Текст книги "Ад без жала (СИ)"

Автор книги: Мария Семкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Бенедикт подошел поближе и разглядел, что чуда не было: просто он не заметил восхода Луны, в закоулках-колодцах было слишком темно. А Луна взошла и теперь стояла, золотая, чуть на ущербе, в маленькой квадратной лужице, вписываясь в нее, как если бы светило и вода пытались решить задачу о квадратуре круга. Бенедикт стоял так и смотрел вниз – он всегда пугался восхода огромной и рыжей Луны в небесах, его тревожило то ли медленное ее восхождение, то ли слишком четкие, как у обрезанной монеты, края, то ли слепые пятна... И тут подошло его будущее. Бенедикт услышал не шаги, а вот что:

– Видите, ледок.

Бенедикт шарахнулся, развернулся и увидел вроде бы очень крупного младенца – белобрысенького, с толстым брюшком и попкою, но младенец этот держал под мышкой какой-то тубус и шел, видимо, от жилья кого-то из крупных церковных – викария или архидьякона, может быть?

– Простите, я Вас напугал, – но виноватым голос не был – младенчик, кажется, веселился, но сдержанно.

– Я слушаю.

Это был тот, кто заинтересовался рекомендацией. Этот старик хотел протянуть руку к бенедиктову плечу, но прервал движение, так и не начав его.

– Не беспокойтесь. Я решил взять Вас – приходите утром.

– К кому?

– Ко мне. Я Людвиг Коль, библиотекарь. Вы не беспокойтесь, переночуете где-нибудь...

Бенедикт еще раз, прощаясь, поглядел на Луну и спросил:

– Но почему Вы решили взять меня?

– Потому что Ваши рекомендации подписал мой бывший однокашник. Ну, будет с Вас?

Бенедикт как-то подобострастно захихикал:

– Нет. Конечно, нет.

– Ну, Вы хотя бы умны...

Тут толстяк не утерпел и расхихикался сам:

– Умны и небездарны! Но не догадались, почему, да?

Бенедикт молча любопытствовал.

– Да просто потому, что Вы ни с кем здесь не связаны!

– Тогда понятно.

–Эх Вы, простофиля! Никак, умирать задумали?

Людвиг Коль кивнул головой и ушел. Бенедикт посетил его утром, да так и остался в библиотеке. Прижилось и прозвище – так что Бенедикт стал Простофилей еще до того, как подчинил себе факультет философии.

Вскоре одна сводница получила от некоего молодого преподавателя очень липучее прозвище Мадам Необходимость. Она захотела ответить тем же, но не придумала ничего стоящего; глядь – а новенького, то ли из-за общего впечатления сухости, тяжелой властности, тревожности и холодности, то ли из-за серой щетины уже называют Сатурном или Свинцовым Человеком. Появлялся он во владениях Необходимости крайне нерегулярно и держался как можно дальше от монахов, церковных служек, семинаристов и студентов. Но не требовал ничего постыдного или жесткого, и это устраивало и Мадам Необходимость, и ее подопечных.

И кто же он такой, наш Людвиг Коль, доктор философии? Тут Бенедикта ударило в голову и хорошенько встряхнуло: он увидел тот однотонный, скрывающий грани бледный свет, который для него всегда был связан с Людвигом, бодрствующим на рассвете. Людвиг – именно тот, к кому идеально подходят определения негативной теологии: он – книжный вор, но к наворованному сам не привязан; он спасал Вегенера, сомневаясь, что спасение тут возможно вообще; он во многом виновен, но вину эту считает обычной, а не из ряда вон выходящей; он весел, но не глумлив и не радостен. Легок и добр, но так, что не заподозришь, будто бы у него есть сердце. Людвиг сказал, что его душа стала стеклянной после перенесенных бедствий. Больше скажу – эта душа научилась не отбрасывать тени, распадаться и так уходить от преследования. Где он сейчас? В разуме какого-то философа, сочинителя – еще одного книжника? Не его ли приняли за Чеширского Кота? Прекрасно, если он мог распасться и ускользнуть из Ада – но мог и расточиться совершенно, исчезнуть... Что ж, я был тебе свинцовою рамой, стеклянный ты человек – а теперь прощай, и можешь забыть обо мне!

***

Мысли уходили в какое-то «туда», еще прижизненное, и высвечивалось в них то, что недосуг или опасно было замечать живому. Если даже Преисподняя так хорошо очищает разум, то каково тогда Чистилище?

