Текст книги "Свет в оазисе (СИ)"

Автор книги: Марк Дельта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Алонсо сел на кровати.

– Покинуть Кастилию?

– Но это же очевидно, Алонсо, – Росарио приподнялась, облокотившись о спинку кровати, и взяла со столика кубок.

– И ты готова на это? – удивленно спросил он.

Росарио могла бы жить с ним и без венчания. По мере того, как она привыкала к своему дару, она все острее осознавала условность человеческих ритуалов. Верить в таинство брака можно было лишь разделяя картину мироздания, которую предлагала – точнее, навязывала – церковь. Но в этой картине реальность была незыблемой, твердой, созданной Творцом, запредельным всякому творению. Орбинавт же на каждом шагу сталкивался с текучей, сновидческой природой яви, что опровергало упомянутую картину мира.

В то же время Росарио прекрасно понимала желание Алонсо создать семью. Ему было уже двадцать три года. По его рассказам, мать и тетка в течение последних нескольких лет постоянно возвращаются к вопросу о его женитьбе. Ему уже пытались подыскать невесту, но он под разными предлогами уговаривал их не спешить с этим. Алонсо оставался холостым, надеясь встретить женщину, которую полюбит. Теперь это произошло, и он имел право желать счастья. Росарио же хотела жить с ним. Ради этого она могла и постоять какое-то время в церкви под венцом.

– Конечно, готова. Только сначала дождемся возвращения Мануэля.

Росарио потянулась к Алонсо, и они обнялись.

– Мы будем жить там, где никто нас не знает, и никому не придет в голову, что я старше тебя на двадцать один год, – шептала она между поцелуями.

Потом они долго обсуждали, куда именно переедут жить.

– Когда мне было восемнадцать лет, мы с Фелипе побывали в Италии, – рассказывала она. – Мы тогда только недавно поженились. Фелипе был в Риме и Флоренции с официальным поручением от старого герцога Альбы, отца нынешнего герцога. С тех пор у меня осталась мечта еще раз увидеть эти удивительные здания, статуи и картины. О, Алонсо! Все-таки люди постепенно меняются. Двести лет назад за изображение обнаженного человеческого тела можно было попасть на костер. А сегодня художники и скульпторы делают это по заказу кардиналов и пап! Видя такую красоту, поневоле начинаешь верить, что наступают новые времена.

– Ты хочешь жить там? – спросил Алонсо.

– Почему бы и нет? Раньше мне это казалось несбыточной мечтой. Но теперь я точно знаю, что многое кажется нам неосуществимым только потому, что мы не догадываемся о своих истинных возможностях.

– Во Флоренцию сейчас нельзя, – рассудительно сказал Алонсо.– Они сжигают там произведения искусства, наслушавшись проповедей Савонаролы, который уже стал фактическим правителем республики. Сам Боттичелли умудрился подпасть под его влияние и уничтожить какие-то свои работы. Хорошо, что друзья увезли большую часть его шедевров подальше от Флоренции.

Росарио вздохнула.

– Да, я слышала. Но ведь это безумие когда-нибудь кончится. И тогда мы переедем во Флоренцию. А сначала поживем в Риме. Только все это – после возвращения Мануэля.

На следующий день Алонсо опять пропадал в библиотеке, а Росарио занималась с Пепе хозяйственными делами. Правда, длинные разъяснения добросовестного управляющего она слушала вполуха. Мысли ее витали далеко.

В последнее время, раздумывая о рукописи "Свет в оазисе", Росарио все больше склонялась к предположению, что этот текст либо является компиляцией из не связанных друг с другом фрагментов, либо с самого начала был посвящен различным темам, а не только какой-то одной. Как бы то ни было, Росарио была почти уверена, что из способностей мастера-сновидца невозможно развить дар орбинавта.

Доказательством тому служили, как ей казалось, два факта: Алонсо, так же, как его деду и матери, никак не удавалось научиться влиять мыслью на явь, а ей, Росарио, хоть как-то воздействовать на сюжет снов. Это были различные искусства.

