Текст книги "Свет в оазисе (СИ)"

Автор книги: Марк Дельта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Видела у Диго. Ее отец много лет назад привез с Гаити, когда ездил туда менять вещи. Маленькие бусинки на ниточке. Они твердые и немного прозрачные. Диго говорит, что это стекло. Тот таино, у которого ее отец выменял бусы, когда-то сам получил их от одного из белолицых.

Представив себе бедного гаитянского индейца, который выменял на ничего не стоящие стеклянные бусы золотое украшение и был, скорее всего, счастлив, Мануэль задумчиво покачал головой.

Со стороны ритуальной площадки, где находилась бСльшая часть людей, послышались шум и оживленные голоса. Затем раздался звук, в последние годы не раз снившийся Мануэлю, – цоканье копыт...

Появление всадников привело людей коки в неописуемое возбуждение. Они никогда не видели лошадей. И уж тем более поразительным было для них зрелище человека, сидящего верхом на звере. Нитаино Сейбе пришлось прикрикнуть на односельчан, и лишь тогда они утихли, хотя и продолжали пялиться на невиданных животных и на восседавших на них, чрезвычайно странно выглядящих, светлокожих людей в многочисленных матерчатых и металлических облачениях.

– Вот на таком звере тебе и хочется проехаться? – спросила тихо Зуимако.

Мануэль молча кивнул, не отрывая взгляда от необычайной красоты белоснежного скакуна, на котором гордо возвышался предводитель приехавших.

Всадников было семеро. Появились они в сопровождении нескольких пеших таино. По характерной прическе некоторых из индейцев было ясно, что они с Гаити. Другие были жителями Борикена.

Понсе де Леона легко можно было выделить из числа прибывших по расправленным плечам, по тому, с каким почтением обращались к нему спутники, и по несомненному чувству превосходства, исходившему от этого дворянина. Прикрывающие уши рыжеватые волосы с сединой, такого же цвета усы, концы которых сходились с небольшой бородкой, широкий белый воротник поверх блестящей на солнце кирасы, высокие ботфорты, меч с изящной позолоченной рукоятью, рыцарский шлем с высоким плюмажем, который во время разговора Понсе де Леон держал в руке. На вид ему было лет пятьдесят. С тех пор, как Мануэль видел его в последний раз в долине Гранады, дон Хуан заметно состарился, но военной выправки не утратил.

– Правитель людей Коки и их бехике приветствуют чужестранцев! – провозгласил нитаино Сейба, стоя рядом с Орокови. Бывший помощник Мануэля на сей раз выглядел весьма внушительно в ритуальных узорах, нанесенных краской на грудь и лицо.

Один из индейцев с Гаити перевел эту фразу на вполне приличный кастильский. Мануэль вздрогнул: он уже многие годы не слышал ни от кого звуков родной речи.

– Представитель ее высочества, королевы Кастилии Хуаны Первой, будучи также посланником губернатора острова Эспаньола, дона Николаса де Овандо на острове Сан-Хуан Баутиста, дон Хуан Понсе де Леон приветствует правителей этого селения! – произнес дворянин. Он остался на ногах, отмахнувшись от предложения опуститься в гамак.

Из этой фразы Мануэль узнал, что кастильцы нарекли Борикен в честь Иоанна Крестителя и что королева Исабель, судя по всему, уже отошла в мир иной.

Понсе де Леон не собирался задерживаться в селении Коки. Произнеся формальную речь о том, что территория острова является отныне собственностью кастильской короны, о чем уже поставлены в известность все местные касики и в первую очередь верховный правитель Агуэйбана, он пожелал жителям селения как можно скорее перейти в подлинную веру Иисуса Христа, а также примерно сотрудничать с кастильцами, которые получат в опеку территории острова.

Мануэль впервые услышал этот термин – "энкомьенда". Он не совсем понял, что имеется в виду, но понадеялся на то, что это более человечная форма управления заморскими территориями, чем "золотой налог", о котором он слышал много лет назад.

