Текст книги "Свет в оазисе (СИ)"

Автор книги: Марк Дельта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Может быть, попросить Арасибо? Или Зуимако? Эта прелестная девушка мне благоволит. Часто разгуливает со мной, объясняя, что к чему в жизни островитян. Благодаря ее терпению, я стал лучше понимать язык таино.

Кажется, я ей нравлюсь.

Она чем-то напоминает мне потерянную Лолу – небольшого роста, миловидная, смешливая, ходит почти все время босиком. Но, в отличие от молчальницы-цыганки, Зуимако – редкостная болтунья. И лицо у нее широкое, как у всех таино. Губы толстоваты. Но все равно она очень мила.

Первое время меня смущала ее нагота. На Зуимако обычно нет даже прикрывающего низ туловища небольшого фартучка, который носят многие женщины. Постепенно я привык. Когда вокруг тебя все ходят обнаженными или почти обнаженными, одежда начинает казаться чем-то более странным, чем ее отсутствие.

Размышляя обо всем этом и напевая вполголоса, я вышел из чащи и набрел на группу женщин, собирающих плоды. Одна из них раздвинула плотные широкие листья, и из гущи зарослей в ее сторону выстрелила темная тонкая змейка. Женщина издала крик, отбросив змею, которая так же молниеносно исчезла, и схватилась за шею. Все остальные побросали свои корзины и сгрудились вокруг нее. В их крикливом гомоне я смог различить лишь слово "бехике". Девочка лет десяти бросилась к поселку. Надо думать, ее послали за знахарем.

Пострадавшая лежала на земле, дергаясь в конвульсиях. Она уже не кричала. Бехике пришел слишком поздно. Помочь несчастной он уже не мог.

Я сел в тени между деревьями, чтобы не привлекать внимания, и закрыл глаза. Вернулся в памяти к тому мигу, когда женщина только подошла к деревьям. К моей досаде, вариантов оказалось слишком мало, и все они заканчивались для сборщицы фруктов трагически. Различия заключались лишь в том, насколько далеко друг от друга она раздвигала листья. Во всех вариантах ее жалила змея.

Пришлось вернуться в памяти еще на несколько минут назад, к моменту, когда я только вышел из чащи. Забираться в прошлое дальше было вполне безопасно для меня, речь шла всего о нескольких минутах давности, но бесполезно для пострадавшей, так как до выхода из чащи я не видел женщин и не знал, чем они занимаются.

Вот я выхожу из-за деревьев, поглощенный своими размышлениями, и рассеянно поднимаю глаза на женщин, собирающих фрукты.

Теперь – внимание! Спокойствие и внимание одновременно!

Среди немногочисленных вариантов я нашел один-единственный, в котором эта женщина чуть дольше задержалась, обмениваясь словами с соседкой. Вероятность быть ужаленной все еще была высокой, так как, закончив разговор, сборщица плодов двинулась к этим злополучным листьям, среди которых, как я знал, притаилась змея. Но все другие варианты были хуже.

Я отодвинулся в памяти еще дальше в прошлое. Может, был вариант, в котором я выходил из чащи хотя бы ненамного раньше? Тогда я успел бы броситься к женщинам и предупредить их об опасности!

Нет, такого витка не оказалось. Я либо выходил из чащи еще позже, либо вообще продолжал свое блуждание во влажном дождевом лесу.

Поэтому я решил воплотить в жизнь вариант, дающий женщине несколько секунд промедления из-за разговора с соседкой.

Я наблюдал за происходящим с гулко бьющимся сердцем. Спасут ли женщину эти секунды? Ведь змея все еще там, за листьями!

Женщина раздвинула кусты и с криком отскочила назад.

У меня невольно вырвалось ругательство! Нет, мое вмешательство было слишком запоздалым!

Однако сборщица фруктов, к моему удивлению, вместо того, чтобы упасть на землю и забиться в конвульсиях, что-то выкрикнула, и две другие женщины, схватив палки, стали бить по листьям. Я понял, что она увидела змею, но вовремя успела отскочить! Очевидно, змея находилась не так близко к женщине, как в том витке реальности, который я отменил.

