Текст книги "Шесть мессий"

Автор книги: Марк Фрост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Канацзучи подхватил с земли камень, скользнул за угол ближайшего здания и затаился. Спустя несколько мгновений появились двое взрослых мужчин с фонарями, озиравшиеся в поисках чужака. Наверняка их послал сюда юнец.

Японец постарался как можно дальше бросить камень в противоположном направлении, и, когда тот застучал по жестяной кровле, люди повернулись и поспешили на звук.

Скоро Канацзучи добрался до края поселения, до стройки оставалось примерно полмили постепенно идущей на подъем местности. Там высилось здание – огромное, с боковыми крыльями, похожее на гигантскую, положенную набок букву «Е». И в центре этого сооружения вздымалась в небо черная башня из его сна. По углам строение украшали тонкие спиральные минареты, стены сплошь покрывали рельефные изображения – чего именно, ему с такого расстояния было не разобрать. Резчики работали над ними с опоясывающих стены лесов.

Центральная башня, столь же высокая, сколь длинным было здание, казалась почти завершенной. У самой вершины виднелись арочные проемы – похоже, там находилась уже подведенная под черную шиферную кровлю колокольная площадка.

У подножия башни зияли высокие узкие двери. Они были распахнуты настежь, но развешанные полотнища мешали заглянуть внутрь. Утоптанные тропы вокруг церкви вели к рабочим площадкам и каменоломням, пилорамам, инструментальным мастерским, печам для обжига кирпичей. На всем этом пространстве трудилось множество людей, мужчин и женщин, причем не было видно, чтобы за работой кто-нибудь надзирал. Все работники производили впечатление людей старательных и хорошо знающих свои обязанности.

Позади здания на расстоянии четверти мили высилась едва ли не целая гора из однородного камня – светлый монолитный купол, вдвое выше центральной башни. Если смотреть спереди, гора представляла собой что-то вроде сценического задника, на фоне которого башня вырисовывалась особенно сурово.

Именно со стороны этой горы находился не столь активно используемый вход в здание.

Канацзучи наблюдал за работой: люди в белых рубахах периодически выкатывали через задний вход тачки с мусором и вываливали их содержимое на широком пустыре, в ста шагах по направлению к куполу.

Он прокрался к краю площадки и укрылся за земляным отвалом. Когда приблизился следующий работник, японец выждал, пока тот опустошит тачку, затем одним ударом сломал ему шею и оттащил тело за холмик. Там он снял с покойного одежду и надел ее поверх своей. Белая рубаха с открытым воротом оказалась широкой и длинной, что давало возможность скрывать заткнутый сзади за ремень вакидзаси.

Черпая землю пригоршнями, он быстро похоронил тело. Возвращаясь с тележкой, повстречал другого рабочего, тащившего свой груз. Бледный, худощавый молодой человек, налегавший на тачку, едва ли его заметил.

Канацзучи взялся за ручки тачки и последовал по дорожке по направлению к задней двери. Только приблизившись, он по-настоящему ощутил грандиозность черного собора: это было крупнейшее строение, какое ему доводилось видеть. Стоя у подножия, он не мог разглядеть вершину центральной башни.

Кругом кипела бурная деятельность. Одни укладывали плиты шифера на не замощенном участке пола, другие обтесывали арочные проходы, третьи замазывали строительным раствором трещины и щели между каменными блоками. Канацзучи покатил тачку в центральный зал, столь высокий, что его вздымавшиеся над головой стены терялись в сумраке, но ощущались такими же черными и холодными, как во сне.

Он вспомнил планы европейских соборов, которые показывал ему священник в монастыре, и подумал, что это здание выстроено в схожем духе. Холодное, грозное, призванное подавить и напугать молящихся. Храмы в Японии были совсем иными, неброскими, вписывающимися в окружающий ландшафт. Они создавались во имя достижения гармонии и обретения внутреннего мира. Канацзучи не впервые задумался о том, какому же божеству поклоняются жители западных стран, если оно так сильно желает, чтобы его боялись?

