Текст книги "Шесть мессий"

Автор книги: Марк Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 14

Фрэнк выждал пять минут после восхода солнца и направился к воротам. Из караульного помещения навстречу ему вышли вооруженные мужчина и женщина в одинаковых белых одеяниях. Стражники приветливо улыбались.

– Добро пожаловать в Новый город, – приветствовала женщина.

– Спасибо на добром слове, – кивнул Фрэнк.

– Ныне славный день.

– Да, я видал деньки и похуже, – не стал спорить он.

– Какое дело привело вас сегодня к нам, сэр?

– Да вот, подумываю о том, чтобы к вам присоединиться. – Фрэнк ухмыльнулся.

– Присоединиться? – переспросила женщина.

– Ага.

– Прошу прощения, сэр, подождите минуту, – сказала женщина.

Перешептываясь, они удалились в сторожку. Через окно Фрэнк увидел, как мужчина работает телеграфным ключом; подняв глаза, заметил провод, тянувшийся в направлении города. Вытащив бинокль, он навел его на восток, туда, где ночью видел что-то вроде военных маневров. Похоже, там была устроена огневая позиция.

Услышав треск телеграфного аппарата, принимавшего ответ, Фрэнк убрал бинокль как раз перед тем, как караульные с неизменными улыбками на устах вышли из помещения.

– Можете ехать дальше, сэр, – сказала ему женщина. – Убедительная просьба не съезжать с дороги до самых ворот. Когда вы доберетесь до Нового города, кто-нибудь встретит вас и даст дальнейшие указания.

– Да пребудет с вами день славы, – добавил мужчина.

Фрэнк прикоснулся к полям своей шляпы и направил лошадь вперед. Ворота за ним закрылись. Дорога, прорезавшая дюны, содержалась в порядке: плоские камни выложены ровными рядами, ширина позволяла передвигаться по ней фургонам. Проехав примерно пять миль, он оказался у следующих ворот, откуда давно маячившее на горизонте темное пятно уже было различимо – огромная черная башня. Фрэнк остановился; в его голове снова зазвучал голос Молли: «Похоже на то, Фрэнки, что ты вломился прямиком в какой-то кошмар. Ну и что ты собираешься делать?»

Он почти беззвучно произнес:

– Ты знаешь меня, Молли: раз уж я взялся за дело, то доведу его до конца.

Перед ним лежала обширная территория, застроенная лачугами. Удивительное дело: до него доходили слухи, что Новый город – это идиллическое место с живыми изгородями вокруг нарядных домов и тенистыми деревьями, под которыми играют счастливые веснушчатые ребятишки, но то, что он увидел, куда больше походило на грязные трущобы, окружавшие большие города Мексики.

Он двинулся дальше. Улыбающиеся люди приветливо помахали ему руками у вторых ворот, а у караульного помещения его встретила сидевшая верхом симпатичная девушка, которая и сопроводила его к конюшням, находившимся немного в стороне от главной улицы города. Заглянув под арку двора, Франк приметил выстроившиеся у стены фургоны артистов.

Похоже, он близок к цели.

Группа из пятерых юношей не старше восемнадцати лет, чернокожих и белых, радушно приветствовала его, как только он спешился. Конюх тут же увел его лошадь – вместе с винтовкой в седельном футляре. Ему сунули «Правила поведения гостей в Новом городе» и попросили сдать висевший на поясе револьвер.

– Любое оружие в Новом городе под запретом, – заявил один из белорубашечной компании, указывая на пункт 14 в списке правил, отпечатанном на листе бумаги длиной чуть ли не с его руку.

Не найдя никакого предлога для отговорок, Фрэнк отдал кольт.

– Но кобуру, если не возражаете, я оставлю.

– Оставляйте, мы вовсе не против, сэр, – чуть ли не хором проблеяла молодежь.

– Вот и хорошо!

«Если что, оставшиеся в кобуре патроны вполне могут пригодиться для той пушки, которая спрятана у меня за голенищем».

– Будьте любезны, сэр, снять шляпу и поднять руки над головой, – попросил другой.

