Текст книги "Ад без жала (СИ)"

Автор книги: Мария Семкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Бенедикт, сердито хихикая, думал о том, не стоит ли и ему опереться на девчонку, если умные мужчины под его напором расточаются и рассыпаются в прах. Единственная глупая живая девчонка, с которой он был знаком в Аду, расцветила его бока радужными полосами и приделала дополнительные рога. Она была жива, попала в Ад по глупости и выбралась оттуда совершенно случайно. Она так она, хотя вот это по-настоящему смешно.

***

Лимб превратился в призрак веселого, полубезумного разума человеческого, стал чем-то вроде Летучего Голландца. Корабль-призрак завяз в песке и более никуда не увезет.

В Преисподней нет постоянной топографии. Ее дороги приводят в странные места, нужные места, ненавистные места – в места знакомые. Так Бенедикт вернулся в старый архив.

В любом архиве есть позабытые хранилища. В этом можно было выбирать – чердаки или подвалы. Раб Бенедикт выбрал чердак, раскопал там сугробы пыли и извлек древнюю картотеку и свинцовый грифелек. Карточки – это краткая история души и рекомендации, у них чистая обратная сторона. И он начал писать, то ли опираясь на истории мертвых душ, то ли как-то отталкиваясь от них – так канатный плясун отбрасывает груз и делает длинный прыжок. Он писал о соотношениях Ужаса, Отвращения и Надежды, о том, как ужас внешне может напоминать гордыню или порождать ее, о вездесущих и связанных Тревоге и Скуке. Это было окончанием его прижизненных работ, что потонули в книжном море Людвига Коля (тот считал души прозрачными и пустыми, ему не нравилась водянистость, обстоятельность и некоторая примитивность сочинений бывшего ректора). Но сама душа водяниста и примитивна, выделения душ смешиваются, души пропитывают ими друг друга и искажают... Наверное, потому-то следы свинцового грифеля и впитывались в карточки подобно воде, и исчезали. Но Ад коробился под воздействием этих капель – с запросами стали прибегать куда реже.

Когда истерся грифелек, Бенедикт уселся в углу на кипу ненужных бумаг, завалился плечом на стену и задремал. Прежде он не видел, чтобы кто-то в Преисподней мог спать. Снилась ему маленькая пестрая рыбка, вроде бы пескарь. Пескарь этот боялся всего и не надеялся, что пестрота надежно спрячет его. Он заживо похоронил себя под обрывом, выцвел окончательно, ослеп и уснул в норке. А снилось ему, будто бы он заглатывает щуку за щукою. Невеселый и правдивый сон... Бенедикт чуть не проснулся, тоскуя о водяных бликах на дне, прислонил к стене другое плечо и увидел новый сон. Тоже про рыбу. Кто-то выпотрошил воблу (оставив молоки) и выветрил ей мозги. Стала вобла жить на суше. Незаметной, тихой тенью подходила и говорила банальности, а банальности эти превращались в мысли, в общественное мнение. Мысли эти сплетались в паутину, там сушились новые воблушки, но они уже молчали и не сохраняли молок и икры. Жуткая сказка. Даже в Преисподней такого почти не было – этакое возможно только в дольнем мире.

Смеялись двое детей, потом чего-то испугались и рассорились. Бенедикт проснулся во сне и прислонился к стене спиной. Перед ним раскрылся зеленый вид – очень крепкая береза, суховатая трава цветет метелками, а чуть дальше – просторный деревянный дом с мезонином. Он серый в серебро, старый, и Бенедикта встретили бы там с благожелательным любопытством – но вот только мешает собака, похожая на маленького волка. Она кинулась было с лаем, но осела на грудь и припала к земле, замолчала. Бенедикт грустно подумал: "Я все еще мертв" и проснулся.

