Текст книги "Осужден пожизненно"

Автор книги: Маркус Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Глава 39
СКИТАНИЯ МЯТЕЖНИКОВ С «МОРСКОГО ЯСТРЕБА»

На краю большого пышного сада у низкой ограды, тянувшейся вдоль дороги» стояла старая скамья. Ветви давно посаженных здесь английских деревьев нависли над оградой, и сквозь их шумящую листву поблескивала серебром струившаяся поблизости река. Сидя лицом к ней и спиной к дому, Сильвия развернула рукопись, взятую у Микина, и принялась читать. Рукопись была написана твердым, размашистым почерком и озаглавлена так:

ПОВЕСТЬ

О страданиях и злоключениях некоторых из десяти осужденных, захвативших бриг «Морской ястреб» в Макуори-Харбор на Земле Ван-Димена, рассказанная одним из осужденных за вышеназванное преступление в тюрьме Хобарт-Тауна.

Прочитав это высокопарное заглавие, Сильвия на минуту задумалась. Перед ней была история бунта, самого большого события ее детства, и ей казалось, что, если эта история изложена правдиво, она сможет понять нечто странное и страшное, что уже много лет омрачало ее память. Желая и боясь продолжить чтение, она держала в руке полураскрытую тетрадь, как в детстве ручку от двери темной комнаты, куда ей хотелось и страшно было войти. Но она тут же преодолела свою робость.

«Когда был получен приказ из Главного управления о ликвидации каторжной колонии в Макуори-Харбор, комендант (майор Викерс) и большинство арестантов отбыли, оставив позади бриг, построенный в Макуори-Харбор, который должен был отплыть вслед за ними под командованием капитана Мориса Фрера. На борту брига находился мистер Бейтс, лоцман колонии, а также четверо солдат и десять арестантов, составлявших команду брига. На борту были также жена и дочь коменданта».

«Как странно читать это», – подумала девушка.

«12 января 1834 года мы отплыли и к вечеру благополучно бросили якорь у Чертовых Ворот. Но в это время задул северо-западный бриз, у Рифа поднялось сильное волнение, и мистер Бейтс отвел корабль назад, в бухту Веллингтона. Там мы оставались весь следующий день, и после полудня капитан Фрер, взяв двух солдат и вельбот, отправился на рыбную ловлю. На бриге оставались только мистер Бейтс и двое солдат, и Уильям Чешир предложил захватить корабль. Сначала я был против, так как не хотел рисковать жизнью. Но Чешир и другие, зная, что я знаком с навигацией (в свои прежние счастливые дни я часто бывал в плаваниях), угрозами заставили меня присоединиться к ним. Мы собрались на баке, затянули песню, и один из солдат, подошедший послушать, был нами схвачен. После этого Лайон и Райли обезвредили часового. Вынужденный таким образом участвовать в заговоре, которому я поначалу не слишком сочувствовал, я вдруг ощутил, как сердце мое забилось при мысли о свободе. Теперь я готов был пожертвовать чем угодно ради того, чтобы ее получить. Обезумевший от отчаянных надежд и вдохновленный ими, я с этой минуты принял на себя командование над моими злополучными товарищами, и мне думается, что хотя я и виновен в глазах закона, но заслуга моя в том, что я удержал их от насилия, к которому их, к несчастью, приучило невежество».

– Бедный юноша! – прошептала Сильвия, обманутая сладкоречивым стилем Рекса. – По-моему, он не так уж виноват.

«Бейтс был внизу, в каюте, и когда Чешир предложил ему сдаться, он начал храбро защищаться. Баркер выстрелил в него через световой люк, но я, испугавшись за жизнь жены и дочери коменданта, толкнул его мушкет, и пуля попала в карниз кормовых иллюминаторов. В то же время солдаты, которых мы оставили связанными на баке, взломали крышку люка и вышли на палубу. Чешир выстрелил в одного из них, а второго ударил прикладом. Раненый зашатался, а так как бриг в это время качнуло на волнах подступающего прилива, солдат потерял равновесие и упал за борт. Это, благодарение богу, была единственная жертва мятежа.

