Текст книги "Ритуал"
Автор книги: Маркус Хайц
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
Глава 24
18 ноября 2004 г. 08.01. Пливици. Хорватия
Попасть в больничную палату Лены было нетрудно. Экипированный врачебным халатом, планшетом и стетоскопом Эрик решительно прошел мимо полицейского, нажал на ручку и, словно ему тут и полагалось быть, переступил порог. Ему даже не пришлось показывать пропуск.
Лена спала в одной палате с еще четырьмя женщинами. Над ее койкой возвышался аппарат искусственного питания, по различным трубкам в ее тело подавались или из него откачивались красные и бесцветные жидкости.
Достав из кармана в изножье кровати историю болезни, он пробежал глазами показатели. Ее тело прекрасно оправлялось от тяжелых укусов, лимфоузлы делали свою работу. Ткани регенерировали лучше, чем у любой другой пациентки.
Она отнюдь не была мертва. Господь или кто там еще не внял его молитвам. Теперь ему предстояло самое ужасное из всех испытаний, какие когда-либо требовало от него призвание.
Эрик задернул вокруг кровати пластиковую ширму, чтобы за ним не смогли наблюдать другие женщины, и достал из-под планшета серебряный кинжал.
Он откинул одеяло. Осторожно приложив обломок клинка наискосок к левой груди, он мягко вдавил его на несколько миллиметров в податливую плоть.
Раздалось слабое шипение.
Эрик подавленно закрыл глаза. Серебро давало окончательный диагноз: бестия заронила в Лену зерно зла, превратив ее в ликантропа. Теперь девушка принадлежала к врагам, и ее следовало уничтожить.
– Сделайте это быстро, – сказала вдруг Лена и открыла глаза. – Я не хочу страдать.
Эрик посмотрев на нее с мукой. Он вообразил себе, что уже видит в ее глазах дикий блеск, по которому видно, что зверь в Лене становится все сильнее. Как рак он заползает в каждую клетку, покоряет ее и изменяет. Сплавляется с организмом девушки. Зелень ее глаз посветлела.
– Я знаю, Эрик, – с самообладанием сказала она. – Я… я чувствую это в себе. Оно уже изменяет меня. – Она сглотнула. – Вы преуспели?
Она даже не упрекала его, что он бросил ее одну в гостиничном номере. Он не нашел в себе силы ответить, только смотрел в красивое бледное лицо с высокими дугами бровей.
В это мгновение он понял, что никогда не сможет ее убить.
Не найдет в себе сил.
– Ну же! – Ее правая ладонь легла на его руку с кинжалом. – Колите. Я не хочу жить так, как остальные оборотни. Никто не должен умереть от моей руки. – Она посмотрела на него умоляюще. – Пожалуйста!
Наклонившись, Эрик поцеловал ее в лоб.
Она осторожно подняла глаза.
– Это был прощальный поцелуй?
– Нет. Это было… признание, какого я еще ни одной женщине не делал. – Он убрал кинжал в карман халата. В одно мгновение его жизнь стократно усложнилась. До сих пор она состояла лишь из опасностей, которые он умел оценить, не заботясь о других. Но все изменилось. Из-за Лены.
Он взял ее за руку.
– Ты хочешь жить?
Ее глаза наполнились слезами.
– Как человек. Не как бестия, – сказала она. – У меня нет времени для долгих исследований, чтобы найти рецепты и их испробовать. Ты сам сказал, как бессмысленно…
– Но; вероятно, есть целительное средство, – прервал он ее. – Я, во всяком случае, подозреваю, что оно существует.
Лена приподнялась в кровати.
– Что ты говоришь, Эрик?
По ее лицу разлилось счастливое недоверие.
– У моего отца был пузырек с каким-то высохшим веществом, которое, предположительно, может помочь от последствий укуса волка-оборотня, – признался он. – Оно – восемнадцатого века. Вещество давно уже пришло в негодность, но я могу отдать его на анализ.
– Ты сказал, что все сгорело?
– Нет. Не все.
Лена закрыла лицо руками. Никогда еще она так не радовалась, что ей солгали.