Кажется, это был конец 1495 года, когда рыбаки сообщили ему, что больше не будут ездить торговать на Гаити. Весь тот год ушел на подавление кастильцами восстания таино, вызванного бесчеловечным обращением с ними испанцев. Как ни прискорбно было Мануэлю в это поверить, он понимал, что во многом ответственность за такое положение вещей лежала на его бывшем кумире, адмирале Кристобале Колоне.

Рыбаки узнали от гаитянских таино, что, согласно введенному адмиралом закону, каждый индеец должен был раз в три месяца сдавать властям определенное количество золота или хлопка. Установленные Колоном нормы совершенно не соответствовали реальным возможностям местного населения. Те, кому все-таки удавалось иногда это сделать, получали медный жетон, дававший им право жить спокойно еще три месяца. Тем, у кого дата на жетоне оказывалась просроченной, отрубали кисти рук. Индейцы не могли выполнять закон, потому что для добычи такого количества золота, даже если бы оно нашлось, необходимо было оставить работу на полях и охоту. Большинство таино, не выдержав этих условий, взбунтовались, после чего были либо перебиты, либо обращены в рабство.

При подавлении восстаний кастильцы напускали на индейцев специально обученных животных, загрызавших своих жертв. Из устных пересказов Мануэль понял, что речь шла о крупных собаках. Среди таино шли массовые самоубийства – одни вешались, другие прыгали со скал в море. Многие бежали в горы, в том числе и касик Гуаканагари, который вскоре умер как бездомный бродяга. Тот самый Гуаканагари, который когда-то помогал Колону спасать его имущество с потерпевшей крушение "Санта-Марии" и обменивался с ним дарами и клятвами нерушимой дружбы и верности.

Очевидно, решил Мануэль, в Кастилии, в конце концов, осознали всю бессмысленную жестокость подобного способа управления, коль скоро представитель губернатора Овандо упоминает какую-то иную форму колонизации. Судя по названию – "попечительство", – остров собираются поделить на земельные участки и распределить их между конкистадорами. Но какая участь ждала местное население, было неясно.

Между тем, Понсе де Леон уже собрался продолжить путь в другие селения.

Поняв, что его соотечественники сейчас покинут деревню, Мануэль выступил вперед из толпы и громко произнес на кастильском языке:

– Дон Хуан, я надеюсь, вы уделите несколько минут бывшему товарищу по оружию!

Если бы море обрушилось на остров, кастильцы удивились бы меньше. Разглядев полуголого человека, выглядевшего так же, как все остальные туземцы, но светловолосого и голубоглазого, они совершенно оторопели.

***

Это была еще одна туземная деревня. Все это дон Хуан видел уже десятки раз – такие же хижины, такие же селения, таких же индейцев. Проливной дождь, застигнувший их врасплох, и последовавшая за ним жара тоже не способствовали хорошему настроению посланника губернатора Эспаньолы. К тому же ему надоело выслушивать перепалку, которую привычно вели двое в его небольшой свите: солдат Диего Сальседо и лиценциат права Бартоломе де Лас Касасом.

Лас Касас, как обычно, защищал индейцев, что бы они ни вытворяли, и высказывал вслух упреки в адрес католических священнослужителей. По его мнению, они не прилагали достаточных усилий для того, чтобы силой слова и убеждения обращать туземцев в истинную веру. Диего Сальседо заявил на это, что христианство обращенных индейцев носит исключительно показной характер, так как в душе они были и остаются язычниками. По мнению Лас Касаса, винить в этом следовало недостаточно усердных клириков.

Понсе де Леон перестал слушать двух спорщиков и погрузился в свои мысли. Он не был уверен, что действительно будет назначен губернатором Сан-Хуана. Слишком много было интриганов, пытавшихся остановить стремительную карьеру дона Хуана, который всю жизнь ухитрялся заводить себе врагов из-за собственной прямоты. Ему было уже сорок восемь лет, но он так и не научился льстивости и искусству дипломатического лицемерия.