Вздох облегчения при продолжающемся отчаянном сердцебиении...

Я спас человека!

И все же она была так близка к гибели! Все было бы намного надежнее и безопаснее, если бы я вышел из чащи раньше и мог бы сам принять участие в событиях, остановить ее, предупредить об опасности.

Это случай убеждает меня в том, что мой удивительный дар необходимо использовать с большей пользой. До сих пор я в основном ограничивался трюками с лягушками и шишками. Об этом надо хорошенько подумать.

ЗУИМАКО

Сегодня я принесла Раваке плод гуябары. Косточка большая, а мякоти мало, но она очень вкусна. Раваке понравилось. Про фрукты он раньше не знал, а с листьями этого дерева знаком. На них удобно рисовать. Пришелец уже давно отмечает на них дни.

– Почему ты не пользуешься календарем? – спрашиваю я. – Ученик бехике может объяснить тебе, как он устроен.

– Я уже говорил с ним, – отвечает пришелец и отбрасывает упавшую на лоб прядь своих волос цвета соломы. Он так и не стал ни состригать их над бровями и над затылком, ни собирать их в пучок на темени, как делают многие из нас. Я представляю, как бы это выглядело, и мне становится смешно, но я сдерживаю смех.

– Ваш календарь основан на фазах луны, а наш – на движениях солнца, – говорит Равака совершенно непонятные мне слова, но я все равно с удовольствием слушаю его голос. – Мне так и не удалось найти соответствия между ними. Поэтому в какой-то день, когда по моим расчетам было начало нового года, я просто обозначил для себя как первое января. Ничего страшного, если я ошибаюсь на несколько дней. Это лучше, чем вообще не представлять себе, какой сейчас год. А это, несомненно, произойдет, если я прекращу отмечать дни.

– И какой сегодня день на твоих листьях гуябары?

– Четвертый день февраля месяца тысяча четыреста девяносто четвертого года, – отвечает Равака, и теперь я не выдерживаю и прыскаю. Он, глядя на меня, тоже смеется.

Потом пришелец совершает нечто еще более странное, чем его длинные слова про дни и годы. Он плотно прижимает губы к моей щеке, а затем отлепляет их с чмокающим звуком.

– Что это ты делаешь? – не понимаю я, но мне уже хочется, чтобы он это повторил.

Равака ищет подходящее слово, но не находит.

– У нас это называется beso, – говорит он наконец.

– И зачем это делают?

– Мы считаем, что получить "бесо" очень приятно. Если ты хочешь сделать кому-то приятное, ты делаешь ему "бесо".

– Тогда я тебе тоже сделаю, – говорю я. Он подставляет щеку, я прилепляюсь к ней губами, а потом резко отстраняюсь. Но чмоканья не получилось.

Пришелец отирает щеку и смеется.

– Как ты это делаешь? – спрашиваю я.

Тогда он делает мне "бесо" в самых разных местах – на щеках, на лбу, на шее, – и в какое-то мгновение мы просто начинаем ласкать друг друга, как будто собираемся соединиться во славу богини плодородия.

Но тут он удивляет меня еще больше, прижимая свои губы к моим и, вместо того, чтобы сделать "бесо", то есть отлепить их с чмокающим звуком, он заталкивает свой язык мне в рот.

Это очень странно и, по-моему, неправильно. Мне кажется, что духи, живущие в дыхании двух человек, могут теперь перепутать свои места. Я пытаюсь вытолкнуть его язык, чтобы объяснить ему про духов, но Равака понимает меня совершенно неверно и втягивает мой язык своим ртом. Тогда я начинаю отталкивать его руками.

Он наконец отстраняется.

– Что это ты делал? – спрашиваю я, переводя дыхание.

– Тебе было неприятно?! – он не всегда знает, что мне приятно, а что нет, и это его беспокоит. Меня радует, что он беспокоится обо мне.

– Не знаю, – говорю я. – Так не делают. Когда мужчина и женщина хотят друг друга, они соединяются здесь, внизу, – я показала. – Но не наверху.

