Текст книги "Дань прошлому"

Автор книги: Марк Вишняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

И дальше: "В том, как обсуждался порядок дня первого Всероссийского Учредительного Собрания, в его схеме, начертанной Комиссией, в проектах речей было одно общее, что больше всего бросалось в глаза. Это желание удержать Учредительное Собрание на елико возможной высоте. Не дать его уронить в глазах народных. Не позволить втоптать Великую идею – Великое Учреждение в грязь... Как бы то ни было, но разработанный Комиссией план был и импозантен, и не лишенным красоты".

Казалось бы, хорошо, – каких еще комплиментов ждать со стороны противника наших комиссий и общего плана? Нет, плохо: "было учтено всё, кроме банды пьяных матросов, заполнивших галлереи Таврического дворца, и непарламентского цинизма большевиков" ("Архив Русской Революции", 1924, Т. 13, стр. 34 и след.).

"Банды пьяных матросов" мы, действительно, не учли. Но кто ее "учитывал": во всех подробностях предусмотреть, как будут действовать большевики, не было никому дано – ни "парламентариям", ни "активистам". Да банда эта и не играла решающей роли по сравнению с "цинизмом большевиков". Соколов утверждает, что "благодаря гипнозу, внушенному нам нашими законниками, мы совершенно забывали действительность. Забывали, что власть принадлежит большевикам. Забывали о том, кто такие большевики". Фактически дело обстояло как раз наоборот.

Мы, конечно, ни на минуту не забывали, что власть принадлежит большевикам и отлично знали, кто такие большевики. Вся наша стратегия исходила из того, что большевики насквозь пропитаны "непарламентским цинизмом" – в несравнимо большей степени, чем наши "активисты". Но вместе с тем из нашей памяти не изгладился опыт октябрьских дней, когда в Петрограде и Москве демократия оказалась бессильной предотвратить большевистский захват власти и противостоять ему.

Идти на риск немедленного вооруженного столкновения предоставлялось нам тем более легкомысленным, что оно выбивало из антибольшевистских рук козырь, которым являлось Учредительное Собрание, если бы ему удалось закрепиться и даже в случае его насильственного упразднения.

Абсолютной уверенности в том, что судьба Учредительного Собрания предрешена, не было до конца декабря. Искушенный в политике и хорошо знавший натуру большевиков, Церетели заявлял публично: "с трудом верится, чтобы большевики осмелились разогнать Учредительное Собрание – ни народ, ни история этого не простит". Для активистской эс-эровской молодежи естественно было идти ва-банк и не задумываться о завтрашнем дне. Политически более зрелым и более ответственным приходилось быть осмотрительнее. Мы предвидели, что провокация не минет активистов.

Соколов сам отмечает, что среди его сотрудников и сотрудников военной комиссии оказались провокаторы: Гр. Семенов, главный свидетель обвинения на процессе членов эс-эровского ЦК, Лидия Коноплева, Дашевский и Маевский. Четыре обнаруженных провокатора на протяжении шестинедельного "активизма", а сколько было не обнаружено?

"Парламентарии" свой план в общем провели. Был план и у "активистов", но они, его, увы, никак не осуществили – не по собственной, конечно, вине, а потому, что и у них "было учтено всё, кроме"... того, что случилось в действительности. "Броневой дивизион был вполне в наших руках", утверждает Соколов. Однако, дивизион, видимо, отбился от "рук", ибо когда надо было действовать, он оказался в нетях. Автор приводит красочный эпизод, характерный для эпохи. На многолюдном собрании 2-го балтийского экипажа после ряда антибольшевистских речей вскочил матрос-энтузиаст:

– Братцы, товарищи, поклянемтесь, что не пойдем против народного собрания!..

– Клянемся!

– На колени, товарищи, на колени!

И многочисленная толпа матросов становится на колени и кричит:

– Клянемся не идти против Учредительного Собрания.

И Соколов справедливо прибавляет: "Именно – "не идти против". Чтобы идти за Учредительное Собрание, они даже не думали".

Думали придти на помощь Учредительному Собранию Преображенский и Семеновский полки. Даже определенно обещали, как нас заверяли лица, связанные с военной комиссией ЦК. Но и эти полки поставили свой приход в зависимость от предварительного прихода к ним броневых машин. Но в ночь перед открытием Учредительного Собрания большевистские агенты в ремонтных мастерских иммобилизовали машины. "Было учтено всё, кроме этого". Не пришли броневики, не пришли и полки. С этим рухнул и весь "революционный" план активистов.