– Это еще зачем?

– Чтобы мы могли надеть на вас рубаху, – пояснил еще один.

Еще двое развернули белую рубаху, но Фрэнк быстро решил, что обойдется без этого наряда.

– Нет, спасибо.

Он отдал обратно список правил и вышел из конюшни. «Комитет по встрече» последовал за ним, как стайка озабоченных утят.

– Но, сэр, каждый, кто хочет присоединиться к нам, должен надеть такую одежду.

– Так написано в правилах.

– Вы не можете не следовать им.

Франк свернул на главную улицу, присматриваясь к потоку деловитых улыбающихся прохожих. Все они действительно были одеты в белое, и среди них попадалось немало китайцев. Но ни один из азиатов не соответствовал сведениям о Чоп-Чопе, однако уже сама их многочисленность наводила на мысль, что он на правильном пути.

Остановившись, Фрэнк чиркнул спичкой о ближайший столб и раскурил сигару. Пятеро следовавших за ним принялись смущенно перешептываться, потом один из них, чернокожий паренек в очках, выступил вперед.

– Прошу прощения, сэр, но в Новом городе нельзя курить…

Фрэнк уставился на него, и под его взглядом говоривший осекся.

– По доллару на каждого. – Он выудил из кармана пригоршню серебряных монет.

Юнцы потрясенно переглянулись.

– В Новом городе деньги не в ходу.

– У нас и так есть все, что нужно.

– Нас обеспечивают всем необходимым.

– Тогда понятно, – пробормотал Фрэнк, убирая деньги.

– Главное – во всем следовать правилам.

– Конечно, приятель, иначе настанет анархия и будет невозможно управлять железной дорогой.

Некоторое время они тупо таращились на него, пока круглолицый чернокожий не продолжил настоятельно убеждать:

– Особенно если кто-то хочет к нам присоединиться. А они говорили, что вы хотите.

– Они так сказали, вот как?

– А разве вы не хотите присоединиться к нам, сэр?

– Я об этом думаю, – ответил Фрэнк, поглядывая на улицу. Взгляд его зацепился за яркую цветную афишу на стене большого здания, и он направился туда.

– Дело в том, что у нас есть строгие правила, касающиеся новообращенных…

Похоже, его не хотят оставить в покое!

– Меня это почему-то не удивляет.

– Правда, нужно, чтобы вы следовали…

– Тебя как звать, паренек?

– Кларенс, сэр, – ответил чернокожий.

– Вот что я тебе скажу, Кларенс: дай-ка мне сначала самому во всем тут разобраться. Ответь, например, кто заправляет здешним шоу?

– Прошу прощения?

– Кто тут самый главный?

– Наш вождь.

– Кто пишет правила?

– Наш вождь, преподобный Дэй.

– А что в нем такого особенного, в этом преподобном? – осведомился Фрэнк.

– Преподобный Дэй говорит с архангелом, – ответил Кларенс. – Он приносит нам слово нашего владыки.

– Через преподобного мы зрим его.

– Мы беседуем с ним, – поправил Кларенс.

Это заставило Фрэнка остановиться на тротуаре.

– Что вы делаете?

– Беседуем с архангелом.

Юноши и девушки взирали на него с лучезарными улыбками чокнутых.

– Как его зовут, архангела? – уточнил Фрэнк.

– Мы не знаем его имени, сэр.

– Он просто архангел.

– Он восседает слева от Господа.

– Это то, чему вас учит преподобный Дэй?

– О да, он хорошо знает архангела.

– Но и мы тоже ведаем его в наших сердцах, – вставил Кларенс. – Мы общаемся с ним.

– Вот как? И где происходит это общение?

Люди в белом с улыбками переглянулись, как будто ответ на столь наивный вопрос был очевиден.

– Везде, где угодно.

– Архангел пребывает повсюду.

– Мы слышим его глас, где бы ни были.

– Мы никогда не остаемся одни.

– То есть вы хотите сказать, что, например, прямо сейчас вы слышите голос, указывающий вам, что делать? – осторожно уточнил Фрэнк.

