Текст книги "Шесть мессий"

Автор книги: Марк Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

– Я ищу работу, – сказал странный азиат.

– Работу! Что ж, такое чувство посещает человека время от времени, – отозвался Денвер Боб в своей обычной добродушной манере. – Это как лихорадка: противно, но не так уж страшно; самое лучшее – это прилечь, выпить и подождать, пока само пройдет.

– Я работаю со взрывчаткой, – сказал человек, игнорируя веселое кредо лености, исповедуемое и проповедуемое Денвером.

– Это правда?

– Взрывы.

– Да, я понял тебя. Стало быть, ты работяга.

Ну что ж, кем бы этот малый ни был, он не бродяга. Другое дело, что и на работника, гнущего спину на прокладке магистралей, похож мало, слишком уверен в себе, независим. Может быть, минер, недавно лишившийся заработка. Не важно. Все в этом человеке вызывало у Денвера Боба мандраж, и по правде, он был бы рад убрать такого странного типа из лагеря. Только вот как это сделать?

– Где мне найти такую работу?

– Вообще-то, брат, я могу сказать тебе точно. Они продолжают тянуть линию между Фениксом и Прескоттом через Пиа-Вайн. Толкуют, там собираются пробивать и крепить туннели. Работы идут круглые сутки и продолжатся еще год.

– Где?

– На северо-западе. Ты можешь сесть на товарняк в Феникс вон там, поблизости от разводного моста. Поезд проходит около полуночи, а уже к утру будешь на месте. Найдешь их контору прямо там, на железнодорожной станции. Конечно, они могут тебя прекрасно устроить – в наше время в большинстве мест работы не хватает, но малый с профессией, как у тебя, всегда востребован. Желаю удачи тебе и твоим достойным предкам.

Денвер Боб поднял жестяную баночку с пойлом, при этом думая: «Охота тебе лезть в кабалу, приятель, ну и валяй. Главное, чтобы такой жуткий тип, как ты, убрался куда-нибудь подальше».

Китаец, не выказав благодарности, даже не показав, что понял объяснения, снова уставился на костер. Но потом что-то заставило его встрепенуться: он насторожился, словно охотничья собака, делающая стойку на запах.

Не успел Денвер Боб отреагировать, как ночной воздух вокруг них раскололся множеством пронзительных свистков. Это могло означать только одно, и над скопищем лачуг зазвучал крик тревоги:

– «Быки»!

Железнодорожная полиция и наемники из агентства Пинкертона устраивали погромы лагерей бродяг с тех пор, как в мае прошлого года в Чикаго прошла стачка работников пульмановской железной дороги. Наемные громилы поджигали лачуги и избивали тех бродяг, которых полицейские не бросали в тюрьму. На протяжении всего лета «быки» разоряли становища, начиная от Сент-Луиса и все дальше на запад, а впереди них, разносимые перепуганными беглецами, распространялись рассказы о том, как злобно и без разбору расправлялись с их собратьями. Заправилы железных дорог, похоже, твердо решили покончить с безбилетным кочевым племенем, очистить свои вокзалы и составы от тех, кто вызывал брезгливое неприятие у мигрировавших на Запад утонченных представителей среднего класса. Ведь именно от их оставленных в вокзальных кассах долларов зависело будущее благосостояние железной дороги.

Полсотни пребывавших в блаженном алкогольном тумане бродяг были застигнуты врасплох: «быки» набросились из-за товарных вагонов так стремительно, что никто не успел даже вскочить на ноги. Два десятка громил подобрались неслышно, как воры, обрушились на не чаявших беды оборванцев с полицейскими дубинками и бейсбольными битами и без предупреждения принялись их охаживать. К тумакам и шишкам большинству бродяг было не привыкать, но на сей раз игра пошла по-новому. Эти парни были настроены серьезно.

Лачуги запылали, а ворвавшиеся с противоположных сторон полицейские погнали впавших в панику бродяг в центр, словно угодившую в сети мелкую рыбешку. Те, кто поопытнее и посообразительнее, попадали наземь, прикрыли головы руками и принимали большую часть ударов на зады и спины. Любого пытавшегося бежать подсекали под колени и злобно тузили чем попало. Проламывались черепа, ломались ребра и ключицы, кровь стекала в лужи.

