Текст книги "Шесть мессий"

Автор книги: Марк Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
НОВЫЙ ГОРОД

ГЛАВА 13

29 сентября 1894 года

С заходом солнца наш состав пересекает Миссисипи возле Сент-Луиса. Мы отбыли из Чикаго в полдень, и если поспеем на пересадку вовремя, то дорога до Флагстаффа, штат Аризона, займет двадцать четыре часа.

Там, на вокзале, нас будет ждать поезд до городка Прескотт. Если верить карте, это ближайшая к цели нашего путешествия железнодорожная станция. Оттуда до Нового города шестьдесят миль. Сколько времени потребуется на поездку туда, сказать пока трудно, ибо это зависит от множества неизвестных нам факторов: погоды, характера местности, состояния дорог. Мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы добраться туда как можно скорее и увидеть то, что там есть. Хотя, боюсь, это будет далеко не то любование красотами Запада, которое имел в виду Тедди Рузвельт.

Престо великодушно согласился предоставить необходимые средства из своих, похоже, неисчерпаемых резервов: он приобрел для нас шестерых три отдельных спальных купе. На данном этапе путешествия всем нам необходимо отдохнуть. Вполне возможно, что другой такой возможности у нас уже очень долго не будет.

Остальные сейчас впереди, в вагоне-ресторане. Дж. С. остается один, в соседнем со мной купе. С тех пор как он, можно сказать, исповедовался передо мной, им овладела еще более глубокая меланхолия. Мне хотелось бы верить, что его еще большая замкнутость свидетельствует о напряженной внутренней подготовке к тому, что, как он считает, нас ждет, но, увы, боюсь, на самом деле мы являемся свидетелями медленного, неуклонного угасания личности. Даже осознание того, что его брат жив, не восстановило в нем былой целеустремленности: глаза Джека полны тьмы одиночества.

И после всего, что он перенес, я вообще не знаю, каковы границы стойкости человеческой души.

На тех троих, с кем мы путешествуем (Джека, Престо и индейскую женщину по имени Мэри Уильямс), а также на отсутствующего Иакова Штерна их общим непостижимыми видением, которое по каким-то неведомым резонам не ниспослано нам с Иннесом, возложена особая ответственность. Но каждый из нас должен сыграть свою роль, и, если мне предназначено стать детективом, раскрывающим их истинные цели, этого более чем достаточно. Подозреваю, однако, что более ценным вкладом было бы отыскание способа помочь Джеку перед последним противостоянием хоть в какой-то мере прийти в себя. Без Джека, исполняющего ведущую роль, что бы ни ждало впереди этих людей, конец будет один – гибель. И наше время истекает: я думаю, осталось сделать лишь один ход. Нынче ночью.

Когда фургоны обогнули последний скальный массив и повернули на дорогу, ведущую к поселению, взгляду предстала башня, возносившаяся над пустыней не меньше чем на сотню футов; ее основание стояло в лесах, на которых, как муравьи, во множестве суетились люди. Завершение строительства казалось неблизким, даже с такого расстояния можно было разглядеть, что отдельные секции фасада пока представляют собой не более чем остов.

Однако одного вида этой столь неуместной в сердце пустыни пронзающей небо каменной иглы было достаточно, чтобы у них перехватило дух.

– Это именно то, что представало в видениях? – осведомилась Эйлин, перебравшись на козлы и устроившись рядом с Иаковом.

– Очень похоже на то, – ответил раввин, едва ворочая языком в пересохшем рту. Сердце колотилось о грудную клетку: казалось, что увиденное парализует его.

– И в твоих тоже? – спросила Эйлин.

Украдкой выглядывавший из-за парусинового полога Канацзучи кивнул.

– Прекрасно, – промолвила она, стараясь перевести вопрос в практическую плоскость. – И что мы теперь будем делать?

– Не имею ни малейшего представления, – ответил Иаков.

– Но… но как же так? А кто, как только увидел это, сказал, будто знает, что делать?

– Минуту, дорогая. Начать с того, что все это уже само по себе основательная нервотрепка. Пройти через такое, даже не понимая подлинного смысла того… что… – Он заметно пошатнулся.