Мысли ускользают, и остается пренеприятное ощущение, как после скверно принятой исповеди. Был грех – и нет греха? Нет, не так. Как если бы грех пожертвовал своей головкой, ее сорвали, а темные, бесформенные корни и бездны начинают шевелиться и расправляться, и ты назойливо с молитвою перебираешь четки, потому что постыдному твоему состоянию пока нет имени... Да, эта гадость очень удобна, она заставляет навязчиво каяться – но и совершить новый грех, чтобы понять, что происходит и какова душа твоя! Потому-то, а не только из чувства вины, Бенедикт по возможности избегал исповедей – они никогда не вычерпывают грех до дна – становится все хуже и хуже.

Белесый свет никак не исчезал из его разума, просто чуть изменил оттенок и стал немного резче. Противный у него был оттенок, мучительный. Это бывший егерь собирал лопатою то, что осталось от падре Элиа и собирал бульон с пола большой грязной шваброй, снова и снова, очень мерзко хлюпало – а голова Элиа в своей темноте все это слышала...

...

Еще при жизни Простофиля Бенедикт научился извлекать мелкие, но постоянные выгоды из служебного положения. Так что же у него есть сейчас? Людвиг – не его Крысолов. Есть еще тот ересиарх, которого они с Акакием пытались обелить и неизвестно чего этим добились. Этот победоносец – свет в разуме потух, и Бенедикта скривило от отвращения – он желает, видимо, чтобы к нему примыкали и жертвы, и палачи? Он хочет подготовить Ад к моменту Страшного Суда, вручить его Господу и развалить. Но тогда Преисподняя будет укреплена еще больше и не выпустит никого – может быть, она и не пожелает пасть? Что угодно, только не этот завоеватель! Бенедикт в странствиях своих видел многое, и много в чем повинен был этот грешный сокрушитель Ада.

Значит, остается Лимб. Если тихое отчаяние и тихий смех – то, чем там живут, то можно остаться и в Лимбе. Можно искать выход в его брешах и провалах. Действительно, остается только Лимб – Бенедикт забрел именно туда.

...

Тот, кого можно было назвать и Гераклитом, и Сократом, и даймоном, сидел все так же – на земле у мусорной гряды. Но сейчас он был в войлочной шляпе и в довольно белом одеянии, явно греческом. Неужели в Лимбе есть Солнце – и оно печет?

Бенедикт присел на обломок колонны рядом с ним, и камень показался ему нагретым. Лицо и одежду Сократа (или Гераклита) припорошила какая-то белая пыль. Мука? Нет, пусть это будет Сократ. Сократ был скульптором, таким же заурядным, как Бенедикт-философ, и эта пыль – каменная. Кроме шляпы Сократ подобрал где-то длинный посох, отполированный ладонями. Неужели в Лимбе странствуют? Сократ покопался посохом в пыли, совершенно по-куриному, так что пыль осела еще и на Бенедикта:

– Да, -сказал он. – Скульптором я был. Как ты думаешь, что я ваял?

– Хм? Декоративные покрытия?

– Не совсем. Обыкновенные надгробия.

– Тут и правда светит Солнце?

– Смотри!

Свет в прошлый раз был ровен и бледен, а сегодня в лучах плясала пыль, в кучах мусора таились тени и блики. Бенедикт вроде бы увидел, как из каменной щели кто-то серый (вроде бы ящерица) выстрелила головкой на очень длинной шее, поймала пылинку и спряталась.

– Это ты ее изваял? Или она живая?

– Что ты ко мне привязался? – поджал губы Сократ. – Я тебе не Сфинкс и не Эдип!

– Что?

– Если ты меня свалишь, куда ты попадешь?

– Я...

– Вот то-то же. Ты не понял – когда Эдип решил загадку Сфинкс, она...

– ... бросилась в пропасть.

– Она не покончила с собой! – Сократ теперь был чрезвычайно серьезен и почти сердит. – Ты не понял, глупец – она просто вернулась домой.

Бенедикт видел: Сфинкс, беззвучно хохоча, спорхнула на дно пропасти.

– Так я тебе не Сфинкс! Я вижу, ты приходишь к каждому и пытаешься свалить его, превращаешь в прах...