– Спасение есть. – Невнятно прозвучало из-за ее пальцев. – Пройдет полгода, прежде чем я окончательно потеряю контроль над собой, верно?
Медленно кивнув, он криво улыбнулся.
Одну задругой Лена вытащила из себя иглы капельниц и стерла с щек слезы.
– Тогда вперед. Анализ предоставишь мне. Я знаю одного врача, которому доверяю. Когда мы…
Крепко обняв, он поцеловал ее в губы.
На ласку она ответила со всем пылом: уверенность, что избежала его серебряного кинжала, и надежда на исцеление переполнили ее эйфорией. Сам ее запах сделался более острым, в нем сквозила страсть, и Эрик тоже испытал вожделение, которому, однако, не поддался. Только не в больнице, где за дверью сидит полицейский, а в палате четыре пары ушей.
– Нет, придется подождать, пока я тебя не заберу. Если тебя выпишут раньше, жди меня в отеле «Лободан», – попросил он. – Что ты рассказала полиции?
– Что в мою комнату ворвался психопат с пистолетом и собакой и что ты за ним погнался.
Лена наградила его улыбкой, но чистота, которую он всегда в ней видел, уже омрачилась чем-то темным. С ужасом он обнаружил, что и таинственность ей очень к лицу.
– Они собирались с тобой связаться.
Эрик глубоко вздохнул.
– Хорошо. Я пойду в участок и дам им описание психопата, чтобы они могли начать кого-то искать. – Он наскоро пересказал все, что случилось после нападения в лесу. Умолчал лишь о своем ранении. Наклонившись, он снова ее поцеловал и коснулся голого плеча. – Мы вскоре увидимся.
– Я позвоню тому врачу, – улыбнулась Лена. – Спасибо.
Ответив улыбкой, он выскользнул за занавеску и покинул палату. В туалете сорвал с себя халат, пересек вестибюль и прямо из больницы отправился в местный полицейский участок, чтобы рассказать властям путаную историю про извращенца, который бежал от него на машине без особых опознавательных знаков.
Через четыре часа допроса Эрика отпустили, сказав, что его вещи уже ждут в отеле, готовые к отправке.
Через пять часов с рюкзаком за плечами и в зимнем маскировочном костюме он вошел через главный вход в больницу.
Через пять часов и одиннадцать минут он вышел из больницы вместе с Леной, чтобы сесть на самолет в Германию.
Глава 25
4 марта 1766 г. предгорья Моншове, юг Франции
Флоранс глубоко вдыхала свежий воздух. Она буквально чувствовала на языке вкус наступающей весны и свободы после долгой зимы. Природа готовилась восстать из белой немоты во всем великолепии красок. Вереск уже одевался зеленым пушком, и среди тающего снега поднимались первые бутоны.
Она одна гуляла у Моншове, быстрым шагом шла через пустынные луга к мягко поднимающимся отрогам горы, наслаждаясь сознанием, что сбежала от бдительного и строгого надзора аббатисы.
В конце прошлого года она не решилась бы на такую тайную вылазку, но уже много недель в Жеводане царил покой. Зима как будто загнала бестию в какую-то берлогу, мешала охотиться на людей и скот, как в предшествующие месяцы. «Или же люди просто не сообщают больше властям, когда находят труп или порванную скотину», – таково было еще одно, более тревожное объяснение призрачного покоя в округе.
Сев под березой на ворох сухой листвы, она прислонилась спиной к стволу и стала смотреть на обрывы и скалы, красоты усеянного валунами Жеводана. «Как бы мне хотелось, чтобы Пьер был рядом».
Она тревожилась о возлюбленном. От одного пришедшего в Сен-Грегуар паломника она слышала, что Жан Щастель ходит на охоту теперь лишь со странным приезжим из Молдавии. Его сыновья почти не показывались ни в Согю, ни в других местечках, а если о них справлялись, то лесник отвечал, что они разделились, чтобы иметь больше шансов поймать бестию. А вот одна нищенка, с которой она поговорила во время раздачи супа нуждающимся, напугала ее рассказом, что Шастель лишился своих сыновей, ведь Пьер и Антуан погибли от клыков твари. Но аббатиса ее успокоила.