«Боже! – подумала Эйлин. – Я совершила ужасную ошибку. Я принимала как должное, что у бедняги имеется какой-то план. Что если то, виденное ими в снах, обернется явью, он укажет, что и как делать дальше, с чем бы ни пришлось столкнуться. Он слаб, напуган и знает, как из этого выпутаться, не лучше, чем я».

– Конечно, Иаков. Я бы сказала, несколько ошеломляет. И все равно, надо же было посмотреть что да как.

Он нервно теребил пальцами подбородок, не в силах оторвать взгляда от башни. Она подала ему бутыль и подержала вожжи, пока он делал долгий глоток.

– Так жажда мучает, – тихо произнес он и отпил еще.

За их спинами послышался треск дерева. Эйлин повернулась, сдвинула полог и пригляделась: Канацзучи голыми руками отодрал с пола фургона доску и теперь укладывал в образовавшуюся выемку свой длинный меч.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Он не ответил. Эйлин заметила, что он снова надел свое похожее на пижаму облачение, платье Иакова было аккуратно сложено. Канацзучи вернул доску на место, скрыв оружие. На поясном ремне у него остался лишь короткий меч, по существу не более чем длинный нож.

– Иаков! – тихо окликнул он, двинувшись к ним.

Иаков резко повернулся к нему. По лбу раввина струился пот, в глаза вспыхивал страх, дыхание было учащенным и прерывистым. Их взгляды встретились. Канацзучи протянул руку и слегка прикоснулся ко лбу раввина кончиками пальцев. Глаза Иакова закрылись, а на лице японца появилось выражение, какого Эйлин за то недолгое время, что они провели вместе, не видела ни разу. Не менее дикое и настороженное, чем раньше, но смягченное настолько, что казалось, будто за ним скрыт подлинный кладезь доброты и сострадания.

Дыхание Иакова замедлилось и выровнялось, вздувшиеся вены на лбу разгладились. Спустя минуту после начала контакта Канацзучи убрал руку, а старик открыл глаза. Они снова стали ясными. Лихорадка прошла.

– Помни, – промолвил Канацзучи.

Эйлин потянулась и схватила его за руку.

– Скажи, что ты сделал? – потребовала она.

Некоторое время японец молча смотрел на нее; она не ощущала опасности и, заглянув в глубину его глаз, вдруг поняла, как многое они скрывают.

– Иногда мы должны напоминать друг другу, кем на самом деле являемся.

Он слегка поклонился.

Эйлин разжала хватку, Канацзучи бесшумно соскользнул с фургона, стремительно пересек открытую песчаную полосу и исчез за каменистой грядой. Она внимательно присмотрелась, но его уже нигде не было.

– Ну и что он сделал? – спросила она у Иакова.

– Ну, точно судить не берусь, но, я бы сказал, это было что-то вроде… возложения рук, – ответил тот, перебираясь назад.

– Вздор!

– Вовсе нет. Если кто-то носит меч, из этого еще не следует, что он плохой человек.

– Он отрубает людям головы!

– Моя дорогая, мы не должны оценивать человека, принадлежащего к столь чуждой нам культуре, с наших позиций, разве нет?

– Упаси господи. Ради того, чтобы показать широту своих взглядов и готовность к восприятию новшеств, я могу даже заняться усекновением голов в качестве хобби.

– Уверен, он мог бы предоставить все необходимое для практики, – со смехом отозвался Иаков. – Прошу прощения, Эйлин, но мне кажется, что до прибытия на место мне лучше снова переодеться в мою одежду. Предполагается, что в этой колымаге везут старого, больного раввина. – Он опустил полог и подобрал с пола фургона несколько тонких обрезанных волосков. – Увы, боюсь, борода потеряна окончательно.

– Если кто-то спросит, лучше всего сказать, что это побочный эффект болезни.

Она встряхнула вожжами, побуждая мулов догнать остальные фургоны. Спустя несколько мгновений сзади донеслось веселое посвистывание Иакова.

«Что за чудесная перемена произошла с ним благодаря Канацзучи», – дивилась Эйлин. Впрочем, оба они были священниками, и оба видели один и тот же сон; возможно, в связи с этим их объединяло нечто гораздо большее, чем она могла себе представить.