***

Девочку воспитывали в стандартной советской семье – мама и бабушка. Мама преподавала русский язык и литературу (сейчас, когда не так много оставалось до Первого Сентября, она пропадала в школе и жаловалась на то, что делать там нечего, а сидеть в учительской почему-то надо), а бабушка вышла на пенсию, когда заметила, что боли в пальцах мешают ей быстро вязать узлы, а колени и спина требуют сесть, даже если операция в разгаре. Папа пропадал где-то на северах, присылал алименты и подарки. Это еще ничего, что так – у некоторых папы меняются чуть ли не каждый год, и все пьют. Итак, в квартире жили – бабушка, мама и еще три кота. Каждый из котов выбрал какую-нибудь одну хозяйку. Девочку очень любил толстый полосатый Васька, ее ровесник. У Мосея, кота бабушки, рыжие уши и хвост, а сам он считается белым. Однажды кота решились вымыть, и потом бабушка неделю ходила с медовым компрессом на пальце. Мосей – его сперва назвали Муськой (бабушка очень смеялась – это она-то, оперирующий гинеколог, перепутала кота с кошкой!), а потом нарекли за вороватость в честь Мосия Шила. Он был некрасив – ноги длинные, морда узкая, но самый боевой из всех. Третий, дымчатый красавец Тиша, принадлежал маме. Ему одному разрешалось сидеть на стопках тетрадей, когда мама долго проверяла сочинения (и немало при этом веселилась). Коты почти не ночевали дома и жили в основном на улице.

Сегодня, в начале августа, девочка заскучала. Когда она была маленькой, то начинала капризничать и плакать часа за два до того, как пойдет дождь. Сейчас она об этом не вспомнила и стала думать о другом. Мама, как всегда, ничего конкретного не велела. Это беспокоит. Мама будет ругаться, если что-то ей нужное сделано не будет. То ли надо погладить белье, то ли хлеба купить, то ли пыль вытереть. И обязательно полить огородик – все, кроме лука, он уже начал подсыхать, что он него и требовалось Но все равно непонятно: для чего надо гладить носки и трусы, если они, надетые, все равно расправятся и в придачу никто их не увидит? Но мама считает, что это надо. А бабушка тоже говорит, что надо, потому что горячий утюг обеззараживает. Пока время еще есть, нужно делать дела так, чтобы мама это видела, чтобы она застала девочку за работой. Иначе не заметит сделанного и все равно будет ругаться. Так что время есть еще, но делать-то нечего!

Ага! Нужно съесть кашу в термосе, которую оставила бабушка, иначе будут нарекания. Бабушка ушла к своей бывшей операционной сестре, а нынче просто подруге. Эта самая Галина Ивановна одна живет в деревянном доме и держит скотину. Ей уже в тягость корова: доить пальцы болят, накосить столько сена, сколько надо корове на зиму, очень трудно, а прикупить его не на что. Старушка решила – сегодня корову отведут в деревню за четыре километра от дома и продадут. Там же купят козу и приведут домой.

До школы бабушка и внучка были очень близки – бабушка только и мечтала о том, как она отправит девочку в первый класс. Но, когда это время пришло, бабушка как-то отстранилась. Внучка теперь – отрезанный ломоть; тем более, учится она хорошо. Бабушка коротала оставшийся век с друзьями и бывшими коллегами. Все они были старше ее и часто болели, а она их время от времени спасала. Она взяла бы сегодня внучку с собой – считала, что девочка должна уметь обращаться со скотиной. А раз не взяла – значит, взрослые напьются, а коровой и козой будет заниматься непьющая бабушка. Для того ее и звали.

Все это девочка знала и понимала про себя, ни о чем таком специально не думая. Дети именно так и поступают.

Так вот. Мамы и бабушки дома нет, котов тоже. В библиотеке она побывала утром. Наступил август, и дети торопились хотя бы посмотреть, что им было задано по внеклассному чтению. Девочка прежние книжки сдала, набрала, по своему обыкновению, сказок, книжек по зоологии и решила немного почитать. В читальном зале стояли толстые "Скандинавские сказки" и "Сказки Западной Африки", на руки их не выдавали. В августе сказками никто не заинтересуется, и обе книжки достанутся ей.