Бенедикт увидел, как рушится карточный домик – Игнатий, Акакий, Людвиг и последним – Элиа. Все они пали один за другим, а семь фиванских врат так и не были открыты. Люди упали и рассыпались в эту белую пыль, а скверная тяжесть в душе так и не разрешилась.

– Что ты тащишь за собой? Не я – твоя Сфинкс!

– Тогда верни моего зверя.

– Сам проси его вернуться!

Эта гряда мусора смотрелась даже похабно: всюду хрупкое, неплотное, дыры и щели. В первую попавшуюся Простофиля и заглянул.

Тот, кого зовут Мишелем, черноглазый и большезубый, сейчас делал что-то странное, гибкое. Казалось, что на нем не черная фуфайка с рукавами, а сплошная черная наколка, так тонко и послушно было это одеяние. Мишель мягко подпрыгивал, перекатывался с пятки на носок и успевал задеть, погладить зверя за основание рога – а рог этот так же чувствителен, как ноготь, как волосы. Носорог, покрытый коркой пыли, фыркал и топал ножкой, но тряс головой осторожно, чтобы не пырнуть невзначай. А Мишель смеялся. Странно он смотрится, этот Мишель – выглядит молодым, а умер, наверное, в старости – молодые не успевают стать великими философами, вообще никакими философами! Может быть, за вечную молодость он и расплачивается Лимбом. Как бы то ни было, носорог и Мишель играли в ярость, хитрость и власть, а Бенедикта при этом не было.

На Земле эрекция обеспечивается приливом крови в нужное место. Кровь Бенедикта давно поглотила и переварила земля, так что теперь он среагировал тяжелым, болезненным скрипом как бы стариковского сустава или заржавленного механизма. Сократ хихикнул:

– Останешься – может быть, он тебе и позволит! Но лично я держал Алкивиада в черном теле, чтобы не обнаглел вконец.

Крайне глупо подглядывать через забор. Мишель вскрикнул и отскочил. Носорог помчался к хозяину, вроде бы пробил мусорную стену и пыльным дождем осел на теле, а остатки его Бенедикт просто вдохнул. Мишель сидел в пыли и восхищенно смеялся, Сократ поглядывал уважительно. Дыра в стене продержалась мгновение, потом упал конец балки, поползло кровельное железо, и рана затянулась, как если бы ее не было там никогда.

– Сократ! Костыль все еще в сердце?

– А где ему еще быть?

Тут Бенедикт потерялся. Быть в этом месте Лимба ему вроде бы не полагалось по статусу, здесь обитают "великие". Сорвать Сократа с его костыля имело смысл – но что ему тогда откроется, кроме Лимба? Эдип попал в Фивы, но именно там ловушка-то и захлопнулась, для него и всех с ним связанных – кроме той дочки, Исмены, которая посмела быть обыкновенной. Так чего ему здесь надо? Света? Солнечной пыли? Плотской любви?

– Сократ! Гераклит! Кто-нибудь пробовал уйти из Ада через Лимб?

Старик стал еще серьезнее. Как и Людвиг во время оно, Сократ словно бы покрылся светом, спрятался в свет и почти превратился в призрак:

– Да. Смотри. Туда, туда!

Он отмахнул рукою влево.

***

Там было странно. Ландшафт напоминает берег моря, но никакого моря тут не может быть. Белый песок, потом дюны и дальше белые скалы. Кто-то принес к самому краю песков каменное кресло – если б тут было действительно море, то волны повалили бы его и забросали песком. В кресле, подобно восковой кукле, сидела девушка, и ее очень светлые волосы, завязанные в хвост, отдувало назад, но не ветром, а вроде бы светом. За спинкой кресла стоял молодой человек в черном – казалось, он хочет вкатить ее в светящийся туман, но колес у этого кресла не было.

– Допустим, да! – обиженно начал Сократ. – Вот этот юноша – ваш человек. То ли из твоей страны, то ли из вашего времени. Его зовут Лотар. Допустим, он был поэтом и писал длинные стихи, иногда у него получались хорошие строфы. Предположим, он полюбил вот эту девушку, уже тогда душевнобольную.

Волосы девушки свет относил назад и пронизывал ее всю, а кудрей молодого человека не задевал.

