Текст книги "Тигр Железного моря"

Автор книги: Марлон Брандо

Соавторы: Дональд Кэммелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6
Тайфун

Гонконг от Манилы отделяли два дня пути под мотором. Дул северо-восточный муссон. 27 апреля, во второй половине четвертого дня, делая в среднем восемь узлов, джонка подошла к мысу Божадор – северной оконечности острова Лусон.

И хотя за эти четыре дня ничего существенного не произошло, это было важное время: Энни всерьез оценил потенциальные возможности предстоящего мероприятия. Расклад получился таким: если в июне состоится транспортировка большого количества серебра, как обещала мадам Лай, то со стороны Индокитайской пароходной компании будут предприняты строжайшие меры безопасности, поскольку уже несколько ее торговых пароходов подвергалось атакам пиратов. Компания большая, богатая и действовать будет осторожно. Но и план мадам Лай захватить «Чжоу Фа», десятитонное судно с предельной скоростью в шестнадцать узлов, имел все основания на успех. Сам Энни был непременным участником мероприятия, в некотором роде – ключевой фигурой. Ему предстояло решить трудную задачу, но к трудностям ему было не привыкать! Расчеты, на которые и ушло четыре дня морского путешествия, сулили от семидесяти до восьмидесяти процентов успеха, что составляло три к одному. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он вынужден был сказать себе: «Энни, у тебя есть шанс!»

Ему выделили каюту на корме верхней палубы, как раз над каютами мадам Лай и капитана Вана. Его ближайшим соседом был рулевой – маленький и вечно злой человек, а напротив размещалась каюта старшего пушкаря. Можно сказать, что Энни жил бок о бок с равными себе по статусу китайцами. Офицерские каюты были пять футов высотой и четыре шириной. Лежа можно было с трудом вытянуть ноги, а спалось – будто в багажном ящике.

Энни обрадовался «встрече» с тараканами превосходной морской породы, отличавшимися хорошим чувством юмора. Они были хозяевами среди разнообразного мира корабельных обитателей, не говоря о крысах, которых команда откармливала до нужной упитанности, после чего они попадали в котел, и странного вида крохотных мышах, не заслуживавших участи деликатеса.

Энни жаждал сравняться с сорока четырьмя пиратами во всех их низменных привычках, грубости, порочности, в их манере дружески подсмеиваться друг над другом. Чтобы преуспеть, он даже притворился, будто разделяет с ними их бессмысленные суеверия. Например, когда северный ветер неожиданно стих, а берег все еще оставался в пределах видимости (такие короткие затишья всегда случались на этих широтах в апреле), это возбудило массу толков. Тот самый палач, что некогда на глазах у Энни казнил провинившегося китайца, любовно опустил на воду с подветренной стороны бумажную лодочку, украшенную золотой фольгой и красными бумажками с молитвами. Ударили в гонг, и он издал плавный звук, который поплыл вслед за бумажной лодочкой, покачивавшейся на легкой зыби и увлекаемой течением на юг.

Затем легкий порыв ветра подхватил сверкающую игрушку и, как птицу, понес над водой. Второй порыв ветра наполнил паруса «Железного тигра», и корабль снова пустился в путь.

В глазах западного человека привычки команды казались отвратительными, но они были не намного хуже остальных китайских замашек. Пираты никогда не мылись, зато были просолены в морской воде до мозга костей. Их тела коричнево-красного цвета являли собой великолепные отражения тех бурь и штормов, что им довелось выдержать. Их лица могли поведать такие истории, поверить в которые было нелегко. Но Энни чувствовал себя в этой компании вполне комфортно, ибо всех моряков отличают вспыльчивость и особый тип эмоциональности. Зато у моряков есть такие достоинства, как терпимость и более широкий взгляд на мир, чего недоставало более приземленным обитателям суши. Например, китайские моряки вылавливали вшей из своих заплатанных, убогих платьев с неизменным чувством юмора. Заметив, что Энни наблюдает за ними, чтобы шокировать его, кто-нибудь из них мог иногда и съесть нерасторопное насекомое, а он, естественно, не скрывал при этом своего отвращения. А почему он должен был скрывать? Его поведение даже развлекало команду. Он был своего рода клоуном и вел себя по-шутовски. Большой Белый Медведь в шутовском колпаке. Это была нелегкая работка, но Энни, в конце концов, был профессионалом, и людям танка нравились его «фокусы». Они смеялись и предлагали ему покурить их трубки, угощали пойманной рыбой. Они все время ловили рыбу, траловая сеть практически не вытаскивалась, и через два дня пути улов стал значительным.