В его видении было подземелье, располагавшееся под главным залом башни, где он видел работающих китайцев. Позади собора громоздились кучи мусора, земли и обломков, наводившие на мысль о подземных работах. Но если подземное помещение существовало, ему требовалось время, чтобы найти туда вход.

Вдоль стен зала тянулись прямоугольные проемы-окна пока без рам и стекол; впрочем, в одно окно – круглое, прямо над задними дверьми – были уже вставлены цветное стекло и фигурная решетка. За окном светила луна, и ее лучи, пройдя сквозь красное стекло, проецировали круг света на черный каменный пол.

Отчетливый красный круг, пронзенный тремя зазубренными молниями.

Он заметил, что пол плавно идет под уклон по направлению к центру, где как раз и виднелся этот красный круг. Опустившись на колени, чтобы присмотреться получше, японец увидел по всему помещению выдолбленные в камне узкие желоба, которые сходились туда же, к центру, к самой низкой точке. Там находилось что-то вроде мелкого бассейна с отверстиями или люками в дне, забранными металлическими решетками. Оттуда, из-под земли, сквозь решетки веяло холодом.

Когда Канацзучи потянулся, чтобы проверить решетки, в башне над его головой зазвонили колокола, отчего внутреннее помещение наполнилось нестерпимым громом. При первых же ударах работники немедленно оставили все свои дела, положили инструменты и побрели наружу. Канацзучи присоединился к ним, слился с людским потоком, направлявшимся к открытым дверям. Людей вокруг него было около сотни, но он вдруг с изумлением осознал, что чувствует лишь одно, общее сознание. Не было ни отдельных мыслей, ни внутренних голосов – все эти тела контролировал единый разум.

С каждой стороны были видны начальники или надсмотрщики в черном, вооруженные винтовками. Канацзучи увидел еще одну схожей численности группу людей в белых рубахах, приближавшуюся с запада: следующая смена. Про себя он отметил, что черных и желтых лиц в этом отряде больше, чем белых.

Две рабочие команды прошли одна мимо другой и разминулись, обменявшись лишь дежурными улыбками. Новая группа вошла в церковь, и звуки методичной работы тут же возобновились. Смена Канацзучи промаршировала на запад еще с полмили, после чего разбилась на группы поменьше, которые разошлись по трем низким зданиям. Он послушно последовал в жилое помещение под бдительным приглядом вооруженных охранников, никто из которых, впрочем, не обратил на него внимания.

Обстановку спального помещения, общего как для мужчин, так и для женщин, составляли ряды двухъярусных коек, рассчитанных человек на сорок. Вымотанные работники валились на первую попавшуюся и в большинстве своем сразу же засыпали.

Канацзучи вскарабкался на верхнюю койку. Здание охранялось со всех сторон, а чтобы рана в спине зажила быстрее, ему нужен был отдых. Требовалось хоть немного поспать.

Остаток дня актеры провели в гостинице – правила однозначно гласили, что гости общины не могут ходить по ее территории без сопровождения, а такового предоставлено не было, – и лишь к восьми часам вечера были собраны и отведены прямиком в личную резиденцию преподобного. Дом надежды – так называлось это место, если судить по вывеске над входом, – был выстроен в стиле испанской гасиенды; здание заметно выделялось среди других своей красотой. В столовой, как и в других помещениях, насколько они могли заметить по пути, господствовало странное смешение стилей: викторианские, обитые бархатом кресла соседствовали с норвежскими сервантами, персидскими коврами и восточной скульптурой. Впечатление было такое, будто здесь перемешалась домашняя утварь дюжины обладавших разными вкусами и пристрастиями миллионеров.

Молчаливые улыбчивые и внимательные люди в белом подали обед – вкусные блюда с острыми мексиканскими приправами. По его завершении Ример потребовал внимания и произнес тост, подняв бокал с чудесным красным вином. Хотя алкоголь в Новом городе, согласно списку правил, был категорически запрещен, в Доме надежды, похоже, действовал особый устав. Минут пять Бендиго восхвалял собственную прозорливость, которая привела «Предультимативную антрепризу» в этот аванпост просвещения и цивилизации.