– Да, сэр, через преподобного Дэя архангел всегда пребывает с нами.

– Слава Богу!

– Аллилуйя!

Фрэнк медленно кивнул, поглядывая на улыбающихся прохожих в белых одеждах: впечатление того, что он угодил в сумасшедший дом, усиливалось с каждым мгновением.

– И вы тоже услышите архангела, сэр, если присоединитесь к нам.

– После встречи с преподобным Дэем, понимаете?

– Все желающие к нам присоединиться встречаются с преподобным.

– А что это за башню вы там возводите? – поинтересовался Фрэнк.

– Это храм архангела, сэр.

– Значит, это церковь.

– Гораздо больше чем просто церковь, сэр.

– Именно здесь появится архангел по завершении святого действа! – воодушевился Кларенс.

– Преподобный говорит, что святое действо близко.

– Да, оно близится! О, это будет день славы!

Последовала общая аллилуйя.

«Боже мой! Сплошь ненормальные, хуже, чем стая пьяных обезьян».

– Кларенс, вот что я хотел спросить… – Фрэнк положил одну руку пареньку на плечо, а другой указал на афишу «Антрепризы», висевшую рядом на стене. – Я правильно понял, что это представление будут давать сегодня вечером?

– Да, сэр.

– А актеры, которые будут играть, они остановились в этом городе?

– Да, сэр, они в гостинице.

– А это где?

– Дальше по улице.

– Там останавливаются все гости?

– Вы тоже остановитесь там, сэр.

– Ну и почему было сразу не сказать…

Их разговор прервало неожиданное событие: по улице во весь опор, не обращая внимания на разбегавшихся в стороны прохожих, мчались пятеро всадников. Они остановились у здания, в отличие от прочих выстроенного из глинобитного кирпича, на манер ранчо или гасиенды; над его крыльцом красовалась вывеска: «Дом надежды». На крики всадников оттуда вышел и поспешил по ступеням им навстречу могучий мужчина в сером плаще – тот самый, которого прошлой ночью Фрэнк видел с отрядом в пустыне.

Пятеро в добротной, но покрытой пылью от долгой скачки темной одежде. Один ранен, остальные помогли ему спуститься с лошади. На бедре окровавленная повязка, рана, похоже, что огнестрельная. Высокий блондин – скорее всего, вожак всадников – что-то прокричал здоровяку. Что-то насчет добровольцев.

Вот дерьмо!

Здоровенный детина пролаял указания. Люди в белом уводили лошадей, тогда как из Дома надежды, чтобы помочь отнести раненого внутрь, выбежали несколько человек в черном. Один из всадников, тоже блондин, но пониже ростом, перед тем как последовать за остальными, вытащил из седельной сумы саквояж. Не прошло и минуты, как улица вернулась к обычному ритму: никто не остановился, чтобы полюбопытствовать или посудачить со знакомыми о том, что только что видели.

«Все это не похоже ни на один маленький городишко из тех, какие я видел, – подумал Фрэнк, удивляясь тому, что здешний люд не побросал все дела. – В любом другом месте все чесали бы по такому случаю языками никак не меньше часа».

Он посмотрел на рослого мужчину, поднимавшегося по ступеням Дома надежды, и тут его как обухом по голове ударили.

Господи, это же он, Корнелиус Монкрайф.

Записной громила на службе у железной дороги.

Десять лет назад Монкрайф нагрянул в Тумстоун и прямо в полном народа салуне чуть не забил до смерти своего несчастного маленького счетовода. Он объяснял рукоприкладство тем, что бухгалтер пустился в бега, прихватив с собой двадцать тысяч долларов из кассы. Может, и так, но Фрэнк и другие помощники шерифа не нашли у бедолаги никакой наличности, сам же он выдвигать обвинение отказался, и привлечь Корнелиуса за нападение не имелось возможности. И вообще этот Монкрайф вел себя крайне вызывающе.

«Какого черта он тут делает?»

– Ладно, где тут гостиница?