– Кажется, у нас есть компания, – промолвил Иаков, выглянув из фургона.

Позади них на дороге клубилась пыль, там тянулась еще одна вереница фургонов.

Мгновение спустя, пусть безбородый, но снова одетый как раввин, он присоединился к Эйлин, принял вожжи и бросил первый взгляд на Новый город. До поселения оставалось полмили, и отсюда уже можно было разглядеть двойной ряд добротных дощатых построек, окаймлявших ведущую к строительной площадке у башни главную улицу.

Лишь немногие здания, сосредоточенные ближе к центру, имели второй этаж; оттуда к окраинам по неправильной спирали, насколько мог видеть глаз, распространялись неказистые домишки. На юге над их гущей горбом выступал склад.

– Ничего себе! – буркнул Иаков. – Похоже, здесь живут очень занятые люди.

Впереди, прямо на их пути, находилось еще одно караульное помещение с воротами, по обе стороны от которых тянулось вдаль в обоих направлениях высокое ограждение из колючей проволоки. Им было обнесено все поселение, но между забором и первыми строениями города пролегала мертвая зона голая полоса песка шириной в сто ярдов. По приближении фургонов из ворот появились вооруженные охранники в таких же белых туниках.

– Иаков, мне не хотелось бы быть назойливой…

– Да, дорогая.

– Есть какие-нибудь соображения насчет моего первоначального вопроса?

– Конечно есть. Полагаю, мы будем улыбаться до ушей и делать все, чего от нас ждут, а тем временем попытаемся разобраться, что к чему в этом месте и кто тут заправляет. Выступления вашей труппы запланированы здесь на неделю. Ну вот, время у нас есть, и надеюсь, как званым гостям нам будет не так уж трудно добиться своего. Особенно с учетом бесконечного очарования одной из нас.

«По крайней мере, не так уж плохо».

– Затем, очень тихо, мы попытаемся вызнать, где они хранят книги.

– А потом?

Иаков повернулся к ней с улыбкой:

– Дорогая моя, ну пожалуйста, прошу пока проявить немного сдержанности. Мне приходится импровизировать.

– Прошу прощения, – сказала она, чиркая спичкой и закуривая сигарету. – Это издержки моей профессии. Привыкла, перед тем как выйти на сцену, выучить и отрепетировать роль.

– Прекрасно понимаю.

– А он? – промолвила она, указывая кивком в сторону скал, где скрылся Канацзучи. – Как насчет него?

– Полагаю, наш таинственный друг тоже будет действовать в соответствии со своей ролью. Мы знаем, что он спрятал свое оружие здесь, в фургоне, значит, он точно за ним явится.

– Мы не можем сидеть всю ночь в фургоне и ждать его…

– Если мы по каким-то соображениям ему понадобимся, он найдет возможность отыскать нас, где бы мы ни были.

Эйлин глубоко вздохнула и выпустила облако дыма. До караульного помещения оставалось менее пятидесяти ярдов, люди в белом уже высыпали оттуда навстречу ехавшему в первом фургоне Бендиго.

– Мы можем там умереть, – неожиданно вырвалось у женщины.

– Меня такая мысль посещала.

– В таких обстоятельствах давать представление кажется нелепым. Даже больше, чем обычно.

– Человек может умереть ночью во сне, или свалиться с лошади, или, упаси господи, оказаться сраженным молнией, ударившей с чистого неба, – мягко промолвил Иаков. – Но из этого не следует, будто мы не должны жить.

Эйлин посмотрела на него, отбросила сигарету и обняла его, положив голову ему на плечо. Иаков нежно прикоснулся к ее волосам, и это прикосновение так тронуло ее, что впору было расплакаться, но она сдержала слезы, чтобы не выказать слабость.

– Только вот не надо помирать вот так, прямо сейчас, ладно? – пробормотала она. – Хоть мы всего лишь случайные знакомые, я как-то уже успела привязаться к одному старому мешку с костями.

– Ну что ж, я постараюсь. Но только идя навстречу этой настоятельной просьбе, – рассмеялся он.

