Текст книги "Загадочное дело Джека-Попрыгунчика"
Автор книги: Марк Ходдер
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
– Во многих отношениях он просто смешон, – заметил Бёртон, – но именно в этом случае я полностью с ним согласен. Чем больше я изучаю религии, тем больше убеждаюсь, что человек поклоняется исключительно самому себе. – И он продекламировал:
Мильнс глубоко затянулся и выпустил колечко дыма, которое лениво поднялось в воздух. Проследив, как оно тает, он сказал:
– Что касается кармы, Ричард, ты считаешь, что, так или иначе, убийцу постигнет кара каким-нибудь совершенно естественным образом. Но человеческий суд и смертная казнь – разве это естественно?
– Мы ведь природные существа, так?
– Ну, – вмешался Бендиш, – иногда, глядя на Суинберна, я в этом сомневаюсь.
«И не зря», – подумал Бёртон, потому что Суинберн и вправду выглядел неестественно.
Он был на удивление хрупким, ноги и руки у него были маленькие и слабые, плечи неразвитые, шея очень длинная; только голова его была довольно крупной – может, она казалась такой из-за взъерошенных рыжих волос, стоймя стоявших почти под прямым углом к черепу. Неестественности облика вполне отвечали слабый женственный рот и задумчивые бледно-зеленые глаза. Одним словом, внешность его была столь поэтическая, что даже настоящие поэты редко выглядели так, как Алджернон Чарльз Суинберн.
– А если убийца избежит казни? – спросил Бендиш. – Значит, кары нет?
– Ошибаешься, – возразил Бёртон. – Его ждет постепенная и неизбежная деградация. Дегенерация сознания. Не исключено полное сумасшествие и саморазрушение.
– Или, – предположил Суинберн, – общение с преступниками и в конце концов неизбежное убийство убийцы.
– Может быть, – согласился Бёртон.
– Интересно вот что, – заговорил Мильнс. – Считается, что убийство чаще всего совершается либо в пылу страстей, либо в состоянии умственной деградации. А если оно задумано и совершено умным здравомыслящим человеком, действующим исключительно из научного любопытства? Может, он только хотел переступить границы и доказать всем, что их нет?
– Ну, это старая песня, – бросил Бёртон.
– Вовсе нет, – объявил Мильнс. – Ты-то как ученый должен меня понять! Человек, который сознательно идет на убийство, рискует своей бессмертной душой только ради науки!
– Чушь; если он умный, то наверняка поймет, куда впутался, и прервет этот опасный эксперимент, – сказал Бёртон усталым голосом, – потому что для того, кто пересечет барьер, уже нет возврата. Однако его решение должно быть осознанным, выстраданным, если угодно, но не основанным на требованиях цивилизации или доктринах о бессмертной душе.
– Странно, – заметил Генри Мюррей, который до этого все время молчал. – Я думал, ты единственный из всех нас одобришь эксперимент.
– Похоже, вы скептически настроены ко мне.
– Разве? Лично мне нравится, что среди нас притаился демон, – ухмыльнулся Суинберн.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон понимающе взглянул на юного поэта и спросил себя, как уберечь его от возможных неприятностей.
Бёртон не был либертином, но они считали его почетным членом своей касты и восхищались его знаниями экзотических культур, свободных от удушающих оков цивилизации. А он радовался, что может видеться с ними, выпивать, спорить, особенно когда ему трудно, как сегодня вечером, когда нужно занять свой ум и прогнать отчаяние, овладевшее им с тех пор, как он вернулся из Бата.
Однако в час ночи оно навалилось на него с новой силой, отягощенное алкоголем и усталостью; он простился с друзьями и вышел на улицу.
Ночь выдалась очень холодная, что было необычно для сентября; лунный свет мокро отсвечивал на мостовой. Сгустившийся туман золотился ореолом вокруг каждой газовой лампы. Бёртон, держа на одной руке пальто, а другой размахивая тростью, пошатываясь, брел домой, а Лондон, похоже, не торопился засыпать.