– Не обращай внимания на пустую болтовню, – сказала она. – Господь бережет их на охоте.
Закрыв глаза, Флоранс наслаждалась теплом солнечных лучей, падающих ей налицо. Перед собой она видела черты Пьера и воображала себе, будто чувствует на теле его нежные прикосновения. И одновременно проклинала приставания его брата. Впервые в жизни она желала кому-то смерти. События той роковой ночи она сохранила в тайне. Она и Пьеру не скажет, что намеревался сделать с ней Антуан.
«И как два брата могут быть такими разными?! – не в первый раз недоумевала она. – Оба были зачаты Жаном Шастелем, но отличны как солнце и луна. – При мысли о леснике она невольно улыбнулась, ведь, кажется, видела аббатису насквозь. – Готова побиться об заклад, что она влюбилась в Жана Шастеля».
Впервые Флоранс заметила эти запретные чувства, когда аббатиса рассказывала про якобы случайную встречу с лесником. Григорию выдали осанка, взгляд, да все – во всяком случае, по мнению Флоранс. Девушка многое угадывала в людях, которые ее окружали. Это был ее особый дар. И Григория ведь не юная девочка, ей известно о тяготении, какое возникает между мужчиной и женщиной. По рождению она была богатой и знатной графиней и постриг приняла лишь в двадцать лет после смерти своего молодого мужа – это она открыла воспитаннице в одно из немногих мгновений слабости. Остальные монашки ни о чем подобном не подозревали. А потому тайные знаки ничего им не говорили. Лишь Флоранс, сама будучи счастливой жертвой большой любви, умела правильно их истолковать.
«Какая жалость, что их любовь останется запретной. Они так хорошо друг другу подходят».
Девушка встала. Пора возвращаться, чтобы поспеть в монастырь к ужину.
Она испытывала благодарность за то, что ее воспитали монахини. О своих неизвестных и, без сомнения, богатых родителях она не задумывалась. Григорию она считала скорее матерью, чем опекуншей. И, невзирая на защиту внутри монастырских стен, радовалась тому дню, когда раз и навсегда оставит Сен-Грегуар.
«Уже недолго осталось. Мыс Пьером уедем, отправимся куда-нибудь, где нет никаких бестий. Он будет лучшим лесником королевства, а я найду себе место учительницы».
Стряхнув листву с плаща, она двинулась через высокий вереск, отвела ветку огромного, в человеческий рост куста дрока и прошла под ней. Ее левая нога попала в лужу, плеснувшая во все стороны вода намочила ей плащ, сапоги и нижнюю юбку.
– Ох…
Она остановилась, чтобы посмотреть, сильно ли испачкалась – и зажала рот ладонью, чтобы подавить крик, готовый с силой вырваться у нее из горла. Она наступила не в лужу.
Это было озерцо свежей дымящейся крови, в котором лежал труп мальчика.
Флоранс сразу узнала следы и поняла, кто был убийцей, кто раздробил лицевые кости несчастного ребенка и стащил с них кожу. На месте живота она увидела огромную дыру, в которой влажно поблескивало красным и зеленовато-серым. Кишки отсутствовали.
А еще бестия сожрала мясо с рук своей жертвы. Вероятно, в отчаянии мальчик пытался сопротивляться, но против такого противника оказывались бессильны и бывалые солдаты.
– Милостивый Боже, сохрани меня от…
Флоранс еще удалось перекреститься, а после ее вырвало на труп – так быстро подкатила к ее горлу тошнота. Она пошатнулась, едва не упала спиной в дрок, но, поймав, ее поддержали крепкие руки.
Девушка вскрикнула. И одновременно ее телом завладела странная сила. Словно глядя со стороны, она увидела, как выхватывает стилет с серебряным клинком, который ей полтора года назад подарила аббатиса, и вслепую бьет за спину. Клинок натолкнулся на сопротивление, мужской голос громко выругался, но не дал ей упасть.
– Беги, луп-чгару! – с яростью фурии выкрикнула она. – Иначе серебро принесет тебе смерть!