Напряжение для Энни создавал только Тан Шипин, старший пушкарь. Каким-то образом распространился слух (наверное, его пустил мистер Чун), что Энни разбирается в оружии. Энни не прилагал усилий, чтобы упрочить свою славу знатока, напротив, он держался подальше как от семидесятипятимиллиметровых пушек, так и прочего оружия, которое бесконечно чистилось и выставлялось напоказ. (Танка были помешаны на оружии, подобно мексиканским бандитам из голливудских фильмов.) Тем не менее Энни постоянно чувствовал, как глаза Тан Шипина буравили его спину. Этот человек был достойным мужем для «гарема пушек». Двадцать четыре года своей жизни он отдал войне. Сейчас у него появилась любимая жена – семидесятипятимиллиметровая пушка «шнейдер».

Как-то к Энни подошел парень, сильный, но не особенно смышленый. Он показал Энни кольт военной модели 1911 года, заряженный девятимиллиметровыми пулями от парабеллума «люгер». Убедительно жестикулируя, он объяснил, что кольт время от времени заедает, и тут же это продемонстрировал. Оружие действительно дало сбой на четвертом выстреле.

Энни сразу понял, в чем проблема, более того, он знал, как это надо исправить, и стал внимательно наблюдать, как парень любовно начал разбирать кольт. Затем он сказал понимающему английский Чэню:

– Скажи парню, что я плохо разбираюсь в работе этой штуки. Я – продавец, а не механик.

Подошел Тан Шипин. Он внимательно изучил проблему и громко рассмеялся. Оказалось, что боек, предназначенный для крупного, сорокапятимиллиметрового патрона, был плохо отцентрован и потому не мог попадать по маленькому капсюлю. Энни поздравил старшего пушкаря и похлопал его по спине.

На подходе к Маниле Энни уже прекрасно ладил со всей командой морских разбойников.

После того как они покинули остров Ланто, в течение более тридцати часов мадам Лай Чойсан напрямую не общалась с Энни. Как только пик Виктория растворился в дымке, окутывавшей горизонт, она погрузилась в привычный для нее мир и, казалось, совсем забыла о своем госте. Энни знал о подобной хитрости, читал в книгах об эксцентричных английских герцогах, которые специально не общались со своими гостями до третьего или четвертого дня их пребывания в загородных поместьях. Мадам Лай следовала этому же правилу. Энни такое положение дел не беспокоило, ему скучать не приходилось.

Он мирился с отсутствием душа или ванны. Энни всегда легко приспосабливался к неудобствам. Но внешний вид своей бороды был ему важен. Это было сродни особому вниманию любого моряка к прическе. На борту «Железного тигра» имелся парикмахер, при ветре силой в восемь баллов он мог за десять минут обрить человека наголо. Вдохновленный таким мастерством, Энни попросил его подровнять ему бороду.

Ближе к вечеру, когда от топившихся древесным углем печей потянула дымком и ароматами готовившегося ужина, команда собралась на представление брадобрея. Энни восседал на стуле. Голову он обмотал старым куском зеленого шелка с традиционным китайским рисунком, в той самой манере, которая нравилась присутствовавшим зрителям. Он сделал это для того, чтобы уберечь свою шевелюру, неровно и беспорядочно отросшую после тюрьмы. Несмотря на неопрятность прически, Энни не хотел, чтобы этот парикмахер стриг его сзади и с боков. Пользуясь своим бронзовым зеркалом, он объяснил: бороду, пожалуйста, надо только подровнять.

