Текст книги "Пай-девочка"

Автор книги: Мария Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Боже, где ж ты так набралась?

Я медленно и осторожно – как учил врач – встала с кровати.

– Сама не помню где. – Она размотала полосатый шарф. – Кажется, я была в каком-то баре с каким-то мужиком.

– Очень милое воспоминание, – хмыкнула я, – в каком-то баре с каким-то мужиком. А заразиться не боишься?

– А ты меня не поучай! – топнула босой ногой она.

– Ладно, иди в ванную. Я сварю тебе кофе. Есть хочешь?

– Зачем мне кофе? – глупо заморгала она. Еще никогда она не казалась мне настолько глупой.

– Чтобы протрезветь. Ты же на человека не похожа. – Я лихорадочно пыталась вспомнить, есть ли в моём доме кофе.

– А я не хочу трезветь! – пропела Юка. – Я, может быть хочу петь! И танцевать!

Она подхватила шарф и закружилась по комнате, задрав подбородок вверх. Что за жалкое это было зрелище! Её жеманное кокетство резко контрастировало с неумытой физиономией, черными полукружьями под глазами и драными чулками. Подойдя ближе, я вдруг заметила, что один глаз у Юки привычно зеленый, а другой мутновато-серый. В первый момент я отпрянула. Но потом сообразила, что пугающая метаморфоза вряд ли имеет нечто общее с колдовством. Скорее всего здесь не обошлось без контактных линз.

– Юка, у тебя что, глаза серые?

– Сама ты серость! – Она вплотную подошла к зеркалу и ахнула. – Черт, куда делась моя линза?! Это беда! Может быть, мне надо на свидание. Как я пойду с разными глазами?! Это кошмар.

– Это не самый худший из твоих кошмаров. – Мне удалось усадить её на кухонную табуретку.

У меня нет совершенно никакого опыта общения с алкоголиками. Я не знаю, как заставить человека протрезветь. Кофе в кухонных шкафчиках не было. Может быть, заменить его крепким чаем? Кажется, я слышала ещё что-то об ударной дозе витамина С. В холодильнике нашёлся апельсин – я протянула его Юке.

Юка запустила апельсин в стену. Во все стороны брызнул липким оранжевый сок. Это её рассмешило. Она смеялась, уронив растрепанную голову на руки. Я с отвращением смотрела на неё и не знала, что сказать. Её чересчур костлявые плечи (кто сказал, что эталоном красоты должны быть бесполые манекенщицы?!) судорожно вздрагивали. Со спины даже непонятно было смеется она или рыдает. Но я-то знала, что смеётся. Её темные волосы были грязными и пахли табаком. Лак на длинных ногтях облупился. Один из ногтей как-то странно повис на пальце. Я наклонилась ниже и внезапно поняла, что ногти у Юки накладные, приклеенные.

«Просто вечер сюрпризов какой-то! – невесело усмехнулась я. – Какие новости. Глаза у нее не зеленые, ногти короткие. Может быть, и волосы не свои? Что, если парик?»

Я брезгливо уцепилась за сальную свалявшуюся прядь и несильно дернула.

– Эй, больно же! – возмущенно взвизгнула Юка.

– Дура ты, Настя, – вдруг сказала она абсолютно трезвым голосом.

Я недоверчиво на нее посмотрела – неужели разыгрывает? К чему все это пьяное представление, если на самом деле эта ненормальная трезва? Что она хотела доказать? Но нет – взгляд её оставался мутным. Иллюзия.

– Почему? – устало спросила я.

– Что?

– Почему дура?

– А помнишь, как я плакала?

– Плакала?

– Плакала, – улыбнулась Юка, – на конкурсе красоты, в туалете.

– Помню, – сказала я.

– Из-за тебя, – вздохнула Юка. – Рядом сидел этот идиот Стасюк, я могла заполучить его только так.

– И заполучила, кажется, – жестоко напомнила я.

– Ну да, в постель. Но у меня мог бы быть с ним настоящий роман, понимаешь? И уж он-то вытащил бы меня из этой грязи! Я бы стала знаменитой телеведущей, звездой, перед которой преклонялись бы все!

Интересно, она сама понимает, что это пьяный треп, или искренне верит в свои слова? Похоже, верит. Даже глаза разгорелись. А может быть, я к ней все же несправедлива?