Бейтс, увидев, что мы завладели палубой, сдался, получив от нас обещание, что семья коменданта будет высажена на берег невредимой. Я приказал ему собрать все, что может понадобиться, и приготовился спустить на воду шлюпку. Когда она соскользнула со шлюпбалки, у борта появился капитан Фрер на своем вельботе и сделал смелую попытку пришвартоваться к кораблю, но вельбот пронесло мимо. Теперь я уже был полон решимости отвоевать свободу, и другие тоже хотели довести дело до конца. Я окликнул вельбот и пригрозил, что буду стрелять, если его команда не сдастся. Капитан Фрер отказался и снова хотел пришвартоваться и пытался взять нас на абордаж, но оба солдата на вельботе присоединились к нам и помешали ему выполнить свое намерение. Спустив арестованных нами людей в шлюпку, мы посадили туда же и капитана Фрера, а сами сели в вельбот и приказали Фреру и Бейтсу грести к берегу. После мы, взяв шлюпку на буксир, вернулись на бриг и всю ночь несли бдительную вахту, боясь, что они попытаются захватить корабль. На рассвете все собрались на палубе и держали совет, как разделить провиант. Чешир был за то, чтобы оставить пленников умирать голодной смертью, но Лесли, Ширс и я потребовали разделить запасы провизии поровну. После долгих и яростных споров гуманность одержала верх» и провиант был погружен на вельбот и доставлен на берег. Получив груз, Бейтс сказал: «Ребята, я не ожидал от вас такого доброго отношения – вы ведь отдали нам половину очень скудного запаса провизии, бывшего на борту. Когда у думаю о вашем предприятии, мне оно кажется очень рискованным: плыть на корабле, имеющем течь, да еще без единого опытного моряка, более чем опасно. Надеюсь, что бог сжалится над вами и убережет вас от гибели, когда вы встретитесь со множеством опасностей в бурном океане!» Миссис Викерс также сказала, что я был добр к ней. Она еще добавила, что желает мне всего хорошего и что когда она вернется в Хобарт-Таун, она будет просить о моем помиловании. Прощаясь, они махали нам платками и желали нам доброго пути за гуманное отношение к ним.

Позавтракав, мы начали сбрасывать за борт лишний груз из трюма, и это заняло все время до обеда. После обеда мы забросили маленький стоп-анкер с канатом в сто морских саженей, потом подняли основной якорь, и, так как прилив уже спадал, начали подтягиваться по верповому канату, и так с помощью верпа и каната передвигались вперед и добрались, наконец, до двух островков под названиями Кэп и Боннет. Тогда мы всем скопом принялись раскачивать бриг, а вельбот тянул его на буксире после того, как мы подняли верповый якорь. Таким путем мы благополучно провели бриг через Риф. Вскоре задул легкий бриз с юго-запада, и мы, дав выстрел из мушкета, чтобы оповестить оставшихся па берегу о том, что мы в безопасности, подняли паруса и вышли в океан».

Дочитав до этого места. Сильвия остановилась, мучительно стараясь что-то вспомнить. Она помнила выстрел из мушкета и то, что ее мать плакала над ней. Но дальше все застилал туман. Воспоминания скользили в ее мозгу как тени, и она тщетно пыталась их уловить. Однако чтение этой странной истории будоражило ее нервы. Несмотря па лицемерную выспренность слога и притворное благочестие автора, было видно, что кроме некоторого искажения фактов в свою пользу, а также с целью превознести смелость тюремщиков, во власти которых он находился, рассказчик не стремился приукрасить свое повествование нагромождением выдуманных опасностей. История отчаянного плана, задуманного и выполненного пять лет тому назад, была рассказана с суровой простотой и, неся на себе печать правдивости, в то же время пробуждала воображение читателя дополнить рассказ пропущенными ужасными деталями. И это вызывало к мятежникам большее сочувствие, чем если б то было подробное описание всех их злоключений. Ясность и простота рассказа придавали ему огромную силу воздействия, и девушка чувствовала, что сердце ее бьется быстрее, а поэтический ум стремится воспроизвести ужасную картину, набросанную скупыми словами каторжника. Она видела перед собой все это – синее море, жгучее солнце, медленно двигающийся корабль и жалкую кучку людей, брошенных на берегу. Она слышала… Что это? Что за шорох в кустах позади скамейки?… Птичка! Боже, как разыгрались нервы!