– Предположим, он ее любил, а она его любить не могла, душевного огня не хватало. Он решил не только, что он – не мужчина. Он решил, что он – плохой поэт, потому что его стих ее не задевали. Мальчик отчаялся и стал небрежен. Однажды он пошел в лес по ягоды, потерял дорогу и попал под дождь. Он заболел воспалением легких и умер в лесу в шалаше, тела так и не нашли...

Бенедикт видел: снова и снова в лес уходили охотники, егеря и крестьяне, а тела все не было. Лето было пасмурным, и казалось, что больная девушка совершенно не отбрасывает тени. Она знала о том, что Лотар пропал, но не могла понять, при чем тут она и что же такое вина. Бенедикт видел: молодой человек в черном (студент?), красиво причесанный, с каштановыми кудрями – он приходит к ней на задний двор и усаживается то на штабель бревен, то на старую бочку – точно так же, как сам Бенедикт снова сидит здесь на обломке колонны. Бенедикт слышит: дыхание девушки учащается, и она слабо радуется Лотару. Он зовет ее за собой. Там, где он сейчас – так он говорит – вечная жизнь, вечная молодость, рядом обитают философы и поэты. Он все старые, но так прекрасны! Все будут почитать ее, а он, Лотар, сможет любить ее один, вечно! Там лучше, чем здесь, ведь так? Ведь так?

Девушка смутно чувствует – может быть, и лучше. Никто не будет отнимать ее старых кукол, никто не станет навязывать ей женихов. Ей не надо будет никого рожать, воспитывать и хоронить...

– И она согласилась. Хм-м. Я бы подумал, что этого мальчика увел Крысолов. Может быть, он завел его в лес.

– Какой Крысолов?

– Разве Лотар тебе не рассказывал?

Бенедикт, в смешном превосходстве над чудаком Сократом, решил придержать историю о Крысолове при себе. Не знает – тем хуже для него.

...

Очень страшно. В Преисподней страха нет, там его замещает напряженная скука, от которой точно так же вздрагивают руки – но ноги-то не трясутся! какой смысл бояться в Аду? Там даже предельный ужас способен зародить надежду на то, что какие-то, пусть невероятно гадкие, изменения все-таки возможны. Надеждою там пытают, но редко – это касается рассмотрения всяческих прошений и докладных, превращает ужас в ту же скуку. Вот, Людвиг был в ужасе – и ушел навсегда. Он не станет ничьим Крысоловом, ему дай Боже самому ноги унести.

– Лотар! – крикнул Сократ. – Это Бенедикт – вдруг он сможет вам помочь?

Лотар отвернулся от возлюбленной, не выпуская спинки каменного кресла, а Бенедикт двинулся навстречу. Мертвые души ступают легко и оставляют следы разве что на свежем снегу, на горячем пепле – так они легки и напряженны. Но теперь Бенедикт шел так, как ступал по песку на Земле – ступни проваливались, скользили, оставляли глубокие следы, песок мешал и холодил, хотя никогда и не был влажен.

Лотар ожидал, Бенедикт подходил. Юноша оказался тщедушным, но принял какой-то странный грозный вид. Носил он черный костюмчик, из которого уже немного вырос – потому-то и пошел в лес в этом старье. При Бенедикте такой одежды не носили, и сложно было понять, кто этот Лотар – дворянин он или простолюдин. Впрочем, по внешнему виду Бенедикта тоже никто не догадывался, что имеет дело с бароном. Молодой человек стоял так, чтобы каменное кресло невозможно было обойти. Это он сманил и похитил эту девушку, и теперь она принадлежит только ему. Бенедикт разглядывал его, примеряясь, как обычно примерялся к разговору с неудобным студентом. Итак, мальчик слаб, невысок и бледен. Он носит старую одежку, и ему в ней не очень удобно. Может быть, он так и не вырос, его одетое тело принадлежит именно мальчишке. Голова у него крупная, как у мальчишки, а вот ручки маленькие. И поясница быстро устает стоять.

Бледные волосы девушки треплет свет, забрасывает юноше на щеку, но он волос не замечает, его собственные кудри неподвижны. Вероятно, юный поэт хотел бы гордиться своими кудрями. Но они не выросли достаточно длинными – отец мог запретить ему подобную прическу. Получилась каштановая копна, завившаяся "мелким бесом". Был бы мальчик-белый мавр, да вот губы тонкие и глаза светлые. Лицо на детском теле выглядит слишком взрослым. Он бледен, у него покатый лоб с утолщением над бровями. Узкое лицо, но глаза, светло-карие, ореховые, расставлены слишком широко, и от того юноша выглядит наглецом. Щеки его худы, нос тонкий и короткий, недолеплен. Этот мальчик из тех, у кого должна быть длинная юность, а потом – сразу старость. Судя по всему, до смерти он ни разу не побрился, не было необходимости. При всем при этом Простофиля так и не подумал о самом важном – для чего его послал Сократ, чем он может помочь и должен ли.