И снова ударила своего невидимого противника, который на сей раз ее выпустил. Девушка упала в лужу крови. С ужасом она перекатилась, попыталась подняться на ноги, но раскисшая земля скользила под руками. Грязь и кровь летели ей в лицо, лишая возможности видеть.
Полу ослепнув, обхватив рукоять обеими руками, она снова ткнула перед собой стилетом. Наконец ей удалось встать, и она бросилась бежать. Жаркая волна прокатывалась по ее телу, наделяя крыльями и придавая неожиданную скорость. От напряжения и страха у нее должно было бы перехватить дух, но она бежала все дальше, одновременно неловко стараясь протереть рукавом глаза, которые жгло болью.
Внезапно перед ней возникла какая-то тень.
– Это я, Флоранс! Пьер! – услышала она знакомый голос возлюбленного.
И верно. Ее возлюбленный зажимал колотую рану в боку, на вторую – в бедре он не обращал внимания, она была не столь опасной.
– Пьер? – с облегчением воскликнула она и недоуменно опустила стилет. – Пьер! Боже мой, я тебя ранила! Как ты тут оказался?
Она видела, что его испачканная кровью рубашка расстегнута, штаны и кафтан – тоже окрашенные красным – сидят криво. Нет, кровь не его, столько крови он не мог потерять. И вид у него был какой-то отстраненный, словно он только что очнулся от глубокого забытья.
«Это кровь мальчика!»
Флоранс попятилась.
– Не подходи! Стой, где стоишь! – Ее голос прервался. – Откуда у тебя на одежде кровь?
– Прошу тебя, Флоранс! – Он затряс головой. – Я не виноват!
– Не виноват? – Она побледнела как полотно. – Святые угодники Пьер! Ты… ты бестия?
Она пошатнулась, ноги сами собой понесли ее назад, прочь от человека, которого она любила и внезапно начала бояться. Жар у нее внутри нарастал, окружающее все больше тускнело перед слезящимися главами.
– Это проклятие!
Он неуклюже сделал шаг вперед, с мольбой протягивая к ней руку. Флоранс движение не разглядела и неверно его поняла. Лезвие взметнулось и глубоко вошло ему в руку. С криком он ее отдернул.
– Пьер! Я…
Она не знала, что ей делать. И больше всего жалела, что ударила так сильно. Перед глазами у нее немного прояснилось.
За спиной у нее зашуршали кусты, из которых вывалился Антуан. Черные волосы потными прядями падали ему на лицо, мушкет он тащил за собой за ствол, от него воняло вином. Одежда висела на нем в беспорядке, и кровью он был залит не меньше брата.
Увидев, кто перед ним, он рассмеялся.
– Ах, вот как, монашка и мой братик, – с запинкой пробормотал он.
Его зеленые глаза устремились на Флоранс, но никак не могли сфокусироваться на ней – слишком велико было воздействие алкоголя. Он поднял повыше ногу, до колена испачканную запекающейся кровью ребенка.
– Только посмотрите, во что я наступил! Какое свинство! Ты почти обглодал мальчишку! – он раскатисто и мерзко рассмеялся.
– Вы оба бестии, оба!
Флоранс одновременно кричала и плакала, махала кинжалом то в сторону Пьера, пытающегося перевязать рану шарфом, то Антуана. Жаркий свинец тек по ее жилам, голова болела. Она боялась, что вот-вот лишится рассудка, и боролась с подступающим безумием.
– Я? – Антуан попытался возмущенно выпрямиться, прижимая руку к груди. – Я выпил вина, а по дороге вляпался в кровь. Когда пошел за помощью, то услышал твои вопли.
Он сделал шаг к ней, но, замахнувшись, она вонзила стилет ему в предплечье. Раздалось шипение, в воздухе запахло жареным, и он взревел:
– Безумная! – Обстоятельно подняв мушкет, он попытался его зарядить, но неловкие от алкоголя пальцы то и дело соскальзывали с курка. – Я тебя пристрелю, святая ты мышка, а потом займусь тем, чем хотел заняться в часовне, если бы не этот…
Прыгнув на брата, Пьер отбросил его в заросли дрока. Оба скрылись за густыми зелеными ветками. Смех Антуана превратился в ужасное ворчание, куст ходил ходуном.