– А я только о тебе и думала. Мне было жарко от того, что ты сидишь рядом. – Она протянула руку через стол и вцепилась в мое запястье. Хватка у Юки была железная.

Я поморщилась:

– Не надо.

– Я для тебя выступала, а не для этих паршивых зрителей. И когда я разгуливала по сцене в бикини, я волновалась о том, чтобы моя фигура показалась красивой тебе.

– Твоя фигура кажется мне красивой. Ты красивая, Юка. Довольна? А теперь прими душ и иди спать. Мне нельзя так долго стоять.

– Бедненькая, – всплеснула руками Юка, – прости меня, я совсем забыла о твоей спине. Какая же я эгоистка.

Юка поднялась со стула и, придерживаясь за край стола, подошла ко мне. Я инстинктивно отступила назад и оказалась прижатой спиной к стене. Юка приобняла меня за талию. Я ничего не могла поделать, врач запретил мне резкие движения. От неё кисло пахло дешёвым вином.

Я пробовала дышать ртом, но не могла избавиться от навязчивого зловония.

– Прости меня, Настюша!

– Хорошо я пойду спать. А ты ложись на кухне. Раскладушка на антресолях.

Она, казалось, меня даже не слушала.

– Я была такой мерзкой. Представляю, как ты со мной намучилась. Но теперь всё будет по-другому, да? Ну, скажи мне, что да. Скажи, пожалуйста.

– Юкочка, мы поговорим обо всём завтра. Я спать хочу.

– Пойдем, я тебе помогу. Я же знаю, что тебе одной тут сложно. Идём, я уложу тебя в кроватку.

Меня передёрнуло от отвращения.

– Нет уж. Сама справлюсь.

– Я так одинока, Настя. Если бы ты знала. Ты думаешь, я не замечаю, как люди ко мне относятся?

– Все к тебе хорошо относятся. Не говори глупости.

– Да они меня ненавидят! – воскликнула она, – девчонки завидуют. А мужчины… Они ненавидят меня за то, что я сильнее их. У меня никогда не было романа, Настя. Даже у тебя был роман с этим уродцем Генчиком.

– Он не…

– Да брось ты, – поморщилась она, так похожая в тот момент на Юку прежнюю, – сама знаю, что не уродец. Он красивый, Настя. У тебя был роман с мужчиной. Причем красивым. А у меня – никогда. Только секс.

– Ты преувеличиваешь.

– Если только самую малость. Ладно, я вижу, что я тебе уже надоела. Пойду умоюсь и возьму раскладушку.

Она отвернулась к окну. Чёртова Юка! Знала, зараза, чем меня пронять. На меня такая тактика всегда действовала безотказно. Минуту назад я почти её ненавидела, а сейчас где-то в районе солнечного сплетения пульсировала жалость.

Жалость к этой несносной девице в дырявых чулках, которая серьезно рассматривала в оконном стекле свое невероятно подурневшее отражение.

– Юка, ну зачем ты так… Ты же знаешь, что мне не всё равно.

Я погладила её по плечу.

Она обернулась – в разноцветных глазах стояли слезы. Слезы Юке шли. Она даже перестала казаться мне уродиной. Во взгляде тотчас появлялась некая туманная глубина. И даже осыпавшаяся тушь стала выглядеть как-то иначе, во всяком случае не так уж и неряшливо.

– Правда?

– Конечно.

Она протянула руки, и мне пришлось её обнять. Юкин мокрый нос уткнулся в мою шею. Я погладила по спутанным волосам.

– Настя, ты самая лучшая моя подруга.

– Спасибо, – растрогалась я, – а теперь я пойду спать. А ты выпей чаю и тоже ложись.

– Да, хорошо, – сказала она, не подумав отпустить меня, – Настенька, ты такая красивая, такая добрая. Я бы на твоем месте ни за что так не смогла… Можно я тебя перед сном поцелую?

«Этого ещё не хватало», – подумала я.

Юка смотрела на меня беспомощно. Её красивый крупный рот плаксиво искривился. Ну разве могла я сказать нет? Как я могла сказать нет?

– Хорошо.

Я вытерплю. Один раз. Больше такого не повторится.

Я завтра же отберу у Юки ключ. Один-единственный поцелуй, ничего, она заслужила. Ей ведь тоже нелегко, и завтра утром она будет чувствовать себя униженной.