Впрочем, Дон Хуан был готов к любому исходу. Назначение на губернаторский пост, несомненно, обрадовало бы его. Но, если этого не произойдет, тем скорее он исполнит свою мечту – отправится в сопровождении нескольких верных храбрецов на север, в поисках острова Бимини, где есть источник вечной жизни. В его существовании Понсе де Леон не сомневался. Не случайно же о нем рассказывают индейцы на различных островах. Дон Хуан с каждым прожитым годом все острее чувствовал приближение старости, и теперь, когда появилась надежда справиться с этой напастью, мужественный конкистадор не собирался упускать такой возможности.

В селении, название которого дон Хуан забыл сразу же после того, как услышал, все происходило, как и во многих других таких же туземных деревнях на Сан-Хуане. Торжественная встреча, обмен формальными приветствиями с правителем и жрецом, произнесение неизвестно в который раз одной и той же речи. Кавалькада была уже готова продолжить путь в следующую деревню, как кто-то из местных жителей вдруг произнес на кастильском языке с легким леонским акцентом:

– Дон Хуан, я надеюсь, вы уделите несколько минут бывшему товарищу по оружию!

Спутники Понсе де Леона издали возгласы изумления. Сам дон Хуан потрясенно разглядывал высокого светловолосого человека, вышедшего из толпы туземцев. Определить его возраст было невозможно из-за яркой раскраски. Красные и белые мазки скорее всего скрывали морщины.

Странный туземец представился, оказавшись кастильским дворянином Мануэлем де Фуэнтесом, служившим во время Гранадской войны под началом родственника дона Хуана, знаменитого военачальника, герцога Кадисского. Дон Хуан припомнил этого человека. На войне Фуэнтес не раз доказывал свое безоглядное бесстрашие.

В ходе последовавшего разговора выяснилось, что Фуэнтес был участником первой экспедиции Кристобаля Колона и единственным выжившим из числа колонистов форта Ла Навидад. Его спасли индейцы с Сан-Хуана, и с тех пор он жил среди них вот уже пятнадцать лет, став лекарем.

Заинтересовавшись столь необычной судьбой, дон Хуан решил, что с визитом в другие деревни можно и повременить. Кастильцы уселись на настилы и в гамаки в тени заранее натянутых тентов.

Необычный знахарь жадно расспрашивал прибывших о событиях за пределами Сан-Хуана. Все эти годы он не имел никакой связи с родиной.

Понсе де Леон рассказал ему о невеселой судьбе адмирала Колона, умершего два года назад в Вальядолиде и похороненного там без всяких почестей.

– В последние годы он был в опале, – пояснил дон Хуан.

– Как такое могло произойти? – удивился Фуэнтес. – Ведь именно благодаря этому человеку, Кастилия превратилась в империю с заморскими владениями, подобно Португалии!

– Он обещал католическим монархам открыть короткий путь в Индию, но Индию так и не нашел, – стал объяснять Понсе де Леон. – Он сулил им реки золота, однако на открытых им землях золота оказалось так мало, что оно не могло окупить даже затрат на его поиски. Пытаясь выжать обещанное государям золото из туземцев, Кристобаль Колон и его брат Бартоломе Колон, помогавший адмиралу править островом, своим бездарным управлением способствовали непрекращающимся восстаниям индейцев. К тому же адмирал пытался заставить кастильских дворян работать наравне с остальными колонистами, чем вызвал их общую ненависть. В результате постоянных жалоб в тысяча пятисотом году на остров прибыл новый губернатор Франсиско де Бобадилья, заклятый враг Колона еще со времен подготовки первой экспедиции. Братья Колоны были закованы в кандалы и доставлены в Кастилию.

– В кандалы?! – ужаснулся знахарь-идальго.

– Они недолго сидели в тюрьме, – успокоил его дон Хуан. – У них было много влиятельных покровителей, особенно из числа финансистов, и, в конце концов, ее высочество донья Исабель приказала их освободить. После этого Колон еще дважды отправлялся с экспедициями в эти края, но ему было категорически запрещено ступать не землю Эспаньолы.

