Текст книги "Шесть мессий"

Автор книги: Марк Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Оленья Кожа, пребывавший в настроении отнюдь не питейном и по природе своей не принадлежавший к любителям вести пустопорожние споры, уразумел, что внутри разгорается пожар, на тушение которого уйдут часы и море виски, а потому под шумок незаметно выскользнул за дверь.

Для него уже было очевидно, что ловить преступника с этой ордой тупиц – затея бессмысленная. Они ведь так и поедут всей оравой, как на параде, распугивая всех и вся. Фрэнку это было даром не нужно, да и тащиться с ними по солнцепеку ему не улыбалось. Нет, когда речь идет о деньжатах, многие из них соображают совсем неплохо, но вот выслеживание преступников в пустыне для этих ребят даже не хобби.

Он закурил, огляделся по сторонам и вдруг понял, что в первый раз с тех пор, как отперли дверь его камеры, остался в одиночестве. На улицах ни души, весь городок чешет языком в салуне. Лошадей отряда доставили из Феникса на поезде, его чалый, свежий как утро, дожидался под седлом в конюшне, менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где он стоял. Макквити охватило дикое возбуждение. Может быть, ему стоит рвануть в Мексику прямо сейчас?

В голове зазвучал голос Молли: «Фрэнки, приятель, пораскинь мозгами. До границы надо еще добраться и за нее тоже выбраться, а если вся эта орава пустится за тобой, то они, с их-то вооружением, понаделают в тебе больше дырок, чем в губной гармошке. Стоит ли рисковать, если можно поступить умнее: спроси себя, с какой карты лучше пойти, чтобы ход получился умным?»

Фрэнк понимал: гарантировать ему свободу может только китаец, а если этот китаец – малый явно не промах и уже оклемался, то самый верный способ поймать его – отправиться в каньон в одиночку, а не в составе это бродячего цирка уродов. Все, что ему нужно, – это один меткий выстрел. Ну а если под выстрел попадет не тот китаеза, беда невелика. Они все на одно лицо, а вопросов к покойнику ни у кого не возникнет. Лучше не придумаешь.

Фрэнк был не из тех, кто, даже приняв решение, все еще мнется да топчется. Сказано – сделано: он отправится туда нынче же ночью, пока все дрыхнут. Небо ясное, позднее появится луна; возможно, ему удастся добраться до их лагеря до того, как эти актеры поутру уберутся из Каньона Черепа.

Перед тем как отправиться в путь, он прибил к стене конюшни записку: «Уехал вперед на разведку. Встретимся завтра в Каньоне Черепа. Планы прежние. Искренне ваш, Фрэнк Оленья Кожа».

Чикаго, Иллинойс

После того как они сошли с поезда на Юнион-стейшн, майор Пепперман настоял на том, чтобы показать Дойлу и Иннесу весь Чикаго. Майор родился и вырос в этом городе, а потому раздувался от гордости за свое родное гнездо и решимости во что бы то ни стало поразить чужестранцев его чудесами и красотами. Если это ему не удастся, значит, он утратил чутье одного из выдающихся импресарио Америки.

И снова, как это свойственно американцам, основной упор он делал на масштабы. Вот универсальный магазин: тринадцать акров площади! Вот дом: пятнадцать взлетающих к небу этажей сверкающего стекла! Фабрика Ригли: самая популярная жвачка в мире, возьмите пластинку «Джуси фрут». К тому времени, когда они добрались до отеля «Палмер-хауз» – самый большой отель между Нью-Йорком и Сан-Франциско! – энтузиазм майора довел обоих братьев почти до изнеможения.

Как они договорились еще в поезде, Спаркс, Штерн и Престо поселились в гостинице поменьше неподалеку от «Палмер-хауза», а Херонскую Зогар поместили в сейф отеля. Перед тем как расстаться на станции, Спаркс и Дойл несколько раз оставались наедине, но ни тот ни другой ни словом не помянули состоявшийся прошлой ночью разговор. Дойлу было не по себе и от гнетущего содержания признаний Джека, и от того, как он сам на эти признания реагировал. Он не знал, как найти выход из этого тупика, а Джек, по-прежнему подавленный стыдом, старался не встречаться с ним взглядом.