В том же "Архиве Русской Революции", в котором напечатаны воспоминания Б. Соколова, появились и воспоминания С. В. Милицына, обер-секретаря Сената в дореволюционное время, а в предъянварские дни 18-го года председателя объединенного комитета представителей Преображенского, Семеновского, Финляндского, Волынского, Петербургского и Московского полков, то есть тех воинских частей, от активности коих фактически зависела судьба Учредительного Собрания. Милицын рассказывает, как "приходили депутации эс-эров Учредительного Собрания и просили вывести полк (Преображенский) на защиту народа и Собрания". Но у хитроумного обер-секретаря был свой "макиавеллиев" план:

"Наша задача объединить и организовать убежденных противников большевиков, такие среди солдат есть, и их мы не должны уступать (!) ни большевикам, ни социалистам-революционерам... Никаких партийных программ, никаких реставрационных затей... В душе мы думали, что логически приведем к военной диктатуре, хотя бы только скрытой" (Т. 2, стр. 180, 184, 185). К чему Милицын и другие привели фактически, они, вместе с нами, узнали позднее. Но его признания свидетельствуют и о шаткости тех расчетов, которые делали наши "активисты".

Б. Соколов не останавливается перед утверждением, будто Всероссийское Учредительное Собрание, вместо того, чтобы стать "Всероссийским торжеством превратилось в Всероссийский позор". С этого он начинает свой обвинительный акт. А кончает: "Однако, по существу пятое января было завершением героического периода революционной демократии. Ибо готова была фракция во имя народа принести свои жизни на алтарь борьбы. Нет, соглашательским нельзя было назвать ни в коем случае поведение фракции". Едва ли не всё обвинение этим сводится на нет.

В общем наш обвинитель прав, когда несколько старомодно, в стиле Мережковского, формулирует создавшееся положение путем антитезы: "За нами стояла Невооруженная Правда, которой большевики противопоставили Вооруженную Ложь...

На их стороне была активность, пулеметы, ружья. За ними стояла толпа".

Да в общем это было так, "активистам", увы, не удалось "вооружить нашу Правду".

Если "Активному Ничтожеству" было противопоставлено всего лишь "Пассивное Ничтожество" и ответственность за это несет эс-эровская фракция членов Учредительного Собрания, эта ответственность падает, конечно, в первую очередь на тех; кто считали вооруженное сопротивление большевикам первоочередным делом и взялись за него, а не на тех, кто считали его преждевременным и губительным даже для того немногого, чем только и могло стать Учредительное Собрание при "непарламентском цинизме большевиков".

Можно было бы пройти мимо противоречивых и несправедливых суждений Бориса Соколова, если бы они были только его личным мнением. К сожалению, ему были созвучны и широкие круги русской общественности, склонные расценивать события по их результату – удаче или неудаче. И обвинения, направленные против эс-эров и "эс-эровского" Учредительного Собрания врагами демократии и социализма или разочаровавшимися деятелями и сторонниками Февраля, по существу немногим отличаются от того, что вменил нам в вину бывший эс-эр и член Учредительного Собрания от фронта Борис Соколов.

С момента образования фракции членов Учредительного Собрания мое время полностью было занято заседаниями фракции и ее бюро, "Комиссией первого дня" и "государственно-правовой". Так перешли мы из судьбоносного 17-го года в трагический 18-ый и дожили до первого и последнего дня Всероссийского Учредительного Собрания.

2-го января мне исполнилось тридцать пять лет – половина жизни ушла в прошлое.

VIII. В УЧРЕДИТЕЛЬНОМ СОБРАНИИ

На улице и в Таврическом дворце. – Правящее меньшинство и оппозиционное большинство. – Речь председателя. – Эс-эры, большевики, левые эс-эры. Неистовство победителей. – Горькая чаша. – За кулисами заседания. – Уход большевиков и шантаж левых эс-эров. – Выступление Железнякова. – Постановления Учредительного Собрания. – Предумышленное преступление.

1

5-го января 1918 года выдался в Петербурге обычный зимний день. Ничем в природе не отмеченная пятница. Ни солнца, ни ветра. Ни сильного мороза, ни особо-прозрачного "петербургского" воздуха. Много давно выпавшего и неубранного снега на крышах и на улицах.