«Господи, помоги мне!» Страх дурманил ее мысли, и она всецело положилась на инстинкты. Повернувшись на каблуках, Флоранс бросилась бежать, как еще никогда в жизни не бегала. Она неслась по каменистому лугу, много раз падала, но снова поднималась на ноги, порвала платье и все равно слышала за спиной злобный вой бестии.
Девушка бежала во власти непреодолимого, туманящего разум ужаса. Вскоре она вообще перестала воспринимать окружающее, которое слилось в пятнистую зелень под ногами и темную голубизну над головой, а ее ноги механически поднимались и опускались, и она уже не слышала ничего, кроме собственного дыхания. И жуткого воя бестии, который следовал за ней повсюду.
– Нам эти вещи больше не нужны. Отдайте их нуждающимся, – сказала жена кабатчика, одетая лучше четырех крестьянок, которые вместе с ней стояли посреди швейной мастерской. Отдав Григории узел, она подождала похвалы и благословения за доброе дело.
Такие желания аббатиса охотно исполняла. Она перекрестилась.
– Господь возрадуется вашим делам, Он вспомнит о них, когда вы предстанете перед Его судом.
Кабатчица опустилась на колени, и аббатиса положила руку на ее склоненную голову.
– Идите с миром, да пребудет с вами благословение Божье, пусть Он наставит вас и защитит.
– И от бестии тоже? – нерешительно спросила кабатчица. – Пожалуйста, благословите меня и от бестии тоже.
Крестьянки, нетерпеливо ждавшие своей очереди, обменялись многозначительными взглядами и, сдвинув головы, зашушукались. Уже давно ни одна из них не решалась заговорить вслух про существо, которое король объявил убитым, но которому было наплевать на указы его величества.
– Ее застрелили. Можешь не…
– Прошу вас, достопочтенная аббатиса, – не унималась кабатчица, требовательно схватив подол рясы. – Дайте мне защиту Всемогущего от посланницы дьявола. – Смирившись, Григория благословила ее против бестии, и лишь тогда просительница поднялась с облегчением. – Спасибо, достопочтенная аббатиса. – Словно прощаясь, она погладила стопку одежды, которую пожертвовала монастырю. – Пусть новому владельцу она принесет больше счастья.
– О чем вы, милая? – поинтересовалась аббатиса.
– Думаю, несчастного сожрала… сожрала она. Бестия, – сказала, оглянувшись на крестьянок, кабатчица. – Он появился на нашем постоялом дворе, как раз когда впервые услышали про бестию. Однажды он не вернулся в свою комнату, все вещи бросил. А теперь пусть они послужат какому-нибудь другому несчастному.
Григория нахмурилась.
– О нем никто не справлялся?
Кабатчица пожала плечами.
– Нет. Он выглядел как разъезжающий писец или ученый, какие предлагают свои услуги господам.
Поклонившись в сторону деревянного креста на боковой стене, она вышла. Беспокойные крестьянки быстро подали свои пожертвования на монастырь и последовали за ней, ведь если кому-то было даровано благословение Господа против бестии, лучше далеко от него не отходить.
– Идите с миром! – Григория сложила руки на коленях. Ей даже было по душе, что больше нет необходимости раздавать благословения и что ради разнообразия крестьянки от этого отказались. День в поле выдался тяжелым – она выбирала усы, что отнимало у нее много сил, и сейчас тосковала по толике покоя.
Тем не менее, одежда исчезнувшего постояльца разбудила ее любопытство, пересилившее усталость, которая закралась ей в члены. Расправив простые штаны, она провела кончиками пальцев по ткани, определяя качество и выработку. Потом взялась за добротный кафтан, рубашки и чулки. Все были из превосходной мастерской. Это говорило в пользу предположения кабатчицы, что ее постоялец не безденежный бродяга, пропавший в лесах Жеводана. Но почему такой человек довольствовался платьем скромного покроя и остановился на простом постоялом дворе, а не поискал пристанища, соответствовавшего его положению?