В течение дня, пока Дойлы исполняли свои обязательства в связи с турне Артура, остальные трое нанесли визит в синагогу ребе Исаака Авраама Брахмана, результаты которого сообщили братьям в тот же вечер перед камином в апартаментах отеля. Правда, рассказывали Лайонел и Престо. Джек сидел в стороне и, не будучи расположен к разговору, помалкивал.

Ребе Брахман больше не получал вестей от Штерна, а поведение Иакова во время его визита не позволяло прийти к каким-либо заключениям относительно его возможного местопребывания. Он был бодр, весел, слегка рассеян и более озабочен абстрактными вопросами, чем житейскими проблемами, – то есть оставался самим собой. Конечно, как и всех ученых, его весьма обеспокоила кража Тикуней Зогар, по каковому поводу Брахман не смог сообщить ему ничего утешительного. Об этом деле было сообщено в полицию, которая, может быть, и исполняла свои обязанности, но вряд ли там способны были понять истинную ценность утраты. Вот если бы увели лошадь или утащили старинные часы с кукушкой, тут все было бы ясно, но значимость какого-то там религиозного манускрипта, да к тому же нехристианского, похоже, была недоступна их пониманию.

Факты были скудными. Книга просто исчезла, скорее всего ночью. Брахман работал с ней вечером, запер в шкафу в библиотеке синагоги, а на следующее утро она пропала. Никаких следов, взлома и проникновения, замок был аккуратно открыт. Наверняка поработал профессионал. Они решили не обременять ребе Брахмана, хрупкого, дышащего на ладан семидесятипятилетнего старца, информацией относительно возможного участия в похищении Ганзейского союза или пропажи других священных книг, а лишь порадовали его сообщением о том, что, по крайней мере, Херонская Зогар находится у них и защищена от посягательств.

К общему разочарованию, ребе не мог вспомнить высокого нервного проповедника-евангелиста, который присутствовал на парламенте религий. Встреча собрала более четырехсот представителей духовенства со всего мира, и по прошествии года человеку его возраста, со слабеющей памятью, было почти невозможно вспомнить одно лицо из толпы. Правда, старый раввин с готовностью вызвался просмотреть все свои записи и постараться что-нибудь отыскать, но на это уйдет примерно день.

Короче говоря, дело заходило в тупик, но тут Престо догадался спросить Брахмана, не было ли у него странных посетителей в период, близкий по времени к пропаже. Старик сообщил, что перед ограблением к нему никто не заходил, но странно, что они об этом заговорили, ибо в то самое утро к нему заходил коллекционер редких религиозных манускриптов. Немецкий бизнесмен, высокий, привлекательный, элегантный блондин с изысканными манерами, он пришел выразить сочувствие относительно кражи Тикуней Зогар. После подобающих событию общих слов гость упомянул, что недавно приобрел в Нью-Йорке редкую религиозную книгу, и спросил, сможет ли ребе удостоверить подлинность манускрипта, если он принесет его. Хотя этот человек держался с ненавязчивым дружелюбием и производил приятное впечатление, инстинкт посоветовал ребе Брахману придержать язык. Откуда этому типу известно о краже? За пределами синагоги об этом знали лишь несколько человек, не было даже газетных публикаций.

Жаль, но зрение его слабеет, оказать помощь в вопросе, требующем такого обстоятельного рассмотрения, совершенно не в его силах. У него есть друг, который мог бы помочь, но сейчас этот человек в отъезде. Они поговорили еще, совершенно невинно, потом немец ушел, оставив Брахману визитную карточку с просьбой не счесть за труд дать ему знать, если друг скоро вернется.

Тут Престо жестом волшебника извлек точно такую же визитную карточку, которую он уже показывал им в Нью-Йорке: Фридрих Шварцкирк, тот же самый коллекционер из Чикаго, с которым Престо уже пересекался раньше.

– Уловка с книгой Зогар сработала, – сказал Дойл, – охотник за книгой получил подделку, но у него также возникли подозрения. Если информация на карточке соответствует действительности, то до конторы мистера Шварцкирка от «Палмер-хауза» можно дойти пешком.