Парикмахер, заходя со всех сторон, критически изучил бороду Энни, а потом, выслушав многочисленные советы зрителей, на пальцах показал Энни, что это будет стоить двадцать центов. Дорого! Но Энни не хотел стать предметом насмешек в таком серьезном деле и выразил свой протест. Завязалась дискуссия, далекая от обычной формальности. Сошлись на шестнадцати. Процесс занял совсем немного времени, и капитан Долтри получил классическую китайскую бородку, разделенную на две части.

Мадам Лай наблюдала за происходящим со своего места на полуюте, но не смеялась. Поэтому и никто другой не смеялся, пока Энни, привалившись спиной к старой пушке, ощупывал оба кончика бороды и изучал в зеркале свое новое обличье. Он дал парикмахеру шестнадцать центов и еще два на чай, после чего поднялся и направился туда, где Чэнь раскрашивал резную часть над переборкой носового кубрика. Резьба состояла из повторяющегося символа благоденствия (этот знак – свастику, перевернув его в обратную сторону, – использовал патологический молодой харизматик – лидер национал-социалистической партии Германии).

– Погоди-ка, Чэнь, – сказал Энни и забрал у него банку с краской.

Он опустил в краску оба кончика своей новой бороды, которая окрасилась в красный цвет.

Эффект получился ошеломляющий, и, поскольку было дано разрешение смеяться, палуба взорвалась хохотом. В общем хоре выделялся дикий смех мадам Лай. Чтобы заставить ее смеяться, Энни пожертвовал своей бородой, которая за долгую историю морских странствий имела разные формы и разную длину, но сейчас она походила на что угодно, только не на бороду. Хрипло гудел даже маленький злобный рулевой. Но это представление Энни затеял только ради нее. Ему нравилось смотреть, как она смеется, как широко открывается ее рот, богато украшенный золотыми коронками. Но наедине они теперь никогда не оставались.

Несмотря на это, в один из солнечных дней, ближе к вечеру, на палубе полуюта у них состоялся разговор. Утром ненадолго стих ветер, и сейчас они двигались на юго-восток вместе с теплыми и слабыми потоками зимнего муссона, шедшими от Формозского пролива (или Тайваньского, как называли его китайцы) и угасавшими, едва коснувшись левого борта. Джонку сносило к острову Пратас. Мадам Лай сидела на своем обычном месте, на сундуке у левого борта. У ее ног, как всегда, располагалась одна из служанок. Капитан Ван расхаживал по палубе, курил и спорил о конных скачках с рулевым, находившимся в своей рубке. Любопытно, но не было человека в Гонконге и на территориях, находившихся под его влиянием, кто бы не говорил о лошадиных скачках и не делал ставки.

Мадам Лай никогда не обращалась напрямую к рулевому. Она разговаривала только с капитаном Ваном, а он уже со всеми остальными. Но в тот вечер она отправила служанку к Энни узнать, не слишком ли он устал и не откажется ли выкурить сигарету в ее компании, она бы хотела попробовать его сигареты. Это было своеобразным приглашением.

Энни прикурил для нее сигарету. Служанка тоже пришла и теперь сидела под небольшим черным зонтиком от солнца.

– Вы идете к Пратас? – спросил Энни.

– Да, ветер не сильный. – Мадам Лай посмотрела на небо. – Полная луна. Я очень хорошо знаю этот остров.

Энни промолчал. Он не знал ни одного западного моряка, который пожелал бы, вне зависимости от погоды, приблизиться ночью к острову Пратас более чем на пять миль. А в неблагоприятную погоду от этого места держались на расстоянии в двадцать миль; Энни тоже придерживался этого правила, хотя и не отличался консервативностью. Он тоже взглянул на небосвод, втянул носом воздух и сказал:

– Хотя у меня и нет барометра, держу пари, давление будет падать. На севере погода портится, и идти к острову не совсем благоразумно.

Солнечный диск раскатился добела.