Только за тем самым столом уже сидела Танька. Танька, сирота, жила с бабушкой-полуцыганкой и была девчонкой очень самостоятельной. Девочки поздоровались и устроились за столиком вдвоем. Проныра Танька нашла кое-что очень интересное. Где это видано, где это слыхано, чтобы в школе задавали сказки читать? Нынче на лето задали какие-то рассказы Салтыкова-Щедрина – теперь Танька их нашла, и они оказались сказками! Это была большого формата тонкая книжка в бумажной обложке, новая. Девочки раскрыли ее, попали на сказку о Премудром Пискаре, прочитали ее и сказали: "Ого!" – история оказалась довольно страшная и правдивая. Тогда они снова раскрыли книжку наугад и наткнулись на "Вяленую Воблу". Эта история Таньке не понравилась. Ее подружка подумала про себя, что "Вобла" еще страшнее – ходит себе такая мумия и всем мозги высушивает; так делают учительницы, особенно старые.

Эти "Сказки" были в единственном экземпляре. Девочке пора было уходить, а Танька могла посидеть-почитать еще....

Потом стало как-то неловко. То ли в читальном зале было слишком тихо, то ли беспощадный Салтыков-Щедрин писал ну совершенно не для детей, но обеим стало немного страшно. Как если бы за ними кто-то наблюдал – хотя бы пучеглазый портрет того же Салтыкова. Тогда девочка сказала, задумчиво глядя на приятельницу:

– Жуть. Вот есть еще рассказ "Человек с золотыми мозгами", я по радио слышала. Так же страшно – он доставал из головы куски золота, все растратил и умер...

Таньке надо рассказывать так, чтобы она поняла – что ей до проблем таланта и любви? А дети очень не любят, когда свои же сверстники таращатся на них взрослым взглядом; девочка этого пока не понимала...

– Да ладно. Фантастика, что ли?

– Нет.

Таньке не понравилось, что эта почти-отличница опять хвастается, будто что-то такое знает:

– Нам этого "Человека" не задавали. Можно, я эту книжку возьму?

Ну, Танька эту книжку первая нашла...

– Ты больно быстро читаешь, я не успеваю. Дай, я прочту хоть...

Ощущение слежки ушло.

...

Танька дулась. Девочка предложила ей:

– Ну... А можно, я ее возьму и до завтра прочитаю? Я быстро.

А Танька отвечает ворчливо:

– Тебе-то мама все равно двойку не поставит. И будто бы у вас нет книг по школьной программе.

Есть-то есть, но девочку привлекли картинки, серо-коричнево-зеленоватые, уродливые и мрачные, как ночной кошмар. Но то, что сказала Танька, справедливо. Книжку она будет мусолить недели две...

– Ладно. Только мне скажи, когда будешь сдавать.

– Ладно.

Ничего она не скажет, просто забудет. Танька живет далеко, в деревянном доме, и до школы они больше не увидятся, и книжка уйдет.

...

Сейчас девочка сидела за столом, с тоской поедала сухую пшенную кашу из термоса (она бы предпочла сварить картошку, но мама и бабушка боятся подпускать ее к газовой плите) и читала библиотечную "Тысячу и Одну ночь". Читать за столом нельзя, от этого бывает гастрит, но сейчас ей этого никто запретить не может, правда? Папа тоже так делает... Книга открылась на истории некоего Шахзадэ и его коня из черного дерева. Интереснее всего были винты на плечах коня – куда повернешь, туда он и летит – и загвоздка в конструкции, из-за которой заставить его опуститься было очень сложно. Взрослый подумал бы, что это история о силе любви и везении юности, а девочка опять заскучала. Самое интересное – это летучий деревянный конь, а всякие принцы и принцессы в сказках всегда ведут себя одинаково. Ей стало то ли стыдно, то ли немного страшно, она не поняла, почему.