Отсюда следовала тщетность надежды Алонсо стать орбинавтом с помощью опытов по управлению сновидениями, что, впрочем, нисколько не умаляло в глазах Росарио его достижений в том, что касалось управления снами. Она считала их не меньшим чудом, чем свой дар. Ей хотелось верить, что мастерство сновидца тоже приводит к омоложению, но в глубине души Росарио понимала: если уж речь идет о действиях во сне, то в лучшем случае оно и омолаживать может только во сне.

Ночью Росарио спросила:

– Как ты мог влюбиться в женщину, чей сын старше тебя? Ведь ты же тогда не знал, что я стану молодой? Как такое вообще возможно?

– Для меня ты всегда была самой красивой и желанной, независимо от возраста, – Алонсо смотрел на нее очень серьезно. – Как бы высокопарно ни звучали эти слова, это чистая правда, которая и мне самому не давала покоя. Это была ужасная мука: безуспешно бороться с чувством, думая, что мы никогда не сможем быть вместе.

– Ты самый настоящий чародей, Аладдин, – благодарно проговорила Росарио, чувствуя, как к горлу подступает комок. – Ты омолодил меня своей любовью...

Они лежали молча, прислушиваясь к звукам ночи. За окном шелестела листва, потом заиграло тихое рондо дождя. В груди Росарио мерно стучало сердце.

– Я в тебя влюблен с апреля тысяча четыреста девяноста первого года, – сказал вдруг Алонсо.

Росарио повернулась на левый бок, удивленно уставившись на него.

– Ты была моей "прекрасной дамой из медальона", – объяснил Алонсо. – Еще я называл тебя "девушкой из медальона".

– Из медальона? Ты, вероятно, имеешь в виду крошечный портрет, который написал художник во Флоренции, – догадалась Росарио. – Мануэль показал его тебе?

– Нет, Мануэль лежал тогда без сознания в доме дяди Хосе. Матильда, моя двоюродная сестра, потащила меня в комнату, чтобы я полюбовался на спасенного мною рыцаря, который показался ей писаным красавцем. В комнате она бесцеремонно открыла медальон на его груди, и мы оба увидели этот портрет. Я, конечно, не должен был смотреть, но не устоял перед любопытством. Мы тогда решили, что это возлюбленная Мануэля.

– И ты посмел влюбиться в возлюбленную своего друга? – рассмеялась Росарио.

Она чувствовала, что тает, когда он глядел на нее с таким нескрываемым любованием.

– Мы еще не были друзьями, – сказал Алонсо и коснулся губами ее руки. – Да я и не особенно хотел влюбляться. Но ничего не мог с собой поделать. Стоило мне хоть чуть-чуть подзабыть твои черты, как я начинал видеть тебя во сне и тут же снова вспоминал. Так продолжалось до самой нашей встречи. Два года, царевна Будур... Вдумайся в это: ты мне снилась в течение двух лет!

– Невероятно! – Росарио уткнулась ему в плечо, теперь уже откровенно отирая глаза от выступивших слез. – Ты никогда мне раньше этого не говорил. Значит, я твоя девушка из медальона?

– Незадолго перед тем, как я рассказал тебе про орбинавтов, мне приснился очень яркий сон, после которого я и открыл вторую память. В этом сне ты, как сорокапятилетняя мать моего друга, сражалась с юной девушкой из медальона, после чего вы слились воедино. Мог ли я подумать, что этот сон окажется вещим?

Весь день после этого Росарио ходила окрыленной, чувствуя себя таинственной, прекрасной "дамой из медальона".

В этот день Росарио дала себе слово сделать все, зависящее от нее, чтобы никогда не покидать Алонсо, если только он сам об этом не попросит, и быть с ним до самой его смерти. Он должен знать, что, как бы он ни состарился, она всегда будет рядом. Алонсо заслужил это хотя бы потому, что сама ее вечная юность была его даром. Росарио решила, что не допустит, чтобы постоянно увеличивающаяся разница в возрасте стала помехой их союзу.