Кратчайший путь туда проходил мимо водонапорной башни, но тогда никто из них и не думал, что это может иметь какое-то значение.

На протяжении всего дня голоса в голове Данте Скруджса твердили ему, что именно нынче вечером ему должна улыбнуться удача. Индейская сука почти всю неделю дни напролет торчала перед чертовой башней, почти до сумерек, и убиралась в свой пансион до наступления темноты. Работы она не искала и ни разу не задержалась ни у одной витрины, что совершенно необычно для женщины. Единственное, что она делала у башни, – это стояла и пялилась на проходящих мимо людей, каждый час меняя местоположение и все время держась в толпе, не оставляя ему ни единого шанса сделать свой ход. Были моменты, когда Данте начинал задумываться, уж не почувствовала ли она, что он выслеживает ее: индейцы искусны в этом, как звери.

Раздражение начало закипать в нем, как пар в локомотиве; может, он не ту выбрал? Если у этой суки не все дома, она для него не представляет особого интереса и радости от нее будет мало. Может быть, лучше подыскать для охоты другой объект? Но нет, голоса в то утро звучали так уверенно, а они не ошибаются: он не мог припомнить случая, чтобы голоса направили его не туда, куда нужно.

Уже стемнело, фонарщики завершили свой обход, а она осталась стоять перед башней. Данте не мог знать о том, что индианка тоже слышала голоса, на которые полагалась, – голоса ее предков, – а сегодня вечером они посоветовали ей подождать до наступления темноты. Когда улицы и тротуары опустели, она остановилась перед газовым фонарем близ входа в башню. Семь тридцать, потом восемь часов. Близится час «зеленой реки». Данте Скруджс наблюдал за ней с противоположной стороны улицы, не попадаясь на глаза; его предвкушение и возбуждение мало-помалу возрастали, руки были засунуты в карманы брюк. Одной он держался за свой «ивер-джонсон», другой – за нож.

И вновь Данте, не сводивший глаз со своей жертвы, не замечал, что из экипажа на дальней стороне улицы точно так же, не сводя с него глаз, ведет наблюдение высокий блондин.

Церковные колокола пробили девять часов, и, когда отзвенел последний удар, женщина, видимо, решила больше не ждать. Разочарованно опустив голову, она побрела прочь. Данте встрепенулся – видимо, пришло его время. Нужен только знак.

Переходивший улицу человек уронил газету. Ну вот, голоса подали сигнал.

Отвинтив колпачок с бутылочки с хлороформом, Данте брызнул немного на носовой платок, вернул колпачок на место, переместил руку с носовым платком во внешний карман плаща и ступил вперед, собираясь перейти дорогу. Если она направится, как обычно, в пансион, то, свернув на первом повороте налево, окажется на безлюдной боковой улочке, окаймленной складами, где газовых фонарей раз-два и обчелся, и один из них не работал уже три дня, с тех пор как Данте перекрыл подачу газа. Там, под негорящим фонарем, самое подходящее место.

Да, она свернула. Он прибавил шагу, его туфли с мягкими подошвами не производили никаких звуков. По всем расчетам, он настигнет ее именно в тот момент, когда она окажется в темном промежутке. Хорошо, что не потребуется догонять рывком, это могло бы ее насторожить. А так все складывается прекрасно: плетется себе, повесив голову, ни на что не обращая внимания.

Его мышцы пронизывали электрические импульсы нетерпения, руки в карманах судорожно сжались в кулаки. Осталось десять ярдов. Ради таких моментов предвкушения стоило жить: мог ли кто-нибудь чувствовать себя более прекрасно, чем он в этот самый момент?

Скво не обернулась и так и не услышала его приближения. Ступив в темноту, Данте достал правой рукой из кармана носовой платок и быстрым движением положил его женщине на лицо, тогда как левая схватила ее за волосы. От неожиданности и испуга она неизбежно вдохнет, и пары хлороформа сделают свое дело.