На самом деле ей было стыдно за хорошую деталь в глупой истории. Она, ребенок, не думала, что сама делает что-то подобное. Дело в том, что в ее ящике письменного стола лежала заветная Зеленая Тетрадь, исписанная с обоих концов. С одной стороны там были начала всяких фантастических рассказов. Там паслись плоские и прозрачные зеленые коровы, они перепархивали с пастбища на пастбище на огромных зеленых крыльях и грелись на солнышке, подставив свету несущие плоскости. Эти стада питались днем с помощью фотосинтеза, а ночью жевали жвачку. Мяса от них было мало, зато они доились и молоком, и глюкозой. Мясо росло в больших парниках. Вот и весь сюжет. Или была мостовая на пьезокристаллах, и волнолом, преобразующий энергию волн в электричество. Это, думала девочка, интересно само по себе, и при чем тут сюжет? Но Казанцев и Беляев наворачивали такое! так что сюжет надо было срочно придумать – и не получалось. Или позаимствовать у какого-нибудь настоящего писателя – но все равно получалось скучно. И что с этим делать? Так и хранились фрагменты чего-то, не похожего на нормальные фантастические рассказы.

С другого конца Зеленая Тетрадь представляла собою журнал наблюдений за обитателями "больничного леса" и некоего "пруда". Тут получалось куда интереснее, и надо было взглянуть на эти владения и сегодня. Вот оно и дело.

***

Она собралась – надела старую мамину юбку в клеточку с большим карманом и ту футболку с изображением голубого Олимпийского Мишки, которую давным-давно прислал папа, но ошибся размером (вместе с футболкой пришло письмо, что он работает с водолазами в Институте Моря – алименты и вправду были тогда побольше обычного). Теперь она до нее доросла. В карман юбки свободно влезла бы Зеленая Тетрадь, но девочка опустила туда только старый мамин блокнотик, химический карандаш и нож, который прислал отец – с ручкой из оленьего рога, двумя лезвиями и шильцем. Почему так? А вот так. Девочка совершенно точно знала, что дети (обращаться друг к другу во дворе было принято по именам и прозвищам, называть кого-то за глаза по фамилии, обращаться к целой компании «ребята» или просто «ребя», но девочка всегда для себя называла их «дети», а взрослых – «люди»), про которых люди думают так хорошо, в библиотеке одни, а во дворе – совершенно другие. Словно бы они принимают там свою истинную природу, природу маленьких троллей. Это особенно заметно у девочек – а мальчики почти все время одинаковы. Эти самые «девочки» (по дворовому названию – «девки») делились на две компании. Двор принадлежал медицинским работникам и строителям, это двухэтажные кирпичные дома с водопроводом и канализацией. Двор оброс хлевами, банями и огородами. Так вот, одна компания – это дочки начальников (главврача, завучей...), а вторая – дети строителей, чаще всего одиноких баб. Обе компании воюют и одинаково относятся к девочке – то подпускают к себе, то начинают травить – это надоело, но девочка не знала, почему так происходит и как это исправить. Ей хотелось бы, чтобы девочки не делали пакостей исподтишка. Вот почему нельзя было брать с собой Зеленую Тетрадь. Девочки-начальницы могли бы напасть на нее прямо, а строительницы – натравить пацанов. В любом случае Тетрадь отнимут, будут читать и издеваться, а потом порвут.

Этим летом девочке казалось, что она проспала несколько лет, а теперь пробуждается. Иногда в голове неожиданно открывалась словно бы еще пара глаз и видела все за нее. То, что видят эти глаза, было непросто понять, они только видели, но не объясняли. Она уже привыкла считать себя хуже других детей и в то же время лучше их. Жизнь детей скучна и сумбурна и иногда опасна, но она не понимает того главного, что превращает детей в компанию "ребят". Пока девочке не было понятно, почему издеваются именно над ней. Тут надо было знать о положении в обществе взрослых, их родителей. Поскольку мама девочки работала в единственной тут средней школе, а бабушка вышла на пенсию в звании отличника здравоохранения и до сих пор позволяла себе покрикивать на главврача, своего бывшего ассистента, то девочке из такой семьи на роду было написано играть с маленькими начальницами. При этом у нее не было отца, а у начальниц отцы были. Значит, ей надо было играть со строительницами, но те с нею скучали и желали позабавиться, издеваясь. Как и Танька, девочки из обеих компаний смутно чувствовали, что она – не совсем правильный ребенок и понимали это для себя так: девочка "больно высоко заносится". А ей надоело заискивать перед дурочками.