Передний фургон приостановился, Ример встал, помахал шляпой и обменялся парой фраз с часовыми, после чего ворота распахнулись и пропустили обоз.

– Считается, что вы больны, – напомнила она ему.

Иаков передал ей вожжи и, до того как они достигли ворот, ушел внутрь фургона. Проезжая мимо улыбающихся караульных под надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВЫЙ ГОРОД!», Эйлин улыбнулась в ответ.

– Привет! Привет! – крикнула она им, после чего, не прекращая улыбаться, неслышно пробормотала: – Рада вас видеть, поганцы праведные. Улыбайтесь, улыбайтесь, сумасшедшая стая степных хорьков.

Труппа пересекла мертвую зону и покатила по главной улице. Фасады всех выходивших на нее зданий были покрыты свежей штукатуркой, под окнами, занавешенными ситцем, красовались ящики с яркими пышными цветами. Крупные, добротные вывески указывали на предназначение помещений: «Галантерея и ткани», «Дантист», «Ювелирные и скобяные изделия», «Гостиница», «Мелочная лавка».

Перед каждым заведением на тщательно подметенных тротуарах стояли выглядевшие опрятными и здоровыми люди в белых одеждах. Впереди и левее, под большим навесом у здания оперного театра, под огромным транспарантом «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, “ПРЕДУЛЬТИМАТИВНАЯ АНТРЕПРИЗА”!» собралась толпа, взорвавшаяся аплодисментами и приветственными криками, едва фургоны остановились перед входом в театр. Ликование возрастало, по мере того как на улицу выбегали жители города, все как один улыбающиеся и одетые в белое.

Бендиго Ример снова привстал со своего насеста и принялся, кланяясь во всех направлениях, размахивать в воздухе шляпой.

– Спасибо! Огромное вам спасибо! – Его слова тонули в аплодисментах; по щекам актера текли слезы. – У меня нет слов, чтобы высказать, какое для меня счастье быть среди вас. Как я тронут столь сердечным, теплым приемом!

– Сомневаюсь, чтобы я когда-нибудь еще видел человека, столь отчаянно жаждущего признания! – пробормотал Иаков с тихим удивлением.

– Можно считать это благословением.

Из других фургонов высовывались головы остальных артистов, пребывавших в такой же растерянности: пока они только всего и сделали, что въехали в город. Что же за прием устроит им эта толпа, когда они дадут представление?

Ликование мгновенно смолкло, когда огромного роста мужчина в сером плаще, единственный из виденных ими в городе людей не носивший белой туники, выступил из толпы и шагнул к фургону Бендиго, в сопровождении неряшливого вида женщины, державшей в руках тетрадь.

– Добро пожаловать в Новый город, друзья! – возгласил великан.

– Спасибо на добром слове. Я… – начал было Бендиго.

– Не славный ли ныне день?

– О, конечно, бесподобный. Я никогда…

– Вы мистер Бендиго, друг? – перебил его здоровяк.

– Он самый, сэр, к вашим услугам.

– Будьте любезны спуститься и велеть вашим людям выйти из фургонов и собраться здесь.

– Сию минуточку, сэр!

Бендиго повернулся к остальным фургонам и хлопнул в ладоши:

– «Антреприза»! Сюда, все сюда, да поскорее!

Артисты, декораторы и костюмеры собрались возле Бендиго, в то время как вокруг сомкнулась теперь молчаливая, но по-прежнему улыбающаяся толпа.

Эйлин помогла Иакову выбраться сзади из их фургона и, представляя дело так, будто он совершенно немощен, поддерживая под локоть, с передышками повела вперед.

– Честь имею представить прибывших сюда для вашего развлечения и удовольствия артистов «Предультимативной антрепризы», – провозгласил Бендиго Ример, взмахнув своей идиотской зеленой шляпой.

Великаноподобный человек тщательно пересчитывал прибывших актеров по головам. Никто в толпе не шелохнулся, люди даже не перешептывались. Их начальник заглянул к женщине в тетрадь, покачал головой, пересчитал гостей снова и нахмурился.

– Должно быть девятнадцать, – сказал он Бендиго.