– Удивительная судьба... – задумчиво проговорил Фуэнтес. – Но сумел ли он найти материк? Он ведь был уверен, что где-то за островами, к западу отсюда, лежит большая земля.

– Нет, ему это не удалось. Но зато удалось другим. В частности, Америго Веспуччи – еще одному итальянцу, который, подобно Колону, состоял на службе у кастильской короны.

– Материк, лежащий к западу от островов, это не Азия, – вдруг заговорил Бартоломе де Лас Касас.

– Как не Азия?! – поразился Фуэнтес. – А что же?

– Эта неизвестная прежде земля. Сей факт неопровержимо доказан в вычислениях и исследованиях, проделанных Америго Веспуччи, которого упомянул дон Хуан, – защитник индейцев излагал факты так, словно читал открытую книгу. Остальные с невольным уважением смотрели на молодого правоведа. – В своих дневниках, изданных в тысяча пятьсот пятом году, а также в донесениях короне Веспуччи призывал назвать этот материк "Новым Светом" и перестать пользоваться названием "Индии", или "Западная Индия". Год назад некий лотарингский издатель по имени Мартин Вальдзеемюллер выпустил книгу о путешествиях Веспуччи, в которой предложил назвать новую землю в честь самого путешественника. Взяв за основу латинскую форму его имени – Americus, – он образовал название "Америка".

– Это очень несправедливо по отношению к адмиралу, – с горечью произнес Фуэнтес. – Он добивался возможности отправиться в поисках западного пути в Азию в течение многих лет, несмотря на противодействие и насмешки. Если бы не он, европейцы могли бы еще несколько столетий не ведать о существовании целого материка. Эту землю по справедливости следовало бы назвать в честь Колона. Например, Колумбией. Кажется, его имя на латыни – Колумбус?

– Может быть, вы и правы, но тут уже ничего не изменишь, – не стал спорить дон Хуан.

Собеседник нравился ему своим стремлением к справедливости. Настоящий идальго всегда останется таким, даже если проживет шестнадцать лет среди дикарей!

– Итак, дон Мануэль, вы утверждаете, что с индейским правителем этого острова можно и целесообразно заключить мир? – спросил дон Хуан.

– Я почти уверен в том, что мои знакомые из числа правителей местных селений смогут убедить его в этом, – ответил Фуэнтес. – На Сан-Хуане можно будет избежать кровавых беспорядков и столкновений. Думаю, что и христианизация острова пройдет весьма спокойно, если ей будет способствовать верховный касик Агуэйбана.

– Ну что ж, дон Мануэль, будем надеяться, что вы правы. Что бы вы хотели в качестве награды за столь значительную услугу короне?

Несколько замешкавшись, Фуэнтес молвил:

– Вы что-то говорили об энкомьенде, дон Хуан.

– Вы хотели бы стать энкомендеро, попечителем индейцев?

– Думаю, что вполне гожусь для такой роли.

– Давайте подумаем. Воевал под Гранадой, – дон Хуан начал загибать пальцы, – участвовал в первом плавании Кристобаля Колона, увенчавшемся открытием новых земель. Добровольно остался в форте Ла Навидад, когда разбился флагманский корабль адмирала. Чуть не погиб на Эспаньоле от руки туземцев. И, наконец, способен значительно облегчить задачу христианизации и покорения крупного острова. Весьма внушительный список заслуг. Что скажет на это наш законник? Сеньор Лас Касас, имеет ли дон Мануэль де Фуэнтес право получить в энкомьенду землю на острове Сан-Хуан?

– Вне всякого сомнения, – тут же ответил Лас Касас.

– Какую же территорию хотели бы вы взять на свое попечение? – поинтересовался Понсе де Леон.

– Это и два ближайших селения, дон Хуан.

– Хорошо. Посмотрим, – произнес, вставая, посланник губернатора.

***

В порту Капарры спутники Мануэля окончательно оробели. В отличие от сопровождавших их нескольких рыбаков и охотников, которым уже доводилось прежде видеть деревянные и каменные дома европейцев, Зуимако и дети не могли даже вообразить, что человеческое жилье может быть таким огромным и столь искусно построенным. Казалось, после этого их уже ничто не поразит, пока их глазам не предстало зрелище кораблей в порту.