В дверь постучали, и Григория вздрогнула.
– Прошу прощения, достопочтенная аббатиса, – сказала женщина в темно-красном платье, которое скорее подошло бы для большого города, чем для нищего Жеводана. Опираясь на дверной косяк и подавшись вперед, она заглянула в мастерскую. Ее волосы скрывались под чепцом, но, судя по корням надо лбом, были черными. – У ворот мне сказали, я найду вас здесь. Простите мое вторжение.
Григория впервые ее видела, но ее лицо поразительно походило на черты той, которая на глазах расцвела издевочки в молодую девушку. Женщина выглядела как Флоранс, если бы той было немного больше тридцати лет! Аббатиса озадаченно отложила одежду.
– Чем могу вам служить?
– Меня зовут Луиза Дюмон, – сказала женщина, переступая порог и кланяясь. Достав из кармана кошель, она положила его на стол. В кошеле что-то звякнуло. – Я здесь для того, чтобы оплатить содержание девочки, которую вы называете Флоранс. – Она нервно сглотнула.
Григория догадалась, что привело госпожу Дюмон в монастырь, однако не спешила с ответом и допытываться не стала. Пододвинув к себе кошель, она его раскрыла. Блеснуло золото.
– Этого слишком много, – сказала она, поднимая глаза.
– Это за будущие годы. Я не знаю, представится ли мне возможность посылать деньги в Сен-Грегуар. – Она снова сглотнула. – Достопочтенная аббатиса… Я бы хотела повидать ее перед тем, как… Она здесь? Моя дочь?
Григория постаралась прочесть что-нибудь по лицу посетительницы. Луиза Дюмон боялась, ужасно боялась. Но чего? Необходимо узнать побольше, прежде чем она предложит воспитаннице встретиться с этой женщиной. Одному Богу известно, как воспримет это девочка!
– Флоранс отдыхает после работы, – солгала она. – Если бы вы согласились подождать, мадам Дюмон, я отведу вас в странноприимный…
– Нет, нет. В этом нет нужды. Мне нельзя долго задерживаться. – Поджав губы, она достала письмо из сумочки, которую прижимала к себе локтем. Конверт она положила на стол. – Это для моей дочери. Пусть она прочтет его, как только проснется. Речь идет о ее будущем, таком, о котором ей и не мечталось. – Она пододвинула конверт Григории. – Если она решится на такой шаг.
– А сами вы ей рассказать не хотите?
– Нет! – поспешно, почти с ужасом возразила мадам Дюмон.
– Она обязательно спросит меня, как ей поступить. – Григория взяла со стола письмо.
Мадам Дюмон положила руку на локоть аббатисы.
– Прочтите его, лишь когда об этом вас попросит моя дочь. Но ни в коем случае не ранее. Как только вам будет известно его содержание, вы окажетесь в не меньшей опасности, чем я. – Поспешно встав, она сглотнула, стараясь не утратить самообладания. – Поверьте мне, я желаю девочке добра. Если она решится на этот шаг, пусть пошлет мне письмо в Сен-Албан, в замок старого графа де Моранжье.
Перекрестившись, она направилась к выходу, ее каблуки громко стучали по каменным плитам.
Григории такое было не по душе, она не одобряла секретов.
– Подождите, мадам Дюмон! – Она встала. – Объясните, в чем тут дело и почему вы не можете остаться.
– Я постараюсь приехать снова. Тогда мы поговорим.
Посетительница исчезла за дверью.
Подойдя к двери, Григория посмотрела, как посетительница спешит к воротам. Перед ними ее ждала закрытая черная карета. Едва мадам Дюмон села в нее, как кучер тронулся с места.
Происшествие Григорию удивило. Задумчиво вернувшись к столу, она отодвинула монеты и письмо, так и не решившись сломать печать на конверте. Флоранс должна прочесть послание первой. Аббатиса молила Господа, чтобы опасность, о которой говорила мадам Дюмон, оказалась не столь зловещей, как она пыталась ее представить.
