с плохими людьми, чтобы остановить рост желтого мака. Но британские корабли слишком сильные, их опиум разрушать Китай.
– Я думал, вас восхищают сильные люди, – сказал Энни, удивленно поднимая брови.
– Я ненавижу слово «Британия». Я плюю ядом на это слово.
В Макао мадам Лай жила всего в нескольких кварталах от завода, производившего опиум согласно официальному разрешению португальского правительства. Ежегодно этот чистейший опиум на миллионы долларов продавался «лицензированным» китайским торговым агентам. Что стало с этим товаром после того, как он перестал быть подконтрольным бизнесом Макао? Аккуратные немцы создали огромный рынок опиума и героина, а японцы по концессии построили фабрику по производству героина в Тяньцзине. Но мадам Лай была не в том настроении, чтобы слушать аргументы в защиту британцев.
Сам Энни опиум не употреблял. Но если посмотреть на положение дел беспристрастно, то было трудно не заметить, какое бедствие переживала китайская цивилизация – большая часть образованного населения разом пристрастилась к дарующим забвение наркотикам. Какова бы ни была причина, англичане потворствовали пагубному пристрастию, а янки умело им в этом помогали. Бизнес есть бизнес.
Энни спросил мадам Лай, какие подробности ей известны о нападении на залив Биас. Оказалось, что британское правительство устало от грабежей, которым подвергались корабли его величёства, и, демонстрируя свое возмущение, произвело рейд на китайские территории. Предварительно оно эвакуировало жителей, а потом уже разрушило их дома. Оно действовало аккуратно, чтобы избежать жертв. Ее дом, небольшой, но очень уютный, в котором жили ее бедные родственники, был разрушен полностью. Британцы направили военные корабли против рыбацких поселений и сожгли их, уничтожили лодки рыбаков, и все это для произведения всего лишь символического эффекта.
Однако этот рейд, совершенный в день начала их предприятия, явился плохим предзнаменованием. Их планы могут быть разрушены. Все это мадам Лай изложила кратко, но Энни знал, что творилось в ее душе. Целый пучок ароматических палочек горел в маленьком, подсвеченном красной лампой святилище, сделанном в стене каюты. Там лежали две погребальные таблички из черного дерева: одна очень старая, другая – новее. Это были земные символы Чжан Бао и ее отца.
Да кого волнуют эти предзнаменования?! Энни в них не верил. Он сказал, что очень устал и хочет вздремнуть. Он оставил мадам в раздражении курить кальян и ругать служанку за остывший чай.
Корабль плыл в зеленом свете луны.
Капитан Ван Хэ держал курс на восток, к острову Ланто, как любезно сообщила ему, не особенно вдаваясь в детали, мадам Лай. У нее было скверное настроение, так что Энни не стал вдаваться в подробности.
На Энни произвело впечатление то, как ловко джонка справляется со встречным ветром: судно шло легко, без крена. Западные моряки любили рассуждать о неповоротливости джонок, но Энни ничего подобного не находил. Неповоротливыми они выглядели, лишь когда стояли на якоре. Китайский принцип оснастки судов естественным образом складывался в течение многих столетий плаваний по морям, печально известным своими непредсказуемыми ветрами, предательскими мелководьями и разрушительными тайфунами. Китайцы на джонках пожертвовали подвижностью парусов, ценной при хорошей погоде, ради того, чтобы сохранить их силу и выносливость в неблагоприятных условиях. То же самое относилось и к корпусам джонок, от которых в первую очередь требовались прочность и надежность, а потом уже скорость. Ближайшими родственниками джонок можно было бы назвать плоскодонные шаланды Новой Англии. Но изобретение китайцами огромного убирающегося руля и бизани, которую рулевой использовал наподобие стабилизатора, стали решением навигационных трудностей. Было и еще кое-что, способное поразить любого моряка, – тщательно продуманная конструкция корпуса. Тяжелыми и крепкими переборками он разделялся на четыре или более абсолютно водонепроницаемых отсека. Поэтому, чтобы потопить джонку, нужно было изрядно раскрошить ее корпус. Странно, что на Западе долгое время никто серьезно не пробовал использовать подобную конструкцию, пока не появился бронированный линейный корабль.
Капитан Ван Хэ не отличался особой разговорчивостью. Похоже, ни он, ни рулевой – грозного вида вспыльчивый малый – не желали замечать гуайло, что Энни вполне устраивало. Он собирался прогуляться по палубе полуюта к рулевой рубке, но был вежливо остановлен второй служанкой мадам Лай. Вероятно, ей было велено не пускать его туда.