– Это просто еще один вид "бесо", – он смеется и одновременно краснеет. Как у него это получается? Я не умею делать так, чтобы мое лицо меняло цвет. Да и зачем это?

О Раваке люди коки стали спорить с первого же дня его появления. Одни говорили, что он дух. Другие – что человек. Теперь все считают, что он повелитель коки, потому что они сами прыгают ему в руку.

Несколько дней назад мой дядя, сильный охотник Дагуао, напомнил мне про великий запрет, который нельзя нарушить даже касику, – сходиться мужчинам и женщинам одного и того же рода. Дочь Коки не должна жить с сыном Коки. Ее может взять в жены человек из любого другого рода – например, Морской Черепахи или Каймана.

Тогда я не поленилась – нашла мальчика Орокови и попросила, чтобы он кое-что для меня узнал у своего отца и учителя, бехике. Орокови передал бехике мой вопрос, и тот ответил, что, хотя Равака и повелитель коки, сам он принадлежит другому роду. К какому именно, пока никто не знает, потому что, когда Раваку спрашивают об этом, он отвечает что-то непонятное про далекую страну, где живут такие же белолицые, как и он. Кажется, он не понимает, о чем его спрашивают.

Орокови сказал мне также, что освободить Раваку от участия в работах распорядился бехике. Маникатекс сделал это после того, как охотники рассказали ему, что пришелец знает наперед, куда прыгнет лягушка. Бехике считает, что Равак наделен особыми способностями, которые помогут нашему племени.

Но для меня сейчас самое главное то, что Равака не из рода коки. Потому что, пока все о нем спорили, я с самого начала знала о нем нечто такое, чего не знали остальные. Что он будет мужем глупой девчонки Зуимако.

МАНУЭЛЬ

В бохио входит сын знахаря-колдуна, юноша лет пятнадцати по имени Орокови, и направляется прямо ко мне. Я вынужден встать с гамака, в котором мне только что пришла в голову интересная мысль о том, как раздобыть флейту.

– Бехике желает поговорить с тобой, но не сейчас, – говорит Орокови, щурясь, хотя здесь царит полумрак. Лоб и щеки парня разрисованы краской, отчего он выглядит старше своих лет.

– Это я уже слышал, – говорю я устало. – Скажи что-нибудь новое.

Похоже, меня здесь все забыли, кроме, разве что, Зуимако. Во мне все сильнее зреет желание умыкнуть одну из их лодок. Самому до моря ее не дотащить, но можно попытаться сделать это в тот момент, когда рыбаки будут нагружать лодки на берегу.

– Бехике еще не получил ясных указаний о тебе от семи, – продолжает Орокови, не обращая внимания на мой недовольный тон.

– И как же они дадут ему эти указания? – спрашиваю я.

– Знамениями или через кохобу, – и без всякой паузы парень произносит формулу прощания, разворачивается и удаляется, не дав мне возможности спросить, что такое кохоба. Ладно, он тут не единственный источник сведений.

Лежать больше не хочется. Выхожу из хижины и усаживаюсь на корточки у порога, лениво глядя на женщин, которые возятся в соседнем бохио. Я уже так привык ходить почти без всякой одежды, что мне, вероятно, было бы сейчас неудобно носить все эти рубахи, камзолы, плащи, чулки, шляпы, сапоги, не говоря уже о доспехах и шлемах.

Мысли возвращаются к флейте. Как выяснилось, музыкальные инструменты, как и игра в мяч, тоже носят здесь исключительно сакральный характер. Использовать их можно только в ритуальных целях, и хранятся они обычно в жилищах правителей и знахарей. Идея о том, чтобы Зуимако нашла для меня флейту, была встречена ею с ужасом. Оказывается, женщинам нельзя даже прикасаться к музыкальным инструментам. А я-то думал, что они обладают здесь такими же правами, как и мужчины.

Поначалу я смирился с невозможностью раздобыть инструмент. Не судьба мне играть музыку, пока не вернусь в Кастилию. Но только что, когда я чуть не заснул в гамаке, сквозь дремотное сознание пробилась новая мысль. Почему бы мне не поиграть на флейте в отмененном витке реальности? То есть я-то буду его помнить, а все остальные – нет. И никто даже не догадается о моем святотатстве.