При странных же обстоятельствах мадам решила впервые справиться о дочери, которой столько лет пренебрегала. Почему совесть замучила ее именно сейчас?
На языке Григории вертелось множество вопросов. Каждый в монастыре догадывался, что Флоранс скорее всего незаконнорожденная дочь дворянина – регулярные выплаты слишком ясно об этом свидетельствовали. Но Григория всегда полагала, что речь идет о любовной интрижке с какой-нибудь служанкой или крестьянкой. Если и мать тоже способна позволить себе карету и столь большую сумму золотом, то здесь кроется что-то другое.
Она сомневалась, что ее посетительницу действительно зовут мадам Дюмон. А вот упоминание почитаемого в округе старого графа де Моранжье заставляло предположить, что мать Флоранс, вероятно, была дворянкой, которая хотя бы однажды была близка со старым аристократом. Но к моменту рождения Флоранс граф уже много лет был женат на маркизе де Шатенеф-Рандон. Деликатное дело.
Григория принудила себя не предаваться пустым догадкам и не обвинять графа в том, что противоречит святым заповедям. А поскольку, не зная содержания письма, она ничего не могла предпринять, то продолжила осматривать одежду.
Исходя из размера, она попыталась определить, какого телосложения был исчезнувший постоялец. «Определенно небольшого роста, и плечи не слишком широкие. Да, не трудно будет найти нового владельца этим красивым вещам». Григория снова стала складывать одежду и, когда настала очередь кафтана, заметила, что за подкладкой что-то зашуршало. «Потайной кошель, который, возможно, принесет еще несколько ливров в ящик для пожертвований?»
Поискав скрытый шов, Григория нашла его на уровне подола и осторожно вскрыла. Через несколько мгновений ей удалось выудить вощеный конверт, в котором лежал листок бумаги.
Печать под строчками на латыни она узнала сразу. «Печать его святейшества!». Ошеломленно опустившись на табурет, она прочла содержимое.
Католическому епископу Франции.
Податель сего письма действует во благо святой католической церкви и с особой милостью Божьей. Без промедления или дальнейших расспросов ему следует предоставить по требованию пристанище на неопределенный срок, одежду, обувь и содержание в размере ста ливров.
Никто не должен узнать о подателе этого письма, помощь ему следует оказывать втайне и без лишнего шума. Ни слова не должно быть проронено о нем ни мирянам, ни другим слугам святой католической церкви. Пренебрежение данным распоряжениями неприемлемо и повлечет серьезные последствия для ослушника.
Григория опустила листок. «Что это значит?» Она понятия не имела, с какой миссией путешествовал неизвестный, и, даже осмотрев второй раз его платье (теперь еще внимательнее), не нашла ничего, что позволило бы догадаться о его личности.
«Может, иезуит?» Это было бы логично. Святой отец считался другом Общества Иисуса, как называл себя орден. Не далее как в январе прошлого года он торжественно утвердил орден буллой «Apostolicum pascendi munus[29]29
Услада апостольского служения (лат.).
[Закрыть]». Григория помнила, какие она вызвала протесты во Франции и Испании. Преданных папе иезуитов подозревали во всевозможных заговорах, вследствие чего многие Властители Европы, в том числе французский король, требовали роспуска ордена. И в такие смутные времена член ордена путешествует с тайной миссией по Франции? В области, где повсюду можно встретить камизардов, гугенотов и им подобных?
Григория пыталась навести порядок в мыслях. Причин для его прибытия сюда найдется множество: от следствия по делу камизардов до расследования обстоятельств жизни священнослужителей, обвиняемых в роскоши ил и в отходе от христианского учения, до запланированных подстрекательств к мятежу против французского короля, который своим абсолютистским и самовластно-безнравственным правлением навлек на себя недовольство истинных христиан.
Или верховный понтифик прислал его в Жеводан из-за бестии?
«Слишком много загадок для одного дня». Григория оставила бесплодные догадки, но решила, что святому престолу следует узнать о пропаже и, возможно, печальной участи своего предполагаемого агента. Аббатиса направилась в рабочую комнату.