-

Глава 15

-

Чей-то голос в сумерках плел свой сказ хитро,

Но сумел я выслушать и сдержать признание.

Занимался медленно долгий день изгнания

И дарила чайка мне белое перо.

Бланш Ла-Сурс

АРАСИБО

Огонь спешит повзрослеть. Никто не растет быстрее огня – ни человек, ни животное, ни птица, ни трава. Вот он родился и теперь пробует еду. Огонь – жадный. Встретившись со своей добычей, он не успокаивается, пока всю ее не пожрет. Сразу забывает, что еще недавно был новорожденным. Теперь он взрослый, прожорливый, шумный, трескучий. Он кричит от радости и горя: от радости, что живет и ест, и от горя, что умрет, как только насытится. Никто не умирает от сытости, кроме огня, – ни человек, ни животное, ни птица, ни насекомое.

Смертный миг этого пламени еще не наступил. Мы, люди коки, только-только породили его своими деревянными дощечками. Огонь возник, обрадовался и сразу побежал играть с участком леса, который мы отгородили от остальной части джунглей непроходимым для пламени участком, где не растет ничего живого.

На этом участке огонь – властелин. Пляшет, как пьяный во время обряда арейто, брызжет, как море, взвивается ввысь, подобно утке, ползет, как змея. Листья, стволы, лианы, кустарник – все обугливается, чернеет, рассыпается, отдавая свою сущность огню, желающему насытиться и умереть от обжорства и счастья. Даже крупные, полностью созревшие плоды дерева хагуа стали его добычей. Сначала сгорает покрытая перхотью кожица, затем иссыхает пахучая мякоть.

Впрочем, огню остались лишь те немногие плоды, которых мы не заметили, когда собирали их. Вкус хагуа очень любят морские черепахи, кефаль и угри. Для того, чтобы поживиться сладкой мякотью, обитатели моря охотно заплывают в наши сети.

Пришелец Равака, как всегда, вымотан после работы. Выше всех остальных, сильнее остальных, а устает раньше, чем даже слабак Таигуасе. Не привык делать то, чем с юных лет занимаются добрые люди таино. И рыбу он уже с нами ловил, и лес рубил, и силки учился ставить – ко всему постепенно привыкает, но поначалу всегда очень смешно смотреть, с каким трудом дается ему любая мелочь. Вот и сейчас – сколько ни растирал дощечки, так и не высек ни единой искры.

Ничего, научится и этому.

В селении Коки из-за него до сих пор не умолкают споры, хотя с того дня, как мы привезли Раваку с Гаити, прошло уже три луны. Кто же этот пришелец – дух или человек?

Я думаю, что он человек, но не обычный, а великий колдун, сильнее любого бехике, хотя сам об этом пока не знает. И думаю я так не потому, что у него имеется странной формы палка, которая умеет плевать огнем (пришелец только один раз показал нам это, и с тех пор, сколько мы его ни упрашиваем, отказывается). И не потому, что у Раваки есть предметы из металла, хотя, как известно, из металлов можно делать только украшения вроде золотого диска касика.

Длинный блестящий предмет Раваки, который он называет мечом, режет дерево лучше любого нашего топора. Я однажды просто из любопытства провел по нему пальцем и тут же поранился!

Нет, я считаю пришельца колдуном не из-за всего этого, а потому, что он умеет видеть будущее, для чего ему даже не требуется вдыхать кохобу.

Когда я рассказал остальным охотникам о способности Раваки видеть будущее, меня подняли на смех. И все же стали опасливо поглядывать на рослого пришельца с волосами цвета пересохшей травы.

Если он и человек, то мы таких никогда раньше не видели. Он не похож ни на добрых людей таино, ни на карибов, ни на сибонеев, живущих на огромном острове Куба. И рост, и цвет волос и глаз, и форма головы – все у него не такое, как у обычных людей. У него даже растут волосы на щеках и подбородке, из-за чего в первое время его боялись дети. А когда привыкли, стали дразнить. Потом привыкли еще больше и перестали обращать на это внимание.