Встаю, иду в сторону хижины знахаря, время от времени оглядываясь по сторонам. В селении почти никого нет. Люди работают, в отличие от праздного Раваки. Женщины за моей спиной не обращают на меня никакого внимания. Сколько я уже нахожусь среди людей коки? На моем "календаре" сегодняшний день отмечен как шестнадцатое февраля. А прибыл я в двадцатых числах сентября. У этих женщин было достаточно времени, чтобы привыкнуть ко мне. Да и выгляжу я сегодня не так необычно для них, как раньше. Хожу в набедренной повязке. На мне нет европейской одежды, загоревшая кожа покрыта поблескивающей мазью от насекомых, и даже волосы я наконец стал собирать пучком. Так они не падают на лицо. Кроме того, я теперь каждый день бреюсь скребком, чтобы не так сильно выделяться из общей массы. И говорю я на таино все лучше и лучше, благодаря ежедневной практике с неутомимой на разговоры Зуимако.

Каней открыт, как и все жилища таино. Внутри, похоже, никого нет. Бехике с женой много часов проводят в лесу за сбором целебных трав и корневищ. Захожу, оглядываюсь. Орокови тоже отсутствует. Таино нельзя обвинить в домоседстве.

Остывшая жаровня, амулеты, маски, ожерелья, повсюду множество статуэток-семи, чаны с красками. Низкие скамеечки с фигурками духов-охранителей, которые, как я знаю, называются духо. Кажется, на них сидят важные люди во время праздников и ритуалов.

О! А вот и то, что я ищу! Массивный деревянный барабан майохабао с висящим на его боку деревянным же молотком, погремушки марака, свистелки из глины, флейты из тростника, костяные флейты, трубы из раковин.

Беру в руки небольшую тростниковую флейту. Если начну в нее дуть, сразу же сбегутся люди. Конечно, можно будет изменить реальность, и они даже не узнают о том, что я касался святыни. Но ведь поиграть мне в этом случае тоже не удастся!

Я поворачиваю ее туда-сюда, рассматриваю. Шесть отверстий расположены в ряд, примерно на одинаковых расстояниях. По сравнению со знакомой мне европейской флейтой не хватает еще одного отверстия, для мизинца правой руки. Пальцы сами ложатся на привычные места. Большой палец правой руки, расположенный внизу флейты, тщетно ищет отверстия для смены октав. Поднимаю флейту и убеждаюсь, что октавного отверстия нет.

Выходит, диапазон этого инструмента составляет всего одну октаву или чуть более того. Сложное рондо или менуэт на таком не исполнишь. Но хоть что-то ведь можно сыграть.

Как же хочется в нее дунуть!

Тщательно изучаю устройство ее свистка. Ничего сложного. Мне вдруг приходит в голову, что я могу и сам изготовить нечто подобное. Правда, надо точно рассчитать расстояния между отверстиями. Пожалуй, повторю свой визит сюда завтра, в это же время, когда никого не будет в хижине. Возьму лист гуябары и перерисую ряд отверстий, в точности сохраняя расстояния между ними и их размеры. А затем вооружусь костяным или ракушечным скребком и небольшим топориком в форме крупной бабочки – и в лес. Смастерю флейту сам, а вдобавок сделаю и октавное отверстие, о котором таино, по-видимому, не знают. Диапазон сразу увеличится вдвое.

Найду хорошо прикрытое место, где меня никто не увидит и не услышит, и буду тихо насвистывать себе мелодии далекого Леона! И Кастилии! И Франции! И Италии! И сам что-нибудь сочиню!

Чувствую охватывающее меня радостное предвкушение!

Хижину бехике покидаю не таясь. Женщины, завидев меня, тут же заголосили. Ну, конечно, я ведь совершил святотатство, войдя без спроса в хижину знахаря. Почти не задумываясь, меняю реальность. В новом витке я все время сидел в своем бохио, никуда не выходя.