– Браво, мистер Ример, ваше красноречие уступает только вашему поистине эпическому многословию.

Все повернулись к дверям. Преподобный Дэй, судя по всему, появился здесь, пока Бендиго заливался соловьем, но никто из присутствующих не заметил, как он вошел в комнату.

Бендиго отвесил в направлении преподобного глубокий поклон, похоже, всерьез полагая, что ему сделали комплимент.

– Вы непременно должны объяснить мне, – продолжил Дэй, – почему вы сочли необходимым дать своей труппе такое изумительное название?

– Потому что – я всегда это говорю – мы гордимся тем, что представляем на суд публики предультимативные театральные опыты, – ответил Ример, надувшись от важности.

– Вот как? – произнес преподобный, опускаясь в кресло. Эйлин сидела от него по правую руку, по левую – Бендиго, за ним Иаков Штерн. – Дело, конечно, ваше, но звучит странно: вы ведь, конечно, знаете, что «предультимативный» означает «ближайший к концу»?

Самодовольная ухмылка на физиономии Римера застыла, ответа не последовало.

«Управиться с этим легче, чем забрать конфетку у мертвеца», – подумал преподобный.

Эйлин оценила насмешку преподобного по достоинству, однако, когда тот сел рядом и она присмотрелась к нему, у нее перехватило дыхание. Ее первая мысль была о том, что этот человек умирает. Напряженные, механические движения преподобного напоминали движения насекомого, держался он так, будто вместо хребта у него был вставлен стальной штырь. Темное одеяние болталось на его исхудалом теле, как обвисший парус на мачте. За левым плечом выступал заостренный горб, левая нога казалась усохшей. Длинные, тонкие, поросшие грубыми черными волосами руки походили на обезьяньи. Высокий купол лба вздымался над глубоко посаженными зелеными глазами, под ввалившимися щеками проступали острые челюсти. Спутанная грива черных с сединой волос ниспадала ему на плечи, по обе стороны лба вздувались налитые кровью пульсирующие вены. На мраморной коже выделялись синевато-багровые шрамы, как будто он был разрезан на части и собран заново.

«Мне знакомо это лицо, – сказала она себе. – Я видела его прежде. Понятия не имею где и когда, но, бог свидетель, оно не из тех, которые быстро забываются».

Какое-то мгновение Эйлин даже хотела спросить его об этом, но благоразумие помешало ее попытке обратиться к хозяину дома.

Преподобный Дэй и не подумал знакомиться: интересовавшие его имена он знал, каждый успел кратко представиться, а при его появлении у актеров словно пропали голоса. Голос же преподобного отличался четким произношением южанина – или то был намек на британское происхождение его обладателя?

Оставаясь в неведении относительно догадок Эйлин, Иаков тоже понял, что уже встречал этого человека, но в отличие от нее точно вспомнил где и когда: в прошлом году в Чикаго на парламенте религий. Однако для расставшегося с бородой Иакова было очевидно, что преподобный его не узнал. Магнетические глаза изучали гостя внимательно, но без малейших признаков узнавания.

«Его глаза смертельно опасны, – понял Иаков, уставившись вниз, на кусок яблочного пирога. Сердце его учащенно забилось. Прежде ему уже доводилось встречаться с людьми, чей взгляд обладал ощутимой силой, но эти глаза оказывали прямо-таки физическое давление. – Надо предупредить Эйлин, чтобы она ни за что не встречалась с ним взглядом».

– Как нынче самочувствие, мистер Иаков Штерн? – спросил преподобный. – Насколько я понимаю, в дороге вы приболели.

– Спасибо, мне уже гораздо лучше, – ответил Иаков, надеясь, что Эйлин, во все глаза смотревшая на преподобного, повернется к нему.

– Не вызывает сомнений, что вы не принадлежите к этой компании; можно поинтересоваться, что привело вас в наш уединенный уголок мира?

– Можно сказать, что я своего рода турист, – скромно ответил Иаков. – Удалился на старости лет от дел и путешествую в свое удовольствие, познавая Запад.