Начался дождь, и неожиданно налетели порывы весеннего ветра, который все усиливался. Он дул с моря по направлению к дельте Восточной реки. Капитан Ван облачился в дождевой плащ японского военно-морского флота. Видимо, ему нравилось походить на иностранца. Энни наблюдал, как он без особых усилий борется с ветром. В одно мгновение команда опустила грот. Реи сложились синхронно, и это позволило парусу очень быстро свернуться.
Мадам Лай нигде не было видно. Море волновалось, ветер дул сильный, порывистый, но джонку едва качало, и палуба оставалась сухой. Через пару часов прямо по курсу из лунной дымки выступили очертания острова Ланто. Ветер стих к тому моменту, когда капитан Ван подошел с подветренной стороны к небольшому островку Чип Лак Кок, расположенному к северу от Ланто. Скалы отвесно обрывались в пенящееся море, а на севере в свете луны вырисовывались террасы монастыря траппистов.
Энни никогда не тянуло посетить эти места. Население острова Ланто было немногочисленным, в основном рыбаки. В глубине острова, среди холмов, встречались деревни, где никогда не видели белых людей. До прихода британцев остров был известен как прибежище пиратов. До сих пор сюда стекались из Гонконга те, кто плохо ладил с законом. Энни помнил историю мадам Лай о ее славном предке Чжан Бао. Развалины его крепости сохранились у Дун Чжун, на главном острове. Когда джонка бросила якорь в маленькой бухточке к западу от монастыря, у Энни не осталось сомнений: традиции на этих островах остались неизменными.
Было чуть за полночь. В бухте мерцали огни фонарей на лодках, занимавшихся ловлей креветок, но деревушка Чун Шалань, припавшая крышами к серому песку, тонула в темноте, как и подобает пиратскому логову, хотя от Гонконга ее отделяло всего около двадцати миль – «полет орла».
Дождь не прекращался, Энни надел свою старую зюйдвестку и последовал за капитаном Ваном и его первым помощником по главной улице – грязной и узкой, посреди которой спали свиньи и куры. Прошли мимо небольшого магазинчика, окна которого были закрыты ставнями, миновали дом, из плохо освещенного проема дверей которого тянуло запахом опиума; затем храм, крошечный, но ухоженный, и наконец остановились у здания, огороженного каменными стенами. За приоткрытой калиткой горел огонь. Во дворе спал вол, но из кухни распространялись соблазнительные ароматы, и Энни подумал о хорошем ужине.
Его оставили в маленькой полупустой комнатушке с каменным полом. Девушка, одетая по-крестьянски, даже не подняв на незнакомца глаз, принесла бутылку теплого рисового вина и маленькую чашечку, затем удалилась.
Чуть позже, когда Энни уже смирился со странным вкусом вина, без стука вошла мадам Лай в сопровождении своей крепкого вида второй служанки. Энни в этот момент пытался удобнее устроиться на кушетке, борясь с двумя довольно жесткими подушками. При появлении Лай он хотел из вежливости подняться, но та остановила его и села на стул. С гладко причесанными, мокрыми от дождя волосами, в моряцкой одежде из черного хлопка, она выглядела очаровательной, даже трогательно-беззащитной.
– Мне чего-то охота пожрать, – сказал Энни.
Она покачала головой:
– Вы сейчас не должны есть. Человек не может кушать перед тем, как он предстанет перед «Собранием». Вы пьете вино, и оно очень полезно для сердца. – Она похлопала ладонью по груди. – Но есть не надо. Вам следует забыть о своем желудке.
Судя по всему, она не шутила.
Энни громогласно возмутился: у него и в мыслях не было присоединяться к «Собранию праведных героев». Какой в этом смысл?
– Я сам по себе и не хочу быть одним из вас. Мы можем делать одно дело, но для этого нет нужды вступать в вашу организацию. Зачем? Это, сахарок, одноразовое мероприятие. Всю жизнь я этим заниматься не собираюсь.
– Но станете, – мягко сказала мадам Лай. – Станете, потому что вы хотите большую кучу денег. Вы должны вступить, потому что мои люди ждут этого от вас. В противном случае они вас не примут.
– Да не буду я вступать!
– Будете. – Это было сказано тихо и спокойно.
Энни пил вино. Она же не пила, просто задумчиво сидела и время от времени бросала пристальный взгляд на его лицо. Энни замолчал и делал вид, что пребывает в расслабленном состоянии.
– Я умираю от голода. Хочу перекусить хоть что-нибудь, после чего я бы вздремнул. Завтра у нас много дел, надо все детально продумать и обсудить.