Конечно, в таких случаях поначалу всегда следовало какое-то сопротивление, но такого отпора Данте не ожидал: чертовка дралась, как дикая кошка. В первый же миг она нанесла удар локтем назад, в солнечное сплетение, ее каблук больно впечатался ему в голень. Острые ногти расцарапали его лицо, и он едва успел отпрянуть, чтобы удар коленом не расплющил ему яйца.

Многих его жертв страх парализовал в первые же мгновения, и этот затапливавший их поток ужаса был одним из любимейших, приятнейших аспектов его работы. Он упивался их страхом, впитывая через кожу, втягивая из глаз жертв. Но во взгляде этой чертовки страха не было вообще, одна ненависть. Проклятая сука, она все испортила!

Хорошо еще, что в ходе этой яростной борьбы ему удавалось удерживать платок прижатым к ее лицу, что он и продолжал делать. Она пиналась, пыталась укусить, не выказывала ни малейшей слабости, но никто, тем более в ходе такой схватки, не в состоянии слишком долго удерживать дыхание, а первый же вдох будет для нее началом конца.

Сменив тактику, проклятая стерва располосовала ногтями его запястья, силясь оторвать его руки от своей головы. На сей раз боль его проняла; чтобы не застонать, Данте прикусил язык. Господи, ну кто мог подумать, что женщина может оказаться такой сильной! Почти как он сам, если не сильнее. Все руки ему разодрала, и хлороформ, черт возьми, еще не подействовал. Ткнуть бы ее ножом, но полезть в карман – значит хоть на миг ее выпустить, а она опасна. Горячая жидкость брызнула в его здоровый глаз, затуманив зрение. Черт, это его собственная кровь, она ему лицо расцарапала! Будь она проклята, треклятая сука, он с ней за все посчитается!

Но вот ее руки начали терять хватку, глаза быстро заморгали, потом закатились под веки. Повинуясь упорному инстинкту, она продолжала оказывать сопротивление, брыкалась и царапалась, но силы стремительно убывали. Она обмякла, Данте придержал ее за талию, но на всякий случай еще продолжал прижимать платок к лицу даже после того, как аккуратно опустил бесчувственное тело на тротуар. Ее кулаки разжались, мускулы абсолютно расслабились, и только тогда, почувствовав себя в безопасности, Данте убрал носовой платок.

Она лежала, распростертая у его ног, в его власти, неподвижная – делай с такой все, что хочешь. Он опустился на колени рядом с индианкой и прощупал руками тело. Конечно, на его вкус она слишком тощая и жилистая, но ничего, здесь есть с чем поработать…

Иисусе, у нее нож, прикрепленный к внутренней стороне бедра! Скорее всего, она умела им пользоваться.

Ладно, что было, то было; стадию ухаживания на этом можно считать законченной. Не слишком удачную стадию; от раздражения Данте едва не пнул скво по черепушке. Раны его были неопасными, но голоса жалили яростью: «Попробуй вытащи теперь свой нож, а, сука?»

Данте вытер кровь со лба; уловив запах хлороформа от носового платка, он раздраженно отбросил его в сторону.

«Сейчас эта тварь узнает, что значит разозлить нас!»

Он подхватил тело под мышки и потащил в темный переулок, к двери заброшенного склада. Территория была присмотрена и разведана: с наступлением темноты сюда никто не совался. Кромешная тьма, полное уединение – идеальные условия для работы. И склад находится в хорошем месте, откуда можно будет переправить тело на встречу с «зеленой рекой». Там его уже дожидается припрятанный саквояж со свечами и всеми необходимыми инструментами: за столь гнусное поведение ее ждут особо изощренные наказания. Может быть, он даже нарушит привычный порядок: когда затащит ее туда и засунет в рот кляп, можно будет подождать, пока она очухается, прежде чем приниматься за работу. Пусть посмотрит. Может быть, даже стоит найти зеркало.

Тело ощущалось хрупким, легким как перышко, непонятно, откуда взялась у нее такая силища. Впрочем, не важно: мясо вот и все, что она теперь собой представляет. Он был художником, который работал не с маслом, а с мясом, и его ждало новое полотно. При одной мысли о предстоящем развлечении его снова охватило отступившее было возбуждение.