Одна компания другой стоила. Прошлым летом дочки начальников заживо разорвали ящерицу. Им было просто интересно, отбросит ли она хвост. Гнездо ящериц нашла девочка и по глупости показала одной "подружке". Когда ящерица ходила по рукам, девочка не успела врезать, кому следовало – сначала оцепенела, потом испугалась. В этой компании было в ходу прямое насилие – бросить в канаву, вывалять в череде и все такое. С дочками строительниц было сложнее. Они договаривались с парнями. Одному из них девочка надела на голову помойное ведро (жалко, уже пустое), и парни притихли. А девки занялись мелкими кражами, расцарапывали тетрадные обложки и вымогали то, что присылал отец. Позавчера они придумали новое издевательство – подходят сзади и орут: "Безотцовщина!", "У тебя нет отца!". Мама это услышала в окно и бессильно расплакалась. А дочка поплакала, проразмышляла целый вечер и на следующий день ответила так: "А у вас еще хуже, чем нет! У всех по два, по три папы, и каждый вас лупит ремнем. Сами после родительских собраний вечно жалуетесь. И пошли вы все...!"

Если мама узнает, куда именно дочка их послала, будет ужас что. Ей все равно, что это была месть за мамины слезы. Сегодня девки придумают что-то еще – тогда ножик надо оставить дома, а то отберут или украдут.

Девочка обула старые бабушкины вельветовые кеды (ступни у нее росли очень быстро и в длину и в ширину – мама говорила: "Ласты! В кого такие, даже у отца нога маленькая"; это хорошо, что ни в кого, а то был бы еще повод ругать, что и здесь дочка в отца – из маминой обуви она выросла прошлым летом и теперь принялась за бабушкину), с сожалением оглядываясь на удочку и купальник. Если уйти на реку одной, вот тогда попадет по-настоящему, так что обойдутся коты без пескарей.

***

Странная была погода. Мог собраться дождь – бабушка еще вчера жаловалась на пяточные шпоры. Шпоры эти росли внутрь, их видно не было; она растерлась на ночь муравьиным спиртом, а сегодня все равно пошла продавать корову, раз обещала. Погода нагнетала скуку, ветра не было с утра. Сначала солнце светило ярко, а к обеду потускнело, затянулось очень легкой равномерной пеленой. Ни детей, ни собак на улице не наблюдалось, хотя ни жары, ни духоты особо не было. Бабушка всегда напоминала – надевай панамку, но пока не было такой необходимости. Девочка привычно огляделась – Васька спал на дереве у сараев и ее даже не заметил. Дымчатого Тишу гладила целая компания маленьких девочек, и он свисал в их руках. Защищать его необходимости не было – сам убежит, если что. Девочки приняли в компанию слабоумного парнишку. Бабушка его почему-то выделяла. Он добрый и кота не обидит. Даже гладить не будет, если кот не захочет. Девочки чирикали что-то (а вот воробьи и синицы молчали) про Колю Герасимова и Алису Селезневу – но одна упрямилась, что Шерлок Холмс интереснее. Не договорившись, малявки стали обсуждать, что пьют чьи папаши. Речь велась про самогон, брагу, антифриз и какой-то разведенный клей. Над воротами больницы висит длинный плакат – змея и чаша. Это то, что разделяет детей из этого двора. Одни говорят, что змея ест варенье, другие – что она пьет. Девочка решила в свое время, что змея лижет мороженое – ее как-то папа в кафе водил, но там тоже пили, и им обоим очень попало от мамы.

С утра исчезали тени, расплывались и бледнели. Потому не видно было, дует ветерок или совсем пропал – не мотались под деревом тени листьев. Даже девочки-салаги и те спорили почти шепотом, без обычных обезьянских визгов. А то в этом возрасте (важно подумала девочка), малявки специально учатся визжать и не упускают к тому повода. Она позвала Ваську, но тот спал крепко – за долгую свою жизнь отполировал себе гнездо в развилке дерева. Тиша устал от ласк, вырвался и взлетел по стволу выше – это и было единственным движением во дворе.