Когда мы в первый раз увидели Раваку – там, на Гаити, – мы решили, что он дух, и хотели уйти незаметно, чтобы не разбудить его. Ведь мы не знали, не разгневается ли он, если потревожить его покой.

Он был такой странный – в этих многочисленных накидках, которые покрывали его грудь, руки, туловище, даже ноги. Из странного мешочка, привязанного к одной из этих накидок, вдруг выпал маленький камушек, и мы застыли на месте. У камня были форма и размер коки!

– Это дух коки, – прошептал я. – Мы не случайно встретили его. Мы должны привезти его на Борикен, в наш юкайеке, чтобы он объединился с народом коки.

Никто со мной спорить не стал. Мы осторожно отнесли его в каноэ. Все вещи, полученные в ходе торговли с местными таино, мы перенесли в другие лодки, чтобы в этой лодке освободить место, и уложили в ней пришельца.

Он очнулся, когда мы уже были в пути. Я дал ему выпить воды и назвал свое имя. И тогда он сказал, что его зовут Равака. Почти так, как мы иногда называем наш язык, – аравака. Так звались наши далекие предки, пришедшие на острова с большой земли.

Значит, мы не ошиблись, решив, что он послан нам.

Теперь пришелец выглядит совсем не так, как тогда. На нем больше нет этих ненужных тканей. Только повязка на бедрах и хлопковые нити, несколькими плотными слоями окутывающие ступни и кисти. На его все еще светлой, хоть и потемневшей от солнца, коже непривычно поблескивает мазь из измельченных семян бихи. Мы все мажемся ею. Равака сначала не хотел этого делать, а мы не могли ему объяснить, зачем это нужно, – он тогда знал слишком мало слов на языке таино. Но потом понял, что биха отгоняет насекомых лучше, чем его накидки, ходить в которых и неудобно, и жарко.

В первые дни Равака все порывался вернуться на Гаити. Постоянно повторял это имя, водил меня к обрыву, откуда видно море, показывал рукой на запад.

Немногие решаются спуститься прямо с обрыва к морю. Уж очень он крут. Обычно мы относим на берег корзины-хаба с ананасами по длинной окружной тропе. Однажды Равака участвовал в погрузке ананасов в каноэ. Мы вымениваем их на Гаити на много разных полезных или красивых вещей. На востоке острова нам дают за них куски древесины, из которых получаются хорошие дощечки для разведения огня, а на северо-западе – возле того места, где мы нашли Раваку на границе моря, мангрового болота и дождевого леса, – мы получаем за привезенные с Борикена большие желтые плоды сильный яд, которым потом смазываем стрелы.

Равака был с нами. Увидев, что несколько человек сели в каноэ, он попытался сделать то же самое. Остальные охотники с трудом оттащили его от лодок.

Пришелец вырывался, как безумец, выкрикивая непонятные слова вперемежку с понятными:

– Гаити, форт Ла Навидад, надо туда, там, туда плыть, форт, мои люди!

Я объяснял ему очень спокойно, что у него союз с духом коки, что его место – здесь, потому что он должен защищать и хранить наш народ.

Потом пришелец успокоился, но, увидев, что я тоже направился к лодкам, вдруг бросился ко мне. Два человека схватили его, но я понял по выражению лица Раваки, что он больше не попытается влезть в каноэ, и велел им отпустить его. Он просто хотел мне что-то сказать.

Рисунок, который Равака сделал палкой на песке, был похож на распластанную морскую черепаху с вытянутой лапой. Ткнув в нее, пришелец несколько раз повторил:

– Гаити. Это Гаити!

Я понял, что таким маленьким можно увидеть Гаити, если стать птицей, взлететь в небеса и посмотреть на остров оттуда. Интересно было бы сделать такой рисунок и для Борикена.

Тут Равака ткнул в одно место, наверху рисунка, ближе к его левому концу, и стал знаками и обрывками фраз на таино объяснять, что там мы его нашли. Убедившись, что я его понимаю, он разрыхлил какое-то место на рисунке, еще немного левее, повторяя все время:

– Здесь форт. Форт Ла Навидад.

