Текст книги "Пай-девочка"

Автор книги: Мария Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Он и правда в меня влюблен. А зачем вы вообще приперлись на аэродром?

– Соскучилась по прыжкам, – улыбнулась она, – хотела прыгнуть. Ребенок подрос, ему четыре года уже. Подумала, что могу вернуться в спорт. Но когда увидела Гену и тебя, поняла, что не смогу. Надо либо выбрать другой аэродром, либо вообще оставить эту затею. И вот теперь мне интересно… Бросил ли он тебя здесь, в больнице, или нет?

– Не бросил, – твердо сказала я.

– Меня он тоже любил… И так же на меня смотрел. Любил, пока все было хорошо. Пока мы прыгали вместе. Это его главный интерес. И женщина ему нужна такая, чтобы для нее тоже главным интересом был аэродром. Прыжки. Небо. Парашюты. Комбинезоны. Больше ничего.

Я вспомнила тот день, когда Генчик впервые обратил на меня внимание. Он сказал, что я выглядела красавицей, когда покидала самолёт.

То был мой самый первый прыжок. До этого я была знакома с Генчиком почти два года, и он даже не всегда помнил, как меня зовут. Я тихо таяла от нежности, укладывая его парашют, а он вовсю кокетничал с девчонками – парашютистками.

– Можно попросить об одолжении?

– Да? – удивилась бывшая Генчикова жена.

– Уходите отсюда. И больше меня не навещайте.

Она засуетилась. Достала из кармана большую швейцарскую шоколадку и положила её на мою прикроватную тумбочку. Потом улыбнулась мне и, уже обернувшись у двери, сказала:

– Я так и знала, что он не изменился. Значит дело не во мне, а в нём. Извини. Мне очень жаль.

Шоколадку я отдала Аннет. Я знала, что она любит темный шоколад, особенно с цельными лесными орехами. Она тотчас же разорвала хрусткую обертку.

– Вот сука, – сказала Аннет с набитым ртом. Её губы были перепачканы шоколадом. – Зачем она сюда приперлась? Только душу травить!

– Мне всё равно, – улыбнулась я.

– А он правда бросил её беременную?

– Нет. Она сама от него ушла. Она сказала, что он заставлял её прыгать, говорил, что это не опасно, пока живот незаметный.

– Какой кошмар, – скривилась Аннет

– Может быть, это и правда не опасно?

– Не знаю. Ты когда-нибудь была беременна?

– Нет. А ты?

– Я была. Два раза. В первый раз, когда мне было семнадцать лет. Я тогда ещё не умела предохраняться.

А во второй раз – совсем недавно. Не знаю, что произошло, может быть, мои пилюли оказались просроченными… Слушай, а этот твой Генчик и правда реже стал приходить.

Мне захотелось швырнуть в неё подушкой. Зря, что мне нельзя делать резких движении.

– Замолчи.

– Мне он не нравится.

– Главное, чтобы он нравился мне, ты не согласна?

– Да, но… Ладно, проехали.

И Аннет вновь принялась за шоколад.

Генчик стал приходить реже.

Иногда я просила у Аннет её мобильный телефон и набирала его номер.

– Привет, Настюха! – весело говорил он.

Мне не нравилось, что он стал называть меня Настюхой. Раньше он называл меня Настеной или Настенькой.

– Когда тебя выпишут?

– Не раньше чем через три недели.

– Ясненько. Давай выздоравливай скорее. Здесь, на аэродроме, так весело! Ты собираешься прыгать зимой?

– Если разрешит врач.

– Плюнь на то, что скажет врач. Все врачи – жуткие перестраховщики. Знаешь, а я однажды прыгал в гипсе.

– Поздравляю!

– А ещё я знаю одного парня! Он при приземлении сломал руку. А не прыгать он не мог. И вот он прыгал тандем прямо с загипсованной рукой. С тех пор к нему приклеилось прозвище – пистолет… О, Киса передает тебе привет!

– Ей тоже передай… Гена, ты что-то давно не заходил…

– Настюха, да понимаешь, то одно, то другое. Октябрь такой теплый, я прыгаю в Тушино почти каждый день. Днём работа, вечером прыжки. В выходные – тоже прыжки. Ну когда мне выбраться? Лучше ты побыстрее выздоравливай и приезжай! Договорились?

– Хорошо. – вздохнула я. – Пока.

Больше я Генчику не звонила. И перестала красить ресницы по утрам. Я поняла, что он больше не придёт. Хотя я всегда была из породы надеющихся на лучшее.

Но здесь было ясно – не придет, и всё. Без вариантов.

А через несколько дней я узнала и причину, по которой Генчик стал называть меня Настюхой, а не Настёной.

Об этом рассказала мне Юка.

Юка по-прежнему приходила каждый день, обвешанная ресторанными пакетиками. Она не пыталась со мной заговорить. Я её ждала. Мне было бы грустно, если бы в один прекрасный день Юка не пришла. Когда она появлялась в палате, я демонстративно отворачивалась к стене. Я знала, что она на меня смотрит. И мне это было приятно.

Я знала, что она несколько минут постоит возле моей постели, а потом уйдет, кивнув на прощание Аннет.