Сборный пункт фракции большинства членов Учредительного Собрания, эс-эров, назначен был неподалеку от Таврического дворца. Собрались к 10 часам утра – не то в чайной, не то в столовке. Помещение небольшое: толпятся и суетятся. Произвели перекличку. Роздали "розетки" из красного шелка и красного же цвета входные билеты, полученные секретарем фракции для всех нас разом.

Билеты за подписью комиссара над Комиссией по выборам в Учредительное Собрание – Урицкого. Подсчитались, обменялись новостями и слухами. Наиболее сенсационный – будто выпустили из Петропавловки членов Учредительного Собрания социалистов: Авксентьева, Аргунова, Гуковского, Питирима Сорокина. Неизвестно от кого исходивший слух быстро приобрел характер достоверности. Легко верилось тому, во что хотелось верить. По-разному комментировали "жест" большевиков. Частичная амнистия или готовность "выявить" народную волю возможно полнее?.. Во всяком случае, это явная уступка со стороны неуступчивой власти. Обстановка складывалась как будто более благоприятно, чем можно было предполагать.

В начале двенадцатого двинулись в путь. Идем растянутой колонной, посреди улицы, человек двести. С нами небольшое число журналистов, знакомых, жен, запасшихся билетами в Таврический.

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком – ледок.

Скользко, тяжко

Всякий ходок

Скользит – ох, бедняжка!

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате – плакат:

"Вся власть Учредительному Собранию!.."

До дворца не больше версты. И чем ближе к нему, тем реже встречаются прохожие, тем чаще – солдаты, красноармейцы, матросы. Они вооружены до зубов: за спиной винтовка, на груди и сбоку ручные бомбы, гранаты, револьверы, патроны, – патроны без конца, всюду, где их только удалось прицепить или всунуть. Отдельные прохожие на тротуарах останавливаются при виде необычной процессии, изредка приветствуют вслух, а чаще, проводив сочувственно глазами, спешат пройти своей дорогой. Подходят вооруженные, справляются, кто и куда, и возвращаются на свои стоянки под ворота или во двор.

Шествие серое и настроение невеселое. Мирным путем демонстрантов к Учредительному Собранию явно не пропустят. Хватит ли решимости и желания прорваться к Таврическому силой?.. Идем и гадаем. Обмениваемся краткими репликами. Я досказываю будущему председателю Учредительного Собрания выработанные Комиссией подробности порядка дня, общего плана, председательских функций и полномочий. Он внимательно прислушивается.

За решеткой Таврического дворца вся площадка уставлена пушками, пулеметами, походными кухнями. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота на запоре. Только крайняя калитка слева приотворена, и в нее пропускают по билетам. Вооруженная стража пристально вглядывается в лицо прежде, чем пропустить. Оглядывают сзади, прощупывают глазами спину после того, как пропускают. Это первая, внешняя охрана. Ее несут гренадеры, красноармейцы и матросы, прибывшие накануне из Гельсингфорса и Кронштадта.

Управляющий делами Совнаркома и в те дни доверенный Ленина Влад. Бонч-Бруевич позднее описал военно-операционную обстановку, созданную еще накануне открытия Собрания. "Для охраны порядка в самом Таврическом дворце... я вызвал команду с крейсера "Аврора"...

К этой команде были присоединены еще две роты с броненосца "Республика", под предводительством хорошо мне известного матроса Железнякова, анархиста-коммуниста, честно и бесповоротно ставшего на точку зрения правительства диктатуры пролетариата и отдавшего себя в полное его распоряжение... В 3 часа ночи я собрал всех начальников отрядов вверенного мне района и каждому вручил в запечатанном конверте специальное задание... Я крепко пожал руку этому изумительному человеку – герою революции, матросу Железнякову" ("На боевых постах февральской и октябрьской революции". Стр. 246-7).