А поэт поглядывал со слабым вызовом. Он, юноша, быстро разглядел в страннике преподавателя и сменил вызов на упрямство. Бывший ректор протянул ему руку, но парень руки не взял, не мог оторваться от спинки кресла. Просто чуть поклонился.

– Бенедикт – это я. Сократ послал меня помочь тебе.

– Да... но я должен уйти в Ад – и тогда кто о ней позаботится?

Это Лотар был перепуган. Девушку он бросить здесь не мог. Он же был в ответе за то, что все так получилось. Он растерян и виноват.

– Да почему же в Ад?! Расскажи, что произошло, Лотар!

– Ну, когда я умер, я этого не понял, – Вид у парнишки стал совершенно детский – не только виноватый, но и смущенный. – Понимаете, я думал, что мне стало лучше. И я отошел в кустики, но у меня ничего не получилось.

Бенедикт видел: молодой человек вылез из шалаша, потянулся, а труп остался внутри, в тени его просто было не заметить. Слышно – это утро, для птиц уже слишком позднее, они постепенно умолкают. Юноша постоял спиной к кустам, поддернул штаны и засмеялся. До болезни он забыл, каким путем пришел сюда, но вот теперь мог вспомнить все нужные приметы одну за другой!

Так он шел и шел – как Гензель шел бы, если б его крошки не склевали птицы. Молодой человек пошел домой, но никого почему-то не застал (семья как раз тогда снова пошла по соседям собирать народ на его поиски). Лотар удивился – дел днем невпроворот, особенно в лавке, и никого нет дома! Тогда он пошел на площадь, но и там не собиралось никаких толп – а он-то подумал, будто все собрались на казнь. Тогда он, легкий и беззаботный, отправился к возлюбленной. Она так хрупка, что никогда не бывала там, где толпятся люди. Ее могли бы принять за ведьму, но девушка невероятно благочестива и скромна. Наверное, она волновалась и скучала о нем! Сейчас она сидела, перебирала стеклянные четки и Лотару почти не обрадовалась. Он любезно извинился и стал ждать; стеклянные зерна мелькали все быстрей, как блики вязальных спиц. Лотар подумал, что она похожа на молящийся автомат, но тут же устыдился этого. Вошел и вышел мальчик, он гостя не заметил. Лотар тихо кашлянул. Девушка вздрогнула и отложила четки:

– Лотар? Тебя нашли?

– Нет, милая – я сам нашелся!

– Но ты же...

Она сглотнула последнее слово.

– Что я?

Лотару стало страшно. Его возлюбленная умела принимать чувства других, как хорошее зеркало. Она задрожала и позвала:

– Ганс, Ганс, братик!

Мальчик прибежал обратно.

– Ганс, ты кого-нибудь видишь тут? Слышишь?

Тот вытер нос рукавом и важно ответил:

– Нет, милая, тут никого нет. Ты опять навоображала всего.

– Ой, Ганс, ты совсем как отец! Уходи отсюда!

Тот, довольный, убежал. А девушка стала совсем подозрительной:

– Лотар, ты же умер! Ты призрак?

– Что ты, что ты! Призраки приходят по ночам!

Он перекрестился, но даже этим ее не убедил. Она подождала и сказала:

– Если хочешь, приходи еще. Но не смей больше заходить в дом.

Кот вошел, резко выгнулся вверх и зашипел на Лотара; тот хотел его погладить, но зверек забился под кровать.

– Вот видишь! – сказала девушка. – Барсик тебя всегда любил. Значит, ты умер – и не смей больше заходить в дом!

– А как же...

– Мы будем разговаривать во дворе. Все равно тебя никто не увидит, а я – якобы сумасшедшая!

Тут она оскалилась и прищурилась столь злобно, что стала и впрямь похожа на ведьму.

– Поцелуй меня – тогда уйду!

– Не хочу!

– Когда мне подойти?