Ликуя, заранее готовлю все необходимое для рисования флейты и ее дальнейшего изготовления. Как же я раньше не догадался использовать свой дар для того, чтобы сделать себе инструмент?! Музыка, я иду к тебе!

МАНИКАТЕКС

Две луны тому назад я, Маникатекс, бехике племени коки на острове Борикен, с болью и радостью сообщил сыну своему Орокови, что намерен обучать всему, что знаю, высокого чужестранца с соломенными волосами.

С болью, ибо это могло означать, что возлюбленный сын мой так навсегда и останется лишь учеником и помощником бехике, хотя достоин он большего.

С радостью, ибо пришелец наделен таким даром, о каком не рассказывают даже песни. И в эти смутные времена, перед лицом грядущих бед, я вижу в нем росток надежды для моего народа.

Ведомо мне через мудрость кохобы, от предков наших, сообщающих свои желания шелестом веток и отростками корней, от охранительницы Коки, от безначального создателя всего сущего Юкаху Багуа Маокоти, обитающего в небесах, и предвечной матери его Атабей, защитницы рожениц, что близится время, когда весь наш народ на островах этого моря будет подчинен и почти полностью истреблен. Не карибами, издревле совершавшими набеги на наши селения, похищавшими наших мужчин ради принесения их в жертву и наших женщин ради их красоты. А соплеменниками этого пришельца, людьми с белыми лицами и телами, облаченными во многие накидки и наделенными огромным могуществом.

Ведомо мне, что я не доживу до этого времени. Сын же мой доживет, и многое сможет он сделать ради народа нашего, но лишь как верный помощник тому, кто сумеет вобрать в себя сокровенные знания обоих народов и уберечь их. Ибо грозит одному из этих народов судьба истребляющих и страшное возмездие великих богов. А над другим повисла ужасная доля истребляемых.

Сказал я все это сыну своему возлюбленному, и он разделил мое горе, и мою радость. Обещал он мне, что будет верен преемнику, кем бы он ни был, если это дает людям хотя бы слабую тень надежды. Ибо мудр не по годам мой сын, и бывают у него вещие видения, и знает он то, о чем не догадываются остальные. Ведома ему страшная судьба народа добрых людей, не вкушающих человеческой плоти.

Одну луну тому назад я, Маникатекс, бехике племени Коки, взял чужестранца Раваку в ученики, дабы передать ему все свои знания и умения.

Произошло это после того, как я и жена моя Аягуэс, собирая травы для притираний, услышали двух птиц, поочередно поющих из одного горла. Одна плакала сипло и безнадежно, как ветер в тростнике. Другая щебетала и звенела, взмывая к небу, словно радость новорожденной жизни.

Я взглянул на жену свою Аягуэс, и жена моя Аягуэс взглянула на меня. Даже не обращаясь за советом к семи, я уже знал, что час настал. А жена моя понимала, что я что-то знаю. И даже сидящий на моем правом плече Юиса закричал своим обычным голосом попугая, не подражая никому из нас, что выражало сильное волнение.

Мы пошли на эти два звука, которые ни разу не раздались одновременно. Но еще раньше, чем дошли мы до того места, где они рождались, певшие птицы умолкли, и мы услышали громкие гневные голоса людей коки. И увидели людей коки, когда вышли к поросшему мхом и густым кустарником пригорку, возле которого сидел чужестранец Равака с флейтой в руках.

– Он прикоснулся к инструменту, не имея посвящения! – кричал какой-то добрый человек. – Теперь боги разгневаются на нас! Боги ветров покарают нас! Ждать нам урагана и потопа!

Чужестранец был спокоен и тих. Он не спорил. Он лишь смотрел на всех нас странным взором, а затем медленно закрыл глаза.

И я, Маникатекс, догадался, что он готовится сотворить какую-то ему одному ведомую ворожбу и наказать всех нас незнанием чего-то очень важного, что могло открыться нам в этот миг. Дабы это не произошло, я быстро ударил оземь своим высоким жезлом бехике и громко произнес:

– Равака! Взгляни на меня!