– Что здесь у вас вообще за община? – спросила Эйлин, не в силах справиться с любопытством. – Как я понимаю, вы тут главный, потому и спрашиваю: в чем суть? Какова ваша цель?

Впервые за все время преподобный Дэй обернулся к ней, и она ощутила страшную силу его взгляда, давившего на нее с почти физической силой. Выражение его лица оставалось обычным, даже дружелюбным, но от мощи этих глаз у нее даже скрутило желудок. От ее лица отхлынула кровь, и она торопливо отвела взгляд.

– Служить Богу, мисс Темпл, – смиренно произнес преподобный. – И Сыну Его, Спасителю Иисусу Христу, как подобает всем нам. Прошу прощения, получили ли вы экземпляр нашей листовки? Там содержится вся необходимая гостям информация о нашей общине. Мы вручаем этот текст всем прибывающим.

«Он хочет, чтобы я посмотрела на него, – поняла Эйлин. – Он хочет, а я не должна. Я чувствую, как его разум скребется, словно паук, силясь найти щелку, чтобы забраться мне в голову».

– Прошу прощения за маленькое замечание, – произнес Иаков, чувствуя, что женщине не по себе, и желая отвлечь внимание, – но мне кажется, что этот список слишком детализирован и регламентирует много такого, без чего можно бы обойтись.

Дэй обернулся к Иакову, взгляд его сделался суровым, если не гневным.

– Рекомендую вспомнить о том, сэр, что Всевышний дал нам Свои заповеди.

«Не любит, когда ему противоречат, – подумал Иаков. – Он определенно не привык, чтобы ему противоречили, да и кто в здравом уме отважится спорить с тем, у кого такие жуткие глаза? Ладно, продолжай, чудовище: со мной, стариком, можешь вести себя как угодно, но тронь только волосок на ее голове, и я заставлю тебя проклясть тот день, когда ты появился на свет».

– Заповедей Божьих всего десять, – указал Иаков. – А у вас их пятьдесят.

– Строгое следование Господней воле есть путь нелегкий, требующий от каждого человека немалых усилий, – напыщенно произнес преподобный. – Мы не претендуем на совершенство, мистер Штерн, мы лишь жаждем его.

– Миру следовало бы восторгаться вами за это стремление. Почему же вы укрылись от него?

– Мир… мир пребывает в скверне, чего вы, полагаю, за время своего путешествия не могли не заметить. Мы надеемся построить для себя новый мир, здесь, в пределах нашего града. И мы ожидаем от гостей уважения к нашим усилиям и нашим ценностям, даже если они не во всем с нами согласны.

– Такое уважение подразумевается само собой.

«Спокойствие, Иаков, не провоцируй его».

Взгляд преподобного зажегся пониманием и живым интересом.

– Верна ли моя догадка о том, что в вашем лице, мистер Штерн, я тоже имею дело со служителем Божьим?

На миг Иаков встретился глазами с Эйлин, взгляд которой пытался его предостеречь.

– Можно сказать и так. Я раввин.

– Тогда мне все ясно! – воскликнул преподобный Дэй. – У нас здесь среди прочих пребывает и горстка сынов Израилевых, обращенных, разумеется, на наш путь, но сохранивших при этом свои верования.

– Где-то найдешь, где-то потеряешь. – Иаков пожал плечами.

Преподобный терпеливо улыбнулся.

– Мне бы ни в коем случае не хотелось навязывать своим гостям теологические дискуссии, но, может быть, уважаемый раввин Иаков Штерн согласится посетить меня завтра и обсудить наши разногласия?

– Я рад такой возможности. Но должен предупредить, что обращение в иудаизм – это серьезное предприятие.

– Когда служишь святому действу, – с улыбкой промолвил Дэй, – надо быть готовым ко всему.

Преподобный снова повернулся к Бендиго Римеру, все это время сидевшему неподвижно с таким видом, словно он пребывал в гипнотическом трансе.

– Льщу себя надеждой, мистер Ример, что наше скромное театральное здание вам понравится. – Преподобный поднялся из-за стола.