Денвер Боб упал при первом свистке, поднырнул под катушку, на которой сидел, и стал ждать, когда на него обрушится град ударов. Он оглянулся на китайца, готовый крикнуть и предупредить его, чтобы падал на землю, но тот исчез.

Здоровенный «бык», настигнув узкоглазого бродягу возле дрезины, замахнулся дубинкой, намереваясь вмазать ему от души, но китаеза произвел какой-то неуловимый жест, в результате чего удар не достиг цели, а в руках нападавшего осталась одна лишь ручка дубинки. Когда он вскинул глаза, китаеза снова произвел взмах, и полицейскому обожгло ногу, а при попытке шагнуть эта нога попросту отвалилась, обрубленная выше колена. Спустя миг рухнул на землю и он сам. Боли он не чувствовал, но почему-то не мог дышать и поднял голову за долю мгновения до того, как узкоглазый впечатал подошву в его лицо.

Времени прочесть по умершему молитву у Канацзучи не нашлось. Сзади, замахиваясь дубинкой, на него налетел другой противник. Он нырнул, ударил ногой назад, перебросил нападавшего через себя, а когда тот тяжело рухнул наземь, крутанул ему руку, вывернув плечо из сустава. Завершил дело удар по переносице тем самым оружием, которым недавно размахивал громила: кость была вбита в мозг, и пронзительные вопли мгновенно стихли.

Японец огляделся по сторонам, мгновенно проанализировав обстановку. Хотя обитатели лагеря обладали значительным численным превосходством, они не оказали никакого сопротивления. Никто из других атакующих, слишком занятых расправой, пока не заметил ни его, ни нанесенного им урона. Еще больше стражников виднелось справа, между стоявшими на запасных путях вагонами; впереди полыхали лагерные хибары, за спиной протекала холодная коварная река.

Он был загнан в угол. В такой ситуации, при подавляющем численном превосходстве нападавших, существовала весьма высокая вероятность попадания в плен. Канацзучи выровнял дыхание, сохраняя бдительность, избавляясь от желаний и с каждым взвешенным выдохом изгоняя из тела страх.

Сосредоточенность принесла плоды: в районе водонапорной башни между группами нападавших наметилась брешь, проскочив которую можно удрать к железнодорожному мосту, ведущему на восток. Ему придется положиться на темноту и хаос, царящий в лагере, и, чтобы пересечь пятьдесят самых опасных ярдов, убрать с виду меч.

Когда на него бросился еще один «бык», Канацзучи присел, резко выпрямился под ним и, использовав инерцию бега, забросил его на горящую крышу; миг спустя тот с воплями, размахивая руками, выскочил из полыхавшей лачуги. Это отвлекло внимание нападавших, и Канацзучи, убрав «косца» в ножны и держа их на линии ног, направился в сторону водонапорной башни.

Денвер Боб так съежился под катушкой, что «быки» его не застукали, и поэтому оказался единственным человеком в лагере, наблюдавшим всю эпопею с китайцем от начала до конца. Впоследствии он неоднократно рассказывал эту историю собутыльникам. Она казалась невероятной, и его, наверное, обозвали бы в лицо записным вралем, несмотря на авторитет, но в подтверждение его слов на месте побоища остались тела семерых полицейских и головы двух наемников.

– Этот китаеза двигался так, словно был жидким, – любил повторять Денвер Боб, но это были всего лишь слова, которые далеко не в полной мере отражали увиденное, да и сам бродяга, признаться, плохо понял, чему именно стал свидетелем.

Китаец двигался спокойно, с удивительным изяществом и неспешностью, словно на прогулке в парке, в то время как все участники этого злобного нападения совершали резкие, неуклюжие, дерганые движения, и именно по контрасту с ними бросалась в глаза легкость и плавность его непринужденных шагов. «Быки» замечали этого спокойно идущего человека, когда он оказывался в футе от них, но едва успевали замахнуться дубинкой, как оказывались на земле с разбитыми лицами и переломанными конечностями. Впечатление было такое, словно он небрежно отмахивался от них, как от назойливых мух, совершая руками и ногами замысловатые, но не стоившие ему никаких усилий пассы, а порой, похоже, даже зависая в воздухе. И только когда он уже оказался на противоположном краю двора и двое преградивших ему путь наемников взялись за револьверы, произошло нечто ужасное и невероятное.