Мимо Бёртона с грохотом пронесся паросипед. Эти одноместные повозки, приводимые в движение паром, появились на улицах года два назад; жители называли их пенни-фартингами, потому что их переднее колесо было почти с человека ростом, а заднее, наоборот, меньше полуметра в диаметре.
Ездок сидел на высоком кожаном сиденье за верхушкой переднего колеса, держа ноги в стременах, подальше от рукоятки поршня и рычага, которые крутили оси колес. Крошечный, похожий на ящик мотор находился на раме позади и ниже сиденья; под ним располагался маленький паровой котел с топкой, а еще ниже – ведро с углем; все три элемента образовывали разделенную на сегменты дугу позади задней части главного колеса. Являясь движущей силой повозки, они также смещали вниз ее центр тяжести и вместе с внутренними гироскопами мотора обеспечивали внешне неуклюжему паросипеду великолепную устойчивость.
Но самой замечательной особенностью пенни-фартинга была его фантастическая эффективность. Он проезжал двадцать миль в час, сжигая один-единственный кусок угля размером с кулак. В топку входило четыре куска, столько же помещалось в ведро, и на этом горючем он преодолевал 160 миль часов за двадцать. Увы, пассажира немилосердно трясло, и, самое неприятное, из двух узких трубок, расположенных за сиденьем, извергался дым, который, смешиваясь с миазматической атмосферой Лондона, вызывал кашель и головную боль. Тем не менее, паросипеды вошли в обиход и помогли восстановить доверие граждан к инженерному сообществу, которое, после того как у побережья Норфолка затопило город Гидрохэм и во время испытаний потерпели крушение наполненные газом дирижабли, подвергалось нещадной критике, а программа его развития была практически свернута.
Бёртон смотрел на хитроумное изобретение, пока оно не растворилось в тумане. За то время, что он странствовал по Африке, Лондон сильно изменился. Его наполнили новые машины и новые искусственно выращенные животные. Инженеры и евгеники – основные механизмы технологической касты – неудержимо рвались вперед, несмотря на протесты либертинов, которые доказывали, что искусство, красота и благородство духа для человечества куда важнее любого материального развития.
Правда, дальше трескучей антитехнологической пропаганды либертины не шли – четких целей и программ у них не было. «Истинные либертины», вроде Братства прерафаэлитов, по сути декларировали идеи луддитов: «Крушите всё!»; другие, например постепенно набиравшие силу «развратники», устраивали сексуальные оргии, занимались черной магией, сбытом наркотиков и вообще всем запретным – тем самым они хотели, по их же словам, «переступить границы человеческого состояния». Некоторые либертины, как тот же Ричард Монктон Мильнс, находились где-то посередине между крайними лагерями, не будучи ни мечтательными идеалистами, ни бесстыдными скандалистами.
А вот сэр Ричард Фрэнсис Бёртон вообще не знал, где его истинное место. Он родился в Англии, но никогда не чувствовал себя в ней дома, быть может, потому, что в детстве беспокойные родители постоянно возили его с собой по Европе. Поэтому он даже удивился, когда, вернувшись из экспедиции к истокам Нила и найдя страну в состоянии социальной нестабильности, почувствовал себя, что называется, в своей тарелке. В столице стремительные перемены были особенно заметны и у многих вызывали тревогу; Бёртон же, который считал себя человеком подвижным и непостоянным, теперь испытывал странную симпатию ко всему происходящему.
Он шел, весь погрузившись в свои мысли, пока до его сознания не дошло, что сверху доносится какое-то постукивание, и оно следует за ним с момента выхода из клуба. Он посмотрел наверх, однако ничего не заметил.
Он двинулся дальше, теперь прислушиваясь, и вновь явственно различил этот звук. Его преследуют? Он оглянулся назад – поблизости никого, лишь поодаль шел полицейский, внимание которого, видимо, привлек нетрезвый мужчина с хмурым лицом. Минут через пять они поравнялись, страж порядка увидел, что Бёртон одет как джентльмен, и вскоре исчез из виду.