– Да, превосходно, сэр, – промолвил Ример, тронутый такой заботой. – Замечательные условия, большое спасибо.

– Прекрасно. Не могу выразить, с каким нетерпением будем ждать сегодня вечером вашего представления.

С этими словами преподобный Дэй деланно поклонился и быстро покинул комнату. Иаков приложил руку ко лбу, где неожиданно возникла сильная пульсирующая боль. Озабоченная Эйлин поспешила к нему.

Остальные артисты, чувствовавшие себя так, будто им битый час пришлось сдерживать дыхание, дружно вздохнули, испытывая невероятное облегчение.

Ходящая Одиноко тихо постучалась в дверь купе. Ответа не последовало, но только она собралась постучать снова, как дверь распахнулась и в проеме с пистолетом в руке возник разъяренный непрошеным вторжением Джек Спаркс. Женщина спокойно ждала, когда он заговорит.

– Что тебе нужно?

– Можно мне войти?

– Зачем?

Она смотрела на него, мягко опробуя стену гнева, возведенную им вокруг себя. Джек опустил глаза, сунул револьвер в кобуру и придержал дверь, дав гостье войти, после чего закрыл ее и щелкнул замком.

Она села, следя за своим дыханием, чтобы от нее не исходило никаких тревожных посылов. Спустя несколько напряженных мгновений Джек уселся напротив.

– Я хочу рассказать тебе про мой сон, – сказала индианка и снова глубоко вздохнула: начиналось самое главное. – В моем сне земля предстает моей матерью, а небо – отцом. Они существуют отдельно, но живут рядом, соприкасаясь на линии горизонта. Из гармонии их единения в мире появились животные, в коих явлены образы богов, разделяющих землю и небо. Люди – последние из появившихся существ, ибо их сотворение заняло больше всего времени.

– Почему?

– На людях лежит больше ответственности.

– Что это значит?

– Они единственные, кому дарованы равно и свет и тьма. Животные повинуются своим богам без вопросов, им не приходится выбирать между добром и злом. Люди должны внимать обеим сторонам. Они единственные, кому приходится решать…

– Решать что?

– Решать, какая сторона в них сильнее.

Она на миг встретилась с ним взглядом и успела заметить полыхнувший в его глазах гнев.

– Это он прислал тебя сюда? – спросил Джек, кивнув на стену, за которой находилось купе Дойла.

– Я всего лишь рассказываю тебе мой сон, – мягко произнесла она и выжидающе умолкла.

– Ладно, – не сразу ответил он.

– В моем сне люди утратили равновесие; они забыли, что порождены в равной мере как землей, так и небом. Возвысились умом, но сердца их закрылись: они перестали уважать иных живых созданий и их богов. Нынешние люди верят, будто у них на земле свой исключительный путь и что они стоят особняком от всех прочих существ. Их разум силен, но, решив следовать таким путем, они отвращаются от истины. Таким образом, в них возникает пустота, куда проникают мысли, порожденные одним разумом, говорящие лишь его голосом, без участия сердца. Мысли о могуществе, о власти над другими. Темные мысли. Так начинает открываться рана.

– Рана?

– Рана в земле. Рана, которую мы видели в нашем сне.

– В пустыне.

Она кивнула.

– Люди нуждаются в исцелении, в том, чтобы их умы и сердца сблизились, но ум нашептывает, будто они нуждаются в большем могуществе, и оттого рана становится глубже. Я всего лишь рассказываю тебе мой сон.

Взгляд Джека смягчился, глаза его наполнились интересом, который оттеснил боль.

– В нашем общем сне нам предстает башня, воздвигнутая в пустыне. – Индианка чувствовала себя вполне уверенной, чтобы поделиться с ним. – Мой народ использует шаманские бубны, чтобы открывать сердца и внимать голосам богов: хотя, чтобы услышать их, принято взывать к небесам, нам ведомо, что боги обитают внутри нас и именно туда надлежит направлять свой слух.

– А башня?