И стал показывать на мои глаза. Я понял, что он хочет, чтобы я сам посмотрел на это место, когда мы будем возле берега Гаити. Вероятно, там было раньше его жилище.

Я обещал выполнить его просьбу и сделал это, хоть мне и пришлось долго спорить с остальными людьми в лодках, ведь нам понадобилось плыть дальше, чем мы собирались, а потом возвращаться.

Когда мы побывали во всех тех селениях таино на востоке и севере Гаити, где мы обмениваем ананасы на всякую всячину, и вернулись затем на Борикен, я сразу же пошел в бохио, в котором живет Равака. Он сидел на корточках, без особого интереса разглядывая статуэтки наших духов-охранителей, которые мы называем семи?. Одни похожи на людей, другие изображают аллигаторов, черепах, хутий, игуан, ужей, но, конечно, чаще всех в нашем селении попадаются семи, изображающие коки.

Увидев меня, Равака вскочил во весь свой рост и спросил:

– Форт? – и показал на глаза.

Я ответил ему медленно, чтобы было понятнее:

– Да, я видел. Я видел то место, которое ты называешь "форт". Там раньше были большие деревянные каней.

Услышав знакомое слово, он закивал. Равака уже знал, что так называются крупные прямоугольные строения, в которых живут важные люди – касики, нитаино, бехике. Они обычно больше, чем жилища остальных таино, бохио, с их коническими крышами из ветвей и соломы.

– Да, форт – много бохио и каней из дерева! – объяснил он.

– Там можно видеть, что раньше были каней, – сказал я. – Но их пожрал огонь. Огонь. – Я коснулся дощечек для огня и развел руками, показывая, как пламя пожирает жилье.

Когда Равака понял то, о чем я говорил, он изменился в лице. Я редко видел человека в таком горе. Много дней после этого пришелец совсем не улыбался. Он мало ел и ни с кем не разговаривал.

Спустя еще одну луну он опять сообщил, что ему необходимо вернуться на Гаити. Теперь Равака уже лучше говорил на нашем языке, поэтому сумел объяснить, что там, возможно, находятся люди из его народа, и он должен к ним присоединиться.

Я сказал ему, как обычно, что его народ – не те, с кем он жил раньше, а коки. Он ничего не понял и, кажется, даже разозлился на меня. Но потом перестал злиться. Он же видит, что я ему желаю только добра.

Огонь потихоньку закончил свое дело и теперь дотлевает, вспыхивая и угасая маленькими искрами на углях. Скоро он умрет. Теперь это – хорошая, добрая, родящая земля. Через несколько лун, когда начнутся первые дожди, мы посадим здесь семена разных растений, и они дадут богатые всходы, чтобы кормить добрых людей.

Группа охотников, включая меня и Раваку, убедившись, что огонь погас и земля готова для будущего посева, нагрузила на плечи корзины с собранными плодами и травами, и зашагала по извилистой тропинке. Когда мы дошли до ручья, на нас обрушился оглушительный гром.

Равака остановился и неуверенно посмотрел на небо. Туч там не было, да и не могло быть. Дожди будут еще очень нескоро.

Тогда он перевел взгляд на кусты, откуда и шел этот несмолкаемый шум. Он был такой сильный, что Равака сначала даже закрыл уши руками. Но, заметив, что Баямон и Гуарико улыбаются, глядя на него, опустил руки.

– Видишь, Арасибо! – завопил Дагуао, подойдя прямо ко мне и пытаясь перекричать грохочущее КО-КИИ, КО-КИИ. – Твоей пришелец ничего не знает про коки! Просто рядом с ним лежал камень, случайно похожий на лягушку, и вы решили, что он дух или волшебник. А он просто чужак. И лучше отправить его обратно туда, где вы его нашли. Как бы он не навлек на нас беды!