«Избавившись таким образом, как мы полагали, от тюремной жизни, мы весело шутили, советуясь, куда нам держать путь дальше. Я намеревался добраться до островов в Южных морях и, покинув бриг, просить пристанища у туземцев, выдавая себя за потерпевших бедствия моряков, в надежде на то, что попутный корабль рано или поздно подберет нас. С этой целью я назначил Джеймса Лесли, опытного моряка, своим старшим помощником и приготовился отплыть от Березовой Скалы с теми немногими навигационными приборами, которые у нас имелись. Подтянув вельбот к борту, мы связали его вместе со шлюпкой и пустили дрейфовать по воле волн. После этого я отделил «сухопутных» от моряков, и в восемь часов вечера мы взяли курс на юго-восток, поставив свою первую вахту. Через час с юго-запада налетел сильный шторм. Меня и других из «сухопутных» сильно укачало, и Лесли стало трудно управлять бригом, так как при шторме нужно было иметь двух человек у руля. Утром, с трудом выбравшись на палубу, я убедился, что ветер несколько утих, но, спустившись вниз, обнаружил, что в трюме скопилось много воды. Лесли взялся за насосы, но работал лишь один из них – у правого борта. С этого времени на корабле было только два дела – откачивать воду и стоять у руля. Шторм продолжался два дня и одну ночь. Бриг шел при сильно зарифленных[11]11
  Зарифить – маневр для сокращения парусов сообразно силе ветра.


[Закрыть] марселях, так как мы боялись убавлять паруса, чтобы нас не настигло посланное в погоню судно – так велик был наш страх перед тюрьмой.

16 января, в полдень, я снова заставил себя выйти на палубу и, произведя необходимые наблюдения, изменил курс брига на юго-восток, чтобы пройти южнее Новой Зеландии, в стороне от обычного пути кораблей, в надежде, что если нам хватит провианта, мы сможем добраться до южноамериканского побережья и попасть к христианам. Затем я был вынужден снова спуститься в каюту и неделю пролежал на своей койке, борясь со смертью. Временами я даже раскаивался в своем решении, так как Фэйр все время тормошил меня, говоря, что люди недовольны взятым курсом. 21-го вспыхнул бунт под предводительством Лайона, который утверждал, что мы направляемся в Тихий океан, где неминуемо должны погибнуть. Этот путаник, ничего не смыслящий в мореходстве, настаивал на том, чтобы повернуть к югу, думая, что мы прошли севернее островов Тонга, и требовал, чтобы мы высадились на берег и искали прибежища у туземцев. Лесли тщетно доказывал, что, взяв курс на юг, мы наткнемся на ледяные поля. Баркер, служивший на китобойном судне, стремился убедить бунтовщиков, что температура воздуха в этих широтах высокая и нам не грозит подобная ошибка. После долгой перебранки Лайон кинулся к рулю, но Рассен, вытащив один из пистолетов, отобранных у мистера Бейтса, застрелил его, после чего остальные вернулись к исполнению своих обязанностей. Мне казалось что это ужасное убийство нужно было совершить для безопасности корабля; и если бы это произошло на судне, управляемом свободными людьми, поступок Рассена был бы одобрен всеми как суровая но необходимая мера.

Эти беспорядки вынудили меня подняться на палубу, где я обратился к команде с краткой речью и убедил людей, что смогу выполнить все, что я им обещал, хотя сердце мое в это мгновение замирало от неуверенности, и я мечтал увидеть вдали хоть малейший признак, указывающий на близость суши. Поддерживаемый под руки Лесли и Баркером, я произвел измерения и изменил курс на северо-восток. Бриг шел со скоростью одиннадцать узлов в час под зарифленными марселями и при усиленно работающих насосах. Так мы шли до 31 января, когда налетевший среди ясного неба шквал чуть не оказался роковым для всех находившихся на борту.