– Когда захочешь. Но сначала разберись, на каком ты свете.

Простофиля Бенедикт понимал: ее всю жизнь считали сначала чудачкой и капризулей, потом – сумасшедшей. И сейчас Лотар, мертвый, но настоящий, стал ей нужен (а при жизни не был), сделался в ее руках сильнейшим козырем. И Лотар, как и все чувствительные поэты, очень умелый манипулятор, это понял тоже. Его учители, романтические поэты, боготворили Смерть, считали Ее Раем, а он угодил прямо в Ее царство и теперь мог воспользоваться всеми Ее благами!

...

Долго ли, коротко ли, но Лотар разобрался, где находится. В Ад его не взяли, потому что мелкими грехами он себя не выражал и грешил в основном по рассеянности. Тогда он осел в Лимбе. Со схоластами ему было скучновато, и он прибился к Кьеркегору, Сведенборгу и Даниилу Андрееву: потому что так и не нашел Байрона, а с этими великими мужами он прекрасно чувствовал все успокаивающее великолепие Смерти и ненадежность мира дольнего. Три великих философа были к юноше благосклонны, а он иногда навещал и Сократа с его приятелями. Он был совершенно очарован и при любой возможности прорывался к возлюбленной, чтобы рассказать, как прекрасны владения Смерти. Она не слишком верила стихам, но теперь, когда у нее появился друг-привидение, относилась ко всему этому куда доверчивее. Она стала веселей и энергичней, ведь Лотар существовал на самом деле, и его могла видеть только она одна!

– Постой, Лотар! А как ты вырывался?

– Да через любую щель в стене.

В один прекрасный день она достала из сундука бальное платье покойной матушки. Платья такие вышли из моды вместе с воинственным Наполеоном. Но, раз Лотар рассказывал о самом Сократе, она решила, что "греческое" белое платье с травянисто-зеленым поясом под грудью и изумрудная лента в волосах подойдут! И потребовала от возлюбленного, чтобы он немедленно увел ее за собой. А вот Лотар не был уверен, что все получится так, как надо.

Бенедикт ощущал: юноша испугался, даже к таком браку не готовился, и его пока все устраивало. Он ходит в гости, а Она его любезно принимает. Лотара напугала решительность возлюбленной. Он захотел стать достойным ее и тоже повел себя решительно – подхватил на руки и пронес сквозь какие-то старые ворота. Он забыл, какие именно. И вот после этого на внутренний взор Бенедикта пал холодный туман. Произошло что-то, чего Лотар так и не понял. Когда все прояснилось, он увидел: Сократ и Барух усадили девушку в кресле в каким-то странном месте, где у ног плещется перламутровый свет. Выражение ее лица понять было невозможно, а Лотар плакал настоящими мокрыми слезами!

– Вот так, – закончил он. – Я тогда не понял, но она сошла с ума! Я должен пойти в Ад за это, но не могу, не могу ее бросить.

– А чего же хочешь ты?

– Перевести ее обратно, но не могу! – у него и углы рта растянулись, как у ревущего малыша, и в кудри на висках он вцепился, но слез не было.

Бенедикт переждал его раскачивания, успокаивать не стал; юноша устыдился, собрался и снова ухватился за спинку кресла.

Вот тогда-то старик легко задел юношу за плечо:

– Лотар, ты ни разу не назвал ее по имени. Как ее зовут?

– Что? Лене, ее зовут Лене.

– Позволь мне обойти ее! – почти зашептал Бенедикт. – Ты драться не будешь?

– Нет. Проходите. Но зачем?

– Потом скажу, сначала посмотрю, – Бенедикт и сам не знал, для чего он это делает. Людвиг обошел некое препятствие, он сам обогнул очаг, хватая голову Элиа...

Старик мягко отстранил юношу, обошел кресло, взглянул девушке в лицо. Свет здесь напоминал уже не перламутр, а невесомую воду, просвеченную Солнцем, переливы на дне ручья. Свет этот был так силен, что ни Лене не отбрасывала тени на Лотара, ни Бенедикт не затенял ее лица.

– Лене! – позвал он.

Девушка не закрывала глаз – смотрела в поток и чуть улыбалась. Свет делал прозрачными ее черты, и она казалась хрустальной. Голубые глаза, но правый зрачок немного убежал в сторону, как если бы этим глазом Лене плохо видела. Ямочки на щеках, чистая кожа, улыбка и взгляд – глубокий, втянутый в светлую бездну.