Выйдя из барака, чтобы посетить отхожее место, Канацзучи ускользнул из зоны размещения рабочей силы: охрана утром была не слишком бдительна, тем паче что она присматривала и за раздачей рабочим пищи. Котлы с овсянкой и черствый хлеб доставляли в расположенный неподалеку сарай, оборудованный под столовую.

Продвигаясь между хижинами, Канацзучи, подражая одетым в белое местным жителям, скривил губы в такой же, как у них, бессмысленной улыбке, и ни один взгляд не остановился на нем дважды. При дневном свете он увидел, что ни один из этих домишек не был окрашен или оштукатурен. Четыре стены и крыша из гофрированной жести.

Во сне он получил указание найти священные книги в подземных помещениях под церковью, но пока ему не удалось придумать, как туда попасть. Работы велись постоянно, и территория круглые сутки была запружена народом.

Взгляд Канацзучи наткнулся на закругленную крышу высокого здания на юге; японец двинулся в том направлении и по дороге услышал звуки, которых не было вчера.

Детские голоса! Смех!

Японец поспешил в ту сторону, откуда они доносились, и вышел к большой площадке, обнесенной оградой из колючей проволоки. В этом загоне играли в мяч и бегали наперегонки детишки – около сотни, обоего пола и всех цветов кожи. Все не старше восьми или девяти лет.

Неподалеку от площадки тянулись низкие здания – жилые корпуса.

По периметру ограды стояли взрослые. Они не участвовали в игре, не старались поощрить или приободрить участников; просто стояли и смотрели.

Теперь японец увидел достаточно, чтобы понять: люди в городе жили под воздействием самой мощной формы ментального контроля, с которой ему приходилось сталкиваться. Попытка проникновения в сознание рабочих оказалась безуспешной. Он не мог определить, каким образом и почему эти люди оказались во власти какой-то групповой иллюзии, ибо их мысли ограждала глухая, непроницаемая стена, однако… какова бы ни была природа энергии, обеспечивающей власть над сознанием этих людей, она уже начинала приходить в упадок.

А вот детишки по каким-то соображениям оставались свободными и даже выглядели счастливыми. Их растили в кругу сверстников, в отрыве от их семей.

«Здешние заправилы просто ждут, когда дети подрастут, – понял Канацзучи. – Как фермеры, которые выращивают домашний скот».

Маленькая кудрявая девочка подбежала к изгороди, под которую подкатился, остановившись у ног Канацзучи, ярко-красный мячик. Он поднял его и протянул ребенку. Девочка застенчиво посмотрела на него, и тогда японец неуловимым движением руки заставил мячик исчезнуть, а потом, протянув руку сквозь изгородь, выудил его откуда-то из-за ее уха. Удивленно охнув, девочка прижала мяч к себе и со смехом побежала к остальным детишкам.

Заметив, что их общение привлекло внимание взрослых, Канацзучи снова надел на лицо мертвую улыбку, вежливо помахал рукой и зашагал прочь.

В стороне от хижин на открытом пространстве виднелось двухэтажное здание склада. Выждав момент, когда рядом никого не было, Канацзучи приблизился к нему. Амбарного типа двойные двери были чуть приоткрыты, их охраняли двое зевающих часовых в белых рубахах. Японец незаметно обогнул строение и обнаружил сзади еще одну дверь. Потрогал ручку, потом повернул, а когда дверь приоткрылась, скользнул внутрь.

Большую часть помещения занимали деревянные, покрытые парусиной и закрепленные веревками ящики, поставленные один на другой на высоту его роста. Канацзучи прошел между рядами и, оказавшись вне видимости от передней двери, перерезал веревку и отжал крышку ящика. Внутри находилось двенадцать винтовок; итак, в помещении хранилось не меньше тысячи стволов.

Его внимание привлекли неправильной формы предметы, покрытые парусиной, – это оказались мощные ружья на крепких треногах. Рядом были во множестве составлены ящики поменьше, помеченные нанесенной по трафарету надписью «ГАТЛИНГ» и содержавшие свернутые патронные ленты. Видеть такое оружие Канацзучи до сих пор не приходилось, но он о нем слышал и знал, как оно называется – «пулемет». Рассказывали, что один человек, вооруженный пулеметом, способен на открытой местности положить сотню противников меньше чем за минуту.