– Удивлен? – спросил Мануэль, похлопав Фелипе-Атуэя по плечу. Парнишка, в отличие от сестры и младшего брата, больше походил на отца.

– Такие лодки... – прошептал юноша. – Как в сказаниях о великих духах.

– Их построили не духи, а люди, сын мой. Таино тоже могут научиться строить такие дома и корабли.

– И все же они выглядят как дело рук богов, – поддержала сына Зуимако.

– Эти "боги" нередко погибают от желтой лихорадки и цинги, – мягко возразил Мануэль, – потому что не знают, как их лечить.

Он вспомнил выражение беспомощности на лице магистра Хуана, когда тот говорил, что ничем не может помочь колонистам форта, умиравшим от лихорадки. Вспомнил двоюродную сестру Алонсо, погибшую от цинги в голодной Гранаде.

– А я умею лечить эти болезни, – добавил он. – Умею, благодаря искусству, которому научил меня бехике-таино Маникатекс, а не белолицые лекари. Каждый народ может научиться чему-то полезному или вредному у другого народа.

Маленький Алонсо-Мабо потянулся к сестре, Наикуто взяла его на руки и передала отцу. Мануэль прижал его к щеке и пощекотал усами. Мальчик стал хохотать и вырываться.

– Как странно смотреть на тебя, когда ты носишь все эти накидки, – сказала Наикуто, когда Мануэль опустил сына на землю.

– До сих пор не привыкла? У тебя было достаточно времени.

Мануэль был облачен в европейскую одежду. Помещик-энкомендеро, получивший в опеку землю ее высочества королевы Кастилии, не мог ходить полуголым, как таино. Пришлось заново привыкать к стеснявшим движение и дыхание рубашкам, камзолам, плащам, сапогам, чулкам со шнурками.

Другие энкомендеро на островах, используя свое положение, заставляли индейцев трудиться сверх всякой человеческой меры. По сути, они использовали "попечительство" для того, чтобы превратить индейцев в крепостных. Но попадались и исключения. Например, друг Мануэля, Бартоломе де Лас Касас, несколько лет назад прибывший в Новый Свет, чтобы вступить в права владельца обширной энкомьенды на Эспаньоле, когда умер ее прежний владелец, отец Бартоломе, Педро де Лас Касас.

Разумеется, и сам Мануэль никогда не стал бы притеснять людей своего народа, добрых людей таино. Для них он по-прежнему оставался чем-то вроде бехике. Они нередко обращались к нему за помощью, и он назначал им притирания, мази и травяные настои.

Платить налог короне было нетрудно. Для этого вполне хватало продажи в Капарре некоторой части собранных людьми коки плодов или наловленной Арасибо и другими рыбы. Особым спросом пользовались ананасы.

Прошлогодние усилия Мануэля и нескольких нитаино и бехике не прошли даром. Хуан Понсе де Леон, назначенный губернатором острова Сан-Хуан, и верховный касик Агуэйбана провели древний индейский ритуал братания гуатьяо. Затем дон Хуан окрестил мать касика, дав ей имя Инес. Обе стороны придерживались принятых на себя обязательств, и если таино на острове и были недовольны возложенной на них в большинстве энкомьенд тяжкой работой, то авторитет касика удерживал их от бунта. Помещики тоже не решались проявлять неумеренной жестокости, поскольку это могло навлечь гнев губернатора.

Мануэль, прекрасно осознавая временный характер сложившейся ситуации, решил воспользоваться тем, что племенам коки, скорпиона и каймана на вверенной ему территории никакие опасности пока не грозили, для того, чтобы нанести непродолжительный визит в Кастилию и повидать свою мать, донью Росарио.

– Я не привыкла, чтобы тебя не было рядом, – прошептала Зуимако. – Кто теперь будет делать мне "бесо"?