Лесли допустил грубую ошибку: выровняв бриг из опасного крена (судно лежало на боку), он отдал команду свернуть фок-марсель, убрать брам-реи, свернуть нижний прямой парус и взять один риф на грот-марселе, оставив судно нестись по воле ветра под фоком и грот-марселем с одним рифом. Вследствие этого течь усилилась до такой степени, что я отчаялся добраться до суши на этом бриге и молил всевышнего скорее послать нам помощь. Шторм продолжался девять дней и ночей, и люди были совершенно измучены. Один из двух солдат, которых заставили выловить два обломка бушприта, был смыт с палубы и утонул. Провиант подходил к концу, но когда на девятый день шторм утих, мы поспешили сложить все оставшиеся съестные припасы в шлюпку. Море было еще очень бурное, и нам пришлось много потрудиться, пока удалось спустить ее на воду. Одни занимались шлюпкой, другие задраивали люки на бриге. Переодевшись в костюмы капитана Фрера и лоцмана, мы на закате покинули свой корабль, уже наполовину погрузившийся в воду.

Ночью ветер стал свежее, и наша шлюпка, которую правильнее было бы назвать баркасом, так как она была оснащена мачтой и бушпритом, оказалась очень неустойчивой и зачерпывала воду попеременно то одним, то другим бортом. Тогда мы решили посадить четверых на кормовые банки спиною к ветру, чтобы волны меньше захлестывали лодку. Этого одного было достаточно, чтобы довести до изнурения самых сильных людей. День, однако, несколько вознаградил нас за эту ужасную ночь. Берег был не далее, чем в десяти милях от нас. Приблизившись к нему настолько, чтобы это не угрожало нашей безопасности, мы под попутным ветром прошли вдоль побережья, надеясь достигнуть какой-нибудь гавани. В половине третьего мы нашли бухту» очень странную с виду, у входа в которую высились две скалы, похожие на пирамиды. Ширс, Рассен и Фэйр высадились в надежде добыть пресную воду в которой мы очень нуждались. Они вскоре вернулись и сказали, что нашли индейскую хижину, в которой находятся какие-то грубые глиняные сосуды. Опасаясь какой-нибудь неожиданности, мы всю ночь держались подальше от берега, а рано утром, войдя в бухту, убили тюленя. Это было первое свежее мясо, которое мне довелось попробовать за четыре года. Казалось странным есть его при таких обстоятельствах. Мы поджарили ласты, сердце и печенку на завтрак, отдав часть нашей поживы коту, которого захватили с собой с брига, – мне было жаль оставить его на погибель. После завтрака мы подняли якорь, а через полчаса подул свежий бриз, который понес нас со скоростью семи узлов в час от залива к заливу, в одном из которых мы рассчитывали найти обитателей. Идя вдоль побережья, мы на закате услышали мычание бычка, и Джон Баркер, которого по причине его жестокости я считал не способным проявлять чувствительность, вдруг расплакался.

Через два часа мы заметили большие костры на берегу, мы встали на якорь, вытравив трос на 19 морских саженей. В эту ночь мы не спали. Утром мы подгребли поближе к берегу и закрепили шлюпку в морских тростниках. Как только тамошние жители увидели нас, они все высыпали на берег. Я раздал им иголки и нитки и одна из женщин, крикнув «Вальдивия!»[12]12
  Вальдивия – приморский город на юге Чили.


[Закрыть] показала на узкую полоску суши к югу от нас и подняла три пальца, добавив «лигос!», что, очевидно, означало три мили, и мы впоследствии обнаружили, что она очень правильно сообщила нам расстояние.

Около трех часов мы обошли с наветренной стороны место, указанное женщиной, и с подветренного борта увидели флагшток и батарею из двенадцати пушек. Здесь я разделил между своими людьми сумму в шесть фунтов десять шиллингов, которую нашел в каюте капитана Фрера, и по справедливости распределил одежду. У нас было также двое часов; одни я отдал Лесли, а другие оставил себе. Мы решили сказать, что мы часть экипажа брига «Джулия», направлявшегося в Китай и потерпевшего кораблекрушение в Южных морях. Высадившись на батарее, мы были очень вежливо встречены испанцами, которые оказали нам самый радушный прием, хотя мы ни слова не понимали из того, что они нам говорили. На следующее утро было решено, что Лесли, Баркер, Ширс и Рассен заплатят за каноэ, которое доставит их в городок, расположенный в девяти милях вверх по реке, и утром 6 марта они распрощались с нами. 9 марта прибыло судно под командованием лейтенанта с приказом доставить нас в город, и мы взошли на борт под конвоем солдат. В тот же вечер мы с некоторым трепетом вступили в пределы городка. Я опасался, что испанцы пронюхали о том, кто мы такие, и не ошибся, – нас выдал уцелевший солдат. Этот парень, таким образом, оказался дважды предателем – сначала он предал своего офицера, а потом своих товарищей.