Неуловимым, плавным движением китаец выхватил из ножен меч, выписал им в воздухе петлю (отблески пламени сверкнули на клинке) – и головы обоих «быков» практически одновременно упали на землю, как спелые дыни.

Китаец побежал. Превратился в расплывчатую тень. Исчез.

Когда громилы увидели, какой след оставил он после себя, весь боевой дух вышел из этих «быков», как вода из дырявого бурдюка.

Пока налетчики занимались своими мертвецами, те из бродяг, которые еще волочили ноги, расползлись кто куда, унося свои узлы и обрывочные воспоминания о кошмаре, свидетелями которого они стали, – об истории, которой по прошествии времени, главным образом благодаря Денверу Бобу, суждено было стать преданием всего племени железнодорожных бродяг, легендой о человеке с мечом, спасшем лагерь в Юме.

Что же до пострадавшей стороны, то к утру следующего дня, после оценки случившегося, были отданы все необходимые распоряжения и начались поиски смертельно опасного китайца.

Нью-Йорк

Зажегшиеся яркие электрические огни подчеркнули протяженность бульвара и высветили суетливый карнавал большой улицы, оживленную толчею возле театров, баров, выставочных залов и особенно возле последней городской сенсации – пятицентовых салонов кинетоскопов, открывшихся по обе стороны Бродвея. Тут же сновали продавцы дешевых товаров; точильщики ножей высекали искры, вращая точильные камни; бряцали колокольчики на тележках старьевщиков; прогуливающаяся публика угощалась с лотков печеными яблоками, горячими сдобными булочками, приготовленными на пару моллюсками. Привлекательные молодые девушки предлагали початки горячей кукурузы – тут уж Иннес не устоял.

Одни завлекали публику, дуя в дудки, другие расхаживали, зажатые как сэндвичи, между большими рекламными плакатами, но в большинстве своем торговцы и зазывалы полагались на мощь своих легких.

Электрические трамваи со звоном двигались среди моря экипажей, пугая еще не привыкших к этому современному, доступному и удобному виду транспорта лошадей. Двухэтажные омнибусы везли туристов, искавших впечатлений в лабиринте городских улиц, где за каждым поворотом поджидало что-то интересное. А какое удивительное разнообразие человеческих типов! Цыгане в беретах и ярких шейных платках, шулеры и мошенники, ищущие возможности опустошить карманы простофиль, местные громилы, фланирующие в полосатых свитерах и широкополых шляпах. Прихорашивавшиеся щеголи в костюмах из шотландки, жемчужно-серых котелках и гетрах в тон прогуливались под руку с кокетливыми красотками, незанятые проститутки угощались джином или пивом, патрульные копы-ирландцы постукивали дубинками о тротуар. Призывно грохотали барабаны Армии спасения. Сутенеры, пьянчужки, мальчишки-газетчики, уличные фокусники, торгующие сигарами китайцы… кого здесь только не было!

– Можешь представить себе, Артур? – восторженно воскликнул Иннес. – Десять часов вечера, а улицы полны жизни! Видел ли ты что-нибудь подобное?

Дойл посмотрел на Иннеса, глазеющего на этот парад, ощутив прилив покровительственной любви к чудесному простодушию и оптимизму брата. Вправе ли он подвергать эти дивные качества испытанию, увлекая молодого человека дальше по тому опасному пути, на который ступил сам? До сих пор он и словом не обмолвился Иннесу о Джеке Спарксе или о том, что им довелось изведать вместе, даже после того, как Джек вновь объявился на корабле. Правильно ли подвергать Иннеса риску, к которому Джек относился как к рутине? Более того, имея серьезные обязательства, семейные и профессиональные, Дойл не мог не задуматься о том, имеет ли на это право он сам.