"Все равно клевать не будет" – подтвердила свое решение девочка и свернула вправо, решила обогнуть двор и уйти к больничному лесу.

...

Это был на самом деле почти настоящий лес на склоне оврага – с елками, соснами, зарослями малины и заросшими котлованами на месте старых холерных бараков. Больные гуляли там в тихий час, выбрасывали кое-какой мусор и иногда выпивали. Дети играли в казаки-разбойники.

Этим летом больничный лес породил две достопримечательности. Там поселилась умная ворона. Как-то раз уличный пес чуть не сошел с ума – он лаял, скулил и бросался на сосну. А с сосны на него кто-то громко хрюкал. Девочка постояла, успокаивала пса, а тот обиженно подвывал. Потом с сосны слетел просто-напросто вороненок. Наверное, пес хотел ухватить его за хвост, а этот почти птенец собаку испугал. Эта ворона научилась еще и гоготать, и издавать что-то похожее на "Кукареку". Но своей пары и гнезда у этой умницы не было. Может быть, она еще маленькая. Или ее даже свои боятся. Ворону-пересмешника можно было показать детям, и какое-то время девочка была в авторитете, а потом о них с вороной позабыли.

Со второй достопримечательностью нужно было обращаться аккуратнее и делать так, чтобы дети тебя ни в коем случае не заметили. Все девчонки и пацаны любят муравьиный сок на палочках, и потому раскапывают муравейники. Их папаши любят ловить рыбу и тоже раскапывают муравейники. А те пижоны, у кого есть лупы, сжигают муравьев заживо и могут случайно или нарочно поджечь целый муравейник. Вторая достопримечательность – это новый, только прошлым летом отселившийся муравейничек на самом краю больничного леса. Посмотреть его и записать, что делают муравьи, стоило.

За двором солнце пока светило почти во всю свою мочь, золотисто и нежно, а песчаная дорога казалась совершенно белой. Ветра не было, пыль невозможно было заставить подняться. Вот проехала телега, запряженная невысоким гнедым коньком. Это дядька с неприличным прозвищем вез больничное белье в прачечную. Собаки не гнались сегодня за телегой, и даже колеса не могли поднять пыль с земли. Под лавочкой у прачечной дремал рыжий кобелек очень легкого сложения, похожий на шакала – так и он не проснулся. Девочка обрадовалась – ходить в лес с собакой куда интереснее, она замечает такое, чего человек сам никогда не увидит.

– Привет, Душман! Пошли гулять?

Обычно Душман тут же вскакивал, потягивался и бежал следом, потом выносился вперед. Но сегодня он только приоткрыл левый глаз и мотнул хвостом в пыли: "Извини, мол, я сплю. Душно". Ну ладно, спи.

Но муравьи почти ничего не делали. Фуражиры, четверо или пятеро, вяло возвращались, а остальные закрывали входы, как обычно на ночь. Видимо, дождь все-таки собирается, хоть и медленно.

Но что-то же надо было делать в этом неподвижном лесу? Она привычно посмотрела в небо, затянутое прозрачной пленкой и огляделась. По тропинке вниз к ручейку трусил Мосей, просверкивал белым туловищем. Уши он прижал на всякий случай. Говорят, здесь видели лису! Жалко, сама девочка не замечала ни лисы, ни следов. Так говорил троюродный брат, хулиган и враль, сын охотника. Но он-то жил как раз за больничным лесом. Если лисица укусит кота, тот может заболеть бешенством. Но Мосей не волновался. Он единственный из всех кошек двора посещает больничный лес и иногда приносит оттуда полевок, но чаще наполовину съеденных серых птенцов. Мосей ходил в больничный лес, потому что там гуляла бабушка. Сейчас он обходит территорию, и на хвост уже прицепилась сухая головка репья.

– Мосей, у тебя на хвосте репей! – получилась рифмованная дразнилка.

Кот оглянулся; голову поворачивать ему нелегко, потому что конкуренты часто били его по щекам, и там наслоилась толстая, как подметка, кожа. Он скосился на хозяйкину внучку, дернул хвостом снизу вверх (поздоровался, значит) и побежал дальше, вниз. А девочка пошла своей дорогой, влево.