Поблизости послышался негромкий храп. Звук привел к человеку в белой рубахе, спавшему на земле; рядом с ним лежала винтовка. Судя по лицу, это был китаец.

Канацзучи подхватил винтовку, наклонился и потыкал китайца в нос кончиком ствола. Тот проснулся, однако казался вялым и безразличным ко всему, включая уставленное ему в лицо ружейное дуло.

– Почему ты спишь на дежурстве? – спросил Канацзучи по-мандарински.

– Ты доложишь обо мне? – безразличным тоном осведомился незадачливый караульный.

– А что, если бы я был вторгшимся чужаком?

– Не говори на этом языке, – прозвучал ответ по-английски. – Это запрещено правилами.

– Если ты не ответишь на мои вопросы, об этом будет доложено, – сказал Канацзучи тоже по-английски.

– Ты и так должен доложить обо мне. Я нарушил правила. Меня следует наказать, – произнес китаец чуть ли не с нетерпением, впервые проявляя эмоции. – Это твоя обязанность.

– Ты знаешь, что с тобой будет?

– Меня отправят к преподобному.

– А что Он с тобой сделает?

– Накажет.

– Как?

– Ты должен сказать им, что я сделал. Таково правило. Если ты не скажешь им, это нарушение…

Канацзучи сдавил китайцу горло, заставив умолкнуть.

– Как давно ты здесь находишься? – Он чуть ослабил хватку.

– Два года.

– Где сейчас люди, которые занимались здесь взрывными работами? Китайцы, ты знал их?

Последовал утвердительный кивок.

– Они работали на железную дорогу, ты тоже?

Он снова кивнул.

– Где они сейчас?

– Их нет.

– Они сделали подземное помещение под этой церковью. Знаешь, где оно?

Китаец замотал головой.

– Они построили все это для преподобного?

Утвердительный кивок.

– Все для преподобного.

– Где сейчас преподобный?

Отрицательный жест.

– Скажи мне, или я убью тебя.

Китаец снова покачал головой, и глаза его стали холодными, как у рептилии.

– Ты не из наших…

Он попытался крикнуть, но Канацзучи сжал горло изо всех сил, не дав звуку вырваться наружу. Мужчина обмяк, как сломанная кукла. Канацзучи оттащил его тело к краю комнаты, опустошил один из ружейных ящиков, засунул туда труп и прикрыл парусиной.

В помещении было тихо: караульные его не увидели и не услышали. Он вернулся к задней двери и покинул склад.

Данте, как и велел ему Фридрих, с саквояжем на коленях сидел возле двери кабинета и ждал. Люди, с которыми они путешествовали, находились где-то в доме, ухаживали за своим товарищем, раненным шальной пулей перед тем, как пал последний из добровольцев. Сразу после этого они сломя голову помчались сюда, в Новый город, который произвел на Скруджса ошеломляющее впечатление.

Сквозь тюлевую занавеску ему была видна внизу главная улица, чистая белая простота которой заставила вернуться к мечтам о доме, который он так хотел обрести и надеялся никогда не покидать. А ведь он едва не отступился от мечты, решив, будто такого прекрасного, дружелюбного места просто не может быть. Но ведь вот же он, Дом надежды.

Он вдыхал запах пекшихся в доме пирогов, яблочных и вишневых, и гадал, дадут ли ему с пирожками еще и ванильного мороженого. А кроме того – заняться одной из привлекательных женщин, виденных им на улице.

Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».

Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.

– Бесполезно! Это бесполезно!

Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.

– Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?

Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.

– Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?

И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.

– Нет! – вскричал преподобный. – Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.

Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.

Спустя несколько мгновений дверь распахнулась, на пороге появился улыбающийся Фридрих и жестом пригласил его внутрь.

Преподобный Дэй стоял перед своим столом и тоже улыбался: гнев его растаял.

– Почему бы не показать преподобному новые инструменты, а, мистер Скруджс? – шепнул Фридрих ему на ухо.