Спаркс, холодный и безучастный, сидел на козлах; присматриваясь к его лицу, Дойл гадал, в своем ли его друг уме. Серьезные опасения на сей счет возникали у него еще десять лет назад, в связи с присущими Джеку навязчивыми идеями, резкими перепадами настроения, пристрастием к наркотикам. Можно только догадываться, какие ужасы пришлось пережить ему с тех пор; может быть, теперь он уже и вовсе обезумел. Можно ли ему доверять?

– Это ведь не самый прямой путь к гостинице, а, Артур? – между делом спросил Иннес.

Было еще не поздно распахнуть дверцу и избавить Иннеса от Джека Спаркса и всего, что с ним связано. Дойл представил себе жену с мирно сложенными на коленях руками, и тут почему-то в памяти всплыло лицо другой женщины: актрисы Эйлин Темпл. Должно быть, ее образ навеяли огни бродвейских театров. Он знал, что, оставив его после их короткого романа, Эйлин, в поисках успеха и славы, отправилась в этот город, и, как бы то ни было, за все прошедшие годы ему так и не удалось забыть ее яркую красоту и проведенное с нею время.

«Нам всегда хочется от жизни гораздо больше, чем мы можем получить».

Кто знает, вдруг она сейчас здесь, в этом городе, на этой улице, выступает сегодня в одном из заведений, мимо которых они сейчас проезжают, или просто прямо сейчас проходит мимо в этой многолюдной толпе? Он присмотрелся к лицам прохожих в тайной надежде ее увидеть: после стольких лет семейной жизни мысль о возможной встрече с Эйлин казалась запретной и возбуждающей.

Да. Он будет помнить ее лицо до своего последнего вздоха.

Потом материализовалась третья фигура. Королева Виктория. Старомодно одетая. Внушающая бесконечную преданность. В его сознании эхом прозвучала данная им и навеки связавшая его клятва. Он всегда был готов выполнить любой приказ, и королева знала это, хотя никогда не злоупотребляла своим влиянием.

Подумав о ней, Дойл вспомнил, что она всегда неколебимо верила в Джека, ее самого доверенного тайного агента, отважно служившего ей верой и правдой. Человека, который был ему столь близким другом…

И тут Артур понял, в чем корень его гнева: он чувствовал себя обманутым! Возвращение Джека в его жизнь оказалось не тем, что виделось ему в мечтах все эти годы: оно состоялось, но вместо старого друга явился совсем иной человек, лишивший его радости истинного воссоединения. Правда, столь однозначно судить о том, осталось ли в мрачном призраке, который правит сейчас экипажем, хоть что-то от прежнего Спаркса, еще рано. Спору нет, обнадеживающих признаков, увы, не наблюдалось. Но с другой стороны, Джек, несмотря ни на что, восстал из мертвых.

«Разве не ему я обязан столь многим? Разве не благодаря этому человеку вошла в мою жизнь удача? Да, и бог свидетель, если у него есть хоть какой-то шанс стать прежним, я обязан ему в этом помочь».

Джек бросил взгляд на Артура. Мелькнула ли в его глазах искра чувства, того прежнего родства между ними? Во всяком случае, могло показаться, будто он уловил мысли Дойла и посмотрел вниз, чтобы успокоить его: «Я по-прежнему здесь. Не теряй веры. Чтобы исправить нанесенный ущерб, потребуется время, а не слова».

Или ему просто хотелось в это верить?

– Артур, разве мы не едем обратно в отель?

Дойл внимательно посмотрел на брата. Иннес поступил на службу в королевские фузилеры в самом раннем допустимом законом возрасте. Младший Дойл все еще ощущал себя в душе солдатом, он рвался в бой, ему не терпелось послужить интересам короны. Разве на борту «Эльбы» он не проявил себя наилучшим образом? Если и можно кому-то довериться, то кому, как не человеку одной с тобой крови?

– Сначала нам нужно заняться делом, – ответил Дойл.

– Делом? Каким делом?

Артур глубоко вздохнул: да, надо все рассказать.

– Есть один человек, которого я знал раньше. По имени Джек Спаркс. Он работал секретным агентом королевы.