– Приближается Тиет-Кией – Железный ураган, – сказала мадам Лай. – Он мчится от Батаана. Капитан Ван и я решили, что пройдем перед его носом. Мы идем быстро, и он останется позади. От него останется лишь сильный северный ветер, который вынесет нас к Маниле.

Энни очень хотелось спросить, откуда такая информация, если нет радиосвязи; но он не спросил, а направился к капитану Вану и вежливо попросил у него бинокль. Энни направил бинокль на восток, к острову Батаан, от которого их отделяли четыре сотни миль. Горизонт был чистый; если не считать легкой дымки, ничего угрожающего. Капитан Ван легонько похлопал его по плечу и указал направление на один-два румба к северу. Там, подрагивая в мощном объективе бинокля, над маревом кучевых облаков, цвета морской волны, висело кольцо пара на высоте примерно шести миль. Оно находилось как раз над водами Лусонского пролива и островом Батаан.

– Это и есть Железный ураган – Тиет-Кией? – спросил Энни у мадам Лай.

– Да, – тихо ответила она.

Энни никогда раньше не слышал о таком урагане, но хорошо знал, что такое тайфун, на своей шкуре испытал гнев и свирепость этого «доброго малого», сравнимого разве что с землетрясением, извержением вулкана вроде Мон-Пелье или Кракатау. Хороший тайфун подобен буйволу, на спине которого восседает мудрец. Но – арена цирка, как в Древнем Риме, широка, особенно если эта арена – океан, – и тогда не имеет значения, умудрен ли ты опытом или остался последним глупцом. Под взглядом императора Нерона мудрец и глупец равны в своем бесправии, так что и тому и другому остается уповать на случай. Его величество ветер в полной мере способен показать людям, что такое катастрофа.

– Мадам Лай, – начал Энни, – я не сомневаясь, что ваш капитан очень опытен в морских делах. Но мне кажется, было бы мудро прямо сейчас взять курс на юго-запад и позволить северо-восточному ветру унести нас подальше от этого тайфуна, а вместе с ним и от рифов острова Пратас. Пытаться пройти под носом у тайфуна – чистое безумие.

– Капитан Ван – «лио да а тоу йен», – он глаз моего ума. Мы, люди Желтого знамени, так называем капитана.

В этот момент «глаз ума» отнял у Энни бинокль, хотя было очевидно, что он вовсе не собирался любоваться на приближение Огнедышащего Дракона.

– Он, мой «тоу йен», говорит, что мы можем легко пройти перед тайфуном. Идти прямо вперед, прямо-прямо. Мы обогнем остров Пратас с подветренной стороны, чтобы поймать ветер тайфуна, который принесет нас в Манилу завтра утром, как раз к завтраку.

И мадам Лай залилась смехом. Это был знак для служанки засмеяться и захлопать в ладоши, а для капитана Вана улыбнуться. Эхом донесся и басовитый смех рулевого.

Смех мелкой рябью прокатился по палубе джонки, омывая склонную к юмору команду. Пираты в это время ладили реи, задраивали главный люк и закрепляли пушку дополнительной цепью и стальными тросами. Некоторые даже сняли головные уборы и побросали их на носовой люк. А джонка быстро шла вперед, толкаемая на траверзе сильными порывами ветра.

Слегка истерический смех произвел на Энни впечатление. Мадам Лай и ее «глаз ума» вместе с командой – на джонке царила демократия, как и на всех пиратских джонках, – решили во что бы то ни стало обогнать Железный ураган. Возможно, для них это было делом чести. Скорее всего это походило на прихоть, поскольку никто никуда не спешил, и к Маниле вполне можно было подойти вечером, а не утром. Энни больше не стал давать мудрых советов или делать саркастические замечания. Если пираты приняли решение, значит, так тому и быть.