Мы были немедленно отправлены в тюрьму, где мы нашли своих четырех спутников. Кое-кто из них хотел выкрутиться, нагло повторяя историю о кораблекрушении, но, зная, какими неизбежно путаными будут наши показания, если нас допросят поодиночке, я убедил их в том, что наиболее безопасным будет открытое признание. 14 марта нас привели к «интенданте», то есть губернатору, который сказал нам, что освободит нас при условии, что мы поселимся в черте города. Услышав это, я очень обрадовался и только попросил губернатора от имени своих товарищей, чтобы нас не выдавали английским властям: «Уж тогда лучше расстреляйте нас на главной площади». На глаза губернатора навернулись слезы, и он сказал: «Не думайте, несчастные, что я намерен действовать против вас. Только не делайте никаких попыток к бегству, и я буду вашим другом. Если какой-нибудь корабль потребует вас выдать, вы увидите, что я сдержу свое слово. Все, о чем я хочу вас предупредить, – это чтобы вы воздерживались от спиртного, которым здесь сильно злоупотребляют, и чтобы вы по возможности выплатили правительству деньги, которые отпускались на ваше питание, пока вы отбывали заключение».

На следующий день мы все получили работу по спуску на воду судна водоизмещением в триста тонн, и мои люди проявили такое рвение, что, как заявил владелец судна, он не променял бы нас на тридцать своих соотечественников. Это очень понравилось губернатору, который присутствовал там вместе со всеми обитателями города и большим оркестром, поскольку судно простояло на стапелях почти три года. После того как оно было спущено, моряки из числа моих товарищей помогли оснастить его, за что получали по 15 долларов в месяц, не считая кормежки. Что касается меня, я очень скоро нашел работу на верфи и, честным трудом зарабатывая свой хлеб и пользуясь всеми радостями свободы, почти забыл о печальных превратностях судьбы, которые выпали на мою долю. Подумать только, что я, вращавшийся в среде джентльменов и ученых, должен был чувствовать себя счастливым оттого, что днем работаю на кораблестроительной верфи, а ночью сплю на связке шкур! Но это уже частные вопросы, и их не стоит касаться.

На этой же верфи вместе со мной работал выдавший нас солдат. Однажды он упал с большой высоты, и его сочли мертвым, на самом же деле он умер лишь несколько часов спустя в страшных мучениях, и я увидел в этом карающую руку провидения. Так сравнительно счастливо и спокойно текли дни до 20 мая 1836 года, когда старый губернатор ушел в отставку, К огорчению всех жителей Вальдивии, а «Ахиллес», вооруженный военный бриг, привез нам нового губернатора. Одной из первых акций этого джентльмена была продажа нашей лодки, пришвартованной позади губернаторского дома. Этот поступок показался мне признаком его недобрых намерений, и, боясь, что губернатор снова отправит нас в заточение, я решил бежать из этого места. Поделившись своими планами с Баркером, Лесли, Рейли, Ширсом и Рассеном, я предложил губернатору построить для него красивый вельбот, взяв на себя все кузнечные работы. Губернатор согласился, и немногим больше чем за две недели мы сколотили четырехвесельный вельбот, способный выдержать сильное волнение и даже шторм. Мы оснастили его парусами и снабдили запасом провианта, воспользовавшись именем губернатора, и 4 июля, в субботнюю ночь, мы отплыли на нем из Вальдивии, выйдя из устья реки вскоре после захода солнца. Не знаю, решил ли губернатор, возмущенный нашей выходкой, не преследовать нас, или – что вернее – наше отсутствие было обнаружено не раньше понедельника, когда догнать нас было уже невозможно; мы вышли в море без всяких приключений, взяв правильный курс, направились к островам Тонга, как договорились заранее.