– Никогда о нем не слышал, – скептически обронил Иннес.

– Потому что все касавшееся его было тайной, – терпеливо пояснил Дойл.

– Хм. Ну и что насчет этого малого, Спаркса?

– Мы встретились десять лет назад. Иннес, ты только никому об этом не говори. Я должен взять с тебя обещание.

– Считай, что уже взял, – поспешно произнес Иннес, глаза которого округлились от любопытства.

– У Джека был старший брат, Александр. В детстве Александр убил их сестру. Шести месяцев. Задушил в колыбели.

– Должно быть, он был безумен.

– Должно быть. Но поскольку вины Александра доказать не смогли, его отправили в закрытую школу. Уже годы спустя, когда Джек учился на материке, Александр вернулся. Их дом, поместье в Йоркшире, был сожжен дотла, все находившиеся внутри погибли. Но перед этим Александр зверски убил собственную мать на глазах у их отца.

Теперь глаза Иннеса сузились от потрясения.

– Ужасно!

– Однако отец выжил и успел продиктовать Джеку письмо, в котором описал преступления Александра. С того дня Джек посвятил свою жизнь тому, чтобы выследить брата. Заодно он превратился в самого опасного и непримиримого врага преступного мира, которого когда-либо знали в нашей стране. В конечном итоге он поступил на службу к королеве, то есть занялся тем же не сам по себе, а служа короне. Десять лет тому назад Александр наконец объявился в качестве вдохновителя гнусного заговора против трона, составленного им с шестью приспешниками: они назвали себя «Семеркой». С небольшой помощью с моей стороны Джек разрушил их коварный план, преследовал бежавшего на континент Александра, настиг его в Швейцарии, схватился с ним, и они оба рухнули в Райхенбахский водопад.

– Но господи, Артур, это же Холмс! – ахнул Иннес.

Нет, – возразил Дойл, указав на Джека. – Это он. И он нуждается в нашей помощи.

– Никто не видел моего отца вот уже девять дней, – сказал Лайонел Штерн. – У него есть молодой помощник, студент-талмудист, приходящий раз в неделю наводить порядок в библиотеке: отец, как сами видите, закончив работу, вечно забывает ставить книги на полки…

Он широким жестом обвел помещение с низким потолком, где каждый дюйм пространства, включая столы и стулья, был загроможден множеством книг. Дойл, сам страстный библиофил, никогда не видел столь разнообразного и достойного зависти собрания.

– Его каталожная система, мягко говоря, слегка архаична, и бывает, когда он что-нибудь ищет, книги громоздятся повсюду и ему трудно найти дверь из библиотеки. Приходится стучать изнутри в окошко, привлекать чье-то внимание и просить, чтобы его вызволили.

Штерн указал на выходящее на оживленную улицу окно и покачал головой.

– Ну так вот: когда отцовский помощник, придя на прошлой неделе, не застал отца на месте, это его не встревожило – отцу и прежде случалось пропускать назначенные дни без объяснений. Придя во второй раз, вчера, он не только не застал отца, но и увидел, что комната выглядит так же, как и на прошлой неделе, то есть в ней никого не было. А это уже совсем другое дело.

«Он очень любит отца, несмотря на разногласия, – подумал Дойл. – И пытается скрыть, насколько тревожит его это исчезновение».

– А случалось ли ему вот так исчезать раньше?

– На день или около того – да, но никогда дольше. Как-то раз отец отправился на прогулку, решив прояснить какое-то библейское несоответствие, – он любит гулять пешком, когда размышляет, говорит, что так кровь движется в мозгу, – и докопался до сути проблемы, но к тому времени стемнело, и выяснилось, что его окружают деревья ботанического сада в Бронксе.

– Есть друзья или родственники, которых он мог отправиться навестить?

– Вся его родня – это я. Моя мать умерла пять лет тому назад. Есть другие раввины, которых он знает, ученые, коллеги, большинство из них живут по соседству. Я разговаривал с ними, никто ничего не знает. Кроме одного случая, он вообще никогда раньше не выезжал из Нью-Йорка.

Иннес шагнул вперед и поднял необычный, переплетенный в кожу манускрипт с привлекшей его внимание вытисненной надписью.