– Башня подобна нашим шаманским бубнам, только ее сила обращена не к свету, а к тьме. Под ней в земле разверзнута рана, и человек по имени Черный Ворон призывает тьму проникнуть через нее и обрести власть над землей.

– Вот так побеждает тьма, – отозвался Джек.

– Вот так настает конец времен. Так приходит погибель к людям, ибо они открывают рану и позволяют Черному Ворону пригласить тьму в их мир.

– Кто этот человек?

– В каждом из нас может звучать и голос лжи. В снах это тот, кто ведет людей по гибельному пути, призывая из недр земли тьму.

– А в реальной жизни это мой брат.

– Я знаю это, – сказала, помедлив, женщина.

– Кто такие шестеро?

– Те, кто призван остановить его.

– Призваны кем?

– Не нам об этом судить.

– Но мы – ты и я – принадлежим к их числу.

– Нам были посланы сны.

Джек сидел молча, на его лице отражалась отчаянная внутренняя борьба. Она ждала, сочувствуя, но ничего не предпринимая: это он должен принять решение.

– Как? Как нам остановить его? – вопросил Джек дрожащим голосом. – Я уже пытался и потерпел неудачу. И вдобавок допустил в себя тьму. – Его голос упал до шепота. – Я боюсь. Боюсь, что мне не хватит сил.

Ходящая Одиноко снова вздохнула и впервые взглянула ему прямо в лицо.

– Прежде чем попытаешься снова, ты должен исцелиться.

Он уставился на нее; защитная броня гнева растаяла, глаза наполнились слезами.

– Я не знаю, с чего начать, – прошептал он.

– Но ты все равно попытаешься остановить его?

– Да.

– Тогда ты снова потерпишь неудачу. Ты этого хочешь?

– Нет.

– Значит, у тебя нет выбора.

Она взяла его ладони в свои и сильно сжала.

– Я помогу тебе.

Первый прозвучавший в соседнем купе крик вырвал Дойла из беспокойного сна. Он мгновенно выскочил за дверь, Иннес – за ним; в коридоре оба прислушались. Из купе Джека доносилось ритмичное пение; ноздри щекотал мускусный запах горящего шалфея. А сквозь женский глуховатый голос пробивался, становясь то тише, то громче, мучительный стон. Потом раздался душераздирающий вопль.

– Боже мой! – охнул Дойл.

– Крик такой, будто его жарят на вертеле, – пробормотал Иннес.

Дойл распахнул дверь купе, и то, что они увидели, заставило обоих замереть на месте.

Джек лежал на полу в узком проходе между сиденьями, Ходящая Одиноко стояла на коленях, склонившись над ним. Джек был в беспамятстве, на его обнаженном торсе выделялись диагональные мазки, белые и красные. Одежду Мэри Уильямс составляли повязки на бедрах и груди, ее лицо украшали такие же цветные полосы. Две жаровни отчаянно чадили, наполняя воздух в замкнутом помещении едким дымом. На одной скамье лежала длинная деревянная трубка, а на полу, так, что венчавшее его орлиное перо находилось рядом с головой Джека, – четырехфутовый ивовый прут.

Тела больного и целительницы блестели от пота. Джек корчился от невыносимой боли, в то время как индианка совершала над его грудной клеткой быстрые движения руками, как будто замешивала тесто. Полностью поглощенная своим действом, с напряженными, обострившимися чертами лица, снова и снова твердившая какое-то непонятное заклинание, она даже не взглянула на появившегося Дойла.

Еще один ужасающий крик сорвался с губ Джека, его тело изогнулось на полу, напряженное, как тетива. Понимая, что эти крики разнесутся по всему коридору, Артур решил закрыть дверь купе, но не успел: в ладонях быстро поднявшейся индианки трепыхалось нечто.

Полупрозрачная масса розовато-красной студенистой плоти размером с грейпфрут, содержавшая в центре черный ком и пронизанная нитями склизкой серой субстанции. Похоже, они заменяли ребра, определяя форму… предмета? Существа?

«Что-то вроде зародыша, больше напоминающее личинку насекомого, чем человеческий эмбрион», – подумал Дойл.