Вскоре на востоке показалась горбатая спина Черного Дракона, миль восемьдесят шириной и примерно столько же высотой, – он летел прямо на них. Железный ураган от непрерывного вращения выбросил вперед свой похотливый язык. Океан начал приобретать темно-стальной цвет, напомнивший Энни бронзовую оправу круглого зеркала. Продолжая двигаться прямо на джонку, огромный дракон выпрямился вертикально, создавая впечатление, будто раскачивает колыбель океана. Ветер был не сильный, но казалось, что он режет поверхность воды, как лезвие бритвы кожу.

Рулевой вел джонку прямо по курсу, все паруса вызывающе золотились, так как солнце сдвинулось в подветренную сторону, словно не желая встречаться с Железным ураганом. И как только высунутый язык Черного Дракона лизнул бледную полосу света, чудовище вспыхнуло ярко-желтым пламенем.

Энни рассчитал: если ветер изменит направление с северо-восточного на северное, это будет означать, что фронтальный край низкого давления захватит и их. Тайфуны похожи на циклоны; ветер вращается вокруг центра низкого давления, диаметр которого не более десяти миль. В Северном полушарии вращение происходит против часовой стрелки, а в Южном – наоборот, по часовой. Поэтому нетрудно определить, где находится тайфун. Хотя это бывает слишком поздно, если ветер уже подхватил и несет судно. Штормовой ветер, подобный этому, называется моряками шквальным, и его скорость порой достигает сотен миль в час на внешнем крае.

Энни надел плащ и завязал под подбородком зюйдвестку. Вид у него стал довольно мрачный. Он знал, что их теперь ожидает. С востока пронеслись над поверхностью океана первые порывы шквального ветра. Они будто вырезали на беспокойной воде черные клинья волн, увенчанные кипящей пеной.

Капитан Ван был на своем месте, команда сосредоточилась у лебедок нок-реи. Моряки с грохотом спустили главный парус и сейчас же закрепили его внизу. Ветер ударил в борт, наклоняя джонку и заставляя ее зачерпнуть воду. Моряки опустили и бизань, и капитан Ван позволил джонке плыть лишь со свернутым на три четверти носовым парусом. Парусному судну вообще нельзя разворачиваться к тайфуну носом, так как бешеный ветер, слишком быстро меняя направление, способен увлечь корабль в головокружительное вращение своей гигантской воронки.

Встающая горой волна с кипящей пеной на гребне подняла джонку. Та, словно испугавшись ветра, накренилась и взлетела на максимальную высоту. Другая волна с наветренной стороны захлестнула фальшборт и опрокинула корабль почти на бок, но в этот момент джонка успела проскользнуть сквозь разорвавшуюся подошву волны и вновь оказалась на ровной и черной водной поверхности. Энни ничего не слышал, кроме рева волн, но он успел заметить демоническую улыбку на лице мадам Лай, крепко ухватившейся за бизань. Когда ее окатило волной, повелительница пиратов разразилась громким смехом.

Джонка вынырнула из морской воды, однако шквальный ветер обрушил на нее потоки дождя. Рулевой старался разворачивать корму навстречу набухавшим волнам, небольшое полотнище носового паруса натягивалось, благодаря чему нос удерживался внизу, позволяя корме подниматься вверх и принимать на себя напор вздыбившегося моря. Корпус старой джонки был из железного дерева и по прочности был сопоставим со стальным. Деревянное судно продолжало жить в наступившем царстве металла, которым китайцы восхищались и который одновременно с этим ненавидели. Деревянную джонку строили с таким расчетом, чтобы она могла выжить в «Железном море». Она стонала и трещала, как зверь, попавший в ловушку. Волны захлестывали ее, и она кренилась, почти уходя под воду, а затем выныривала, сопротивляясь напору стихии.

Мадам Лай оставалась на своем обычном месте – большом сундуке, в котором хранились канаты. Буквально вжавшись в угол самого высокого места на корме, она все так же крепко держалась за бизань. Ее прическа распалась, волосы свободно развевались на ветру, как грива маленького безумного жеребенка. Энни держался ногами за релинг. Он жалел, что не захватил резиновые сапоги. Руками он вцепился в медные крепления одной из пушек, ствол которой, увитый медными змеиными хвостами, был надежно закреплен. Ему доводилось встречаться с ветрами и посильнее этого. Тем не менее Энни возненавидел Железный ураган, как вообще ненавидел страх. Он пытался побороть оба эти чувства: ненависть и страх. Он твердил: «Эта сука изо всех сил старается произвести на меня впечатление. Она специально полезла в этот ад, для меня все это устроила».