Бёртон пересек Чаринг-Кросс-роуд и пошел по длинной, плохо освещенной боковой улице. Его нога ударила валявшуюся бутылку, которая со звоном свалилась в канаву. Что-то большое захлопало крыльями над его головой, он поднял голову и увидел огромного лебедя, тоже выращенного евгениками, – лебедь тащил на себе какой-то предмет, с земли казавшийся обычным ящиком. Но оттуда высунулось бледное лицо человека – Бёртон различил его как неясное пятно, – посмотрело вниз, и лебедь быстро исчез среди крыш. Бёртон услышал слабый голос, но пропитанный влагой воздух заглушил слова.
Год назад Спик и Грант вот таким же транспортом отправились по старому пути к озеру Ньянза. Дорога заняла намного меньше времени, чем у экспедиции Бёртона. Они разбили лагерь в Казехе, небольшом городке в ста пятидесяти милях к югу от великого озера, и здесь Джон Спик совершил недопустимую ошибку – не обеспечил надежную охрану птиц. И их сожрали львы. А без них он не смог обогнуть озеро и доказать, что оно, несмотря на утверждения Бёртона, является истоком Нила.
Он прошел еще несколько метров, когда из тени вдруг прямо на него вышел человек. Бёртон разглядел грубые черты лица, парусиновые штаны, рубашку, рыжеватый жилет и матерчатую шляпу. На лице и толстых запястьях человека виднелись красные отметины – следы ожогов, видимо, полученных за долгое время работы у топки.
– Слышь, кореш, давай подсоблю, а? – прорычал он. – У тебя, поди, карманы полны и тянут вниз, давай очищу – идти легше будет!
Бёртон мрачно посмотрел на него.
Человек присмирел, шагнул назад, зацепился ногой за что-то и тяжело осел на задницу.
– Извини, брат, – пробормотал он невнятно. – Обознался, принял за другого.
Бёртон презрительно фыркнул и пошел дальше. Он уже вступил в сеть узких темных переулков, опасных и грязных – в мрачное щупальце бедности, которое Ист-Энд протянул к центру города. Скорбные окна глазели в темноту со стен убогих домов. Из некоторых слышались нечленораздельные крики – звуки ударов, плач и вой, – но большинство хранило безнадежное молчание.
Бёртону внезапно пришло в голову, что глухие глубины Лондона чем-то похожи на отдаленные регионы Африки.
На перекрестке он повернул налево, оступился и чуть не упал; нога ударилась о выброшенный деревянный ящик; брючина Бёртона, видимо, зацепилась за острый гвоздь – послышался треск материи. Бёртон выругался и пнул ящик в сторону. Из-под него метнулась крыса и бросилась наутек по мостовой.
Опершись о фонарный столб, Бёртон потер глаза. Он чувствовал себя неважно, горло еще горело от бренди. Он заметил листовку, наклеенную на столб, и машинально прочитал ее:
«Работа дисциплинирует твой ум.
Работа развивает твой характер.
Работа укрепляет твой дух.
Не позволяй машинам работать за тебя!»
Отделившись от столба, он пошел по переулку и завернул за угол – он не знал, где находится, но был уверен, что идет правильно, – внезапно обнаружив, что стоит в самом конце длинного узкого прохода. Побитая временем брусчатка сверкала под слабым, болезненным светом единственной тусклой лампы. Повсюду высились кирпичные стены каких-то складов и магазинов, но вдали, кажется, уже виднелась большая оживленная улица. Он смутно различил фасад одной из лавок, похоже, мясной, но когда попытался прочитать вывеску на окне, мимо прогрохотал паросипед и заволок все облаком дыма.
Бёртон пошел дальше, стараясь не ступать в отвратительно пахнувшие лужи мочи, его ботинки омерзительно шлепали по грязи, то и дело натыкаясь на какие-то отбросы.
Рядом с магазином работал краб-чистильщик: восемь толстых металлических ног гулко стучали по дороге, двадцать четыре тонкие механические руки, отходящие от туловища, сновали взад-вперед, полируя булыжники, хватая грязь и швыряя ее в ненасытное брюхо машины.
Краб скрипел и трещал, его сирена предупреждающе выла. Через несколько секунд он оглушительно зашипел и выбросил горячую струю пара из двух направленных вниз трубок в своей задней части.