– Уверяю, вы не хотите есть. Разве вы едите, когда вам скучно или когда вас мучит тревога? – Она посмотрела на него с высокомерным прищуром, гордо вскинув голову. – Вы не знаете, что такое умирать от голода. Ваши дети никогда не голодали, никогда не ели землю, чтобы хоть чем-нибудь набить животы, раздутые от голода. – Она сделала жест, показывая, как раздувается от голода детский живот. – Сейчас я богата, но когда-то я была бедной. Во время страшного голода я видеть, как мой отец убил богатого крестьянина и двух его жен, чтобы накормить семью. У другого мой отец похитить маленького мальчика и двух девочек, чтобы получить тридцать долларов и отправить их своим детям. Десять долларов за каждого ребенка. Фермер не платить. Мой отец отрубить палец у шестилетнего мальчика и отправить фермеру. Тот заплатить десять долларов и сказать, что он продал последнюю свинью. Он говорить, оставь себе двух девочек, о пират, они – мой тебе подарок. Если я их получить, то мне придется их продать, чтобы мой сын жил.
Она замолчала. Энни ждал. Он понимал, что настал самый интересный момент этой истории. Но мадам Лай еще не завершила свой рассказ.
– В Китае всегда голодали, – заметил Энни, – и до прихода белых тоже.
– Верно. Но они голодали с маленькой гордостью в сердце. Они были преданы императорами и богачами, преданы китайцами, но не чужеземными дьяволами.
Она начала впадать в одно из своих эмоциональных состояний, связанных с ненавистью к иностранцам. Возможно, она никак не могла забыть разрушенный ими домик в заливе Биас, и Энни видел, как ее ненависть неуклонно распространяется на всех чужаков. Энни чувствовал себя, мягко говоря, неуютно. Мадам Лай, несмотря на ее восхищение современным Китаем, как обычная феодальная аристократка, попала в ловушку ненависти ко всему остальному человечеству. Она была убеждена, что этот чуждый мир тайными интригами разрушает Китай. В некотором смысле она была права. Но признать тот факт, что Китай сам активно помогал этому разрушению, она упорно не желала.
– Вы попусту растрачиваете силы на ненависть к иностранцам, – весело сказал Энни. – Разве когда-нибудь сильные жалели слабых? Белые люди крепкие и жадные. Они хорошо организованы. Китай же не организован. Здесь полно крепких и жадных китайцев, но они готовы спасать только собственную задницу, и плевать им на своих собратьев. Поэтому-то вы и решили организовать банду. Просто вам хотелось во что-то верить, однако это было крайне легкомысленно и в некотором роде – цинично.
Сильно сказано, ей и возразить нечего.
– В этой огромной стране нет ни одного человека, которого нельзя было бы купить, – продолжал Энни (уж кто-кто, а он знал это отлично). – Иностранным дьяволам не нужно было завоевывать Китай, чтобы взять здесь то, что они хотели. На сотни лет вперед они купили правителей и прочих важных шишек. Китай – страна, где живут пятьсот миллионов человек, и она была разрушена в первую очередь теми, кто должен был ею управлять. Сейчас, например, около двух миллионов подлых проходимцев носятся по Поднебесной, втаптывая друг друга в грязь, многие из них сжигают себя опиумом. Китай – страна, которая сама себя пожирает. Кажется, у греков был герой, пожиравший сам себя? Все, что вы можете, и богатые и бедные, – заглушать боль души опиумом.
Она не спорила, только сказала:
– Вы не любите китайский народ.
– Да его просто нет, – парировал Энни (он уже успел выпить на голодный желудок три четверти бутылки вина). – Страна кишит китайцами, а народа нет.
– Вы такой же, как все гуайло. Вы прибывать в Поднебесную с дружески протянутой рукой. – Она продемонстрировала европейское рукопожатие. – Но в другой руке, той, что за вашей спиной, принесен отравленный кинжал. Вы все время кромсаете живую плоть, пока не доберетесь до печени… – Она приложила руку к правому боку. – Вы травите эту землю и золотом, и опиумом. Гуайло, как стервятники, облепили тело великого Дракона и острыми клювами склевывают плоть до самых костей.
С легким чувством вины Энни потер свой доблестный нос. «Нет в мире страшнее расиста, чем китаец, впавший в маниакальную депрессию», – подумал он.
– Я не отдаю предпочтения ни одной из наций, – сказал он спокойно. – Мы и раньше, солнышко, промышляли на этой территории. Не назову вам ни одного народа, способного вызвать у меня восхищение.