Другой герой тех же дней Дыбенко в воспоминаниях, посвященных "другу-соратнику на революционном поприще тов. А. М. Коллонтай", рассказывает о том же в таких выражениях: "С раннего утра, пока обыватель еще мирно спал, на главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые советской власти – отряды моряков... Начальники отрядов – всё боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи. Виктор Железняков со своим отрядом торжественно выступает охранять Таврический дворец – само Учредительное Собрание. Моряк-анархист, он искренне возмущался еще на втором съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное Собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет "Почетное место займу". Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории" ("Мятежники". – Изд. "Красной Нови". 1923) (Этот анархист-коммунист – не Виктор, а Анатолий Железняков – был позднее сопричислен к типу "народных героев", Чапаеву, Щорсу и другим, которые, по убеждению большевиков, "будут постоянно жить в сердцах поколений" (К. Ворошилов "ХХ лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Военно-Морского Флота". 1938.).

О других матросах-героях расправы с "самодовольными глупцами, съехавшимися со всех концов России вершить судьбу тех, кто сам творил революцию", тот же Бонч-Бруевич сообщает: "Часть матросов (расквартированных в Военной Академии на Суворовском проспекте) оказалась не на высоте положения и стала портить инвентарь Академии... Эти буйные элементы тут же, на заре, были отправлены на суда под конвоем своих же товарищей для того, чтобы списать... с кораблей, обезоружить их, обратить в гражданское состояние и отправить на родину" (Там же).

Наконец, главный герой, наркомор Дыбенко, позднее командовавший сухопутными войсками – Средне-азиатским военным округом – кончил тем, что, в качестве одного из шпионов и врагов народа, был расстрелян большевиками в 1938-ом году.).

Проходим в левую дверь. Снова контроль, внутренний. Проверяют уже люди не в шинелях, а во френчах и гимнастерках. Через вестибюль и екатерининский зал направляют в зал заседания. Он вычищен и отремонтирован после того хаоса и грязи, которые оставили Советы за 5 месяцев бессменного в нем пребывания. Повсюду вооруженные. Больше всего матросов и стрелков-латышей. Позднее в воспоминаниях о Ленине Троцкий рассказал, как это произошло. Ленин настаивал и настоял на вызове в Петроград ко дню открытия Учредительного Собрания латышских стрелков, ибо "русский мужик может колебнуться в случае чего, – тут нужна пролетарская решимость". Ленин распорядился "о доставке в Петроград одного из латышских полков, наиболее рабочего по составу" ("Правда", от 20.IV.1924).

И внутри здания, как на улице, люди вооружены винтовками, гранатами, револьверами, увешаны лентами патронов. Количество вооруженных, бряцающих оружием производят впечатление лагеря, готовящегося не то к обороне, не то к нападению. При входе в самый зал третий, последний кордон.

Выясняется, что весть об освобождении наших товарищей из заключения вымышлена. Запоздавшие коллеги и посторонние сообщают, что демонстрантов в честь Учредительного Собрания рассеивают воинские части. Имеются уже убитые и раненые. Называют имена рабочих Обуховского завода, представителя совета крестьянских депутатов Логинова, молодую эс-эрку Горбачевскую (внучку декабриста). Горький того времени – непохожий на позднейшего – описал происходившее в таких выражениях: "5-го января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали из засад, трусливо, как настоящие убийцы. Я спрашиваю "народных комиссаров", среди которых должны же быть порядочные и разумные люди, понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции? Понимают ли они это? Или они думают так: или мы – власть, или пускай всё и все погибнут?"

Ведшие за последние недели усиленную пропаганду среди петроградского гарнизона и специализировавшиеся на организации, так называемых, "реальных сил", – а не на подготовке "никчёмных законопроектов", – возвращаются с неутешительными вестями. Семеновцы и преображенцы, на которых возлагали главные надежды и расчеты, решили держать еще с октябрьских дней знакомый "нейтралитет": отказываясь выступить против демонстрантов, они воздерживаются и от того, чтобы примкнуть к ним. Другие воинские части усвоили "идеологию" и тактику – пресловутого ВИКЖЕЛЯ-я: видят простое недоразумение в противопоставлении советской власти – власти Учредительного Собрания. Они за прекращение братоубийственного междуусобия мирным путем, путем сочетания обоих властей.

Такое же "пацифистское" предложение делают некоторым членам нашей фракции члены "соправительственной" партии левых эс-эров. Они предлагают вместе отправиться туда, где происходят вооруженные столкновения, и, в целях предотвращения дальнейшего кровопролития, уговорить манифестантов разойтись. Эс-эры отклоняют, конечно, коварное предложение: отказываются идти уговаривать демонстрантов не протестовать против насильников.