Данте открыл саквояж, ощутив укол смущения, когда понял, что забыл почистить лезвия, после того как покончил с добровольцами. Вообще-то ему не нравилось иметь дело с мужчинами – он с волнением вспоминал ту круглолицую девушку в поезде (в саквояже находилась банка с парой ее кусочков, которые он еще не успел оценить по достоинству), – но они все равно были лучше, чем тупые животные.

Однако, встретившись с преподобным взглядом, Данте понял: нет нужды стыдиться или оправдываться. Этот человек, самый главный здесь, их, так сказать, генерал, был более великодушен, чем мог на то надеяться любой из солдат. А разве не об этом говорил Фридрих?

И голоса возлюбили этого человека даже больше, чем Фридриха.

– Знаешь, это так интересно, я думаю, он первый, – сказал преподобный Фридриху, продолжая смотреть на Данте.

– О чем речь, сэр? – не понял Фридрих.

– Ему даже не требуется крещение. – Преподобный протянул руку и слегка потрепал покрытую легким пушком щеку Данте.

– Мы договаривались о том, что никакое здешнее «священнодействие» не будет опробовано ни на ком из моих людей, – натянуто произнес немец.

– Не надо так возбуждаться, – произнес преподобный Дэй, лаская глазами Данте. – Юноша уже тронут благодатью сам по себе, и «опробовать» на нем что бы то ни было мне просто незачем.

Их состав прибыл на станцию Флагстафф, штат Аризона, с десятиминутным опережением графика; когда Дойл, Иннес и Престо вышли на платформу, им навстречу направились двое мужчин, которые проводили их на стоявший на дальних путях поезд, готовый отбыть в Прескотт.

Ходящая Одиноко тащилась позади, держа Джека за руку. Индианка не покидала его купе, с тех пор как Дойл и Иннес ворвались к ним прошлой ночью. С поезда они сошли последними, храня молчание и отводя в сторону взгляды. Джек был бледен и едва переставлял ноги. Женщина казалась такой же изнуренной и полностью сосредоточилась на том, чтобы довести Джека до второго поезда.

«В соответствии с процедурой, которую она мне описала, его болезнь должна была перейти в ее тело. – Дойл искоса посмотрел на нее. – Если это совершилось, страшно подумать, с чем ей сейчас приходится бороться. И она по-прежнему держит в руке прут с орлиным пером. Но что, если она потерпит неудачу? Что тогда делать мне? Мне совладать с его драконами не под силу».

– Не самое подходящее время для романов, – шепнул Престо, обращаясь к Дойлу.

– Боже мой, о чем вообще речь?

– Да о том, что она провела всю ночь в его купе. И мне кажется, что я слышал… любовные стоны.

– Полагаю, это были просто стоны. Не имеющие к любви ни малейшего отношения.

Подошедший Иннес вручил Дойлу еще одну телеграмму, подтверждающую, что все заказанные ими припасы будут дожидаться их по прибытии в Прескотт. Закончив наблюдать за размещением багажа, он поднялся в вагон как раз в тот момент, когда Джек и Ходящая Одиноко заходили в купе.

– Что, вытянула она у него из ребер еще больше яблочного желе? – тихо спросил он брата.

– Надеюсь, хватит и того, что было. – Дойл поднес палец к губам.

Спустя пять минут поезд, пыхтя, тронулся на юг. До Прескотта оставалось два часа езды.

– Идти туда, одному? Эта идея мне совсем не нравится, – заявила Эйлин.

– Не могу не согласиться, дорогая. Беда в том, что это прозвучало вовсе не как приглашение. Боюсь, отказаться невозможно.

– Но можно же отговориться плохим самочувствием, необходимостью отдохнуть?

– Ты совсем как моя бывшая супруга: «Иаков, отправляйся в постель, не то испортишь глаза, читая при таком свете».

– Сдается мне, что эти разумные советы тоже пропадали втуне.

Иаков задержался у двери в фойе и взял ее за руку.

– Я их всегда выслушивал. Но пережил жену и вот уже шесть лет обхожусь без них.