Она будет злиться на себя саму – за то, что явилась ко мне жалкой и заплаканной. Она мне непременно нахамит, но я не обижусь, потому что буду знать, что это просто защитная реакция.

Губы Юки приклеились к моим губам. Я старалась не вдыхать её запах. Она нежно прикусила мою нижнюю губу. Там, в больнице, мне это нравилось. Мне нравилось, как Юка целуется. А сейчас я просто терпела, одновременно восхищаясь собственной силой воли и проклиная себя за слабость характера. А её кисловатое дыхание становилось все горячее. Холодные руки скользнули под свитер – Юка негромко выругалась, наткнувшись на корсет. Я вспомнила, что у нее накладные ногти, и новая волна нарастающего отвращения заставила меня вздрогнуть. Мне было неприятно чувствовать на своем теле эти неухоженные руки с острыми пластмассовыми ногтями. Но Юка истолковала все по-своему. В тот вечер она выглядела как ведьма, но по-прежнему оставалась все той же влюбленной в себя саму Юкон.

– Дрожишь? – прошептала она. – Замерзла? Бедная, пойдем я провожу тебя под одеяло.

– Не надо меня провожать. – Боже, как же жалко прозвучал мой голос! А я-то хотела быть твердой.

– Не спорь, маленькая. Я лучше знаю. Я же за тобой ухаживала в больнице, мне ли нс знать, что для тебя лучше.

Она подтолкнула меня в сторону комнаты. Вздохнув, я последовала за ней. Пока я медленно приводила свое тело в горизонтальное положение, Юка стояла возле кровати. Она помогла мне расстегнуть корсет. И даже укрыла меня одеялом. Но стоило мне расслабиться и закрыть глаза, как я почувствовала жар её тела совсем рядом.

– Я полежу с тобой, пока ты не уснешь.

– Юка, иди на кухню.

– Ты бросаешь меня? Я чувствую себя такой одинокой, а ты меня бросаешь. Я ведь просто хотела поговорить с тобой. Почувствовать, что я тебе небезразлична.

– Ты мне небезразлична. Но я больше не собираюсь с тобой… Ну ты меня понимаешь.

Она приподнялась на локте. Интересно, сколько дней Юка не принимала душ? Судя по острой волне солёного амбре несколько дней. Почему? Она же всегда была такой чистюлей. Неужели и правда из-за чего-то переживает? Я совсем её не знаю.

– Я тоже не собираюсь с тобой, – ухмыльнулась она. – Ты мне просто подруга. Подруга, и всё. Всё, что было между нами, в прошлом.

Я недоверчиво на неё взглянула. В лунном пятне она была похожа на привидение. Глаза с размазанной вокруг них косметикой смотрелись огромными, как у инопланетянки из фантастического фильма.

– А ты как думаешь? Вообще-то я влюблена…

– Да? В кого же?

– Ты его не знаешь, – вздохнула Юка, – это несчастная любовь. Безответная.

– Ты сама сто раз говорила мне, что безответной любви не бывает. Что это целиком и полностью надуманное чувство.

– Я имела в виду якобы любовь к идеализированному персонажу. Помнишь, когда ты влюбилась в Эдварда Нортона?

– Да. – Я улыбнулась. Действительно, однажды я призналась Юке в том, что Эдвард Нортон им идеалом мужчины. Она меня высмеяла. Сказала, что у меня интеллект восторженной тринадцатилетки.

Посоветовала мне повесить над кроватью плакат с его изображением. Чтобы все окружающие поняли, что я окончательно сошла с ума.

– Ну вот. А я-то влюбилась в реального человека.

Я даже с ним спала.

– Кто он?

– Не все ли тебе равно. Главное, что я чувствую себя ненужной. Впервые в жизни.

– Юка, через год ты будешь вспоминать это со смехом.

– Знаю. Но сейчас мне плохо. И, знаешь, я ему совсем не нравлюсь.

– Ну, наверное, не совсем, раз ты умудрилась даже с ним переспать.

– Ладно. Я пойду на кухню. Ты тоже, как все. Тебе на меня наплевать.