Немногие в тот момент сознавали, что события вне Таврического дворца и вне воздействия большинства членов Учредительного Собрания фактически уже предрешили исход столкновения, которому предстояло еще произойти в стенах дворца. Перевес реальных сил на улице определил тактику большевиков в Собрании. Некоторые из них принимали непосредственное участие в подавлении уличного движения, в разгоне и расстреле демонстрантов. В их отсутствии большевистская фракция медлила с открытием заседания, поджидая пополнения своих рядов и окончательного разгона манифестантов.

Дыбенко описывает: "В 3 часа дня, проверив с тов. Мясниковым караулы, спешу в Таврический. В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича. На лице его заметны нервность и некоторая растерянность... Около 5 часов Бонч-Бруевич снова подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: "Вы говорите, что в городе всё спокойно: между тем сейчас получены сведения, что на углу Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч вместе с солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры?"

"На углу Литейного стоит отряд в 500 человек под командой тов. Ховрина. Демонстранты к Таврическому не проникнут".

"Всё же поезжайте сейчас сами. Посмотрите всюду и немедленно сообщите. Тов. Ленин беспокоится".

"На автомобиле объезжаю все караулы. К углу Литейного, действительно, подошла внушительная демонстрация, требовала пропустить ее к Таврическому дворцу. Матросы не пропускали. Был момент, когда казалось, что демонстранты бросятся на матросский отряд. Было произведено несколько выстрелов в автомобиль. Взвод матросов дал залп в воздух. Толпа рассыпалась во все стороны. Но еще до позднего вечера отдельные, незначительные группы демонстрировали по городу, пытаясь пробраться к Таврическому. Доступ был твердо прегражден". (Там же, стр. 108).

"Новая жизнь" Горького-Суханова сообщала, что "Совнарком провел в большой тревоге ночь на 5 января. Тревога из Смольного передалась всем правительственным учреждениям. Во все комиссариаты были вытребованы усиленные наряды красноармейцев". Еще накануне Совнарком предложил "членам мирных делегаций Германии, Австрии, Болгарии и Турции перейти на 5 января в более безопасное помещение нежели то, в котором они находились".

Открытие Собрания было назначено на полдень. Но проходил час за часом, и ничто не предвещало готовности открыть заседание. Из официальных кругов заверяли, что отсрочка случайна и кратковременна, – какие-нибудь полчаса, несколько затянувшиеся, и только. Не желая вызывать конфликта по внешне малозначительному поводу, большинство терпеливо выжидало все положенные и переотложенные сроки. Но и нашему долготерпению пришел конец. После новой отсрочки постановлено было во что бы то ни стало открыть Собрание в 4 часа. Не откроют они, откроем его мы.

К четырем часам физический победитель на улице уже определился. Но мы еще не знали о предрешенности нашей судьбы и тщете наших усилий.

Всей фракцией двинулись в зал. В дверях расписались на листах. Зал чисто убран и декорирован. Кресла заново обиты. На покрытых коричневой материей щитах литеры – "У. С." Наша фракция заняла весь центр и правый от председателя сектор. Правее эс-эров заняли места трое эн-эсов и несколько депутатов "национально-буржуазных" групп.

Среди них бывший депутат Думы латыш Гольдман, сионист Ю. Д. Бруцкус в форме военного врача, эстонец Сельяма. Слева к эс-эрам примыкают "национальные" депутаты – социалисты-мусульмане и социалисты-украинцы. Еще левее – наши недавние злополучные товарищи, левые эс-эры, из которых многие прошли в Учредительное Собрание по общим кандидатским спискам с нами. И, наконец, главные "герои дня", они же и главные враги Учредительного Собрания и всея России, – большевики. Среди них, как и в нашей среде, несколько женщин: среди эс-эров В. Н. Фигнер, А. Н. Слетова, О. А. Матвеевская. У них – А. М. Коллонтай, будущий следователь по политическим делам Е. Ф. Размирович, будущая чекистка В. Н. Яковлева, левая эс-эрка М. А. Спиридонова. На эстраде командующая верхушка и служилые советские люди. Рослый, с цепью на груди, похожий на содержателя бань, "жгучий брюнет" Дыбенко, Стеклов, Козловский. В левой от председателя ложе Ленин, сначала прислушивавшийся, а потом безучастно развалившийся то на кресле, то на ступеньках помоста и вскоре совсем исчезнувший.