В этот момент Лай что-то крикнула ему по-китайски, должно быть: «Смотри! Я сделала это нарочно!» Вид у нее при этом был торжествующий, дикий, но без капли притворства. Она, конечно же, была самонадеянной сукой, и это составляло неотъемлемую часть ее притягательности.

Ветер неожиданно стих, как стихает вой разорвавшегося артиллерийского снаряда, – самый жуткий момент: Энни слышал нарастающий рокот следующего шквала, несшегося на них стеной. Не прошло и четырех минут, как он настиг джонку. Капитан Ван, все так же находившийся у леерного ограждения полуюта, крикнул матросам у фок-мачты, чтобы они свернули парус до последней реи, оставив его в ширину всего каких-нибудь два фута. Приказ тут же исполнили. Палуба накренилась, нос джонки задрался к небу, и она стала взбираться на новую огромную волну. Энни успел ухватить взглядом чистую линию горизонта позади себя. Фронт тайфуна прошел мимо серого холмистого берега. А на джонку с ревом ветра и миллиардами брызг обрушился новый шквал.

Рулевой был с зарифлявшими фок матросами. Его пронзительный голос был последним звуком, который услышал Энни. Часть паруса, оставленная на марсе, лопнула так, будто выстрелила пушка, и бамбуковый гафель, прежде чем сломаться, согнулся почти пополам. Тайфун нес по «Железному морю» джонку с оголенными мачтами, воя и стеная в ее вантах и такелаже. Мадам Лай схватила Энни за руку и прокричала ему в самое ухо:

– Мы идем! Идем быстрее тайфуна!

Отпустив Энни, она воздела руки к небу. Ее мокрая черная рубаха билась на ветру, а джонка, снова меняя курс, устрашающе накренилась, выходя из-под напора северо-западного ветра.

Как и предполагали мадам Лай и капитан, жуткая воронка тайфуна действительно пронеслась позади них, оставляя лишь натиск фронтальных ветров. «Железный тигр» оставил гибельный водоворот в тридцати милях за кормой. Но сила тайфуна была такова, что джонка теперь была мало на что способна. Она могла лишь бежать от него подальше. И бежала в правильном направлении, отчего мадам Лай и вся ее команда пребывали в приподнятом настроении. На руле были уже три человека. Капитан Ван в люк выкрикивал им указания и давал советы, потому что там, под главной палубой, их обзор ограничивался непроницаемой темнотой.

Сейчас джонка находилась прямо в зубах Железного урагана. Он гудел монотонно, в одной тональности, и напоминал вой стаи койотов, но Энни не слышал в нем боли, присущей живому существу. Вспомнилось, как один китаец метко назвал такое состояние моря «охотой своры белых гончих». Энни порадовался, заметив, что служанка мадам, как истинный морской волк, остается на своем месте: она прижалась сзади к своей госпоже, обхватив ее за шею, тонкую, но, как оказалось, очень сильную. Вздыбившееся море только что развернуло джонку, и она, завалившись на борт, на мгновение зависла носом вниз. Глазами, полными злости и восхищения, Энни смотрел на Лай Чойсан, заслужившей к себе повышенное внимание. Отважная китаянка смотрела опасности в лицо, и то, как она это делала, завораживало Энни, заставляло не сводить с нее глаз. Теперь Лай поднялась на ноги, скользя маленькими ручками вверх по опоре бизани, и вдруг в своей неповторимой манере выбросила вперед руку, с дьявольским восторгом указывая одно направление – вперед. Вдруг оттуда донесся хриплый предсмертный крик, который Энни прежде почувствовал, а потом только услышал. Он оглянулся, стараясь понять, что произошло, и увидел такое, от чего помутилось в голове.