– Прошу прощения?

– Здесь только восемнадцать человек. У ворот вы сказали, что девятнадцать. Можете вы объяснить это, мистер Ример?

Ример сглотнул, затравленно огляделся, поймал взгляд Эйлин и быстро отметил, что Иаков теперь без бороды. Судя по выражению лица, мысли в не самой ясной голове Бендиго бестолково бегали по кругу, как белка в колесе. Он шагнул навстречу задавшему вопрос человеку, сложив ладони и изобразив на лице совершенно избыточное, неправдоподобное дружелюбие.

– Ну, разумеется, тут все просто, мистер?..

Бендиго ждал, что тот представится. Великан молча смотрел на него и улыбался.

– Видите этого… джентльмена, добрый сэр? – Бендиго повернулся и указал на Иакова Штерна. – Он прибился к нам в Фениксе, потом захворал, и я по небрежности не включил его в список.

– Но тогда у вас должно быть на одного больше, а не меньше.

Улыбка Бендиго застыла на его лице, выдававшем явное отсутствие толковых идей. Эйлин торопливо выступила вперед.

– Это нетрудно объяснить, – спокойно сказала она. – Когда мы покинули вокзал в Викенбурге, с нами был еще один джентльмен, доктор, который задержался при нас некоторое время, чтобы проследить за выздоровлением нашего друга.

– И куда он делся? – последовал вопрос.

– Вчера отправился обратно. Его лошадь шла с нами, привязанная к последнему фургону. Понимаете, последний фургон тащился, несколько отставая, – боюсь, править упряжкой мулов дело для меня новое. Поэтому мистер Ример и не заметил, что доктор уже отбыл.

– Да-да, конечно, – закивал отчаянно потевший Ример. – Вот вам и лишний человек.

Гигант внимательно присмотрелся к стоявшим перед ним людям. Он не выказал неудовольствия, продолжая улыбаться, но все под его взглядом ежились, а Эйлин приметила, что на поясе под плащом у него висят пистолеты, а из глубокого внутреннего кармана плаща торчит рукоять обреза.

– Вот этот мужчина, – он указал на Иакова, – не ваш.

– Нет, вовсе не… – заторопился Ример.

– Он наш друг, – заявила Эйлин.

– Как его имя?

– Его зовут Иаков Штерн, – ответила она.

Здоровенный мужчина махнул женщине, та записала имя в тетрадь и перевернула страницу.

– А теперь мне нужны имена остальных ваших людей, – произнес здоровяк.

– Разумеется, сэр, – сказал Ример, вертя в руках список труппы.

– А как ваше имя? – спросила Эйлин.

– Мне нужны ваши имена.

– Я первая спросила.

Бендиго бросил на нее злобный, раздраженный взгляд; Эйлин даже испугалась: вид у него был такой, словно он готов ее растерзать.

– Брат Корнелиус, мэм, – представился здоровяк.

– Эйлин Темпл. – Она протянула руку.

Корнелиус растерянно посмотрел на нее, потом слегка пожал ее пальцы.

– Чудесный у вас город, брат Корнелиус.

– Мы знаем, – отозвался Корнелиус.

– Будь добра, помолчи, – сердито шепнул Бендиго Эйлин, не прекращая улыбаться.

– Вас разместят в гостинице, дальше по улице, – сообщил Корнелиус. – Мы сопроводим вас туда, после того как вы отвезете свои вещи в театр.

– О, предчувствую, он просто прекрасен. Уверен, в нем все будет великолепно.

– Об этом расскажете потом, – кивнул Корнелиус. – Вы будете играть в нем первыми.

Он подал знак, и женщина вручила Римеру пачку листов бумаги с отпечатанным текстом.

– Это правила поведения в Новом городе, – объяснил Корнелиус. – Прошу им следовать. Наши правила очень важны для нас.

– Разумеется, брат Корнелиус.

– Преподобный Дэй желает, чтобы сегодня вечером вы были гостями за его обедом, – заявил Корнелиус, покосившись на Иакова. – Все. – Он пристально посмотрел на Эйлин, та отвела глаза.