– Лотар! – окликнул Бенедикт. – Ты видел ее лицо?

– Нет, свет мешает. Ей плохо? – насторожился Лотар и потянулся через каменную спинку и волосы Лене. Бенедикт снова мягко остановил его:

– Нет, совсем нет... Мне кажется, она переживает блаженство. Ты уверен, что надо возвращать ее обратно?

– Вы думаете, она здесь... счастлива?

– Проверим. Иди сюда.

Лотар обошел кресло с другой стороны и встал рядом. Бенедикт привык, что люди становятся с каждым веком все выше и выше (очень рослый в свое время ректор в глазах его бывших подростков-чиновников выглядел вполне обыкновенно, мальчик мог бы перерасти его), но Лотар дотягивался только до его виска, когда очень старался казаться взрослым.

– Слушай, Лотар! Сейчас ты будешь звать ее и отступать. А я буду следить за ее лицом.

– Зачем? – насторожился мальчик.

– Попробую понять, что она чувствует.

– Ладно.

– Тогда зови и иди!

– Лене, Лене!

Лотар потрогал ее за плечо (видимо, раньше он себе этого не позволял, а сейчас словно сам боялся обжечься и ее повредить), а потом осторожно отступил на шаг.

– Не переставай звать, не переставай уходить!

Бенедикт отвлекся от юноши и всмотрелся в лицо Лене. Сначала изменился взгляд, теперь правый глаз не казался слепым.

– Лене, Лене!

Глаза девушки задвигались подобно маятнику – так смотрят сны, но не помнят об этом.

– Лене!

Улыбка ее стала тревожной; свет ослаб и померк, он больше не играл ее волосами.

– Все, Лотар, стой!

– Что мне делать?

– Пока ничего, – буркнул Бенедикт. Юнец, кажется, где-то там переминался с ноги на ногу.

– Лотар, она тревожится, когда ты далеко.

– Я возвращаюсь! – крикнул он, но остался на месте.

Бенедикт не посмел отвернуться от лица Лене – вдруг она испугается или исчезнет?

– Лотар, она счастлива, когда ты рядом. Тогда ей спокойно.

– Я должен остаться здесь?

Бенедикту показалось, что мальчик ждет приказа:

– Ты – мужчина. Тебе решать.

И Лотар прошептал:

– Мне и при жизни-то было не по себе. То ли она со мной, то ли нет. А тут я как прилип...

Лицо Лене стало неподвижным.

– Мне страшно! А Вы не можете мне помочь!

Мальчик требовательный и беспомощный – наверное, младший или поздний сынок...

– Я уже помогаю, сынок. Не знаю, правда, кому и зачем.

Лене вроде бы успокоилась и казалась спящей.

– А вот оставайтесь здесь и пасите ее!

– Нет.

Бенедикт присел на корточки и впервые за свое время в Аду скривился – колени у него побаливали и при жизни, особенно на лекциях. Лене спала, а Лотар, наверное, чувствовал, что его все бросили.

– Я умер из-за нее!

– И чего ты сам хочешь?!

Бенедикт разозлился достаточно – так, что Лотар выпалил:

– Я отправлю ее домой и останусь здесь! Это мое место.

– Хорошо. Ты решил, – Бенедикт встал, слишком медленно и потому непривычно. – Я тоже хочу уйти. Давай так: ты берешь Лене на руки и держишь. Я иду на ту сторону. Если все в порядке, скажу тебе, и ты мне ее передашь.

Лотар вроде бы смирился; Бенедикт понял, что опять принял решение за кого-то, но было уже поздно!

– Где выход?

Лотар побаивался; он указал на каменные воротца левее. Бенедикт побрел туда, загребая песок, и увидел – кто-то поставил торчком два обломка колонн (немного разной высоты) и небрежно перекрыл каменной плиткой. Воротца оказались примерно в рост ребенка. Лотар, понял Бенедикт, сделал их сам: руки поэта привычны к перу, а не к камню.

Если сквозь каменное кресло Лене лился поток света, то здесь та же сама субстанция образовала нечто вроде тумана. Бенедикт пригнулся, сильно согнул колени и, ворча, пролез в воротца. Распрямился и увидел, что пространство не изменилось. Подошел к воротцам, разглядел Лотара и Лене, позвал их обоих. Юноша поднял девушку на руки, ступил ко входу и простонал:

– Нет, нет, я не могу ее бросить!