– Дети прекрасно владеют этим искусством, родная, – он обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. – Не скучай слишком сильно! Я ведь вернусь через три-четыре луны. Это совсем недолго.

– Когда ты вернешься, Зуимако будет совсем старой.

– Ты вовсе не старая! – рассмеялся он, хотя в сердце что-то укололо. – С каких это пор тридцать три года являются старостью?

– Но я ведь старею, – упорствовала жена. – А ты нет! Когда ты стал моим мужем, я была совсем молодой. А теперь ты моложе меня. Что же будет потом? Твои собственные дети станут старше тебя?

Мануэль не знал, что будет потом. Конечно, его чувства нисколько не зависели от возраста родных ему людей. Но как он переживет старение и смерть жены и детей? Мысли об этом были неприятны, однако время шло, и он понимал, что думать об этом все же придется.

– Отец, ты привезешь мне кусок льда? – спросила Росарио-Наикуто.

– Нет, моя дорогая, в дороге он растает и снова превратится в воду.

– Тогда привези мне что-нибудь красивое из стекла.

– Я привезу тебе зеркальце. Ты сможешь видеть в нем отражение своего красивого личика намного яснее, чем в ручье.

– А мне привези меч, как у тебя, – попросил Атуэй.

– Обязательно, Фелипе. Я привезу тебе настоящий рыцарский меч.

– А мне? – пропищал малыш Мабо.

– Тебе я привезу маленькую виуэлу, сделанную специально для детей, и научу на ней играть.

Мальчик не знал, что означает это слово, но все равно очень обрадовался.

– Видите, как те люди машут руками? – Мануэль указал на группу кастильцев.

– Да. Зачем они это делают? – спросила Зуимако.

– Потому что те, кого они любят, находятся сейчас вон в той большой лодке с белыми полотнами, которые мы называем парусами. Люди на берегу машут им руками, чтобы показать своим близким, что будут помнить и любить их и тогда, когда те уплывут вдаль.

– Мы тоже будем махать тебе руками! – воскликнул Атуэй.

– А ты, Арасибо? – спросил Мануэль. – А вы, Таигуасе, Гуарико, Баямон, Дагуао? Вы будете махать мне руками?

Мужчины стали подходить прощаться с Мануэлем.

– Будь внимателен к земле, Равака, – произнес тщедушный Таигуасе. – Ты получил ее не в дар от родителей, а во временное пользование от детей.

– Будь защищен, Равака, – пожелал здоровяк Дагуао. – Когда я тебе понадоблюсь, шепни мое имя в собственном сердце, и я буду рядом.

– Не позволяй вчерашнему дню пожирать сегодняшний, Равака, – напутствовал Мануэля увалень Гуаярико.

– Мысли подобны стрелам, Равака, – Баямон говорил серьезно, словно лишившись своей обычной смешливости. – Будь осторожен со своими мыслями, чтобы не пасть их жертвой.

– Не ступайте на тропу войны без оправданной причины и достойной цели, – ответил им всем сразу Мануэль.

И, повернувшись к своей семье, добавил:

– Зуимако, Фелипе, Росарио, Алонсо! Пусть надежда навсегда сотрет слезы с ваших глаз!

Они долго махали ему руками. Даже когда порт скрылся из вида, а корабль отошел от него настолько далеко, что очертания острова Борикен стали лишь небольшой частью обширной морской панорамы, Мануэль был уверен, что его родственники и друзья – люди его народа – все еще машут ему вслед.

В пути он не вступал в общение ни с другими пассажирами, ни с матросами. После стольких лет жизни на открытом просторе гор и дождевых лесов его в некоторой степени тяготила необходимость делить небольшое пространство палубы с незнакомыми людьми. Но куда сильнее его мучило странное чувство, будто ему отрубили какую-то часть тела. Мануэль никогда не думал, что ему так сильно будет недоставать жены и детей.

Потянулась длинная череда однообразных дней посреди гулко дышащего пространства океана. Чем больше удалялся Мануэль от Борикена, тем сильнее росла его тревога о судьбе таино, и в первую очередь собственной семьи. У него не было никакого плана на случай, если что-то пойдет не так.