Он терпеливо ждал, в надежде услышать слово «американцы», но мадам Лай ничего не сказала. Она предпочла не заметить этот мелкий выпад, следуя хитрости, присущей ее древнему народу. Энни был готов к презрительным насмешкам и хуле на голову всей Америки и всех шотландцев. Если бы вдруг ей пришло в голову покопаться в «доблестях» этих самых шотландцев! Но она предпочла не заметить выпад, хотя «мастер записей», вне всякого сомнения, уже давно разведал, что Энни родился на жалком кусочке северной земли, прикрываемом от ветров великой скалой Данедин.
Дождь неистово стучал по крыше, подобно барабанной дроби, предвещавшей несчастье.
– Так кем же вы все-таки восхищаетесь? – спросила мадам Лай.
Энни молчал. Ему бы хотелось знать, где она научилась с такой значительностью задавать вопросы. Он смотрел на пустую фарфоровую чашечку, которую держал в руке. На фоне голубой каймы среди лотосов стояли изящно прорисованные цапли.
– Китайцами, – ответил он. – Даже больше, чем можно было бы рассчитывать. Но и в вас так много всякого дерьма! – Он смотрел в щелки ее глаз с притворным отчаянием. – Почему так много мерзостей во всех этих людях – белых, желтых, черных, голубых, которыми я так восхищаюсь и перед которыми снимаю шляпу?!
С этими словами он снял фуражку и аккуратно надел ее на гладко причесанную голову мадам Лай.
Следом за человеком с фонарем они двигались по улочке, ведущей к холмам. Капитан Долтри широко шагал в сопровождении восьмерых спутников. Часть была вооружена винтовками маузер, другие – длинноствольными «люгерами» и маузерами, которые очень высоко ценились в Китае. В экипировке этих людей было нечто церемониальное: предпочтение отдавалось кожаным и парусиновым патронташам (по два-три на каждом), под завязку набитым патронами и поэтому весьма тяжелым. Кроме этого, у каждого было по кинжалу огромных размеров. Почтенные мужи, почти все старше Энни, держались как-то по-особому. Количество и вид шрамов на их телах поражали воображение. На нескольких головах красовались фуражки солдат китайской пехоты, возможно снятые с убитых в бою. На паре человек были небольшие и жесткие соломенные шляпы с кожаными ремешками, завязанными под подбородком. Такие головные уборы народ танка носил столетиями. Эти шляпы выдерживали любые удары, даже меча.
Рулевой «Железного тигра» был высокий и сильный, с очень крепкими руками, как у Энни, привыкшими в течение многих лет держать руль тяжелой джонки. Его бритую голову покрывал кусок красной ткани, перевязанный шелковой тесьмой. Эта головная повязка пользовалась особой любовью членов команды, носивших такие платки разных оттенков красного цвета.
Должность пушкаря казалась Лай Чойсан важной ролью в фильме жизни и требовала, по ее представлению, подходящего антуража. Эти ребята держались гордо, разговаривали нагло, плевались смачно.
В темноте, почуяв их приближение, собаки начинали громко лаять.
Энни шел сразу за человеком с фонарем. Где-то впереди раздался звук гонга. Они подошли к месту, у которого тропинка спускалась в ущелье. Там, в окружении каменных строений, стоял храм с открытой дверью.
Энни сидел на циновке у каменной стены совершенно пустой комнаты, если не считать магнитного компаса, свисавшего с потолка в северном углу. Большой камень железняка был заключен в квадратную деревянную раму с двенадцатью метками, нанесенными в соответствии со сторонами света. Он висел на тонком канате. Расстояние до пола составляло два фута. Энни за полчаса, что он провел здесь, успел заметить, что инструмент чуть заметно вращается. Он использовался китайцами в фэн-шуе, или древней геомантии, для определения потоков энергии Земли и их направления, а также границ ее присутствия в пространстве и в живых существах, особенно в человеке. Это была очень сложная и таинственная наука, но ею руководствовались в принятии большинства жизненно важных решений.
Энни ни о чем не говорили отклонения камня на три-четыре градуса в восточном направлении.
«Может быть, – подумал он, – это сама комната вращается?» Энни пребывал в приподнятом и благодушном настроении. Другого действия выпитое вино и не могло оказать. Где-то снаружи прокричал петух. Небо за восьмиугольным окном приобрело цвет только что отлитого чугуна. Такого цвета становится океан в преддверии тайфуна.
Петух прокричал во второй раз, затем в третий. Последовавшая за этим тишина почему-то расстроила Энни. Потом он понял, что ждал отклика других петухов, которых должно быть много в этой типично китайской деревне. Однако петушиных криков не последовало.