– Не смей! – резко окликнул Спаркс.

Иннес отскочил назад, как будто обжег руку о плиту.

– Не трогай ничего. Ответ где-то в этой комнате.

Спаркс медленно двигался между книжными полками, глаза методично перемещались от одной детали к другой, впитывая необходимую информацию. Дойл внимательно наблюдал за ним: эта его манера, похоже, не изменилась.

– Когда в последний раз отец давал о себе знать? – спросил Дойл.

– Он телеграфировал мне до того, как мы с Рупертом выехали из Лондона, десять дней назад. Обычная телеграмма по поводу текущих дел: осведомлялся о нашем прибытии, интересовался всем, имевшим отношение к приобретению и перевозке книги Зогар.

– Он получил ответ?

– Да.

– Может быть, что-то в этом ответе подтолкнуло его к уходу?

– Не могу представить, что это могло быть; я уже посылал ему идентичную телеграмму, перед тем как ответить на все вопросы, которые он задал мне в своем послании. Наверное, он потерял ее. Умение следить за тем, что он называет «бухгалтерией жизни», не является его сильной стороной: знаете, приход, расход, оплата счетов. Всем этим по большей части приходится заниматься мне.

Спаркс достал из кармана пинцет и вытащил высовывавшийся на четверть дюйма из-под стопки книг на столе листок желтой бумаги.

– Вот ваша первая телеграмма, – сказал Спаркс. – Она не вскрыта. Не прочитана.

– Понимаете, что я имею в виду? – сказал Штерн. – Случись ему выиграть в тотализатор, чек мог бы потеряться здесь на двадцать лет.

– Это весьма впечатляющая теологическая библиотека, – заметил Дойл, прохаживаясь между грудами томов. – Я никогда не видел такой коллекции редких томов в частном собрании: кварто, фолио, первые издания.

– Должно быть, стоит целое состояние, – пробормотал Иннес. То было одно из немногих высказываний, на которые ему хватило уверенности в присутствии Спаркса.

– Да уж, только у него заводились хоть какие-то деньжата, они очень скоро оказывались в карманах книготорговцев, – кивнул Штерн. – Однако многие из этих книг – подарки, полученные от друзей или различных ученых сообществ.

– Что свидетельствует о глубоком уважении, которое питают к вашему отцу в научном мире, – заметил Дойл.

– Он того заслуживает, ведь трудно найти человека, столь всецело преданного науке. После смерти матушки он посвящал работе почти все свое время: чаще всего и спал на кушетке, вон там. – Штерн указал на узкое жесткое ложе в углу. – Честно говоря, я никогда не мог понять и половины того, о чем он говорил. Может быть, приложи я больше стараний, мне бы удалось… – Его голос дрогнул, он опустил голову, стараясь отогнать слезы.

– Ну-ну. – Иннес слегка похлопал его по спине. – Мы найдем старика. Обязательно. Тут и говорить не о чем.

Штерн признательно кивнул. Спаркс повернулся и, не выказывая никаких чувств, подошел к нему.

– Каковы методы работы вашего отца? – спросил он. – Он делал заметки, когда читал?

– Да.

– С ручкой в левой руке. Сидя в этом кресле. – Спаркс подошел к креслу у письменного стола.

– Откуда вы знаете?

– Истертые подпорки, царапины вдоль левого подлокотника; он носил длинный сюртук с пуговицами на рукавах.

– Да, отец почти всегда носил этот сюртук. Здесь он вечно мерз: доктор говорил, что это от плохого кровообращения, но, по правде говоря, отец всегда был немного ипохондриком.

Спаркс уселся в кресло ребе и вперил пристальный взгляд в громоздившиеся перед ним книги, протянул руку, вынул один томик из стопки и взял из-под него листок белой линованной бумаги. Наклонившись, Джек изучил листок и подозвал остальных.

– Взгляните на это.

Дойл и Штерн подошли к нему. Бумагу покрывали наброски, какие-то непонятные каракули, нацарапанные фразы, обрывки стихов. Рисунки были на удивление реалистичными и детализированными.