Точнее было бы сказать, на случай, когда что-то пойдет не так. Когда дона Хуана сменит другой губернатор, не связанный с местным касиком узами братания. Когда умрет Агуэйбана. Когда где-то какой-нибудь индеец не выдержит каторжных условий жизни и нападет на обидчика. Рано или поздно что-то такое непременно произойдет, и Борикен разделит судьбу Гаити. Уроженцев острова будут преследовать специально дрессированными для этой цели мастиффами. Будут рубить их надвое мечом, вешать, разбивать тела младенцев о скалы на глазах у родителей.

Мануэль не знал, как ему обезопасить близких людей, когда это произойдет. Не знал, как использовать свой дар. И, сколько он об этом ни думал, никакой конкретный план действий в нем так и не созревал.

В пути корабль сделал остановку на острове Гомера. Гуляя по его булыжникам и заново привыкая к узким улицам и каменным стенам домов, Мануэль не мог не думать, что ведь и здесь, на Канарских островах, еще совсем недавно жил народ гуанчей. Почти сто лет сопротивлялись они кастильцам, в результате чего были уничтожены или обращены в рабство. Потому что для европейцев они были "дикарями".

Что же можно будет сделать, чтобы спасти семью и остальных людей коки от того, что им угрожало? Может быть, оформить передачу детям дворянского титула? Мануэль тут же отбросил эту идею как совершенно нелепую. Для христиан его брак с Зуимако был жизнью в грехе. Она не была крещеной, они не состояли в таинстве брака, а их дети родились от этого, не освященного церковью, союза. Его дети-индейцы для Кастилии не были наследниками благородного титула своего отца.

Мануэль думал об этом, сидя в портовом трактире, когда неожиданно ему пришла в голову новая мысль. Он решил, что сможет посоветоваться обо всем этом с матушкой, потому что она всегда его понимала и принимала. В любом случае он собирался рассказать ей о своей новой семье и о своем новом народе. Почему-то ему стало казаться, что Росарио сможет дать ему разумный совет.

И Алонсо – тоже.

Ну, конечно! Алонсо – вот, с кем еще необходимо было посоветоваться!

Мануэль внезапно осознал, что в сущности Алонсо дважды спас его от смерти. В первый раз, когда нашел его лежащим без сознания после нападения разбойников у въезда в Кордову и привез в дом своего дяди, где его выходили. А во второй раз – когда рассказал Мануэлю, что жизнь подобна сновидению. Ведь без этого знания Мануэль никогда не открыл бы своей способности менять явь и никогда не стал бы Равакой. Вместо этого его кости уже шестнадцать лет назад истлели бы в тропическом лесу страны Сибао после того, как его ранила отравленная карибская стрела.

"Ну что ж, дружище Алонсо, с тебя началась эта история, ты подарил мне последние шестнадцать лет жизни в том виде, в каком я их получил. Вот ты и помоги мне придумать, как мне спасти дорогих людей!" – размышлял Мануэль, чувствуя, как на душе становится легче.

Приняв решение посоветоваться с Росарио и Алонсо, Мануэль почти перестал тревожиться. Правда, он все еще не знал, как ему принять старение близких, если сам он наделен вечной молодостью, но он и об этом решил посоветоваться с матерью. Ведь старый Маникатекс сказал тогда правду. Ему можно было верить, а это означало, что и мать Мануэля тоже не состарилась. Бехике говорил и о ней. Если Росарио вечно молода, то и она вынуждена смотреть в лицо дорогим людям, стареющим на ее глазах. Она прекрасно поймет сына, а уж вместе они обязательно что-нибудь придумают!

В последние годы Мануэль не раз задумывался над тем, связана ли его неподверженность старению с даром менять реальность. Такое предположение казалось обоснованным, ведь и то, и другое любой обычный человек счел бы чудом. Именно поэтому Мануэль до сих пор ни разу не попытался проверить, получили ли этот дар по наследству его дети. Он опасался, что, если кто-то из них обнаружит в себе подобные способности, то непременно начнет ими пользоваться и тогда рискует навсегда остаться ребенком.