"Владимир Ильич, – вспоминал Бонч-Бруевич, волновался и был мертвенно бледен, как никогда. В этой совершенно белой бледности лица и шеи его голова казалась еще больше, глаза расширились и горели стальным огнем... Он сел, сжал судорожно руки и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными, глазами всю залу от края и до края ее". Троцкого нет, – он в Брест-Литовске налаживает ни мир, ни войну...

Ровно в четыре часа из эс-эровских рядов поднялся Лордкипанидзе и предложил, чтобы старейший из членов Учредительного Собрания открыл Собрание, не дожидаясь появления отсутствующих большевиков. "Старейшим" фактически был Eг. Eг. Лазарев. Но по предварительному соглашению он уступил свое старшинство С. П. Швецову. Последний, не спеша, поднялся на трибуну, сопровождаемый звериным аккомпаниментом, который, раз начавшись, уже продолжался непрерывно с промежутками только на секунды – в течение всех последующих 12 с лишним часов.

Стенографический отчет отмечает кратко и сдержанно: "Шум слева. Голоса: "Долой". "Самозванец". Продолжительный шум и свист слева". На самом деле было много ужаснее, гнуснее и томительней. С выкриками и свистом слились вой и улюлюкание, топание, хлопание пюпитрами и по пюпитрам. Это была бесновавшаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа.

Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою зрелище бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, здесь и пытали: горе побежденным! Один из наиболее циничных мемуаристов, бывший редактор "Дела народа", участник переговоров в Брест-Литовске, словом "левый эс-эр" Масловский-Мстиславский так и пишет о себе и о своих: "Мы собирались в этот день на заседание (Учредительного Собрания), как в театр, мы знали, что действия сегодня не будет – будет только зрелище". И сам же кончает описание "зрелища", – "уже не жуть над залом. Пахнуло безумием". ("Пять дней", стр. 140 и 159).

Старейший не перестает орудовать председательским звонком и сквозь шум и неистовство объявляет Учредительное Собрание открытым. В тот же момент появляются на трибуне, сзади Швецова и рядом с ним, несколько фигур. Секретарь ЦИК-а и будущий чекист Аванесов вырывает звонок из рук Швецова. Борьба за звонок как бы предвосхищает и символизирует последующую борьбу. Из рук Аванесова звонок переходит к Свердлову, и тот вторично объявляет заседание открытым.

Именем Центрального Исполнительного Комитета Советов Свердлов "выражает надежду" на "полное признание" Учредительным Собранием всех декретов и постановлений, изданных Совнаркомом, и на одобрение Собранием декларации "российской социалистической революции", провозгласившей не индивидуальные права человека и гражданина "на свободную эксплуатацию людей, лишенных орудий и средств производства", а – коллективные "права трудящегося и эксплуатируемого народа". Это была та самая нелепая "Декларация", которая потом вошла целиком в первую конституцию РСФСР 10 июля 1918 г. и которая была полностью выброшена самими же большевиками из конституции СССР – 6-го июля 23-го года, равно как и из знаменитой сталинской конституции 1936-го.

Ленин посылает со своего места за председательским креслом записку во фракцию большевиков. И точно по команде поднимается Степанов-Скворцов и предлагает пропеть Интернационал. Все встают и поют. У левых и правых свои дирижеры.

У эс-эров – Чернов, сидящий в первом ряду. Время от времени он оборачивается лицом к членам фракции и широкой жестикуляцией силится ее вдохновить и увлечь. Поют, однако, немногие. На обоих флангах нестерпимо фальшивят. Не только поющие вразброд, по фракциям, фальшивят, – самый Интернационал в создавшейся обстановке отдает фальшью.

Устами Свердлова большевики предъявили категорическое требование признать "в корне неправильным, даже с формальной точки зрения, противопоставление себя советской власти. Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному правительству – Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". Задачи же Учредительного Собрания "исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества".