Бенедикт отошел довольно далеко по песку и встал в стороне. Видел он то же самое – стену мусора, песок, перламутровый свет, каменное кресло вдали. Лотар боком протиснулся в воротца и попробовал поставить Лене на ноги; она чуть не упала – как-то жестко, словно доска. Когда он снова взял ее на руки, девушка снова обмякла и повисла.

– Вот же! – радостно крикнул Лотар и побежал как-то неожиданно быстро. Бенедикт вяз в песке и видел: под ногами юноши – мостовая, но кому она нужна в зоне прилива, да еще такая широкая? Поэт бежал то ли к часовенке, то ли к храмику. Возможно, кто-то огромный разрезал храмик вертикально надвое острым ножом, как пирожное – теперь у него не было передней стены. Перламутровые воды света окружали его, но внутри пока был обыкновенный и бледный свет Лимба. Лотар ворвался туда и положил Лене на скамью. Бенедикт прихватил какую-то каменную плитку, какой-то ржавый гвоздь и сколь мог быстрым шагом припустил за ними. Он знал: то, что увидит, обязательно надо записать, а бумаги у него не было. Еще он знал, что мостовая предназначена только для Лотара и Лене, а сам он ступать туда не имеет права ни в коем случае.

На руках Лотара Лене спала, даже глаза закрывала. Теперь она села сама, подымаясь медленно и не открывая глаз. Воды света втекли в храм и пока доставали им обоим до щиколоток. Лене глаз так и не открыла – зажмурился и Лотар. Он протянул ей руку, она взялась за нее и медленно-медленно встала. Чем больше она распрямлялась и приближалась к юноше, тем выше подымались воды света, тем шире девушка-кукла раскрывала глаза и тем быстрее, судорожнее писал Бенедикт. Гвоздь срывался, получались какие-то длинные хвосты. Неважно, как был заключен тот союз, смогли ли Лотар и Лене подарить друг другу поцелуй. Воды света заполнили сначала храмик, потом залили все. Бенедикт не успел дописать и отбросил камень и гвоздь.

...

Когда свет отступил, оказалось: камень исписан зазубринами и непонятными клинышками. То, что философ писал на песке, разгладила и унесла с собою волна света.

Он решил вернуться – часовни уже не было, но гряда мусора, собственно Лимб, существовала. Вернуться он тоже опоздал – там, где привык сидеть Сократ, теперь торчал всего лишь колышек. Бенедикт присмотрелся – этот колышек всадили косо, как для солнечных часов; да и не колышек это вовсе, а тот самый ржавый костыль из сердца Сократа. Теперь, значит, Сократ освободился. Он, заметный еще из-за шляпы и посоха, медленно уходил влево, к очарованным философам и романтическим поэтам. Бенедикту туда дороги не было – всю жизнь его выручали куда более глупые и грубые решения.

╖ 3

О, проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылек!

Басё

Сократ уходил налево, чтобы рассказать трем мистикам, что произошло с Лене и Лотаром? Сократ освободился? Бог весть.

Бенедикт, чуть касаясь пыли, двигался назад, и подымала его от поверхности холодящая, словно мята, легкая злость. Итак, все началось с Игнатия – ценой его покоя было заключение Простофили в Аду; пусть так – на это Бенедикт в спешке, горе и растерянности согласился сам. Но: что потом? К Йозефу откочевали его неграмотные чиновники. Исчез (или не исчез) Акакий Акакиевич. Потом покинул Преисподнюю Людвиг и каким-то образом завершились мучения падре Элиа. Ушел прогуляться Сократ. Обо всем этом с Бенедиктом никто не договаривался – его огибали все они, так колесницы огибают поворотный столб и набирают скорость; так акробат отбрасывает более не нужный груз и делает длинный прыжок. Но он, Бенедикт, не груз и не столб. Либо кто-то может стать грузом или столбом и для него. Что сказал Гераклит-Сократ: "Не я – твоя Сфинкс. Я – не твой Сфинкс"? Ему неведома история Крысолова. Но какой-то толчок могли дать эти дети, Лене и Лотар, которым понадобились вечная юность и любовь. Лотар, дурачок, прицепился к живой девчонке и затащил ее сюда...