Конечно, уверенности в том, что это именно так, у Мануэля не было. Но на всякий случай он решил проверить детей не раньше, чем те достигнут двадцатилетнего возраста. А проверить было необходимо. Дар давал его обладателю неоспоримое преимущество перед остальными людьми.

По мере приближения судна к южным берегам Кастилии Мануэль все чаще думал о матушке. Он не знал, дошло ли до нее письмо, отправленное с моряком из Изабеллы в 1494 году. Он с этой целью тайком побывал тогда на Эспаньоле, где находился меньше суток. "Я жив и пребываю в полной безопасности, – говорилось в письме. – Люблю. Приехать пока не могу. Мы обязательно увидимся, только наберись терпения. Искать меня не надо. Твой Манолито". Ниже он пририсовал фигуру единорога с фамильного герба.

3 марта 1509 года, через шесть дней после отплытия с Гомеры, корабль бросил якорь в порту Кадиса. Мануэль не был в Кастилии с августа 1492 года. Волнение, связанное с прибытием на родину после почти семнадцатилетнего отсутствия, охватывавшее его на корабле всякий раз, когда он об этом думал, теперь почему-то улеглось. Гораздо сильнее было ощущение неправдоподобности происходящего.

Был уже вечер, и Мануэль решил переночевать в Кадисе, а на следующий день отправиться на север, в Саламанку.

Он шел по тесным улицам старого андалузского города, кутаясь от пронизывающего ветра в меховую накидку – давно ему не было так холодно, – и думал о том, что уже на следующий день прибудет в Лас Вильяс и повидается с матушкой. Осознавать это было странно и радостно: после стольких лет осталось ждать всего сутки! В первую очередь он, конечно, поедет в Каса де Фуэнтес. В Кордову, чтобы повидаться с Алонсо, – позже. Однако предвосхищение встречи с другом тоже наполняло его приятным трепетом. Кроме того, Мануэль очень надеялся увидеть Пепе Круса живым и здоровым.

Неожиданно внимание привлекло давно забытое зрелище. На проселочной дороге стоял длинный ряд виселиц, и ветер раскачивал болтающиеся на них тела. Грязный мальчишка мавританского вида бросил камень в сторону одного из тел, распугав расположившихся на нем ворон.

Мануэль поспешил покинуть неприятное место и, пройдя несколько улиц, снова вышел к морю. Ему надо было найти какую-нибудь гостиницу или трактир. Неожиданно берег наполнился людьми, распевающими церковный гимн. Тут и там мелькали капюшоны доминиканцев. Многие держали в руках факелы.

– Что это за шествие? – спросил Мануэль у похожей на ведьму старухи, проходившей мимо него.

Женщина открыла беззубый рот, перекрестилась и возбужденно провозгласила:

– Аутодафе! Будут сжигать еретиков!

Мануэль отшатнулся. Факельное шествие вскоре покинуло берег, направившись в сторону широкой площади, где стояли трибуны, заполненные пышно разодетыми людьми, и пока еще пустой эшафот.

– Здравствуй, родина, – пробормотал Мануэль.

Выражаю глубочайшую благодарность людям, которые в ходе написания «Орбинавтов» помогали мне внимательным чтением каждой главы, откликами и бесценными замечаниями. Перечисляю их в алфавитном порядке: Фред Адра, Михаил Бейзеров, Светлана Вершинина, Лена Кешман, Дмитрий Прокудин, Милана Рубашевская, Марина Суханова, Наталия Чернявская.

Переработанный и сокращенный вариант романа "Орбинавты", опубликованного под псевдонимом Марк Далет в 2011 году московским издательством "Новое литературное обозрение".

Муваллад – мавры, происходившие от коренного населения Испании – вестготов, принявших ислам в результате завоевания страны арабами и берберами в 8 веке н.э. Таким образом, у муваллад и испанцев-христиан были одни и те же предки.