Сперва она хотела написать епископу, но потом передумала. Если речь идет о посланнике папы, то его святейшество должен получить письмо без проволочек. Из верительной грамоты следовало, что само существование посланника следует держать в тайне. Нежелательно, чтобы о нем узнало слишком много людей.
А заодно представлялась удачная возможность обратить внимание святого престола на продолжающиеся в Жеводане убийства, чтобы сюда прислали нового наблюдателя либо приняли еще какие-то меры. «Я опишу, какие страдания чинит здешним людям адское создание».
Это был смелый план. Простая аббатиса собирается писать наместнику Господа на земле. В обычных обстоятельствах даже подумать о таком было бы немыслимо! «Но когда в последний раз обстоятельства в Жеводане были обычными?» – спросила себя Григория. До вечера она сидела за рабочим столом, снова и снова составляя и переиначивая фразы, пока они ее не удовлетворили. Снова и снова она старалась внушить читателю, что хотя некоторые крестьяне возвращаются к вере из страха, один страх не должен быть достаточной побудительной причиной молиться Господу. «Велика также и опасность, – продолжала она, – что другие отвратятся от веры, так как в бестии здесь видят посланца Сатаны, который якобы обладает властью большей, нежели Бог, ведь никак не удается одолеть тварь. И не в последнюю очередь велика постоянная угроза паломникам, направляющимся в Сантьяго де Компостелла. Если, невзирая на все доклады, ваше святейшество, до вашего слуха еще ничего не дошло и если не вы присылали означенного человека в Жеводан, настоятельно молю вас, вашим словом пролить на людей свет в эти темные времена».
Подписав письмо, аббатиса сложила его, снабдила адресом и печатью и оставила на столе.
А после, взвешивая, на него посмотрела.
Чем больше она размышляла, тем более неудачной казалась ей эта идея, которую она в религиозном рвении едва не воплотила в жизнь. Требовалось кое-что сперва прояснить, а присутствие агентов папы лишь осложнит и без того запутанное положение дел. Даже если она переложит это на плечи Жана Шастеля, хотя сам он об этом и не догадается.
«Нет, я не стану его посылать». Она отодвинула письмо на дальний край стола, рядом с письмом для Флоранс, которое лежало забытое и ждало, когда однажды она его заберет. «Лучше подождать».
Григория услышала, как к ее рабочей комнате приближаются торопливые шаги, потом вдруг занавеску без стука отдернули, и к ней ворвалась, отчаянно жестикулируя, растрепанная монахиня.
– Достопочтенная аббатиса, идите скорей! Флоранс!
Григория вскочила.
– Флоранс? Что с ней?
– Она ходила гулять и столкнулась с бестией! – вскричала бледная как мел женщина и повернулась уходить.
«Как она могла сбежать из запертой комнаты?» – удивилась про себя Григория и последовала за монашкой, которая повела ее к воротам монастыря, где на скамью положили ее воспитанницу. От одежды Флоранс остались лишь лохмотья, кто-то из сестер прикрыл ее наготу простыней.
– Святая Матерь Божья!
Сев рядом с девушкой, Григория всмотрелась в напряженное лицо. Глаза Флоранс смотрели перед собой в пустоту, взгляд потерялся в бесконечности. Она дрожала всем телом словно от холода, а жалкие обрывки одежды заскорузли от грязи и крови.
После быстрого осмотра аббатиса с облегчением установила, что ее воспитаннице не причинили никаких видимых повреждений. За исключением нескольких синяков и царапин, нанесенных падениями и острыми шипами, телесно она была в целости. Но пострадала ее душа.
– Бестия разорвала новую жертву прямо на глазах у бедной девочки, – шепотом рассказывала одна из столпившихся вокруг монахинь. – Люди из деревни ее увидели и сразу же бросились искать адское создание. У Моншова нашли маленького мальчика. Его звали Жан Бергунью, и ему было девять лет, узнали его лишь по одежде. Его лицо и…
– Тихо! Ты ведешь себя как болтливая прачка. – Григория не желала ничего слышать, по округе и так ходило уже слишком много подобных историй. – Принеси горячей воды, – приказала она одной послушнице. – Отнесем ее наверх в ее комнату.