Пришелец не ожидал прямого обращения от бехике. От неожиданности он вздрогнул, широко раскрыл глаза и вскочил на ноги.

– Не убегай от нас, пришелец, туда, где мы тебя не догоним! Не скрывайся от возмущенного неведения добрых людей! Они не причинят тебе зла!

Тогда охотники, рыболовы, собиратели плодов, воины – ибо все они и были в одно и то же время охотниками, рыболовами, собирателями плодов и воинами, а также добрыми мужьями, сыновьями и братьями – стали кричать, что чужестранец похитил ритуальную флейту, предназначенную для арейто, но я движением жезла велел всем замолчать.

– Вы ошибаетесь, добрые люди коки! – провозгласил я, Маникатекс, которому боги иногда даруют прозрение и способность увидеть то, что находится прямо перед взором и все же таится от него. – Равака ничего не похищал из хижины бехике. Это его собственная флейта.

Все с любопытством посмотрели на продолговатый предмет в руках у пришельца.

– Он сделал точно такую же флейту, на которых играем мы во время арейто? – спросил кто-то из них.

– О нет, не точно такую же. У нас таких никогда не было, – сказал я. – Разве вы не слышали ее игру? У этого инструмента два голоса – один обычный, а другой высокий.

Раздались возгласы изумления.

– Сыграй, чужестранец, – велел я.

Все теперь молчали. Равака поднес флейту к губам и заиграл песню, подобную которой никогда прежде не слышали эти скалы и деревья, это море и эти острова. В ней звучал плач, в котором не было скорби, и смех, в котором не было насмешки. Звук то взмывал ввысь, то обрушивался вниз, и, казалось, будто одна и та же тростниковая трубочка незримо превращается из одной флейты в другую. Я бы и сам хотел понять, как такое возможно.

Теперь всем было ясно, что перед нами человек, наделенный даром. Даром разговаривать с духами. Ибо лишь тот, кто знает духов ветра и журчания, духов плеска и стрекота, может разговаривать с ними с помощью флейты.

– Это правда, что ты видишь будущее? – спросил я Раваку.

– Только очень близкое во времени и лишь то, что случится с теми, кто находится прямо передо мной, – отвечал он.

– Пусть докажет!

Я взглянул на того, кто это выкрикнул. Рослый, красивый лицом и храбрый человек. Но он еще не созрел для понимания. Как бы мне хотелось, чтобы он и его дети, и дети его детей, уцелели в грядущих бедах. Пришелец давал нам надежду, что такое может случиться.

– Равака еще много раз будет доказывать это, Дагуао, – ответил я, Маникатекс, и Юиса, зеленый попугай хигуака, на моем плече закричал в знак подтверждения. – И тебе, и всем остальным. Ибо я беру этого чужестранца к себе в ученики, дабы передать ему все мои знания.

Шепот разом стих. Люди были изумлены сильнее, чем если бы узрели собственными глазами превращение духов умерших в деревья хоби, о котором мы поем во время арейто.

– Он пройдет посвящение?! – спросил Дагуао. – Но он ведь уже взрослый!

– Значит, ему не нужно посвящение. Равака его уже прошел где-то в другом месте. Иначе он не мог бы извлекать такие звуки.

Так молвил я, Маникатекс, бехике племени коки, что на острове Борикен, и на следующий день белолицый чужестранец поселился в нашей хижине, где жил я со своей женой и со своим сыном.

Не прошло и половины луны с того дня, как сбылись мои слова, сказанные охотнику Дагуао. Ученик бехике по имени Равака доказал ему свою способность видеть будущее, когда спас его родное чадо от зубов страшного каймана. Женщины развешивали на деревьях вымытые в реке ткани, и никто не видел, как маленький мальчик пошел поиграть в воде. Равака, находившийся поблизости, бросился к нему и схватил на руки, и через мгновение на берег неторопливо высунул свою длинную зубастую пасть похожий на уродливое бревно обитатель реки. Прямо из того места, куда направлялся мальчик.

После этого Дагуао и те, что с ним соглашались, изменили отношение к пришельцу.