Голоса радостные, счастливые, ласкающие, довольные тем, что он совершил: «Время веселиться, все сюда!»

– Эй, ты!

Данте вскинул голову. Черт! Люди бежали в его сторону, менее чем в пятидесяти ярдах. Мужчины, высокие тени на фоне зданий, их было как минимум трое, а может, и больше. Просчитывая свои возможности, он торопливо затолкал «мясо» в прикрытие переулка.

– Стой!

Решение было принято даже без их окрика: он бросил тело и припустил что было сил. Кто бы ни были эти люди, они не разглядели его. Как ни жаль после стольких усилий бросать работу незавершенной, но главное сейчас – убежать. Мясо он раздобудет другое, лучше этого.

Данте слышал позади шаги преследователей, одного точно, а может быть, и двоих, но в этом квартале он знал каждый дом, каждую подворотню, любой проходной двор, лаз и тупик. То была неотъемлемая часть его подготовки. Здесь он как рыба в воде, и им нипочем его не поймать.

Он завернул еще за два угла, пробежал через пустынную открытую площадку, устремился в очередной проулок, вжался в тени двери и застыл, неподвижный и настороженный, прислонившись к кирпичам. В руке его появился нож с широким поблескивающим лезвием. Пусть кто-нибудь сюда сунется – мигом располосую глотку!

Ага! Все как было задумано. Топот шагов, удалявшихся мимо проулка, перекликающиеся голоса – и вот они удалились. Данте подождал на десять минут больше, чем требовалось, и убрал нож. Можно идти домой, он оторвался от погони.

Но что это? Щелчок взводимого курка кольта – этот звук ни с чем не спутаешь – раздался совсем рядом с его головой. Ствол уткнулся прямо в висок.

– Не двигайтесь, мистер Скруджс, – произнес вкрадчивый голос ему на ухо. – У меня нет желания застрелить вас после всех тех усилий, которые мы положили на встречу с вами. Считайте меня своим другом. Понятно?

Голос звучал с акцентом, каким? Немецким?

– Угу.

– Хорошо. Теперь вы можете повернуть голову.

Голос определенно принадлежит немцу; в армии, в его взводе, служили иммигранты, говорившие точно так же, как этот тип.

Данте повернулся и глянул на незнакомца здоровым глазом: тот выглядел молодым, примерно его лет, высокий, с густыми светлыми волосами. Голубоглазый. Широкоплечий. Хорошо одетый. Один из преследователей?

Данте так не думал: этот щеголь даже не запыхался.

– Чего вы хотите, мистер? – спросил наконец Данте.

Незнакомец повел стволом кольта вдоль лба Данте, вниз к пустой глазнице, где и остановился. Легкая улыбка играла на его глазах.

– Можешь называть меня по имени – Фридрих.

– Чего тебе нужно, Фридрих?

– Мне? Я хочу вам помочь, мистер Скруджс.

– Помочь мне? Каким образом?

– Начнем с того, что я восхищаюсь твоей работой. И хочу помочь исполнять ее дальше.

– Что тебе об этом известно?

– Ну, мы уже некоторое время и с немалым, замечу, интересом наблюдаем за этой… любопытной деятельностью.

– Правда?

– О да. Наблюдаем, и честно скажу: то, что мы видим, нам нравится. Очень нравится.

– Но если кто-то намерен помогать мне, то что он сам будет с этого иметь?

– Это справедливый вопрос, мистер Скруджс: помощь… в ответ на помощь.

– Каким образом я могу помочь?

– О, это может показаться неожиданным. Так, в двух словах, и не объяснишь. Почему бы нам не пойти сейчас вместе куда-нибудь, где можно будет все это обговорить.

В глубине светлых глаз Фридриха таилось что-то мрачное, вкрадчивое, пугающе непонятное.

«Он нам нравится», – зазвучали вдруг голоса.

Данте удивился: необычно, чтобы они прониклись доверием к человеку, с которым он только что познакомился. Но ему и в голову не пришло возражать.

Этот немец понравился и ему.