Он повернулся к Иннесу: лицо брата было белым, как яичная скорлупа. Как ни странно, Дойла это несколько успокоило: по крайней мере, Иннес видел то же, что и он. Никаких галлюцинаций.

Руки женщины содрогались с такой бешеной скоростью, что трудно было понять, то ли это она трясет в ладонях мерзкую добычу, то ли та дрожит сама. А где-то на задворках сознания сквозило сомнение: а на самом ли деле индианка держит что-то в руках?

Тело Джека тяжело рухнуло на пол.

Дойл схватил Иннеса, вытащил его в коридор и быстро закрыл дверь. Братья потрясенно уставились друг на друга; младший моргал, его губы шевелились, не издавая ни звука. Старший поднес палец к губам и покачал головой.

Они вернулись в свое купе; Артур достал из сумки бутылку виски. Сидя сгорбившись друг против друга, они выпили и стали дожидаться, когда спиртное вычеркнет из их мозгов отвратительное воспоминание.

За то недолгое время, что осталось до конца ночи, они не обмолвились о происшествии ни словом. Криков из-за стены тоже больше не доносилось.

Каньон Черепа. Аризона

Отряд волонтеров уже провел в салуне при гостинице «Каньон Черепа» адский вечерок, а когда спиртное стало литься рекой и на второй день, начало складываться впечатление, что долго этих парней городок не выдержит.

Отряд разбился на две группы, неспособные сойтись во мнении насчет того, по пятам кого из врагов общества предпочтительнее пуститься вначале: чертова китаезы или этого коварного двуличного сукина сына, каторжника Фрэнка Макквити, Оленьей Кожи. Правда, все сходились на том, что, кого бы из этой пары беглых псов ни поймали первым, на его шее без промедления затянут пеньковый галстук и вздернут поганца на ближайшем дереве.

У шерифа Томми Баттерфильда было такое чувство, будто его предали. Да и то сказать, он имел насчет Фрэнка разговор с губернатором, доверился ему, рискнул своей политической карьерой, и чем этот мистер Оленья Кожа ему отплатил? Пришпилил на стене конюшни записку и исчез в ночи! Сейчас чертов мерзавец наверняка уже на полпути к Гвадалахаре…

На протяжении всего следующего дня разговор становился все более недоброжелательным, а нажим на служащих гостиницы все более грубым, пока наконец один из них не признался, что Фрэнк не отбыл в Прескотт, как поначалу было сказано, а его видели ехавшим по направлению к религиозному поселению. Кстати, именно туда раньше отправились актеры и китаец.

В помещении поднялся шум.

– Ехать туда немедленно! – таково было превалирующее мнение.

– Скакать, схватить, пристрелить и того и другого.

– И да помилует Бог каждого, кто попробует встать на нашем пути!

Оставалось только выяснить, как туда добраться. И вот тогда в первый раз заговорил джентльмен, до того тихо сидевший в уголке вместе с четырьмя спутниками.

– Мы знаем дорогу, – заявил этот джентльмен. – По правде говоря, мы сами держим туда путь и будем очень рады послужить вам проводниками.

– Прямо сейчас?

– Да, мы планировали отправиться сегодня вечером. И мы знаем, где по дороге, если захочется отдохнуть, можно найти хорошее местечко для лагеря.

– А что у вас за дело в этой религиозной общине? – спросил кто-то.

– Мы торгуем Библиями, – прозвучал ответ, и в подтверждение один из компаньонов продемонстрировал саквояж, доверху наполненный святыми книгами.

Последовало совещание старших участников отряда: незнакомцы аккуратно одеты и подстрижены, сразу видно людей богобоязненных, а не каких-то бродяг. К тому же им, похоже, знакома местность. Вердикт был вынесен быстро и единодушно: отряд волонтеров поедет вместе с ними.

К тому времени, когда тридцать восемь добровольных помощников полиции собирались снаружи, все пятеро торговцев Библиями уже сидели верхом, готовые к отъезду. Их предводитель, видный мужчина, произнес с легким немецким акцентом:

– Ждите моего сигнала!