Чистильщик-автомат тут же исчез из виду, и проход заполнила колеблющаяся стена белого пара. Бёртон остановился и отступил назад, поджидая, когда стена рассеется. Облако качнулось к нему, выбрасывая горячие завитки, которые, постепенно застывая, становились неподвижными и, уже холодные, повисали в воздухе.
Боковым зрением Бёртон видел, что кто-то вошел в переулок – его странно продолговатая тень протянулась сквозь белое облако, темная, похожая на скелет и неправдоподобно ужасная. Внезапные вспышки света, похожие на мини-молнии, озарили клубящийся туман. Бёртон ждал, что тень уменьшится и примет размеры человека, когда тот выйдет из пара, – ведь кто мог быть в облаке? Только человек.
Но тень не уменьшилась.
И это была не тень.
Похоже, это был и не человек.
Пар расступился, и взору Бёртона предстала массивная длинноногая фигура, похожая на ярмарочного плясуна на ходулях, длинный темный плащ хлопал по его горбатым плечам, из тела и головы били молнии.
Бёртон попятился и уперся спиной в стену. Потом облизал губы, которые стали совершенно сухими.
Кто это? Человек? Голова у него была большая, черная и сверкающая, вся в ауре голубого пламени. Красные глаза со злобой глядели на Бёртона. Белые зубы оскалились в безгубой усмешке.
Существо прыгнуло вперед, нагнулось, сложило когтистые руки – и Бёртон убедился, что он прав: чудовище передвигалось на двухфутовых ходулях.
Долговязое тело туго облегал белый костюм, чешуйки которого светились в слабом дымном свете газовой лампы. На груди у него сверкало что-то круглое, испускавшее рои искр и ленты молний, которые струились по длинным ногам.
– Бёртон! – проскрипело привидение. – Проклятый Ричард Фрэнсис Бёртон!
Внезапно существо прыгнуло вперед и сильно ударило Бёртона в правое ухо. Шляпа слетела и, кружась, полетела на брусчатку. Трость выпала из ослабевшей руки.
– Я говорил тебе: не лезь в мои дела! – закричало существо. – Ты не послушался!
Бёртон вмиг протрезвел, когда пальцы существа глубоко зарылись в его волосы и вздернули его голову. По телу несчастного исследователя пробежал мощный статический разряд. Руки и ноги его конвульсивно задергались.
Красные глаза чудовища уставились в его глаза.
– Больше я говорить не буду. Это последний раз!
– Ч-что тебе надо? – выдохнул Бёртон.
– Не лезь в мои дела! Это не твое чертово дело!
– Какие дела?
– Не прикидывайся овечкой! Сегодня я не буду убивать тебя, но – клянусь! – если ты не перестанешь совать куда не надо свой чертов нос, в следующий раз я сломаю тебе шею!
– Не понимаю, о чем ты говоришь! – заорал Бёртон.
Новый удар заставил его голову дернуться, клацнули зубы.
– Что за силы ты собрал против меня? Твое ли это дело? Ты должен заниматься совсем другим! И твоя судьба находится совсем в другом месте. Понял? – Существо двинуло предплечьем прямо в лицо Бёртону. – Понял или нет?
– Нет!
– Ну, тогда я объясню тебе доходчивее, – сказало существо на ходулях. Схватив Бёртона, оно впечатало его в стену, занесло над ним свою страшную руку – и Бёртон почувствовал нестерпимую боль. – Делай то… – Удар! – …что тебе полагается… – Вновь удар! – … делать!
Бёртон привалился к стене и прошептал разбитыми губами:
– Откуда я знаю, что мне полагается?
Пальцы еще глубже вцепились в его волосы и потянули их вверх, пока глаза Бёртона не оказались в паре сантиметров от горевших злобой красных глаз чудовища. В голове у Бёртона мелькнула мысль, что нападавший – полностью умалишенный.
В тот же миг голубое пламя вырвалось из головы существа и опалило лоб Бёртона.
– Тебе полагается жениться на Изабель и таскаться из одного долбаного консульства в другое. Тебе полагается за эти три года сделать карьеру после твоего дурацкого диспута со Спиком о Ниле и его выстрела, от которого он умер. Тебе полагается написать книги и умереть.