Когда они увидели, как кто-то затаскивает в переулок бесчувственное тело, Дойл закричал первым, и он же первым подбежал к жертве нападения. В то время как Лайонел Штерн чиркал спичками, чтобы немного ему посветить, Дойл энергично старался привести в чувство женщину в скромном хлопчатобумажном платье. Джек с Иннесом бросились вслед за нападавшим, Престо, выхватив из своей трости рапиру, принялся обыскивать место происшествия.

Когда был найден окровавленный, пахнувший хлороформом носовой платок, стало понятно, как она лишилась чувств, а с обнаружением в соседнем складском помещении саквояжа, набитого веревками и примитивными хирургическими инструментами, открылось и то, что несчастная была на волосок от ужасной, мучительной смерти.

К тому времени, когда с пустыми руками вернулись остальные, дыхание женщины стало глубже и пульс стабилизировался, но она не пришла в себя и угроза жизни еще не полностью миновала. Предчувствуя возможное заявление Джека насчет того, что им не следует отвлекаться на посторонние дела, Дойл, опережая возражения, заявил, что пострадавшую нужно перенести в безопасное место, причем не мешкая.

Джек возражать не стал, и Дойл понял, что теперь, когда он выслушал его признание, Спаркс не хочет открыто выступать против него. Теперь у Дойла появились козыри, однако пускать их в ход следовало осмотрительно.

Престо подозвал экипаж, и по прошествии не столь уж долгого времени они вошли в «Палмер-хауз» с заднего входа; в окружении четверых спутников Дойл занес женщину в пустой служебный лифт. Когда они вышли из кабины и направились по коридору к апартаментам Дойла, из-за угла появился майор Пепперман; привычное для него восторженное выражение сменилось испугом.

– Я решил было заглянуть к вам, спросить, не желаете ли пропустить на ночь стаканчик, – пробормотал, запинаясь, он. – Привел парочку газетчиков, они дожидаются внизу, в баре…

– Простите, старина, – отозвался с улыбкой Дойл, проходя мимо него с обмякшим женским телом в руках. – Как-нибудь в другой раз.

Иннес отпер дверь. Дойл внес женщину внутрь, и остальные быстро зашли следом за ним. Выглядела их компания, мягко говоря, подозрительно. Один смуглый, почти как негр, вырядившийся щеголем, другой со зловещей ухмылкой и шрамом, достойным пирата. К тому времени, когда перед носом Пеппермана захлопнулась дверь номера, все его мысли уже занимали скандальные заголовки («СОЗДАТЕЛЬ ХОЛМСА ЗАСТИГНУТ В ЛЮБОВНОМ ГНЕЗДЫШКЕ!») и катастрофические последствия таких публикаций.

Пораскинув мозгами, Пепперман пришел к выводу, что Дойл с самого прибытия в Америку затевал что-то неподобающее: этим объясняется его странное стремление к уединению и непроницаемая сдержанность. Конечно, можно было и раньше догадаться. Чем занимаются Дойл и его спутники с той женщиной в своем номере? Майор не был гением, но сложить два и два он умел: извращенцы!

В ожидании лифта майор понурился и, досадуя, едва не ткнулся косматой головой в стену. Дернуло же его вложить деньги в это турне; теперь впору думать о том, как не потерять деньги! Придется сделать все, что в его силах, чтобы обезопасить свои вклады: никто не должен узнать о таинственных привычках Дойла, в чем бы они ни заключались. А ведь казалось, что может быть безопаснее и надежнее, чем вложение денег в турне столь знаменитого, служащего живым воплощением респектабельности английского писателя? И почему он не поставил на цирк?

Лишь после того, как Дойл уложил женщину на кушетку, ее смогли как следует рассмотреть.

Около тридцати лет, смуглая кожа, темные волосы, широкая кость, резкие черты лица; совсем не красавица, но обращающая на себя внимание и привлекательная, лицо, даже в беспамятстве, отражает стойкость и силу духа.

– Индианка, – заявил Джек, когда они с Престо внимательно ее рассмотрели.

– Вы знаете эту женщину? – спросил обоих наблюдательный Дойл.

Джек неуверенно покачал головой.