Но тут счастье, сопутствовавшее нам до сих пор, казалось, покинуло нас. После того как мы четыре дня еле-еле ползли вперед при знойной погоде, наступил мертвый штиль, продолжавшийся сорок восемь часов, и мы лежали, как бревно, на водной поверхности. Три дня мы проболтались среди океана под палящими лучами солнца, без воды и провизии. На четвертый день когда мы задумали бросить жребий и решить, кто из нас должен умереть, чтобы остались в живых остальные, нас подобрал клипер, нагруженный опиумом, который возвращался в Кантон. Капитан-американец очень любезно обошелся с нами, а по прибытии в Кантон британские купцы, жившие в этом городе, провели подписку, и мы получили возможность бесплатно вернуться в Англию. Рассен, однако, пристрастился к пьянству и начал много болтать, что навлекло на нас подозрение. Консул сперва поверил моей вымышленной истории о кораблекрушении, но я назвал себя Уилсоном, забыв, что на секстанте, оставшемся на лодке выгравировано имя капитана Бейтса. Эти два обстоятельства вызвали у консула сомнения и побудили его распорядиться, чтобы по прибытии в Англию мы были доставлены в полицейский суд округа Темзы… В сущности, против нас не было никаких улик, и мы могли бы счастливо отделаться, если бы доктор Пайн, служивший судовым врачом на «Малабаре», находясь в суде, не опознал меня и не показал под присягой, кто я та, кой. Мы были взяты под стражу, и в дополнение к остальным уликам, мистер Кэпон, тюремщик из Хобарт-Тауна, который тоже почему-то оказался в Лондоне, опознал нас всех. Наша история была предана гласности. Баркер и Лесли дали показания против Рассена, он был осужден за убийство Лайона и казнен. После этого нас посадили в трюм «Левиафана», где мы оставались до тех пор, пока не были переведены на «Леди Джейн»., которая направлялась с арестантами на Землю Ван-Димена. Нас судили в колонии, по месту совершения преступления, за пиратский захват брига «Морской ястреб», и мы прибыли сюда 15 декабря 1838 года».

Дочитав с бьющимся сердцем эту удивительную повесть, Сильвия опустила рукопись на колени и задумалась. История этой отчаянной борьбы за свободу наполнила ее сердце смутным ужасом. До сих пор она ни разу не задумывалась над тем, среди каких людей она жила. Угрюмые создания, которые работали в кандалах или гребли на лодках, чьи лица несли одинаковую печать безразличия, очевидно., были совсем непохожи на Джона Рекса и его товарищей. Воображение рисовало ей путешествие на тонущем бриге, тяжкий труд в Южной Америке, полуночное бегство, отчаянную греблю, нескончаемые муки голода и то душевное бессилие и горечь, которые они, несомненно, испытывали в тюрьме после ареста. Разумеется» каторга должна была быть невыносимой для этих людей, если они решились подвергнуть себя любым опасностям, лишь бы избежать ее. Конечно же, каторжник Джон Рекс, который в одиночку, обессиленный болезнью, подавил мятеж и повел корабль по бушующему океану, обладает качествами, которым можно найти лучшее применение чем работа в каменоломнях. Было ли, в конце концов, правильным мнение Мориса Фрера? Неужели эти чудовища – каторжники – наделены сверхъестественной выдержкой только для того, чтобы их усмиряли и укрощали с помощью жестоких, бесчеловечных наказаний – кандалов и плетей? И в быстро наступающих сумерках ее фантазия все более разыгрывалась. Она с дрожью подумала, до какого чудовищного зла могут дойти такие люди, если им представится случай отомстить своим тюремщикам. Может быть, под маской угодничества и страха, которую она привыкла видеть на лицах арестантов, скрываются мужество и отчаяние настолько же сильные, как те, что поддерживали дух десяти несчастных беглецов, болтавшихся в Тихом океане? Морис говорил ей, что у этих людей есть свои тайные сигналы, свой тюремный язык. Она только что видела образец ловкости, с которой этот самый Рекс, все еще мечтающий о побеге, сумел послать тайное сообщение своим друзьям прямо под носом у тюремщиков. Что, если весь этот остров – тлеющий вулкан мятежа и убийства, а все каторжники – сплошные заговорщики, связанные друг с другом, как братья масоны, общностью отвратительных преступлений и страдания? Ужасно! Но это может быть так.