Насколько хватало глаз, то есть от носа до кормы, простирался белоснежный пенный хребет, похожий на отлоги Гималаев, – это огромные волны разбивались о рифы острова Пратас. Когда одна из них поднялась максимально и джонка проскользнула сквозь ее подошву, рифы будто исчезли. Однако хребет из белой пены продолжал стоять в одной или двух милях от них. Было очевидно, что нет чистого пространства воды для того, чтобы обойти его с наветренной стороны. Возможно, риф тянулся не более десяти миль, но центр тайфуна сейчас находился у них за кормой на расстоянии тридцати миль и каждые пять минут выбрасывал шквал ветра, взметавшего джонку вверх. Эти атаки шли теперь с западного направления, и нельзя было поднять парус для лавирования. Им оставалось только одно – нестись впереди урагана. И они неслись прямо на рифы, о которые разбилось судов больше, чем во всем Китайском море. Джонка могла выдержать удары тайфуна, но рифы Пратас для нее были верной смертью!

Энни, отвернувшись от неминуемой смерти, набрал в грудь воздуха и заорал:

– Нас несет на Пратас, радость моя!

Мадам Лай сверху посмотрела на него. Возможно, она не расслышала этих слов, но улыбнулась ему. Энни знал, что в затеянной ею игре она потеряла голову.

– Глупая баба! Сука чертова! Ты это специально сделала! – тихо промолвил он.

Словно отвечая, Лай покачала головой и махнула рукой так сильно, что ее чуть не смыло за борт.

– «Железный тигр» летит! – гордо крикнула она.

Капитан Ван что-то кричал в люк рулевому, но тот и сам видел, что у них впереди. Четверо моряков работали на рулевой лебедке, отчаянно визжавшей, но при этом поднимавшей огромную плиту, чтобы опустить ее в особую полость задней части джонки, пока точка опоры не оказалась примерно на фут в воде. Риф то исчезал, то, разбив очередную волну, вновь появлялся. Он угрожающе приближался с каждой минутой и походил на асимметричную крепостную стену, огораживающую со стороны моря лагуну, усеянную утесами из черного коралла, которые моряки прозвали «головами негров». Сейчас они уже были хорошо видны. Глубина лагуны составляла всего несколько футов. Небольшие волны колебали ее гладкую поверхность, но по сравнению с бушующим морем она казалась тихой мельничной запрудой.

Обычно, столкнувшись с рифами Пратас, судно ударялось о них не единожды: после первого удара его подбрасывало и швыряло с одного рифа на другой. Даже джонка из железного дерева могла за короткое время развалиться на части, и, хотя спасение было всего в нескольких ярдах, команда, как правило, либо разбивалась о рифы, либо тонула.

– Я успею выпрыгнуть за борт прежде, чем джонка ударится о риф. Я выживу в этом безумном и глупом приключении, – пообещал Энни воющему ветру, наблюдая сквозь мутную влагу, как мадам Лай привязывала себя веревкой к бизани, не обращая никакого внимания на обреченного гуайло.

А ее «глаз ума», широко расставив босые ноги, кричал по-китайски в люк:

– Выровняй руль!

– Выровнял.

– Держи прямо вперед!..

Джонка прошла сквозь подошву последней волны, а следующая уже должна была разбить ее о риф.

«Ну что ж, пора», – сказал себе Энни и приготовился прыгать, так как судно должно было врезаться в риф со скоростью волны – примерно тридцать узлов. Это – верный конец. Но как только черная громада рифа выросла перед носом джонки и Энни по креплениям на пушке взобрался на борт из тикового дерева, он вдруг почувствовал, как его поднимает, словно лифт отеля «Уолдорф-Астория». Вздымающаяся волна возносила джонку все выше и выше. Энни покрепче вцепился в борт, прыгать не стал, ведь малый он был все-таки сообразительный. Волна шла вверх, поднялась над рифом, а вместе с ней и «Железный тигр». Нос джонки нырнул вниз и разрезал волну пополам; джонка сделала рывок вперед и тут же с глухим скрежетом ударилась плоским килем об относительно гладкую макушку рифа. Содрогнувшись от носа до кормы, корабль погрузился в облако брызг, которые вскоре рассеялись.