– Откуда мне ее знать? – ответил Престо. – Если только она не бывала в Лондоне, что маловероятно. Однако… что-то в ней кажется мне смутно знакомым.

Дойл откупорил флакончик с нюхательной солью, поднес ее к носу незнакомки, и та отдернула голову. Глаза распахнулись, в тревоге уставившись на лица склонившихся над ней пятерых мужчин. Дойл с невозмутимостью врача успокоил ее, представил своих спутников, рассказал, что они нашли ее на улице, объяснил, где она находится сейчас и каких последствий можно ожидать в связи с тем, что ее подвергли воздействию дурманящего средства. Женщина внимательно слушала, проявляя огромное самообладание и усиленно латая дыры в собственной памяти. Перед ее мысленным взором возник безжизненный, как мрамор, голубой глаз напавшего на нее маньяка.

Индианка говорила мало, пила воду, дивясь, что даже не помышляет о бегстве. Впрочем, она чувствовала, что никакой угрозы от этих людей не исходит. Более того, она уже выделила среди них Джека и Престо, на пытливые взгляды которых отвечала равным любопытством.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Дойл.

Она внимательно вгляделась в его лицо, прежде чем ответить.

– Меня зовут Мэри Уильямс.

– Встречались ли мы раньше, мисс Уильямс? – поинтересовался Престо.

– Нет.

– А нет ощущения, будто мы встречались?

– Да.

– Почему вы так думаете?

Ответ был ей хорошо известен, но озвучивать его пока не хотелось.

– Откуда вы родом, мисс Уильяме? – осведомился Дойл.

Она ответила им.

– Значит, вы индианка.

– Да. Лакота.

– Правда? – оживился Иннес. – Как интересно!

Дойл сделал протестующий жест, и Иннес отступил.

– Видели ли вы напавшего на вас человека раньше? – спросил Дойл.

– Он ходил за мной по пятам с тех пор, как я приехала в Чикаго.

– Вы знаете, как его зовут? – спросил Джек.

– Нет. Я вообще ничего о нем не знаю.

– Почему вы не обратились в полицию? – спросил Дойл.

– Он ничего мне не сделал.

– И все же, вам могли бы помочь…

– Я сама могу постоять за себя.

Этим все было сказано.

– Сегодня ночью я допустила ошибку, отвлеклась, размышляя о других вещах, – продолжила индианка. – Это был единственный момент, когда он мог навредить мне.

– А другого ему и не требовалось, – указал Джек.

– Если он появится снова, я убью его. – Тон ее голоса не оставлял в этом сомнений.

– И все же вам очень повезло, что вы остались в живых, мисс Уильямс, – заметил Престо.

Он показал ей содержимое найденного в помещении склада саквояжа. Вид пыточных инструментов, похоже, не произвел на нее особого впечатления и даже не удивил (от обладателя того кошмарного пустого глаза и следовало ждать чего-то подобного), но она вынуждена была признать: да, ей повезло.

– Извините, что спрашиваю, но в данных обстоятельствах это может иметь значение: что вы делали там сегодня ночью одна? – спросил Дойл.

– Кое-кого ждала. Они не пришли. Разочарование ослабило мою бдительность. Тогда-то он и застал меня врасплох.

– Кого вы ждали? – уточнил Дойл.

– Думаю, этих двух джентльменов, – ответила она, переводя взгляд с Джека на Престо и обратно.

Эти слова, похоже, произвели эффект разорвавшейся бомбы; Дойл, Штерн и Иннес выглядели потрясенными.

– Вы так думаете? – удивился Дойл. – На каком основании?

– Пусть она скажет, – кивнул Джек. Поразмыслив, Ходящая Одиноко решила, что может признаться.

– Я видела тебя во сне. – Она пристально смотрела на Джека. – Вы оба, – она указала на Джека и Престо, – знаете, я говорю правду. Потому что сами видели этот сон.

Джек и Престо опасливо переглянулись.

– Что за сон? – спросил Престо, желая ее испытать.

– Темная башня в пустыне. Туннели под землей, алтарь или храм. Собираются шесть фигур, я среди них. И там присутствуете вы оба.