Бёртон уперся ногами в стену.
– Чего ты несешь? – уже смелее произнес он. – Диспут не состоялся. Спик выстрелил в себя вчера – и он еще жив.
Глаза существа широко раскрылись.
– Нет! – Оно заскрипело зубами и зарычало. – Нет! Я историк! Я точно знаю, когда что случилось. Это было в 1864 году, а не в 1861-м! Я знаю… – На мрачном худом лице чудовища внезапно появилось выражение смущения. – Разрази меня гром, почему все так запутано? – прошептало оно самому себе. – Может быть, легче убить его? Но если смерть всего одного человека вызвала все это, то что?..
Бёртон, почувствовав, что пальцы привидения уже не держат его так крепко, воспользовался этим и, рывком освободив голову, ударил плечами в живот существа и отскочил в сторону.
Привидение отшатнулось к противоположной стене. Уцепившись за нее, оно удержало равновесие, со злобой глядя на Бёртона. Они стояли лицом к лицу.
– Ты, ублюдок, послушай меня! – заговорило существо. – Ради твоего собственного блага, когда увидишь меня в следующий раз, не подходи ближе!
– Я тебя вообще не знаю! – закричал Бёртон. – И, уж поверь мне, скучать по тебе не буду и не расстроюсь, если никогда больше тебя не увижу!
Из груди привидения вырвались молнии и заплясали по земле. Существо на ходулях вдруг завопило и едва не рухнуло на землю.
Внезапно дикие его глаза слегка прояснились, и Бёртон увидел в них проблески рассудка. Чудовище посмотрело вниз, точно оглядывая себя, потом на Бёртона и заговорило намного спокойнее:
– Проблема в том, что мне не хватает времени. Ты стоишь у меня на пути и все осложняешь.
– Что я осложняю? Объясни наконец! – воскликнул изумленный исследователь.
Жуткая веретенообразная фигура шагнула вперед, зрачки существа сузились, став размером с булавочную головку.
– Женись на своей любовнице, Бёртон. Остепенись. Стань консулом в Фернандо-По, в Бразилии, в Дамаске, в любой долбаной дыре, куда тебя засунут. Пиши свои хреновые книги. Но, черт побери, оставь меня в покое! Понял? Отвали от меня!
Существо медленно присело, еще раз посмотрело на Бёртона и вдруг, выпрямив ноги, взвилось в воздух, совершенно вертикально. Бёртон глянул вверх, едва не вывихнув шею. Его враг взлетел высоко над крышами складов и растворился в тумане.
ПОРУЧЕНИЕ
«Умереть, мой дорогой доктор! Вот последнее, что я должен сделать».
Лорд Пальмерстон
– Боже мой! – воскликнул лорд Пальмерстон. – Что с вами случилось?
Бёртон осторожно присел на стул перед столом премьер-министра. Все его лицо и тело было в синяках, под правым глазом – черный кровоподтек, губы рассечены и вспухли.
– Небольшое происшествие, сэр. Ничего серьезного.
– Но вы выглядите ужасно!
«Чья бы корова мычала», – подумал Бёртон.
Последние два года Пальмерстон принимал особый препарат для продления жизни, разработанный евгениками. Сейчас ему было семьдесят семь, и жить он собирался по меньшей мере до ста тридцати. Чтобы улучшить внешность, ему сделали косметическую операцию. Дряблую кожу подтянули, жировые складки удалили, пигментные пятна вывели. Морщины разгладили путем введения микродоз яда, вызывающего паралич мышц. В результате его лицо стало намного моложе, но, как ехидно отметил про себя Бёртон, принадлежало оно не человеку, а скорее, восковой кукле, сбежавшей из музея мадам Тюссо. В Пальмерстоне не осталось ничего естественного, он превратился в пародию на самого себя: у него было слишком белое, похожее на маску лицо, слишком красные губы, слишком пышные бакенбарды, слишком длинные и неестественно черные кудри, слишком облегающий бархатный синий костюм, к тому же он явно перестарался с парфюмом и двигался чересчур манерно.