– Да, отец часто делал это, когда работал, – пояснил Штерн. – Рисовать он умеет. В детстве я любил смотреть, как ловко он делает зарисовки уличных сцен, лиц прохожих и все в этом роде.

Центральное место на странице занимали два образа. Первый – раскидистое дерево с поникшими голыми ветвями, на которых в геометрическом порядке располагались десять белых шаров, соединенных прямыми линиями.

– Это Древо жизни, – пояснил Штерн. – Образ, который я видел в каббалистических книгах, но объяснить значение которого, боюсь, не могу.

Другой образ: зловещий черный замок с высокой башней и единственным окошком.

– Кажется, чего-то не хватает для полноты картины, – заметил Иннес, щелкнув пальцами. – Карлика и симпатичной девушки… Например, Рапунцель, опустившей из окна башни свои волосы, или чего-то в том же роде.

Дойл на шутку не отреагировал, его взгляд был прикован к старому приятелю.

– Что это значит? – спросил Спаркс, указывая на что-то вроде клинописи под изображением замка.

– Шишах, – ответил Штерн. – Древнееврейское слово, означающее «шесть».

– Число шесть? – уточнил Спаркс.

– Да, – кивнул Штерн. – У него есть и другие значения, в каббалистическом смысле, но вам потребуется ученый, чтобы…

Неожиданно Спаркс вскочил, отпрыгнул от стола, так что ножки кресла скрипнули об пол, и диким взглядом, словно увидел призрак, уставился на кровать в углу.

– Джек? Ты в порядке? – спросил Дойл.

Спаркс не ответил. Напряжение, исходившее от него, ощущалось физически. Ритмичное капанье сочившейся из трубы воды в тяжелой тишине звучало как выстрелы.

– Где Херонская Зогар? – спросил Спаркс.

– В сейфе в моем служебном кабинете, – сказал Штерн. – В нескольких кварталах отсюда.

– Мне нужно увидеть ее. Немедленно.

– Я отведу вас туда.

Спаркс и Штерн направились к двери.

– Возьми тот листок бумаги, – тихонько сказал Дойл Иннесу.

Брат вытащил листочек из-под книг, не обрушив стопку, и они последовали за Джеком из дома.

Свет газовых фонарей тусклой рябью наполнял влажный воздух. Спаркс шел первым, как гончая, рвущаяся с поводка; шаги его отдавались эхом в пустоте безлюдных полуночных улиц.

По пути от дома Штерна к Сент-Марк-плейс их сопровождали двое молодых шалопаев со свисавшими с губ сигаретами. Когда братья Дойл, Спаркс и Штерн вошли внутрь и в окнах кабинета на четвертом этаже замелькал свет, один из них припустил по улице, другой остался наблюдать.

Лайонел Штерн набрал комбинацию шифра сейфа, достал деревянный ларец, поставил его на письменный стол и снял крышку. Херонская Зогар оказалась солидной книгой, почти в два квадратных фута размером и три дюйма в толщину, в переплете из темной старинной кожи. Штерн натянул пару потрепанных белых перчаток и открыл книгу; переплет скрипнул, как артритный локоть.

– Наоборот, что ли? – спросил Иннес.

– Древнееврейский текст читается справа налево, – пояснил Штерн.

– Понятно, – буркнул Иннес, желая проглотить свой кулак.

Спаркс уставился на пергамент первой страницы, пожелтевший и затвердевший от времени, плотно покрытый поблекшими, написанными от руки словами.

– Дайте мне посмотреть листок с записями, – сказал он.

Иннес вручил ему листок. Дойл наблюдал за Джеком. Что он задумал?

– Это ведь нарисована книга Зогар? – спросил Спаркс, указав на набросок на полях: открытая книга в кожаном переплете поразительно походила на ту, что он видел сейчас перед собой. Включая письмена на первой странице.

– Возможно, – согласился Дойл.

Спаркс извлек увеличительное стекло, наклонился и стал изучать сначала рисунок Штерна, а потом рассматривать первую страницу книги.

– Ваш отец никогда не видел Херонскую Зогар? – осведомился Спаркс.

– Нет.