Однако Раваке еще предстоит пройти обряд кохобы. Лишь после этого можно будет убедиться в том, что я не ошибся в его способности стать бехике племени. Ибо одного лишь дара недостаточно. Бехике должен уметь напрямую разговаривать с богами ради блага своего народа. А выдержать присутствие богов может не всякий, даже если он умеет предсказать появление из реки аллигатора в тот момент, когда к ней направляется маленький таино.

МАНУЭЛЬ

Мне еще учиться и учиться. По сути, я сейчас прохожу обучение не у самого бехике, а у его ученика Орокови. Он совсем еще мальчик, но помнит такое количество растений с их полезными или вредными свойствами, что мог бы написать книгу, если бы таино изобрели письменность. Знает, где растет тот или иной кустарник, в какое время года плодоносит то или иное дерево, как растереть корневище в порошок, как избавиться от ядовитых качеств травы или корня, чтобы остались только целебные.

Может быть, эту книгу когда-нибудь напишу я?..

Лес из запутанной угрожающей чащобы, где переплетаются лианы, кусты, подлесок и ветви деревьев, постепенно превращается для меня в осмысленное, дружественное, захватывающе интересное пространство. Спасибо Орокови, терпеливо обучающему меня всему этому. Спасибо Маникатексу, который передал эти знания Орокови.

Сам бехике ведет со мной разговоры во время наших совместных трапез. Мы сидим тесным кружком. Знахарь – на ритуальной скамеечке, остальные – на корточках или на циновках. Между нами на глиняных тарелках разложена только что приготовленная еда. Лепешки касабе из юкки, лепешки арепа из кукурузы, аннона, бататы, мамей, арахис, бикса.

В такие минуты бехике часто рассказывает истории. Он уже немолод, коричневое лицо его покрыто морщинами. Но глаза яркие, а тело худое и жилистое. На голову он часто надевает украшение из разноцветных птичьих перьев. На груди – увесистый амулет с изображением коки. Все это выглядит внушительно и уже давно не кажется мне диким или устрашающим.

Удивляюсь, как этим людям не надоедают одни и те же рассказы и легенды, которые известны им с детства. Они слушают все это с самозабвенным интересом, затаив дыхание. Может быть, их неослабевающий интерес связан с отсутствием в их культуре книг?

Для меня же их мифы и сказания пока не утратили своей новизны.

Мне интересно слушать о том, как предвечная Мать Вод и защитница рожениц Атабей дает жизнь создателю всего, верховному богу и защитнику, не имеющему никакой формы Юкаху, который, несмотря на факт своего рождения, тоже является безначальным и предвечным.

Перебивать бехике не принято. Однако со временем я научился распознавать мгновение, когда уже можно задавать вопросы. То закричит попугай, чья чувствительность к настроениям людей неизменно поражает меня. То скажет что-нибудь жена знахаря. И тогда я начинаю спрашивать.

– Как отличить покойника, который вылез из пещеры и принял человеческий облик, от настоящего человека? – вот обычный вопрос, который может прийти мне в голову после этих историй.

Бехике редко отвечает напрямую. Обведет взглядом присутствующих и изречет:

– Это знает Орокови.

Или:

– Это знает Аягуэс.

И жена бехике объясняет:

– У мертвых не бывает пупков.

Теперь я не растеряюсь, если встречу человека без пупка. Сразу пойму, откуда он взялся, и угощу его гуаявой. Мертвецы ее обожают, как объясняют мне присутствующие.

Конечно, в этих представлениях есть немало детского, и я далек от того, чтобы разделять взгляды таино на мироздание. Мой собственный дар менять реальность приводит мне на память давний разговор с Алонсо, когда он говорил, что жизнь подобна сновидению, которое творит наш собственный ум, заигрываясь в этом сновидении настолько, что принимает его за реально существующий мир.

Теперь, когда я убедился, что действительность текуча и податлива, как сновидение, я не могу видеть в ней некой раз и навсегда установленной данности, некого однажды сотворенного кем-то мира. Если бы я встретил сегодня Алонсо, я бы не стал спрашивать его, кто создал вселенную – Бог или Люцифер.