– По-моему, – продолжал премьер-министр, – вас избили уже не в первый раз, так? Насколько я помню, из Абиссинии вы тоже вернулись со следами побоев на лице. Похоже, вы притягиваете к себе неприятности, Бёртон.
– Скорее неприятности сами липнут ко мне, – ответил исследователь.
– Хмм. Как бы то ни было, я ознакомился с историей вашей жизни и вижу в ней одно несчастье за другим.
Пальмерстон полистал какой-то журнал, лежавший перед ним на столе. Стол его, сделанный из красного дерева, был исключительно массивен и велик. Ниже края стола по всему периметру пролегала полоса орнамента со сценами эротического содержания, на которые Бёртон взглянул не без ехидства.
Предметов на столе было немного: блокнот с промокательной бумагой, серебряное перо в держателе, стеллаж для писем, графин с водой и стакан. Слева от премьер-министра находилось странное устройство из меди и стекла, которое время от времени с легким шипением выбрасывало струйку пара. Бёртон не понял, что это такое, но заметил, что часть механизма – стеклянная трубка толщиной с запястье – периодически исчезала внутри стола.
– Вы служили под командованием генерала Нейпира в Восточной Индии и, насколько я понимаю, выполнили для него несколько разведывательных операций?
– Да. Я знаю много местных языков и легко схожу за туземца. Так что он сделал разумный выбор.
– На скольких языках вы говорите?
– Свободно? На двадцати четырех и еще на некоторых диалектах.
– Боже, да это замечательно!
Пальмерстон продолжал перелистывать какие-то документы. «Неужели все это множество исписанных страниц – обо мне?» – с тревогой подумал Бёртон.
– Нейпир высоко ценил вас. Сменивший его Прингл – напротив.
– Прингл – слабоумная жаба.
– Неужели? Господи помилуй, я должен более тщательно выбирать людей на такие посты, не так ли?
Бёртон кашлянул.
– Прошу прощения. Я сказал, не подумав.
– Согласно вот этим документам, «говорить, не подумав» – еще одна ваша отличительная особенность. А кем был полковник Корселлис?
– Является, сэр, он еще жив. Это командир корпуса, во всяком случае, он был им, когда я встретился с ним впервые.
Пальмерстон попытался поднять брови, но они остались неподвижными на его туго натянутом лице. Он прочитал вслух:
«Вот Корселлиса бренное тело,
Остаток в аду, и за дело».
Уголок рта Бёртона дернулся. Он уже успел забыть свои юношеские вирши.
– Собственно говоря, он сам попросил меня написать что-нибудь о нем.
– И, я уверен, очень обрадовался результату. – Пальмерстон бросил на Бёртона испепеляющий взгляд. Его пальцы беспокойно забарабанили по столу. Потом он еще раз посмотрел на Бёртона, на этот раз задумчиво. – Вы служили в 18-м Бомбейском пехотном полку с 42-го по 49-й год. И все это время отказывались подчиняться приказам и регулярно брали отпуск по болезни.
– Все люди болеют, сэр. Тем более, Индия – не то место, где можно поправить здоровье. Что касается неподчинения – я был тогда молодым. Это единственное извинение.
Пальмерстон кивнул.
– Да, в юности мы все совершаем ошибки. В большинстве случаев это простительно, ошибки остаются в прошлом, к которому принадлежат. Вокруг вас, однако, они вьются с упорством альбатроса. Я имею в виду, прежде всего, ваше сомнительное исследование в Карачи и слухи, с ним связанные.
– То есть мой отчет о мужском борделе?
– Именно.
– Генерала Нейпира тревожило, что этот бордель посещает слишком много английских солдат. Он попросил меня узнать, насколько вредоносно это заведение и что там практикуется. Я сделал свое дело и представил результаты исследования.
– Согласно Принглу, ваше исследование зашло слишком далеко.
– Интересный вывод.
– Его, Бёртон, не мой.
– Действительно. Посторонние всегда знают о тебе больше, чем ты сам о себе.
– И чем, по вашему мнению, Прингл руководствовался, делая о вас такой вывод?