Дагуао так горячился, что притоптывал ногой, отчего висящая на его груди нить с ракушками дергалась и потрескивала. Этот звук должен оберегать того, кто носит такие бусы-погремушки. Пусть хранят духи глупого Дагуао от его же собственного гнева! Я не знаю, почему он с самого начала так невзлюбил Раваку. Ведь Равака никогда не станет таким искусным охотником, как Дагуао. Ему не о чем беспокоиться.

Вместо того, чтобы ответить Дагуао, я обратился к пришельцу, крича ему прямо в ухо:

– Это квакают коки! Слышишь этот звук: КО-КИИ? Они твои братья, как и мы. Они очень шумные, хоть и крошечные. Вот смотри!

Я пошевелил кусты, и в нескольких местах из потревоженных зарослей попрыгали лягушки. Все мужчины кинулись к кустам, выбрасывая вперед руки, и двое поймали лягушат. Показав Раваке, они тотчас отпустили детенышей коки.

Пришелец какое-то мгновение стоял, задумавшись, а затем вдруг оживился.

– Кто-нибудь может сделать так? – спросил он и выставил руку с открытой ладонью. Никто из нас на этот раз к кустам не прикасался, и тем не менее из них вдруг вылетела лягушка – прямиком в ладонь Раваки.

Пришелец протянул руку в нашу сторону, придерживая коки пальцами другой руки, чтобы мы могли ее как следует рассмотреть. Она стреляла крохотным язычком, а зоб ее ходил, не переставая, вверх-вниз. Как такой мощный голос живет в таком крошечном теле?! Рядом с любой другой лягушкой коки выглядит лягушонком.

Мы молчали, потрясенные увиденным. Некоторые в знак почтения опустились на колени или на корточки. И я тоже, хоть Равака и называет меня другом.

А он, увидев нас, вдруг рассмеялся и, отпустив маленькое существо, еще раз протянул руку в сторону кустов.

Зажатый кулак.

Разжатый кулак.

Из путаницы зарослей выскочила еще одна коки и приземлилась на ладони Раваки.

На мгновение наш вопль ужаса и восторга перекрыл кваканье лягушек. И я кричал вместе со всеми.

МАНУЭЛЬ

Итак, Борикен – это название острова, которое означает «Земля благородных». Он меньше, чем Гаити-Эспаньола, и расположен к востоку от него. Рано или поздно сюда непременно доберутся кастильцы. Я знаю от своего приятеля Арасибо, что «белолицые люди», как он назвал моих соотечественников, уже на Эспаньоле. Очевидно, прибыли со второй эскадрой адмирала. Для того, чтобы вернуться на родину, мне нужно всего лишь попасть к ним. Это совсем близко – несколько часов пути на каноэ.

Но мысль отправиться в одиночку в открытое море не слишком меня прельщает. Да и как я один снесу к морю такую лодку, даже если мне удастся незаметно ее утащить? Ведь это целый ствол дерева с выдолбленным углублением!

Надо как-то добиться, чтобы рыбаки из нашего селения Коки, которые довольно часто отправляются на соседний остров для торговли, взяли меня с собой.

Не знаю, почему они отказываются это сделать, всячески пытаясь убедить меня в том, что мое место здесь. С чего они это взяли? Я также никак не могу уразуметь, по какой причине, найдя меня лежащим без сознания у границы мангровых зарослей на северном берегу Эспаньолы, они перенесли меня на весьма приличное расстояние, чтобы уложить в одно из своих каноэ и привезти сюда.

То ли не хватает знания их языка, то ли мне просто слишком чужд их способ мышления, но вразумительного ответа на этот вопрос я так и ни получил. Почему-то всякий раз, когда я завожу эти разговоры, они начинают повторять название своей деревни: "Коки, Коки!" Мысль о том, что они могут иметь в виду лягушку с таким же названием, я на первых порах отбросил как нелепую. Со временем оказалось, что именно она и была верна. Таино, жившие в этом селении, считают, что у меня какая-то мистическая связь с лягушками, которых они считают своими родственниками и покровителями.