Наверное, мне стоило сказать – да, Юка. Ты права. Когда-то ты была для меня идеалом для подражания, но что-то изменилось. Теперь мне на тебя наплевать. Мне больше не нравится, как ты выглядишь. Мне больше не хочется прикасаться к тебе. Твой смех отчего-то стал казаться мне нарочитым и глупым. Твои приклеенные пластмассовые ногти вызывают у меня рвотные позывы. Я хочу, чтобы ты ушла.

Но кто-то жалостливый и слабый внутри меня вместо всего этого произнес:

– Юка, милая, ты же знаешь, что не наплевать.

Я погладила её по измазанной размытой пудрой щеке. И тогда она устремилась ко мне, её губы при печатались к моей шее, её руки мяли подол моей ночной рубашки. Я зажмурилась, потому что не могла видеть её лицо над собою. К тому же мне показалось, что Юка плачет, а это уж выглядело совсем противно и жалко.

Только один раз, думала я. Один раз потерпеть, и всё. Она не сможет ни в чём меня упрекнуть. Я больше никогда не буду с ней общаться. Я её убью.

Последняя мысль была словно не моей. И тем не менее она отчетливо прозвучала внутри меня. Я её убью, подумала я, и тут же мне стало спокойнее. Я словно перестала чувствовать невыносимый Юкин запах. Я расслабилась и обмякла, я позволила ей стянуть с меня трусы.

Конечно, утром я обо всем забыла. Я проснулась от пульсирующей в висках боли – такое впечатление, что это я, а не Юка напилась накануне. Юка валялась рядом, она спала с широко раскрытым ртом, из которого время от времени вырывался хрипловатый храп. Я поморщилась, застегнула корсет и встала. Видели бы сейчас Юку многочисленные поклонники её хамоватого очарования. Наверное, они бы её вообще не узнали. «Надо будет заставить её сменить простыни», – подумала я по пути на кухню. Самой мне менять белье трудно, врачи запретили мне наклоняться вперед, пока позвонок окончательно не срастется. А я не вынесу, если моя постель будет пахнуть горьким Юкиным потом.

Я поставила чайник и отрезала неаккуратный ломоть белого хлеба. Других продуктов в моей кухне не нашлось. Может быть, отправить Юку в магазин. Она ведь наверняка будет чувствовать себя виноватой после вчерашнего. Все что угодно для меня теперь сделает.

– Настюха! – бодро позвала она меня.

– Не надо меня так называть, – поморщилась я, запивая хлеб вчерашним чаем.

– А как тебя ещё называть? – Босая Юка продефилировала в ванну. – Ну и видок у меня. А что, мы вместе спали, что ли?

– Как будто бы ты сама не знаешь.

– Откуда мне? Я пьяная была, если ты не заметила. А ты, выходит, воспользовалась моей беспомощностью.

Она появилась на пороге кухни, заметно посвежевшая, но все равно отчаянно некрасивая. Её кожа выглядела желтой и сухой. В тот момент ей можно было дать и тридцать лет. Зато она хотя бы смыла макияж и причесалась.

– Это кто ещё кем воспользовался. Чай будешь?

– Буду. Только завари мне свежий, терпеть не могу помои. Ну и бардак у тебя.

Я молча загремела чашками, а Юка пожелала принять душ. Она деловито порылась в моем шкафу и выбрала мой любимый свитер, видимо собираясь надеть его после душа. Меня неприятно царапнула её бесцеремонность.

Юка скрылась в ванной. Я насыпала заварки в её любимую чашку из розоватого прозрачного фарфора. Когда-то эту чашку подарила мне мама. Юке нравилось пить чай именно из неё, и у меня вошло в привычку уступать чашку ей.

Черт, она ведет себя, как неудачница в климактерическом возрасте, а я по-прежнему оставляю лучшую чашку ей.

Сейчас она выйдет из душа, распаренная, порозовевшая. И начнется. Почему она считает, что имеет право так со мной обращаться? После того как она соблазнила Генчика? После того как явилась сюда страшной и пьяной? А если бы даже и не было всего вышесказанного, то отчего она с самого начала решила, что имеет право постоянно меня высмеивать? Ненавижу её искривленные в презрительной усмешке губы.

Ненавижу её выражение лица, когда она говорит, что у меня толстые ноги. Ненавижу её неестественный смех.

И даже теперь, когда она знает, что я видела её грязной и жалкой, что мне известен цвет её глаз и происхождение якобы холеных ногтей – даже теперь она остается непростительно уверенной в себе. Она уверена, что с ней ничего не случится и что я всегда буду любить её и восхищаться ею, как бы она себя ни повела.