Там было такое интересное место, о котором детям лучше вообще не знать, а то все загадят (они где захотят, там и устроят туалет). А взрослые туда просто не поместятся. Больничный лес отделяется от жилых домов забором из сетки-рабицы. Старый забор продырявился и во многих местах упал, большую часть его убрали, но один длинный обрывок остался и ржавел себе. Новый забор, тоже сетчатый, поставили чуть дальше. И получился коридор. Вход туда закрыли собою чахлая рябинка (пока что длинный прут) и молодая сосенка ростом девочке до глаз. Если их отодвинуть, коридор откроется.

Девочка раздвинула детеныши-деревца и пролезла между сеток.

Здесь, у входа, было совсем темно, а на земле слежалась рыжая еловая хвоя. Оттуда девочка всегда приносила хорошие белые грузди, но сейчас для них еще не время. Вытянувшись и ставя ноги по-волчьи, след в след, чтобы не зацепиться за проволоки, она прошла дальше, к свету. Там еловую хвою на земле сменила сосновая, показалась травка. Тут скоро появятся белые грибы.

Но сейчас было совсем пусто. Да что же это такое? Ветра нет, солнце прячется, кот и пес не разговаривают с ней! Ни с кем, ни с чем нет никакой связи! То ли скучно ей, то ли страшно – сонно и беспокойно. В этом пустом и тихом мире можно потеряться и остаться навсегда!

... Самое интересное в сетчатом коридоре – не грибы, не хвоя. Он выводит из сыроватой зеленой серости леса в место, которое кажется иным. Сетки закончились там, где резко обрывается песчаная дорога, асфальт уходит чуть вниз и приводит в дом для начальства – два этажа и четыре квартиры. Там живут два человека из райкома, главврач и директор школы с семьями. Дворик у них тесный, гаражи огромные, и обычно дети сюда не заходят.

Левее – больничные яблоньки и длинная лавка для пациентов – но сейчас на ней никого нет, никто не курит даже на крылечке, а двери в приемный покой распахнуты настежь.

Простые дети не ходят в гости к детям начальников, если те сами их не пригласят. Дело в том, что у самого обрыва песчаной дорожки главврач построил вольер из той самой старой рабицы. В вольере живет собака, помесь лайки с овчаркой – их специально так скрещивают, чтобы получались злые и пугливые щенки. Такая собака живет в вольере, он ей слишком тесен, а она скучает и злится. Ее так и зовут – Собака Главного Врача, и она совсем не боится детей. Рабица дряхлая, и дети ждут, когда собака прыгнет на сетку посильнее, сорвет ее и выскочит. Тогда ее придется пристрелить, она сумасшедшая. Жалко, что сошла с ума такая красивая собака – она похожа на маленького волка...

Можно было поглядеть на Иное Место, постоять там, не побеспокоив собаку – это такая игра в сказочный мир. Но ходить к дому начальников не надо – это не Иное Место, а самое обыкновенное. Девочка постояла, поглядела, неслышно дыша, и чем-то отвлеклась. Кажется, заметила начало города полевок, целой системы нор. Но визгливо, слюняво залаяла Собака, загремела ржавой сеткой. Девочка резко обернулась и чуть не порвала новую футболку. Очень близко от вольера был какой-то человек, девочка никогда его раньше не видела. Наверное, он не отсюда и не знает, что Собака – сумасшедшая. Этот человек даже не крикнул, не отскочил – просто сделал шаг, почти задев полой собачий нос. Тогда Собака Главного Врача резко замолчала, легла на пол и стала отползать. А человек прошел дальше, даже не оглянувшись. Это должен быть старик, высокий и сутулый – девочка видела, что волосы у него на затылке короткие и седые, как свинец. Одет он был странно – в какой-то темный, но бесцветный халат и штаны вроде черных трико. И в тапки из ремней. Шагал он легко, быстро, а на ходу не харкал, как старики. Он не обернулся. Это монах? Но в Советском Союзе нет монахов. "Черный Монах!" – как-то хищно подумала девочка. Мама проходила эту историю со старшеклассниками. Черный Монах был призраком и как раз появлялся средь бела дня! Вот бы он обернулся! Но девочка испугалась окликнуть старика. Мало ли что – вдруг это больной в халате просто вышел погулять? И как его позвать: "Эй, дяденька"?