Так или иначе, я прихожу к выводу, что должен просить о доставке меня на Эспаньолу не простых рыбаков и охотников, а какое-нибудь авторитетное лицо. Мне надо обратиться к нитаино, то есть к правителю этого селения, по имени Сейба, либо к их жрецу и целителю Маникатексу.

К нитаино меня просто не пустили. Что же касается бехике, как они называют своих колдунов, то он передал мне через сына, что в скором времени сам навестит меня. На вопрос, когда именно это произойдет, парень ответил мне что-то невразумительное.

Иногда я понимаю все слова, которые мне говорят, но все равно не могу связать их каким-то смыслом. Видимо, дело все же в различии между нашим способом мыслить и воспринимать мир.

С того момента, как меня внезапно освободили от участия в таких изнурительных занятиях, как сбор плодов, охота, рыбалка и копание в земле, у меня появилось много свободного времени, которое я провожу почти без всякой пользы, бродя в джунглях или, как сейчас, слоняясь по поселку.

Вот открытое бохио, где хранится множество инструментов – палки-копалки, скребки из раковин, луки, стрелы, топорики. Днем в селении людей мало. Почти все мужчины и многие женщины уходят в лес, занимаясь своими повседневными делами. В открытых хижинах без всякого присмотра лежат весьма искусно сделанные керамические кувшины и тарелки, украшенные разнообразными рисунками и узорами, а также маленькие статуэтки богов-охранителей – семи.

Здесь нет воровства. Никому даже в голову не придет, что можно взять чужую вещь.

В том бохио, где поселили меня, живет еще человек двадцать. Они едят, пьют и занимаются любовью на виду друг у друга. Хорошо хоть справлять потребности уходят в лес. Бохио - это жилище на вкопанных в землю деревянных сваях, оплетенных тростником и закрепленных лианами. Коническая крыша сделана из листьев пальмы и соломы. Жилища нитаино и бехике – каней – отличаются от бохио только прямоугольной формой и более крупными размерами. И еще тем, что в каней живет меньше народу.

Нитаино селений подчинены касику области. На острове больше двадцати касиков, но все считаются подданными верховного касика Агуэйбана?, правителя области Гуания, на юго-западе острова. Именно в этой области и находится наше селение. Если бы я родился в деревне Коки, я мог бы гордиться тем, что мой князь является королем всего острова.

Я беру в руку золотую фигурку человечка в короне. Мои соотечественники непременно попытались бы заполучить ее за какую-нибудь безделушку вроде стеклянных бус или отобрать силой. Не потому, что она так уж хороша, а потому что европейцы, отправляющиеся в морские плавания, помешаны на золоте. И их короли и королевы – тоже.

Чаще всего попадаются фигурки лягушек-коки. Деревня носит то же имя, и ее жители считают, что состоят в родственной связи с этими животными. Довольно странная идея, и мне трудно даже представить себе, как она могла возникнуть. По-видимому, такие верования среди таино распространены. В получасе ходьбы отсюда расположена еще одна деревня, жители которой убеждены, что являются родней аллигаторов-кайманов.

Недавно я удивил простодушных парней-таино, показав им, будто заранее знаю, куда прыгнет лягушка коки. Разумеется, я использовал для этого свой дар, который спас меня на Эспаньоле от отравленной стрелы. Запоминал движение лягушки в момент ее прыжка, а затем менял реальность десятисекундной давности и в новом витке просто подставлял руку. Маленькая коки сама летела мне в ладонь.

Кажется, этот фокус произвел на моих новых друзей сильнейшее впечатление. Кстати, именно после этого случая меня и освободили от работ. Может быть, эти два события как-то связаны друг с другом?

Мне надоедает разглядывать фигурки, и я опять ухожу в лес. Потренируюсь в игре с шишками.

В первые дни на Борикене я много размышлял о том, как чуть не умер, пытаясь изменить давно прошедшие события. Теперь я проявляю осторожность. Часов у меня здесь нет, даже песочных, и время я определяю просто по ощущению. Как мне кажется, если с момента, когда что-то случилось, прошло не больше часа, то я могу без риска менять то, что происходило после этого события. Не знаю, безопасно ли забираться в более глубокую давность.