– Настя, я выхожу! – крикнула она. – Чай готов?

Я посмотрела сначала на чашку, затем на дверь. Вот плесну ей в чай дихлофоса, будет знать. Я как наяву это увидела – Юка с видом английской леди размешивает в чашечке сахар (специально для нее я приучилась покупать тростниковый, обычный рафинад наша леди принципиально не употребляла), потом отхлебывает маленький глоточек – и сначала на лице её появляется удивление, потом она морщится от нахлынувшей боли. Уродливо краснеют щеки, вместо вздоха из горла вырывается надрывный хрип. Она судорожно прижимает увенчанные пластмассовыми ногтями ручонки к животу, она смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. Разрывающая на части огненная боль мешает ей произнести хоть слово. Она падает на пол, а я спокойно смотрю, как она корчится у меня под ногами. Было бы эффектно, если бы мне удалось индифферентно закурить. Но это вряд ли – я наверняка разнервничаюсь.

В ванной вдруг стало тихо – это Юка выключила воду. Я услышала, как она гремит флаконами – наверное, выбирает духи. Успею или нет? Жалко, что дихлофос я дома не держу. Но может быть, сойдет жидкость для мытья плит? На бутылке написано – не прикасаться без перчаток. Значит, и пить её опасно для жизни.

Интересно. Юка умрет сразу? Господи, что я делаю? Неужели я действительно делаю это?

Я плеснула темно-коричневую жидкость на дно чашки. Совсем не много, но думаю, что ей хватит. Насыпала побольше заварки, залила кипятком, размешала.

– Как хорошо на душе! – В кухне появилась улыбающаяся Юка. Её волосы были мокрыми. Она снова стала красивой.

– Вот твой чай. – Я поставила чашку на стол, а сама присела на подоконник, приготовившись наблюдать.

– Что это ты такая странная? Почему нервничаешь? – уставилась на меня Юка.

– Кто тебе сказал, что я нервничаю? – Я попробовала улыбнуться, но получилось не очень хорошо. – Ты пей чай.

– Ну, ладно. – Она присела за стол и придвинула чашку поближе. – Фу, как он пахнет.

Когда Юка все же взяла чашку и поднесла её к губам, у меня не выдержали нервы. Я бросилась вперед, как услышавший стартовый выстрел атлет. Одним ударом я вышибла чашку из её рук. Химически воняюший чаи расплескался по полу, а моя любимая фарфоровая чашка разлетелась на несколько кусков.

– Ты что? – растерялась Юка. Она по-настоящему испугалась. Подозреваю, что у меня было дикое лицо.

– Ничего. Давай я налью тебе новый чай. Этот успел остыть, пока ты мылась.

– Совсем ненормальная? – повысила голос Юка.

– Замолчи. И без тебя тошно.

Она вскочила с табуретки и, хлопнув дверью, вышла в коридор. Я слышала в комнате суетливую возню – Юка спешно одевалась. Через несколько минут в прихожей зажегся свет.

– Я ухожу, – прокричала она, – с меня хватит.

Юка уже надела туфли. Её волосы были мокрыми. Я предложила Юке фен – ведь на улице февраль. Она вежливо, но зло отказалась.

– Теперь я понимаю, как ты ко мне относишься, – сказала она. – Тебе, Настя, в психушку пора.

Я пожала плечами. Юка никогда не узнает, что я ей жизнь спасла. С одной стороны, мне было неловко. Если бы это случилось несколько месяцев назад, я бы вообще умерла от стыда. А с другой стороны – я радовалась, что Юка уходит. Мне хотелось остаться одной. Чтобы остаться наконец одной, я была даже готова отравить её средством для чистки плит.

– Ключ я оставила на прикроватном столике, – не глядя на меня, сказала она, – думаю, нам лучше пока не общаться.

Она часто так говорила в последнее время. И значило это одно – нам не стоит общаться пару дней. Но на этот раз я поняла, что Юка говорит серьезно. Она мне сама вряд ли позвонит. Да и я звонить ей больше не собираюсь.

Я оказалась права.

Наверное, мы вообще больше не увиделись бы никогда. Если бы в один прекрасный день я не решила вернуться на аэродром.