Пока девочка так сомневалась, старик неуловимо исчез, а Собака Главного Врача совсем забилась в угол. Трусливая злыдня – вот первый человек, который ее даже не заметил, и она сразу же напустила лужу. Будем иметь в виду – не такая она ужасная, как о себе лает и рычит.

А человек ушел, и теперь его можно называть про себя Черный Монах, он интересный. Девочка осмотрелась – вдруг он курит на скамье? Нет. Значит, он мог свернуть. Вот там было настоящее Иное Место! Чуть влево уводит лужок травы-тимофеевки, девочке почти по пояс. Дальше стоит больная корявая береза – у нее очень удобная толстая ветка внизу, можно там почти лежать и читать книжки, как в шалаше. Обычно под этой самой веткой проходит дорога роящихся муравьев – и сверху они, все эти ползущие цари и царицы, так блестят, что их можно принять за тоненький ручеек. А дальше стоит огромный серый дом с балкончиком на чердаке и с большим крыльцом. Крыльцо этим летом покрасили противной коричневой краской для полов, а до того старый дом был очень красив и странен. Ни бани, ни забора не было рядом – только кроличьи клетки и две небольшие грядки. В этом доме живет одна толстая дряхлая старуха, очень похожая на ведьму. У нее черные глаза и нос в виде запятой. Она носит черные галоши и толстые старинные чулки, как солдатские обмотки. В детстве девочка думала, что это ведьма. На самом деле это подруга бабушки, ее зовут очень таинственно – Фаина Григорьевна. Ее дом внутри еще чудеснее, чем снаружи – он двухэтажный, но второй этаж – это как бы настил над первым, а посередине – дыра до самой крыши и столб света с танцующей пылью. Дом, однако, не разрушен – когда к Фаине Григорьевне приезжают взрослые внучки, они живут в комнатках на втором этаже. А так они живут в том же северном городе, где и отец девочки. Таких домов в поселке больше нет. Самое интересное в нем – не второй этаж, а множество статуэток из фарфора, глины и гипса – солдатики, спортсменки, принцессы, буденновцы, кони,пограничник с овчаркой, много кто еще. Фаина Григорьевна говорит, все они сделаны до войны и даже сразу после революции. У нее стоят и стеклянные шары, в которых плавают рыбки или сыплется снег, если их встряхнуть. Так что что-то от ведьмы в этой старухе и правда есть. Даже бабушка становится похожей на колдунью, когда приходит к ней в гости .А говорят они о том, что было до войны и как предсказать погоду по больным костям – самые настоящие колдовские разговоры. Пьют чай из мяты и смородины. Когда речь идет об отце девочки, ее посылают присмотреть за козой или покормить кроликов. Но тут и слушать нечего, она знает – ее папа пьяница, он теряет работу за работой, за тунеядство и неплатеж алиментов его могут посадить. Только мама этого не хочет.

К этой странной старухе вполне мог пойти в гости странный старик. Но шагов она не расслышала, стука в дверь и скрипа петель тоже. Правда, у Фаины Григорьевны тяжелая и очень тихая дверь.

Стоять дальше и, сомневаясь, ковырять в носу не было смысла. Девочка повернула обратно и направилась домой. Если бы взрослый средь бела дня увидал привидение, то сошел бы с ума – это произошло с Ковриным, который говорил с Черным Монахом – а ведь Монах с ним подружился, любил его! А ребенок, уйдя из Иного Места, повел бы себя так, словно все в порядке, он теперь в нормальном мире. Девочка не могла поступить ни так, ни этак. Она решила: пора поливать огород и гладить белье. Все. И пошла домой. Шла себе, думала про овощи и неглаженые носки, и не обратила внимания, что Душман куда-то убежал.