– Тогда каким образом он воспроизвел на своем рисунке ее первую страницу?

Спаркс передал лупу Дойлу. Крохотный, сделанный от руки набросок ребе Штерна был идентичен книге. Штерн тоже рассмотрел два фрагмента.

– Я не могу это объяснить, – признался Лайонел.

– А что это, как вы думаете? – спросил Штерн, указывая на покрывавшее уголок книги нарисованное темное пятно.

– Тень, – сказал Дойл, приглядевшись. – Тень руки, тянущейся к книге.

– Ваш отец когда-нибудь говорил с вами о своих снах? – спросил Спаркс.

– Снах? Нет, не припоминаю.

– К чему ты клонишь, Джек? – поинтересовался Дойл.

Спаркс посмотрел на листок и указал на рисунок замка.

– Я видел это, – сказал он.

– Видел? Где?

Спаркс поднял глаза на Дойла и, поколебавшись, ответил:

– Во сне.

– Эту самую башню?

– Я мог бы набросать это сам.

– А это не может быть место, виденное когда-то ранее и всплывшее из подсознания? – поинтересовался Штерн.

– В таком случае, как нам объяснить этот рисунок? – спросил Дойл. – Вы сами сказали, что ваш отец никогда не покидал Нью-Йорка.

– Он приехал сюда из России молодым человеком, – ответил Штерн. – Может быть, это то, что он видел там или по пути в Америку.

– Или просто отложившаяся в памяти картинка, на которую он наткнулся в какой-нибудь книжке, – предположил Иннес, взяв листочек и лупу у Штерна.

– Что это за сон, Джек? – Дойл попытался удержать приятеля сфокусированным на затронутой теме.

Спаркс мрачно посмотрел на рисунок, потом тихонько, словно признаваясь в чем-то Дойлу, заговорил:

– Впервые этот сон приснился мне три месяца тому назад. Он все время возвращается, тот же самый, но все с большей интенсивностью. Эта черная башня. Белая пустыня. Что-то под землей. В моем сознании все время повторяется фраза: «Нас шестеро».

– Шестеро? Ты хочешь сказать…

– Да.

– Число, которое Штерн записал на этом листочке…

– Да.

– Кто такой Брахман? – спросил Иннес.

– Брахман? Где вы это увидели? – спросил Штерн.

– Вот здесь написано, очень маленькими буквами, на краю этого рисунка, – сказал Иннес, указав на листочек лупой.

– Айзек Брахман – коллега моего отца, ребе в храме в Чикаго…

– И тоже знаток книги Зогар?

– Один из самых сведущих. Ребе Брахман был главным организатором парламента религий, собравшегося в прошлом году на Колумбийской выставке в Чикаго.

– Ваш отец присутствовал там? – уточнил Дойл.

– Да, были представлены все основные религии мира…

– Когда вы в последний раз разговаривали с ребе Брахманом?

– Точно не помню, но это было несколько недель назад, еще до моего отъезда в Лондон.

– Вы должны срочно ему телеграфировать, – заявил Дойл.

– Зачем?

– Дойл предполагает, что ваш отец уехал в Чикаго, чтобы навестить ребе Брахмана, – сказал Спаркс, выйдя из тумана отрешенности.

– Да, конечно, ведь это возможно, правда? – воскликнул Штерн, неожиданно исполнившись надежды.

«И предпочтительнее, чем большинство альтернатив», – подумал Дойл.

– У вас есть другая книга, о которой я спрашивал? – задал вопрос Спаркс.

– Да, она здесь, – ответил Штерн. Он вытащил из шкафа книгу и положил на стол рядом с оригиналом. – Копия почти неотличимая, но это сравнительно недавнее воссоздание. Отличить одну от другой мог бы только ученый.

– Никто не хочет посмотреть туда? – Иннес отошел от стола и приблизился к окну.

– А что там такое? – спросил Дойл.

– Не «что», а «кто». Не знаю. Но похоже, их как минимум двадцать.

Миг спустя все стояли у окна и смотрели вниз на улицу.

Вместо двух уличных громил там уже собралось человек двадцать, и еще дюжина спешила к ним по улице.