Глава 11

В первый день весны мне разрешили сидеть. Врач долго рассматривал мои рентгеновские снимки и, видимо, остался доволен результатом. В тот же день я вынесла на помойку аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакет корсет.

Корсет стоит довольно дорого, но мне не хотелось даже думать о том, что он мне может ещё когда-нибудь понадобиться.

На аэродроме «Горки» прыжки шли полным ходом. Я узнавала обо всем от Дюймовочки, с которой мы довольно часто перезванивались. Дюймовочка успела сделать двести прыжков. Двухсотый прыжок отмечали с шампанским. Она и меня приглашала, но мне не хотелось появляться на аэродроме раньше времени.

Я знала, что скоро я и так туда вернусь.

Ни на одну минуту я не забывала о прыжках. Я знала, что уже в начале лета смогу прыгать. Конечно, мой врач пришел бы в ужас, если бы вдруг узнал о моих планах. Но он бы никогда об этом не узнал. А я считала себя достаточно опытной парашютисткой, чтобы не повторить прошлой ошибки. Почему-то инцидент с больницей не напугал меня, а, наоборот, придал уверенности. Я уверена была, что больше ничего со мною не случится. Ведь если все сделать правильно, то прыжок с парашютом – это гораздо менее травматичное мероприятие, чем прыжок с кухонной табуретки.

А в самом начале мая в моей вялотекущей жизни произошло событие, показавшееся мне весьма значительным.

Мне позвонил Генчик.

С чего это он вдруг решил обо мне вспомнить – неизвестно.

Я даже не сразу узнала его голос. Хотя это бодрое жизнерадостное «Алло!» сложно было забыть.

– Привет, Настена! – Он говорил так, словно мы расстались каких-нибудь пару дней назад.

– Привет… – Я растерялась и почему-то судорожно поправила волосы.

– Как твои дела?

– Нормально… А твои?

– Тоже хорошо. Представляешь, сшил новый парашютный ранец. Ярко-оранжевый. Димка Шпагин сказал, что это женский вариант. Намекнул, что я похож на педика. Но мне все равно. Мне всегда нравились яркие ранцы.

Я не могла поверить своим ушам. Может быть, он меня с кем-нибудь перепутал? Хотя версия сомнительная, ведь он же меня по имени назвал… Но это же невероятно – бросить меня в больнице, переспать с моей лучшей подругой, полгода со мной не общаться, а потом как ни чём не бывало позвонить для того, чтобы рассказать о новом парашюте. Но самым возмутительным было то, что я совсем на него не обиделась. И даже наоборот – было очень приятно, что он обо мне все-таки вспомнил. Приятно слушать его беззаботный треп. Я мгновенно умудрилась забыть о бездарно проведенном годе разочарование, больница, корсет. На улице было тепло, начиналось лето, и я тосковала по аэродрому, по парашютным байкам, по бесшабашному полу истерическому веселью, по грохочущей «Элке».

И по Генчику.

Мне было стыдно за то, что я продолжаю тепло относиться к человеку, который так со мной поступил. Юка бы назвала меня дурой и была бы права.

– Рада за тебя, – выдавила я.

Он замолчал. Мне даже показалось, что нас разъединили, и для проверки я подула в трубку.

– Прекрати мне в ухо дуть, – немедленно отреагировал Генчик, – Настя, я так виноват…

– Да брось.

– Нет правда. Но у меня был такой сумасшедший год. Я ездил прыгать в Испанию. Почти на месяц. Все свои накопления пропрыгал. – Он нервно хохотнул. – И знаешь, что там со мной приключилось.

– Что?

– Были прыжки на пляже. Я немного не рассчитал и при приземлении разбил стекло ювелирной лавки. Представляешь, прямо влетел в стекло! Всё подумали, что это ограбление.

– Какой кошмар! В тебя стреляли?

– Нет, что ты. Но в участок отвели. Они там такие вежливые, суки. Улыбаются. Я тоже в ответ улыбался, дурак. Думал ещё, вот бы нам такую полицию. А потом выяснилось, что эти гады выставили мне счёт на пять тысяч евро.

– Да ты что? – ахнула я.

– Да, – в его голосе даже звучала некоторая гордость, – но, конечно, я отмазался. Но тысячу пришлось заплатить. За разбитую витрину.

– Ужасно.