– Не ходи, – тихо произнесла она.

– Но ведь это то, зачем я сюда прибыл. Не могу же я, после всех этих усилий, повернуть назад с порога.

– Тогда пойдем вместе.

– Эйлин, дорогая, тебя ведь не приглашали.

– Уверена, преподобный возражать не станет.

– А я так не думаю.

Заглянув ему в глаза, она увидела в них лишь сияющую радость и решимость, без малейших признаков страха. А вот к ее глазам подступили слезы.

– Пожалуйста, не умирай, – прошептала она.

Он улыбнулся, нежно поцеловал ей руку, повернулся и через вращающиеся двери вышел на улицу.

«Ну прямо ковбой», – подумала Эйлин, глядя, как он, выпрямившись, шагает к Дому надежды.

Она вытерла слезы, не желая, чтобы собиравшиеся в фойе актеры застали ее в таком состоянии. До назначенной репетиции оставались считанные минуты.

Мужчина в другом конце фойе поднялся и двинулся ей навстречу, снимая на ходу шляпу. В своей желтой кожаной куртке с бахромой, сапогах, потертых штанах для верховой езды он показался ей артистом из мелодрамы про жизнь на Диком Западе. Хорошо, по крайней мере, что этот незнакомец не в белой рубахе, но пятеро встревоженных юнцов в белом тут же потащились за ним.

– Мэм, можно на пару слов?

Высокий мужчина. И сказать симпатичный – значит ничего не сказать. Голос гулкий, звучный, как низкая нота виолончели. Эйлин мгновенно пересмотрела свое первое впечатление: она просто проводит слишком много времени в компании артистов. А этот человек, судя по движениям и манере держаться, настоящий ковбой.

Она достала сигарету, что было ее любимым отвлекающим приемом. Незнакомец чиркнул спичкой о ноготь большого пальца и поднес ей огонек.

– О чем разговор?

– Как насчет того, чтобы выйти отсюда на минутку? – Он выразительно повел плечами в направлении людей в белых рубахах.

– Охотно.

Мужчина придержал дверь, дав ей выйти, а затем повернулся к порывавшимся последовать за ними белорубашечникам:

– Оставайтесь здесь.

– Но мы должны проводить вас до вашего номера…

– Вот доллар, – не дослушал он, протягивая монету. – Ступайте, купите себе леденцов.

– Но, сэр…

– Кларенс, я тебя по-хорошему предупреждаю, что, если ты не перестанешь за мной таскаться, я так взгрею твою задницу, что мало не покажется.

С этими словами Фрэнк захлопнул дверь у них перед носом, нахлобучил шляпу и зашагал рядом с Эйлин по тротуару.

– Тебя ведь Эйлин зовут?

– Да.

– А меня Фрэнк.

– Фрэнк, мне почему-то кажется, что ты не собираешься просить у меня автограф.

– Это точно. А могу я узнать, долго ты еще собираешься здесь пробыть?

– Представления запланированы на неделю, а что?

– Да то, что мы тут сидим на пороховой бочке, и она, того и гляди, бабахнет.

Проходившие по улице люди в белом оглядывались на них: двое высоких, привлекательных, державшихся не как все чужаков невольно привлекали внимание.

– Улыбайся им, – шепнул Фрэнк.

– Хотелось бы знать, какого черта они так радуются, – пробормотала она, не забывая вежливо кивать прохожим, вымучивая улыбку. – Нас тут держали под замком с самого прибытия. Правда, когда имеешь дело с актерами, это, может быть, не так уж плохо. Имеешь какое-нибудь представление, что за чертовщина здесь творится?

– Начать с того, что они крадут винтовки у армии.

– Винтовки? Для этих людей?

– Можно сказать, что все они уже стоят на краю могилы, которую сами себе вырыли.

Плотная, средних лет чернокожая женщина подошла и встала у них на пути, подняв лист бумаги с отпечатанными на нем правилами поведения.

– Прошу прощения, друзья, – произнесла она, – но правила запрещают гостям разгуливать по Новому городу без сопровождения.