– Этот человек хотел запятнать мою репутацию. Намеренно. Он обвинил меня в том, что во время исследования я сам предался разврату. Он травил меня слишком яростно, чтобы в этом не усмотреть злого умысла.
– И причина?
– Болезненно подавляемое желание самому совершать развратные действия.
– Это обвинение.
– Это не обвинение, а предположение, сделанное в частном разговоре. А он нападал на меня за то, что я никогда не совершал, публично. Его измышления до сих пор вредят мне. Ему почти удалось испортить мне карьеру.
Пальмерстон кивнул и перевернул страницу.
– Впоследствии вас не назначили главным переводчиком.
– Благодаря человеку, который с трудом говорит даже на своем родном языке, да.
– Но это абсурд…
– Я рад, что в конце концов вы признали этот факт.
– В вас говорит обида.
Бёртон промолчал.
– Вы покинули Восточную Индийскую армию по медицинским показаниям?
– Я болел малярией, дизентерией и офтальмией.
– И сифилисом, – добавил Пальмерстон.
– Спасибо, что напомнили. Врачи считали, что я не выживу. Кстати, я тоже.
– А как вы чувствуете себя сейчас?
– Приступы малярии время от времени мучают меня. Но курс хинина обычно помогает.
– Или пара бутылок джина?
– Если потребуется.
Пальмерстон перевернул еще один полностью исписанный лист.
– Вы вернулись в Англию в 1850 году, будучи в отпуске по болезни, и начали готовиться к вашему знаменитому паломничеству в Мекку и Медину.
– Совершенно верно, господин премьер-министр. А могу я узнать, для чего вы так тщательно перелистываете страницы моей жизни?
Лорд Пальмерстон посмотрел на него не слишком любезно.
– Терпение, Бёртон. – Старик пробежал глазами еще одну страницу, потом, бросив быстрый взгляд на исследователя, открыл ящик стола и вынул оттуда пенсне с линзами из дымчатого стекла, которые со скорбным вздохом надел на переносицу. – Зачем вам это понадобилось? – продолжал он.
– Паломничество? Из интереса. Все надоело. Какая-то скука. Ну, и хотелось прославиться.
– О, этого вы добились! Во время путешествия вы были одеты как араб, вели себя как туземец и говорили только по-арабски, верно?
– Да, я был Абдуллой, дервишем. Я хотел, чтобы со мной обращались как с собратом, а не как с гостем. Давным-давно я пришел к выводу, что, находясь снаружи, можно узнать лишь часть чужой культуры, и только ту, которую вам захотят показать. Я жаждал достоверности.
– И, чтобы избежать разоблачения, убили мальчика…
– Похоже, вошло в моду обвинять меня в этом – я слышу это обвинение чуть ли не каждый день. Прошлой ночью меня спросили об этом в сотый раз. Убивал ли я какого-то мальчика? Нет, господин премьер-министр! Я не виновен ни в одном убийстве: мальчика, мужчины, женщины, даже собаки.
– А вы способны на это?
Бёртон откинулся на спинку стула. Опять эта тема убийства, буквально через несколько часов после спора в Клубе каннибалов! Это совпадение взволновало Бёртона – суеверная часть его натуры считала такие совпадения неслучайными.
– Способен ли я на хладнокровное убийство? Думаю, нет. Могу ли я убить в пылу сражения или защищаясь? Конечно. Я это делал в Бербере; в таких обстоятельствах невозможно узнать последствия своих выстрелов или уколов шпагой.
– Если бы у вас была власть, смогли бы вы послать человека на верную смерть?
– Я бы выполнил свой долг.
Лорд Пальмерстон удовлетворенно кивнул. Сунув руку в карман жилета, он вытащил оттуда табакерку, насыпал щепотку порошка на ладонь, поднял ее к носу и вдохнул.
Потом перевернул еще одну страницу. Бёртон заметил, что ногти премьер-министра тщательно отполированы и покрыты светлым лаком.
– Это было в 55-м, – опять заговорил Пальмерстон. – События в Бербере. Вас сопровождал лейтенант Джон Хеннинг Спик, верно?
– Да.
– Кстати, вчера вечером я навел о нем справки. Он в Пенфолдской частной лечебнице. Снес себе пол-лица; думают, что не выживет.