– Зато весело было! Видела бы ты лица продавщиц, когда я влетел! Я почувствовал себя каким-то Бэтмэном, честное слово… А ты как?

– И я хорошо, – лаконично ответила я. А что мне надо было ему рассказывать? Про Аннет? Про то, как мы с Юкой ненадолго стали любовницами? Про выброшенный корсет? Про то, как мне тошно в четырех стенах?

– Ты выздоровела? Вроде бы много времени прошло уже.

– Вот два месяца назад корсет сняли. Спину укрепила. Думаю, что скоро мне можно прыгать.

– Правда? – обрадовался он. – Как здорово!.. Знаешь, а я ведь скучал.

– Почему же тогда не позвонил ни разу?

– А что я сейчас, по-твоему, делаю?

– В последний раз мы разговаривали, когда дождь только начал превращаться в снег. А сейчас за окном тридцать градусов.

– Ты, Настя, прямо как акын в тундре. Что вижу, о том пою. Неужели ты не понимаешь? Я нервничал. Я нехорошо себя чувствовал из-за всей этой истории. Тебе ведь наверняка рассказали, что я и Лика…

– Рассказали, – перебила я. Почему-то мне совершенно не хотелось выслушивать его версию стремительного романа с Юкой.

– Ну, вот. Ты никогда не замечала, что люди стараются меньше общаться с теми, с кем они поступили подло?

– Я никогда не замечала, чтобы ты интересовался философией.

– Узнаю свою Настену! – По его голосу я поняла, что он улыбается. – Ну так что? Едем?

– Куда?

– Как это куда? На аэродром, конечно!

– Когда? – растерялась я.

– Завтра я заеду за тобой часиков в девять. И рванем. Там в честь майских праздников скидки на прыжки.

– Ну, я не знаю… Я собиралась на аэродром, но так рано… Два месяца прошло всего.

– Да брось! – легкомысленно воскликнул он. – Вряд ли ты за такое ничтожное время прыгать разучилась, старушка. Прорвемся!.. Так ты едешь или нет?

И я сказала:

– Еду!

Почти всю ночь я не могла уснуть. Я три раза перепроверяла собранную для поездки на аэродром сумку, и мое сердце билось, как у хронического гипертоника. Я сто раз собирала эту сумку. Я наизусть знала, что в неё следует положить. Зубная щётка, увлажняющий крем, расческа Спортивный костюм, комбинезон для прыжков Шерстяные колготки – на улице обманчиво тепло, а на высоте пять тысяч метров холод. Очки, перчатки, высотомер, удобные кроссовки. Кокетливая ночнушка. Неизвестно, в каком номере мне придется жить? Неужели вместе с Генчиком? Неужели все это не сон? И все теперь будет, как раньше?

Это неправильно, мне надо бы на него обидеться. Даже если в моих планах стоит последующее страстное примирение – все равно надо обидеться для того, чтобы он понял, что так со мной обращаться нельзя. Я ведь даже в него не влюблена. Больше не влюблена. Просто Генчик ассоциируется слетом, адреналином, самолетом, романтикой, прыжками и небом, которое мне так непросто было полюбить.

Я еду на аэродром. Поверить невозможно!

Засылала я под утро счастливой и видела рваные нервные цветные сны.

Утром я всё ещё поверить не могла, что все будет, как раньше. Бездарно проведенный год вдруг показался коротким по сравнению с тем, что доведется мне испытать всего через несколько часов. Первый прыжок, после огромного перерыва – это… это… нет, честное слово, это лучше, намного лучше, чем секс!

Генчик заехал за мной ровно в девять. Я выбежала к нему – румяная и веселая. В своих любимых потертых джинсах и симпатичной футболке с розовым цветком на груди.

Я подкрасилась – но так, чтобы ни одна живая душа не могла заподозрить наличие косметики на этом свежем лице. Взглянув в зеркало, я осталась собой довольной. Пожалуй, давно мне не удавалось быть такой хорошенькой. Хотя при чём тут макияж – всё дело в горящих глазах. Этот блеск ни в одном салоне красоты ни за какие деньги не купишь!

– Настенька. Да ты просто красотка! – Он поднял меня на руки и закружил. – Как я рад! Сто лет тебя не видел, честное слово, сто лет.