– Спасибо, мэм. Мы получили дозволение от самого преподобного, – промолвил Фрэнк, улыбаясь ей в ответ.

– Мы только что говорили с ним, – добавила Эйлин с идиотской ухмылкой. – Он посылает с нами свою любовь.

Женщина остановилась перед ними в растерянности. Они обошли ее и продолжили разговор.

– Эй, все равно не курите! – крикнула женщина им вслед.

Эйлин помахала ей рукой и щелчком отбросила сигарету.

– Считаю своим долгом сообщить, – заявил Фрэнк, – что если кое у кого возникнет желание убраться из этой дыры до того, как армия США явится сюда за своей собственностью и здесь, прошу прощения за грубость, дерьмо по воздуху летать будет, то я буду счастлив оказать всяческое содействие.

Эйлин остановилась и присмотрелась к нему. Что сказать – искренне и прямо.

– Это весьма великодушное предложение, Фрэнк.

– Приятно слышать.

– Но боюсь, я не могу уехать отсюда прямо сейчас. Без Иакова.

– Того старика?

– Не так уж он и стар.

– Но он ведь тебе не муж?

– Нет.

– Хорошо, – сказал он с первой настоящей улыбкой, увиденной ею с того момента, как они покинули гостиницу. – Тогда мы заберем с собой и Иакова.

– Боюсь, это может оказаться не так просто, – вздохнула Эйлин.

Фрэнк поднял на нее глаза.

– Не для меня, это уж точно.

Она снова искоса присмотрелась к нему: мужчина, нельзя не признать, симпатичный и не кажется совсем уж безнадежным.

– Фрэнк, в последнее время тебе не снились необычные сны?

– Нет, мэм, – ответил он после некоторого раздумья.

– Тогда прежде всего я должна рассказать тебе одну очень странную историю.

– Заходи, ребе Иаков Штерн, заходи. – Преподобный махнул рукой в направлении дивана в углу кабинета. – Рад, что у нас появилась возможность встретиться.

– Мне удалось выкроить время в моем деловом расписании, – ответил Иаков.

Преподобный не поднялся из-за письменного стола и не протянул руки. Иаков уселся на диван возле большого глобуса на дубовой подставке. Помимо византийской иконы в золоченом окладе на стене за письменным столом преподобного да раскрытой Библии короля Иакова на пюпитре, ничто в помещении не указывало на то, что это рабочий кабинет священника. Вся обстановка отличалась богатством, даже роскошью, и напомнила Иакову убранство кабинета Джона Д. Рокфеллера, виденного им на картинке.

Воздух был спертый и прохладный. Тонкие лучи сияющего белого света пробивались сквозь деревянные ставни в затененную комнату как единственное напоминание о том, что дом высится посреди раскаленной пустыни, и в этих лучах кружили взлетавшие с толстого персидского ковра крохотные пылинки. Глаза постепенно приспосабливались к сумраку, но разглядеть толком преподобного, сидевшего за столом, куда не попадал свет, Иаков не мог.

– Прекрасная комната.

– Нравится? Я велел выстроить мой Дом надежды из необожженного кирпича: этот материал характерен для здешней архитектуры, потому что лучше всего подходит для местного климата. Ну а вся обстановка – это пожертвования, щедрые дары моих самых обеспеченных последователей. Я считаю, что священнослужитель не должен получать регулярного жалованья, не так ли, ребе? По мне, это нарушение священного завета между Богом и теми, кто его представляет.

– По-божески это, конечно, верно, но человек должен есть.

– Десятина – вот решение, и, разумеется, как множество иных разумных идей, она известна нам сотни лет. Каждый верующий в общине вносит вклад, и некая часть его доходов идет на содержание духовного пастыря, будь он пророком, священником или раввином.

– Обычно это десять процентов, – заметил Иаков.

– Тут я ввел в обиход маленькое новшество. – Преподобный подался вперед, к свету. – Я беру сто.

Иаков почувствовал, как глаза собеседника тянутся к нему подобно маслянистым щупальцам, и отвел взгляд. Он тяжело вздохнул, его сердце пропустило удар.