Энни посмотрел на блестящую поверхность рифа, на которую судно приземлилось своим широким днищем. Джонка медленно, но сильно раскачивалась из стороны в сторону, дрожа, как живое существо.

Энни испытывал жуткое чувство, словно глядел в разверзшуюся бездну. Казалось, что стоны корпуса судна доносятся откуда-то издалека. Нос задрался кверху, к чистому небу. Вокруг были пустота и море. Голова Энни непроизвольно повернулась, и он увидел Лай Чойсан, которая свисала с опоры, как лемур с лианы. Она тоже смотрела назад, и ее вопль оповестил о том, что огромная, как дом, волна взметнулась вверх по черной стене рифа, чтобы, плюясь пеной, обрушиться на них.

Энни пригнулся и обеими руками ухватился за фальшборт в тот момент, когда гребень волны упал на них с высоты тридцати футов. Энни бросило на палубу, а огромная волна рассыпалась на множество волн поменьше, и они, чуть приподняв джонку, понесли ее вперед по плоской поверхности рифа, а затем, подняв, как скорлупу кокоса, сбросили с рифа. Джонка покачалась в воздухе и осела в белую пену.

Волны, разбегаясь, несли джонку через лагуну, прочь от кипевшего вокруг хаоса. Внушительных размеров судно вращало и кружило, как игрушку. По обоим бортам, плюясь брызгами, мелькали «головы негров». Впереди оказался канал. Его более спокойные волны подхватили фактически неповрежденную джонку, а ветер выл и метался среди мачт, как бы не желая отпускать ее.

Энни поднялся на ноги. Капитан Ван, похоже, сильно ушибся. Морщась от боли, он с нескрываемой гордостью посмотрел на свою госпожу. Опутанная веревками, с развевающимися волосами и в черной одежде похожая на попавшую в сеть летучую мышь, она смеялась, как все китайцы, слишком громко. Непривычный западный человек мог принять такой смех за истерику. Ее служанки рядом не было. Как потом выяснилось, ее швырнуло под леерное ограждение полуюта, и она упала в люк рулевой рубки. Но Лай Чойсан никогда не расстраивалась из-за подобных «мелочей». Энни безумно полюбил ее и так же безумно желал убить!

С севера дул влажный теплый ветер – все, что осталось от Железного урагана. Этот ветерок походил на северо-восточный муссон.

Мадам Лай зачесала назад мокрые волосы. Она показала на оставшийся позади риф, над которым они пролетели; на чистое пространство лагуны, куда их скинуло; на канал глубиной три морские сажени, ставший для них спасительным убежищем.

– Здесь, – сказала мадам Лай, – во время сильного шторма проходить на джонке брат моего отца. Много-много лет назад. Он сделать это прежде всех остальных. Это место называется «Ворота Свирепого моря». Сегодня я тоже здесь прошла. – Говоря это, она сияла от гордости.

Команда восторженно кричала, радуясь одержанной победе. Некоторые даже пели.

«Она не упустит возможности порадовать себя», – подумал Энни. Все мышцы у него болели, левая рука никак не хотела разгибаться, словно продолжала крепко держать гакаборт. В горле першило. Мелькнула мысль, что было бы неплохо присоединиться к всеобщему ликованию, но он только кивнул в сторону мадам Лай. Течение канала плавно несло джонку меж «головами негров». Помощники рулевого принялись опускать скрипевший руль, чтобы принять на себя управление судном.

Они бросили якорь в лагуне часа на три, чтобы отдохнуть и починить фок. Тайфун ушел гулять дальше по Южно-Китайскому морю. Наступила ночь, и, хотя ветер дул порывисто и вода бурлила, разбиваясь о рифы, на небе, рассеивая кромешный мрак ночи, высыпали яркие звезды.