Восприятие мира как сна не похоже ни на христианство, ни на ислам, ни на верования индейцев. Но оно объясняет мне, почему в самых разных культурах некоторым людям выпадают на долю встречи лицом к лицу с объектами их веры. Святые, которым являлась дева Мария. Дервиши, входившие в экстатические состояния и беседовавшие с ангелами. А о таино и говорить нечего: для каждого из них мир и природа одушевлены, наполнены духами, для них все живое обладает сознанием. В мире таино с людьми постоянно разговаривают растения, ветер, вода, гром, а сами люди водят родство с животными и птицами.

Каждый живет в собственном сне и находит подтверждения этому сну. Меня это теперь совсем не удивляет. Я готов притвориться, что живу в мире, отвечающем представлениям таино. И он тут же начинает вести себя именно так. Я тоже начинаю слышать голоса предков (непонятно только чьих) в шелесте ветвей и усматривать знаки в непривычном расположении корней дерева.

Порой я получаю весьма неожиданные ответы на свои вопросы.

– Откуда взялись люди? – вопрошаю я.

– Это знает Орокови, – изрекает в ответ бехике.

– Людей создали Юкаху и Атабей, – объясняет его ученик и сын.

– А они откуда взялись?

– Они были всегда.

– Откуда же, в таком случае, появились семи, обитающие на небесах?

Я ожидал ответа вроде "их сотворили предвечные", но услышал другое.

– Их создали люди.

– Люди?! – поразился я. Может быть, мои собеседники знают больше, чем до сих пор претворялись. Сейчас все сбросят маски, и окажется, что вся эта космология – просто детская игра и притворство, а на самом деле ни для кого здесь не секрет, что весь мир, вместе с обитателями его магических небес – плод нашего сознания.

– Да, богов-семи создали земля и люди, – подтвердил бехике.

И я понял, что мой вывод был, пожалуй, преждевременным. Тезис о создании семи не был выходом за пределы космологии. Это был еще один из ее постулатов – просто менее понятный, чем остальные. Почувствовав легкое разочарование, я не очень внимательно слушал дальнейшие разъяснения на эту тему.

Недавно бехике принял порошок кохоба. Готовя его, я и Орокови долго толкли растение с таким же названием, потом смешивали его с особым сортом табака и еще с чем-то.

Прием кохобы – это обряд, наблюдение которого наполнило меня трепетом и ощущением жутковатого волнения. Я знал, что мне, возможно, тоже предстоит пройти через это.

Перед тем, как вдохнуть порошок, необходимо очистить тело и намерения. Мы вывели бехике в особое место вблизи поселка, где он, используя небольшую лопаточку, которой придавил свой язык, опорожнил желудок. К нашему возвращению в хижине знахаря находилось человек десять. Все мы были предварительно раскрашены соком из недозрелых плодов хагуа. На воздухе этот сок, первоначально бесцветный, приобретает иссиня-черный цвет. Такая краска держится на теле больше пятнадцати дней. В тусклом свете луны и звезд мы нашими черными телами и большими белыми кругами вокруг глаз напоминали каких-то существ из иных миров. Тех, что изображены на камнях вокруг батей.

Бехике сел на ритуальную скамеечку. Я поднес ему блюдо с порошком, по ободу которого располагались фигурки семи. Остальные участники глухими голосами ритмично повторяли одну и ту же мелодическую фразу, встряхивая погремушки, двигаясь по кругу. Повсюду стояли семи и трехконечные камни тоали – символы плодородия. Семена, которыми заполнены погремушки марака, издавали стук и шуршание. Маникатекс, сидя внутри круга, приставил тонкую трубочку к блюду и вдохнул через нее порошок в нос. Я отнес блюдо в сторонку и присоединился к танцующим при свете факелов людям.

Бехике стал мерно поводить головой в такт производимым нами звукам, затем встал и задвигался. Глаза его закатились, прикрытые веки вздрагивали. Время от времени он издавал крик, стон, бормотание, потом замолкал.