Бёртон кивнул с каменным лицом.
– Знаю.
Пальмерстон внимательно поглядел на него.
– Еще один враг?
– Допустим. А вы?
Пальмерстон не изменился в лице, похоже, ничуть не удивившись словам Бёртона. «Впрочем, – подумал тот, – лицо этого человека не способно выразить решительно никаких эмоций».
– Враг ли я вам? Нет, что вы.
– Звучит обнадеживающе. Да, господин премьер-министр, лейтенант Спик был со мной в Сомали. Я получил там дротик в лицо, он тоже был тяжело ранен. Один из членов нашей группы, лейтенант Строян, погиб. На следующий год, после короткой службы в Крыму, я организовал новую экспедицию в Центральную Африку для поисков истоков Нила. Спик и там был со мной, а после предал. Наша ссора – главным образом заслуга газетчиков, и они же организовали дебаты между нами. Они должны были состояться вчера, в Ассоциации по распространению научных знаний в Бате. Но не состоялись. Так что эта история окончена. Навсегда. И, наверное, сейчас самое время перейти к тому, ради чего вы меня вызвали.
Пальмерстон издал звук, похожий на кудахтанье, при этом губы его остались неподвижны.
– Боже мой! – воскликнул он. – Вы очень нетерпеливы!
– Не отрицаю. И, откровенно говоря, господин премьер-министр, я с похмелья, мне срочно нужно в сортир, и я был бы рад, если бы мы пренебрегли деталями и перешли прямо к сути дела.
Пальмерстон хлопнул правой рукой по столу, откинул голову, открыл рот и стал испускать странные пилящие звуки. Что они означали, даже полиглот Бёртон не мог понять. Может, это смех? Пила достаточно долго скрежетала, быстро переходя от проникнутых подлинным чувством аккордов к жуткой какофонии, и, наконец, мелодия сменилась странным свистом, как будто в теле премьер-министра образовалась пробоина и он начал через нее вытекать.
Только через мгновение Бёртон сообразил, что громкое шипение исходит не от человека напротив, а от странного устройства на столе. Он взглянул на него как раз тогда, когда оно неистово затряслось. Стрелка у него на боку прыгнула в красную зону, механизм дернулся в последний раз с таким звуком, как будто пробка выскочила из бутылки, и стал тихим и неподвижным. С его поверхности всплыл завиток пара, и стрелка вернулась в исходное положение.
Пальмерстон закрыл рот, взглянул на устройство, протянул к нему руку и щелкнул переключателем. Открылась дверца, и прямо в руку премьер-министра выпала коробочка. Он откинул крышку и вынул оттуда бледно-голубой клочок бумаги. Прочитав записку, он кивнул, важно посмотрел на Бёртона и объявил:
– Вы утверждены!
– Как мило, – пробурчал Бёртон. – Кем и на какую должность, если не секрет?
– Кем? Букингемом, конечно! Король предлагает вам работу!
На какое-то время Бёртон потерял дар речи, и у него буквально отвисла челюсть.
Губы Пальмерстона натужно потянулись к обеим щекам: похоже, так он попытался усмехнуться. Зрелище не для слабонервных.
– Вот почему я вызвал вас сюда, Бёртон. Букингем заинтересовался вами. Учитывая ваши весьма необычные таланты и, выразимся так, вашу неординарность, вы можете сделать для империи то, что не в состоянии никто другой. Вот почему была создана должность, специально для вас.
Бёртон молчал. Мысли его неслись вскачь, пытаясь справиться с совершенно неожиданным развитием событий и с тем обстоятельством, что кто-то в Букингемском дворце, возможно, сейчас слушал весь их разговор.
– Должен признаться, – продолжал Пальмерстон, – что вы поставили меня в затруднительное положение. Я знал, что обязан найти вам достойное применение, но понятия не имел, какое. Меня очень беспокоит ваш талант наживать себе врагов. И я почти уверен, что на любом посту вы не будете человеком приятным и легким в общении. Мой коллега предложил упрятать вас в какое-нибудь консульство, желательно подальше. В Фернандо-По. Вы знаете, что это такое?