– Это просто великолепно! – восхитился Ример. – Передайте преподобному, что его приглашение для нас великая часть. Обед состоится в…

– Восемь.

– А куда…

– Мы явимся и отведем вас на место. Да пребудет с вами день славы.

Он отступил в толпу и пропал из виду. Ример с кружащейся от облегчения головой стал раздавать листовки труппе. Радушные добровольцы выступили из толпы, чтобы помочь с разгрузкой.

Эйлин впервые видела такое – чтобы столько людей разных рас бесконфликтно держались вместе. Но что-то здесь было пугающе не так.

Канацзучи наблюдал за всем этим сверху, со скал: слов ему, конечно, было не разобрать, но по жестам и выражениям лиц он понял немало.

Люди в белом двигались, словно части единого целого, подобно муравьям или пчелам. Никто из них, похоже, не понял, что в последнем фургоне прятался посторонний; правда, глупый артист в кричаще-зеленой шляпе чуть не выдал его, но все обошлось благодаря вмешательству Эйлин. Но крупный мужчина, тот, который задавал вопросы, был опасен. Из-за внимания этого человека Иаков вскоре мог оказаться под угрозой, а он не мог допустить, чтобы со стариком что-то случилось. Когда настанет час, Иаков будет нужен, а для чего именно, откроет только время.

Канацзучи отдавал себе отчет в том, что, пока не стемнеет, а значит, еще четыре или пять часов, он все равно ничего сделать не сможет. По обе стороны ограды регулярно прохаживались вооруженные патрули, и он следил за ними, чтобы установить периодичность обходов.

После того как актеры разгрузили реквизит, Канацзучи наблюдал за тем, как фургоны отогнали на южную окраину города, к конюшням. «Косец» теперь был надежно спрятан, и он знал, где его искать.

Повернувшись, Канацзучи присмотрелся к башне, которая являлась ему в видениях. У ее подножия толпились работники.

Оттуда, когда стемнеет, он и начнет.

Иннес влетел в купе с телеграммой в руках.

– Я заказал лошадей, оружие и припасы: все будет ждать нас на станции Прескотт. – Он вручил Дойлу копию заявки, о которой сообщил. – Посмотри, проверь; если заметишь упущения, скажи. Я телеграфирую, и к нашему прибытию все подготовят.

«Ага, военная жилка у парня дает о себе знать», – не без удовольствия подумал Дойл, просматривая список.

– Более чем удовлетворительно, – заявил он, возвращая бумагу.

– Винтовки с магазинами. Полагаю, стрелять вы оба умеете? – спросил Иннес, оглядываясь на Престо и Мэри Уильямс.

Они кивнули. Престо подвел итог истории, которую изложил Дойлу, о поведении Джека во время кончины ребе Брахмана.

– А точно ли ему можно доверять? – спросил он. – Кажется, этому человеку присуще внушающее беспокойство неуважение к человеческой жизни?

Дойл бросил взгляд на пробегавшие за окном залитые лунным светом равнины.

– Могу я попросить на минуту оставить нас наедине? – обратился он к другим мужчинам.

Престо с Иннесом покинули купе. Дойл повернулся к Мэри:

– Ты связана с Джеком. Через сон.

Она кивнула, продолжая твердо удерживать его взгляд.

– Я сделал для него все, что мог. Мой диагноз не предлагает решений. А у тебя есть представление о том, в чем причина его болезни?

– Бывает, что людей атакует… внешняя сила.

– Что ты имеешь в виду?

– Зло, – ответила она, помедлив.

– Ты веришь в существование зла? Я имею в виду – зла как самостоятельной сущности?

– Таково наше учение.

Дойл, чувствуя, что ступает на незнакомую почву, глубоко вздохнул.

– Ну что ж, если ты хочешь попытаться исцелить его, действуй исходя из того, что считаешь правильным.

Она бросила на него серьезный взгляд, кивнула и двинулась к двери.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – обратился к ней Дойл.

– Нет, – спокойно ответила Мэри и покинула купе.

Лишь дождавшись, когда угаснет закатный свет, Оленья Кожа покинул свое убежище среди скал. Перед наступлением темноты пение прекратилось, а когда стало холодать, ребята в белых рубахах разожгли большой костер. Пока не взошла луна, Фрэнк перевел свою лошадь за дорогу, подальше от сторожки, где продолжал гореть свет, и двинулся по периметру изгороди.