Яснее нельзя было сказать. Обманувшись в расчете: если выборы в Учредительное Собрание будут "делать" они, то и большинство в Учредительном Собрании будет "ихнее", большевистское, большевики уже приняли решение осуществлять власть, не считаясь с волей Учредительного Собрания, без него и, в случае нужды, против него. Но прежде, чем насильственно упразднить Учредительное Собрание, советская власть решила его унизить – предложить добровольно капитулировать, согласиться на превращение в учено-исследовательское учреждение по вопросам социалистического строительства при Совнаркоме.

Позиции определились. Обстоятельства заставили фракцию с.-р. играть первенствующую и руководящую роль. Это вызывалось численным превосходством фракции. Это вызывалось и тем, что члены Учредительного Собрания более умеренного толка, избранные в числе 64, не рискнули за единичными исключениями явиться на заседание. Кадеты были официально признаны "врагами народа", а некоторые из них были заключены в тюрьму. Избранный в Учредительное Собрание от пермского округа к. д. Л. А. Кроль рассказал в своих воспоминаниях, что к.-д.-ский "ЦК накануне (открытия Собрания) постановил, чтобы партийные члены Учредительного Собрания в первое заседание не являлись, а в дальнейшем поставить вопрос в зависимость от освобождения арестованных членов Учредительного Собрания". Он прибавил к этому и то, чего не видел и чего фактически не было: "Кресла в зале были оставлены строго по числу зарегистрированных, а остальные вынесены из залы. Нам места не было. За нас и без нас решали. Очевидно, если бы кто-либо из нас явился, то для него было уготовлено другое место, а не курульное кресло" ("За три года", стр. 8 и 9).

Всё это не только не "очевидно", а совершенно неверно. На правом секторе было достаточно свободных "курульных кресел". Но в отсутствии к. д. решали, действительно, без них. Помимо к. д., не явились и представители "Союза земельных собственников" и другие правые, в том числе и избранный членом Учредительного Собрания от нижегородского округа архиепископ Сергий, будущий патриарх.

Наша фракция тоже была в известном смысле "обезглавлена". Авксеньтьев находился по-прежнему в Петропавловской крепости. Отсутствовал и Керенский, на котором по преимуществу сосредоточились большевистская клевета и ярость.

Его искали везде и повсюду ночью и днем. Он находился в Петрограде, и немало усилий потребовалось, чтобы убедить его отказаться от безумной мысли явиться в Таврический дворец для заявления, что он слагает власть пред законно избранным и полномочным Собранием.

До безрассудства отважный Гоц всё же явился на заседание, несмотря на приказ об его аресте за участие в юнкерском восстании. Охраняемый близкими друзьями, он был стеснен даже в передвижении и не мог быть активным. Таково же было положение Руднева, возглавлявшего сломленное сопротивление Москвы большевистскому захвату власти.

"Я осведомил Владимира Ильича о прибытии целого ряда лиц, объявленных правительством вне закона, – регистрирует Бонч-Бру-евич, – и мы решили считать их неприкосновенными, пока они находятся в Таврическом дворце, но, конечно, не спускать с них глаз. За ними тотчас же было установлено наблюдение".

И В. М. Чернов, намеченный в председатели Собрания, тем самым тоже выбывал из числа возможных руководителей фракцией. Не было одного лица, которому можно было бы доверить руководство. И фракция доверила свою политическую судьбу и честь коллективу – пятерке: В. В. Рудневу, М. Я. Гендельману, Е. М. Тимофееву, И. Н. Коварскому и А. Б. Ельяшевичу.

Зарекшись не поддаваться никаким провокационным выходкам и сохранять хладнокровие, чего бы это ни стоило, члены фракции связали друг друга торжественным обязательством воздержаться от индивидуальных импровизаций, следовать установленному плану, а в случае непредвиденном и неожиданном положиться на находчивость, интуицию и такт "пятерки".

Кандидатуре Чернова в председатели была противопоставлена кандидатура Спиридоновой. При баллотировке Чернов получил 244 белых шара против 151 "черняка". По объявлении результатов Чернов занял монументальное кресло председателя на эстраде, возвышавшееся над ораторской трибуной. Между ним и залом образовалось большое расстояние. И приветственная, основоположная речь председателя не только не преодолела образовавшегося "мертвого пространства", – она даже увеличила расстояние, отделявшее его от Собрания. В наиболее "ударных" местах речи Чернова по правому сектору пробегал явственный холодок. Речь вызвала неудовлетворенность у руководителей фракции и простодушное непонимание этой неудовлетворенности со стороны самого оратора.