Вместо этого, я стал развивать свой дар в новом направлении. Очень интересно бывает изменить что-то, что произошло буквально только что, несколько секунд тому назад. Для этого надо войти в особое состояние, которое я называю тканью бытия, но только на мгновение. Благодаря частым повторам, я научился делать это так быстро, что мне хватает одного моргания. Я закрываю глаза, мгновенно выбираю нужный виток из открывающегося мысленному взору пучка возможностей, и заполняю его событиями. Это делается с такой скоростью, что напоминает взмах крыльев бабочки. Я так и назвал это действие – "взмах".

Я использовал "взмах", когда ловил лягушек. Недавно нашел ему еще одно применение. Перед домом нитаино простирается обширная площадка, на которой нет ни жилищ, ни растений. Голый участок разровненной земли, огороженный крупными камнями. На многих из них красуются изображения людей и животных или непонятные узоры. Этот участок называется батей.

Один раз при мне там собралось все население деревни, и бехике Маникатекс им долго что-то говорил, после чего все разошлись. Как я понял, батей служит местом сбора племени.

Но около недели назад я узнал еще об одном назначении площадки. Молодые парни из этой и соседних деревень иногда собираются на ней в присутствии большого количества зрителей и занимаются неким совместным действием, которое они называют игрой в мяч. Я слышал об этом обычае индейцев еще на Эспаньоле. Из мяч – это шар размером с кочан капусты, сделанный из застывшей смолы какого-то дерева. У него удивительная способность отскакивать от любой твердой поверхности после того, как он об нее с силой ударяется. Мячи в Кастилии не такие прыгучие.

Игра, которую я видел, сопровождалась боем барабанов и выкриками зрителей. Правила остались для меня не совсем ясными, но я понял, что к мячу нельзя притрагиваться руками. По нему можно бить ногами, коленями, бедрами, даже головой. Игрок считается очень искусным, если он может долго подбрасывать мяч разрешенными частями тела прежде, чем тот коснется земли или его отберут другие игроки.

Мне, изнывающему от безделья, понравилось такое оживленное занятие, и вечером того же дня, приметив валяющийся в сторонке мяч, я взял его и стал подбрасывать коленом. Какой тут поднялся крик! Ко мне немедленно подбежали несколько человек. Они отняли мяч и стали объяснять мне, что я не имею права прикасаться к священным предметам. Особенно негодовал некий Дагуао, рослый для таино парень с мужественной внешностью, которого, как мне кажется, я чем-то раздражаю.

Удивительно! Игра в мяч, которую я принял за обычное состязание вроде рыцарского турнира, оказалась ритуальным действием!

Ну, и ладно! Никто не мешает мне делать то же самое в лесу, вдали от их глаз, с обычной сосновой шишкой вместо "священного" мяча.

Вот тут мне и пригодился "взмах", благодаря которому я оказался в состоянии всегда находить такой виток реальности, где шишка не падала на землю, а каждый раз попадала на мою ступню, колено или бедро. Видели бы меня таино, сочли бы величайшим в своей истории игроком и стали бы слагать обо мне мифы!

Убедившись, что я вполне владею "взмахом", чтобы непрерывно удерживать шишку на лету, не давая ей упасть на землю, я решил, что в качестве упражнения на "взмах" игра себя оправдала. После чего я стал подбрасывать шишку, уже не прибегая к своему дару. Это оказалось намного труднее, – ведь "мяч" то и дело падал на землю, – но и интереснее.

В любом случае, если меня, недостойного, когда-нибудь допустят к игре, я буду делать это честно, без своей магии. Для нее найдется более разумное применение.

Сегодня я тоже некоторое время играл сам с собой в мяч, то есть в шишку. Затем мне это надоело, и я стал вспоминать одну за другой различные мелодии. За последние дни я вспомнил все музыкальные произведения, которые когда-либо слышал, и сочинил несколько новых. Я видел у местных людей какие-то простые тростниковые флейты. Хорошо бы заполучить одну такую!