Десять двойных нитей колючей проволоки были туго натянуты между столбами, глубоко врытыми в песок и посаженными на строительный раствор с интервалами в двадцать футов.

Проволочное заграждение было плотным, двойная проволока – прочной, а колючки на ней – длинными и острыми, такими, что любая попытка пролезть, перелезть или взять заграждение приступом стоила бы любому животному или человеку изрезанной в клочья шкуры или кожи.

Ничего не скажешь, здешний народ имел понятие о том, как строить надежные заборы: может быть, они не только расшибают лбы в молитвах, но и содержат несколько ранчо? Это объяснило бы наличие изгороди, но где там пасти скот, в пустыне-то? Да и не нужна, чтобы удержать скотину, такая ограда, вполне хватило бы трех линий проволоки, не говоря уж о том, что он в жизни не видел на ранчо забора в семь футов высотой. Нет, это ограждение возвели не для того, чтобы помешать разбрестись животным, а чтобы никто не мог проникнуть туда снаружи…

Через каждые полмили над ограждением торчала сторожевая вышка – крытая платформа высотой в двадцать пять футов, куда вела лесенка. На каждой вышке дежурил часовой в белой рубахе, вооруженный винчестером. Чтобы не попасться им на глаза, ему приходилось объезжать вышки стороной, удаляясь на несколько сотен ярдов.

Проехав таким манером несколько миль и возвращаясь после очередного объезда к изгороди, Фрэнк увидел милях в шести впереди, за полосой песка, свечение огней вполне приличного по размерам городка, центра этой странной территории. Если китаец прятался в одном из актерских фургонов, то сейчас он там.

Макквити неподвижно сидел в седле, съежившись под плащом, и изучал ситуацию. Изгородь тянулась налево, насколько хватало глаз, и у него не было оснований сомневаться в том, что она охватывает все поселение, замыкая его в проволочное кольцо. Наверняка где-то в этом кольце имеются еще ворота-другие, а значит, он может попытаться или проехать там, или просто перерезать проволоку. Как он выберется обратно с трупом китайца на крупе лошади, это другой вопрос.

С другой стороны, до Мексики всего два дня нетрудного пути на юг, причем никаких тебе проволочных ограждений и вооруженной стражи. Усы можно сбрить, волосы осветлить с помощью лимонного сока – в каталажке ему рассказывали про такую хитрость.

Да, а как же черноволосая красотка там, внутри…

Стоило ему вспомнить о ней, и перед его мысленным взором возникло тело Молли Фэншоу, распростертое на камнях мостовой Тумстоуна, в двух этажах под ним, со свернутой шеей. А в руке у него зажата пустая бутылка из-под виски…

Он затряс головой, лицо его болезненно напряглось.

«Жить с такими воспоминаниями несладко и в камере, а снаружи то одно, то другое еще тысячу раз напоминает о каждой твоей вине. Но раз уж на то пошло, Фрэнки, приятель, разве источник всего этого не у тебя внутри?»

Был то голос Молли или его собственный? Он слышал возлюбленную все чаще: полезные слова, мягкое подтрунивание. Ему нравилось вспоминать о ней таким образом. Значило ли это, что он делается слишком сентиментальным или… просто сходит с ума? Она умерла и сгинула или на самом деле вопреки всему живет в его сознании?

Дерьмо! А какая разница?

Его глаза уловили свет и движение, левее, по ту сторону изгороди. Это еще что такое: далековато, так не разглядеть! Он достал полевой бинокль и направил взгляд туда, где заметил отблески.

Факелы. Широкая колонна людей в белом, освещенная молодой луной. Все с винтовками, идут строем, сто человек, не меньше. А здоровенный детина в длинном плаще, едущий рядом, чертовски похож на муштрующего подразделение сержанта.

«Что бы за чертовщина тут ни творилась, похоже, все это куда хуже, чем какой-то чокнутый китаец со своим тесаком для рубки мяса».