О, как странны пути цивилизации, если такой чудесный уголок земли понадобилось превратить в место каторги для чудовищ, которых эта цивилизация породила и вскормила! Она поглядела вокруг, и вся красота ландшафта словно вдруг померкла. Пышная листва, окутанная туманной дымкой сумерек, показалась ей страшной и коварной. Река словно замедлила свое течение, наполнившись кровью и слезами. Деревья как будто скрывали прячущиеся за ними тени жестокости и злобы. Даже еле шепчущий ветерок таил в себе вздохи и угрозы мести. Подавленная чувством одиночества, она поспешно собрала листки рукописи и повернула к дому, и в этот момент, словно вызванный из-под земли силой ее страха, какой-то человек в лохмотьях преградил ей дорогу.

Взволнованной девушке он показался воплощением того неведомого зла, которое ее страшило. Она узнала желтую одежду и увидела руки, которые стремительно потянулись к ней, словно желая ее схватить. Ей мгновенно вспомнилась история, которая три дня тому назад взбудоражила весь городок. Перед ней был отпетый головорез Порт-Артура, беглый бунтовщик и убийца, протянувший к ней раскованные руки, чтобы схватить ее и подчинить своей воле.

– Сильвия! Это вы! О, наконец-то! Я бежал, чтобы прийти к вам и просить… Неужели вы меня не узнаете? Она в ужасе отступила, прижав руки к груди, не в состоянии произнести ни слова.

– Я – Руфус Доуз! – проговорил он, ища в ее лице благодарную улыбку признания, которая так и не появилась. – Руфус Доуз! – повторил он.

Вино уже было выпито, и, сидя на широкой веранде, мужчины слушали плоские рассуждения священника, когда вдруг из сада до них донесся крик.

– Что там такое? – спросил Викерс.

Фрер вскочил и стал всматриваться в глубину сада. Он увидел вдали две смутные фигуры, как ему показалось, боровшиеся друг с другом. Одного взгляда было достаточно, чтобы он, чертыхнувшись, перепрыгивая через клумбы, бросился к незнакомцу.

Увидев его, Руфус Доуз не побежал, так как чувствовал себя под защитой девушки, которая была обязана ему жизнью, он отпустил ее руку и схватил край ее платья.

– О помоги мне, Морис, помоги! – вскрикнула Сильвия.

На лице Доуза показалось выражение ужаса и недоумения. Три дня несчастный старался сохранить свою жизнь и свободу, чтобы увидеться с единственным созданием, которое, как он думал, еще питает к нему привязанность. Осуществив свой беспримерный побег на глазах у всей тюремной стражи, он, рискуя быть пойманным, добрался до места, где жила девушка – предмет его дум и чаяний» надеясь услышать от нее слова сочувствия и благодарности. Но она не только не захотела выслушать его, но отшатнулась от него, как от зачумленного, а узнав его имя, позвала его смертельного врага, чтобы тот схватил его. Какая чудовищная неблагодарность! Значит, и та, которую он кормил и выхаживал, ради которой отказался от возможности, заработанной столь тяжким трудом, выйти на свободу и вернуть состояние, ребенок, о котором он мечтал во сне и наяву, девочка, образ который боготворил, – и она тоже против него! Стало быть, нет на земле справедливости, нет бога! Он выпустил ее платье и, не обращая внимания на приближающийся топот и крики, молча стоял, дрожа с головы до ног. В следующее мгновение на него набросились Фрер и Мак-Наб и повалили на землю. Хотя и очень ослабевший от голода, он одним легким движением сбросил их, и, несмотря на то что в доме уже поднялась тревога, и к месту событий бежали слуги, он мог бы еще скрыться от преследователей и спастись. Однако, судя по всему, он был неспособен бежать; па его бледном лице выступили большие капли пота, он дышал тяжело и прерывисто, и было похоже, что он вот-вот заплачет. На секунду черты его исказились конвульсивной гримасой. Казалось, что он готов обрушить на голову девушки, рыдавшей на отцовском плече, страшное проклятие. Но он не издал ни звука, а только засунул за пазуху руку и с жестом ужаса и отвращения что-то отбросил от себя. Затем с глубоким вздохом он протянул руки и позволил себя связать.

Когда его уводили, его молчаливая скорбь так проникала в душу, что каждый инстинктивно отвернулся, чтобы никто не подумал, будто другой торжествует, глумясь и радуясь своей победе.