– Да, – подтвердил Джек.

– Черный демон поднимается над землей. В облике человека, чем-то похожего на него, – сказала она, указав кивком на Джека.

– Верно… Скотч. – Дойл направился к бару.

– Я присоединюсь, – заявил Лайонел Штерн.

– Мне двойной, – сказал Иннес Дойлу, когда тот налил.

– Вам снился этот сон, – утвердительно произнесла она. – Вы оба видели эту башню.

И Престо, и Джек молча, почти одновременно кивнули.

– Это началось три месяца тому назад, – продолжала женщина. – Сначала видения были редкими, но теперь приходят каждую ночь.

Джек опять кивнул. Дойл наблюдал за ним через комнату и, заметив, что в его глазах снова вспыхнул огонь, пусть лихорадочный и тревожный, подумал, что это какой-никакой, а все-таки признак жизни.

– Два или три раза в неделю, – отозвался Престо. – Просыпаюсь в холодном поту.

А вам понятно, что это значит? – спросил Джек.

– Нет, – нерешительно ответила она, решив, что вряд ли стоит пугать их своими толкованиями.

Подкрепившись выпивкой, Дойл снова вернулся к ним, вынул из кармана рисунок Иакова и показал женщине. Башня в вашем сне похожа на эту?

– Это та самая башня.

Дойл снова посмотрел на Лайонела Штерна, который залпом осушил бокал и дрожащими руками налил себе еще.

А еще она похожа на башню, которую строят в этом городе, – сказала она.

– Башня здесь? В Чикаго? – уточнил Дойл.

– Нет, башня из сна похожа на эту, но она больше и построена из черного камня.

– О какой башне речь? – запутался Дойл.

– Ее называют водонапорной или водяной башней. Там я и ждала вас. Ждала по указанию сна.

– То есть ждать нас там было велено вам во сне? – переспросил Престо.

Она медленно кивнула.

– А вы можете отвести нас туда? – подался вперед Джек.

– Да, это недалеко от того места, где вы нашли меня.

– Идем, – сказал Джек и направился к двери.

– Мисс Уильямс, вы прошли через большое испытание, я настоятельно рекомендую вам отдохнуть, прежде чем… – начал Дойл.

– Нет, – произнесла она с непреклонной решимостью в голосе и встала с кушетки.

Майор Пепперман сидел за столиком рядом с дверью; он пудрил мозги двум репортерам из Милуоки, распространяясь о мужественной притягательности и обаянии доктора Артура Конан Дойла.

– Послушайте, а не он ли это? – спросил один из репортеров, увидев мельком человека, выходившего из отеля.

– Не может быть! – торопливо заверил его Пепперман. – Дойл давно спит.

– Я все же думаю, что это был он, – стоял на своем репортер.

– Невозможно, – возразил Пепперман, улыбаясь сквозь стиснутые зубы.

Когда два такси остановились перед башней, Дойл попросил водителей подождать. Ярко и эффектно освещенная газовыми фонарями, башня была похожа на сказочный замок, вздымающийся из темноты. И Джек, и Престо сошлись на том, что она, безусловно, очень напоминает строение из их снов; Дойл достал рисунок Иакова Штерна, и они нашли множество черт несомненного сходства.

– Это объясняет рисунок, – сказал Дойл Лайонелу Штерну. – Ваш отец, должно быть, видел ее, когда участвовал в работе парламента религий.

Тем не менее Джек, Престо и Мэри Уильямсы чувствовали: что-то не так. Водонапорная башня казалась моделью или шаблоном для башни из сна: та была выше, мрачнее, более зловещая и угрожающая. И уж никак нельзя было принять центр Чикаго за пустыню. Их надежды не оправдались, тайна осталась нераскрытой.

Как вообще следовало трактовать подобное пересечение их снов? Как-то Дойл расследовал случай с тремя медиумами в разных частях мира, одновременно принимавшими одни и те же духовные послания, но каждый из них получал информацию, пребывая в состоянии транса, и то было лишь простое письменное сообщение, а не сложный, но бесспорно единый комплекс таинственных образов.