Черноволосая женщина там, внутри проволочного кольца.

Оленья Кожа потянулся было к седельной суме за кусачками для проволоки, но замешкался, когда в его голове зазвучал голос Молли: «Тебе охота думать, будто ты делаешь это ради красотки, – ну и ладно, Фрэнки. Но давай кое-что проясним. У тебя есть серьезные дела, с которыми надо разобраться в первую очередь. Ты, конечно, можешь попереть напролом и заделаться мучеником, Макквити, но никто ведь не настаивает на том, чтобы ты был таким бараном. Перережь проволоку, сунься прямо через эту изгородь, и спустя десять минут тебе в лицо будут смотреть дула всей этой сотни винтовок. Ну и кому оно надо? Можно подумать, будто ты не умеешь избегать неприятностей…»

Да уж, от Молли и пяти центов не заначить: она знала его изнутри и снаружи.

Фрэнк повернул лошадь и отправился вдоль изгороди, высматривая ворота.

В то время как снаружи Фрэнк Оленья Кожа укладывался на отдых, чтобы дождаться восхода, Канацзучи пытался руками раздвинуть две нити колючей проволоки внутренней ограды. Разумеется, его вакидзаси мог бы рассечь проволоку как паутину, но он не хотел оставлять следов, а поскольку промежуток между обходами патрулей составлял всего пять минут, должен был торопиться. Тем более что, когда взойдет луна, последняя возможность будет упущена.

Аккуратно раздвинув туго, как тетива лука, натянутые линии проволоки, он протиснулся в образовавшееся между ними узкое отверстие. Рана в его левом боку болезненно пульсировала, когда Канацзучи проделывал этот трудный маневр, стараясь не разорвать рубаху об острые как бритвы колючки. Будь это его изгородь, он непременно напитал бы эти иглы ядом.

Отпустив проволоку, так что она вернулась на место, японец стер оставленные на песке следы и стремительно припустил к ближайшему укрытию – сараю, до которого пришлось пробежать сотню ярдов по открытой местности. Но даже случись ему попасться на глаза патрулю, они заметили бы лишь стремительно мчавшееся смазанное пятно.

Прижавшись к стене и укрывшись в тени, Канацзучи открыл свои чувства, вбирая звуки со всего города. Вокруг теснились, чуть не налезая одна на другую, тянувшиеся во всех направлениях жалкие хижины; внутри, в очагах, горели дрова, над примитивными трубами поднимались столбики дыма. Готовилась еда. В сараях кудахтали куры, в конюшне, неподалеку, всхрапывали и перестукивали копытами кони. От ближнего нужника тянуло мочой. Кто-то прошел мимо – человек в белом, тащивший на коромысле ведра с водой.

Канацзучи слился с темнотой, дожидаясь, когда шаги удалятся в обратном направлении.

Башня высилась в полумиле отсюда, ее черный силуэт казался разрезом еще большей тьмы на и без того темном ночном небе. Строительство не прекращалось и ночью: горели огни, доносился стук молотков.

Путь туда пролегал между лачугами, он мог попасть к башне, не выходя на главную улицу.

Канацзучи крался по переулкам, замирая и прячась в тени, как только кто-нибудь появлялся на виду. За открытыми окнами он видел людей в белом, безразлично смотревших на огонь, молча сидевших за столами или лежавших на примитивных лежанках. В одном из домов дверь была широко распахнута, и Канацзучи заметил скорчившуюся на полу рыдавшую женщину; мужчина за столом, не обращая на нее внимания, медленно ел что-то из миски.

По пути его не облаяла ни одна собака: домашних животных здесь не держали, что казалось странным для столь большой общины. Он не слышал смеха, в любом другом городе преобладавшего среди ночных звуков: смеются родственники, любовники, собутыльники – кто угодно. Здесь ничего подобного не было. И еще Канацзучи не увидел детей и не услышал их голосов. Здесь жили люди обоего пола, но без детей.

Выйдя из-за угла, он лицом к лицу столкнулся с пареньком лет пятнадцати, несшим ведро с помоями. Оба застыли на месте; подросток устремил на него пустой, безжизненный взгляд, потом повернулся и побрел прочь.