Я чмокнула его плохо выбритую щеку. От него пахло всё так же – табаком и смутно пряным одеколоном. От него пахло летом и бессонной ночью. И на его щеке была все та же темно-коричневая родинка. Когда-то мне нравилось именно в родинку Генчика целовать.

– Нет, так не годится, – вдруг сказал он, – иди-ка сюда.

И он меня поцеловал. Ладонями я уткнулась ему в грудь, я хотела оттолкнуть его. То есть нет, хотела я совсем другого, просто понимала, что правильнее было бы его оттолкнуть. Его губы были знакомыми и горячими, и все равно он был гораздо сильнее, так можно позволить себе и расслабиться, ну хотя бы на одну минутку…

– Настена… – Грязноватой пятерней он взъерошил мои тщательно уложенные волосы. Этот ребячливый жест меня не разозлил. Наоборот – заставил улыбнуться.

А через несколько минут я уже сидела рядом с ним в машине, а машина мчалась по Дмитровке, оглушительно хрипела старенькая магнитола, и сквозь помехи надрывно пробивался джаз. Генчик сосредоточенно следил за дорогой, а я сосредоточенно рассматривала Генчика. Его профиль. Мне показалось, что он немного поправился.

И на виске появилось несколько лишних седых волосков – на брюнетах так заметна седина. Но в остальном он был всё тем же самым Генчиком.

– А я тоже тебя часто вспоминала, – сказала я.

– Правда? – Он польщено улыбнулся. – Я рад.

– И думала о вас с Юкой. Ты уж извини, что я об этом заговорила… Но зачем ты с ней? Она же тебе совсем не нравилась.

Он скривился, словно у него внезапно разболелись все зубы сразу.

– Настя, я бы не хотел об этом. Ты знаешь, что я Лику недолюбливал всегда. Но я же мужчина. Видел бы ты, как она ко мне липла.

– Да?

– А ты как думала? Да я бы в её сторону даже не посмотрел бы, но она… То припрется ко мне в номер в одной ночнушке. То потанцевать пригласит. Однажды я просто…

– Не устоял, – услужливо подсказала я.

– Вот именно.

Я отвернулась к окну. До самого аэродрома никто из нас нс проронил больше ни слова. Эх, Генчик-Генчик… Да что с него возьмешь? Я ведь с самого начала знала, что он легкомысленный, как романтично настроенный подросток. Да и вообще, большинство парашютистов по эмоциональному развитию похожи на детей старшего школьного возраста. Да и предупреждали меня… Почему же я снова с такой радостной готовностью уцепилась за это зыбкое счастье, почему же меня опять не Заботит неопределенность. Ведь если со мной снова что-нибудь случится, все повторится по накатанному сценарию. Генчика интересуют только те, кто думает так же, как и он. Я уверена, что если бы он вдруг попал в больницу, а я бы ни разу не пришла навестить его, сославшись на усталость от прыжков, он бы даже не обиделся.

Наоборот – он был бы удивлён, если бы я предпочла сидеть у его постели вместо прыжков. Так уж он устроен, и его никому никогда не удастся переделать.

– Приехали, – сказал Генчик, паркуясь возле аэродромной гостиницы.

Я немного волновалась. Казалось, здесь не изменилось ничего а ведь я не была в «Горках» почти год. Как меня примут? Не забыли ли? Не испугаюсь ли я свистящего в ушах неба? И самое главное – здесь ли Юка?

– Настена, наверное, нам придется в одном номере ночевать, – сказал Генчик, и при этом у него был самый что ни на есть серьезный вид, но синие глаза смеялись. – Понимаешь, сейчас тут все изменилось. Много новых парашютистов появилось, номер почти невозможно забронировать.

– А Шпагин?

– Перетолчется, – ухмыльнулся он. – Неужели Димка не уступит тебе кровать в такой важный день.

– Важный?

– Конечно. Добро пожаловать обратно.

Он помог мне донести до номера сумку.

С прошлого года здесь ничего не изменилось. Только на стенах появились новые плакаты с новыми парашютистами.

– Хорошо, что мы приехали так рано, – подмигнул Генчик, – может быть, успеем в первый взлет.

– Ты иди… Я не хочу в первый взлет. Понимаешь, мне надо привыкнуть.

– Понимаю, зайчик, – он чмокнул меня в макушку, – я тебе говорил, что ты чудесно выглядишь?