Но однажды Юка не ушла.

Она придвинула поближе к моей постели шаткий больничный стул и уселась на него нога на ногу.

– Ты так и будешь молчать? – насмешливо сказала она.

– Так и буду, – буркнула я, но все-таки повернулась.

– Ты никогда не задумывалась об умении прощать?

– Есть вещи, простить которые сложно.

– Сложно, но возможно ведь?

Я промолчала. Попробовала опять отвернуться к стене – там висел плакат с парашютистами, которые принес мне кто-то из аэродромных визитеров. На плакате улыбающийся парашютист в ярко-желтом комбинезоне показывал в камеру язык. Мне нравилось на него смотреть.

Юка взяла меня за подбородок и развернула мое лицо к себе.

– Что, я не заслуживаю даже того, чтобы меня выслушали?

– Хорошо, говори.

– Я была не права. Не права, что сказала тебе такое перед прыжком.

– Ты должна была сказать раньше.

– А зачем? У тебя так все хорошо складывалось, зачем тебе нужна была лишняя ревность? Мне не хотелось причинять тебе боль. Если бы у меня был с ним роман, я бы сказала. А так, один ничего не значащий трах…

Я передернулась, как от сквозняка.

Я уже успела об этом забыть. Но как только Юка заговорила, вновь представила себе, как она извивается в его объятиях. И у нее, надо полагать, нет жировых валиков на талии.

– Ничего не значащий трах, – повторила она, глядя в окно, на голые ветки деревьев. – Между прочим, скажу я тебе, любовник он никакой.

– Замолчи. Уходи. А то я сейчас закричу.

– Да брось ты. – Она потрепала меня по руке. – Может быть, ты и права. Может быть, тогда он был просто пьян. Может быть, со мной он трахался, а тебя любил, поэтому мне так и показалось? Факт в том, что это совсем не важно.

– Для меня тоже. Знаешь, Юка, он больше ко мне не приходит. Кажется, это все.

– Ну и слава Богу! – вдруг почти весело воскликнула она.

– Что ты говоришь?

– Потому что состоялась только первая часть нашего с тобой разговора. Теперь перейду ко второй. У Генчика новая девка.

– Что? – я дернулась, забыв о том, что мне нельзя вставать, но Юка ловко удержала меня на месте.

– Да. Хорошо, что об этом говорю тебе я, твоя подруга.

Я вовсе не была уверена в том, что это действительно хорошо.

– Парашютистка? – ревниво поинтересовалась я.

– Еще бы.

– Кто бы сомневался…

Тут бы мне стоило расплакаться, тем более и подслушивающая Аннет протянула мне упаковку бумажных носовых платочков. Но я вдруг поняла, что плакать не могу. Мне даже страшно стало, потому что в тот момент я была уверена, что расплакаться мне больше не удастся никогда. И что это за жизнь – без слез?

– Она красивая? – спокойно спросила я.

– Да, – так же спокойно ответила Юка.

– Красивее меня?

– Намного.

Я так и думала, что красивее, но втайне ожидала услышать – нет. Наверное, любая другая девушка на месте Юки и сказала бы – нет. Но Юка мне никогда не врала, я любила её за это и ненавидела.

Потом, когда она уйдет. Аннет скажет мне, что она – сука. А я устало отвечу, что нет, просто у нее, как и у каждого человека, свои странности.

– Ты расстроилась?

– Не знаю, – сказала я. – Я не видела его уже почти две недели. Я позвонила ему, но он дал понять, что я его больше не интересую. Я успела привыкнуть к мысли, что он не со мной. Но одно дело – не со мной, а другое знать, что он с кем-то ещё.

– Понимаю, – вздохнула Юка и взяла меня за руку. – Тебе грустно. Но не надо принимать так близко к сердцу. Плевать на Генчика. Ведь у тебя есть я.

В конце недели Аннет выписали.

Мы обменялись телефонами, хоть обе и знали, что ни одна из нас другой никогда не позвонит. Мы всегда будем ассоциироваться друг у друга с опостылевшей больничной палатой, вынужденной обездвиженностью, неудобным металлическим судном (когда я только попала в больницу, то четыре дня не могла заставить себя сходить в туалет, потому что вся эта церемония с судном кажется мне довольно унизительной).

Я ждала, что у меня появится новая соседка. Но однажды в мою палату влетела радостная Юка и объявила, что никакой соседки не будет.

– Здесь буду жить я, – сказала она.

– Что? Как это?

– Я заплатила. Они никого к тебе не подселят. Зато я смогу иногда здесь ночевать.

Только я знала, какая это жертва с Юкиной стороны. Она, холеная девушка, изнеженная, капризная, эгоистичная, собиралась жить в пропахшей лекарствами палате, ходить в общий душ, где не всегда бывает горячая вода.

Не знаю, может быть для неё это было что-то вроде игры «Последний герой»? Выживание в условиях нарочитого дискомфорта. Да ещё рядом с вечно ноющей мною.

В больнице у меня испортился характер. Я стала капризной, невозможной. Иногда я сама понимала, что поступаю неправильно, но остановиться уже не могла. Я всё чаще вспоминала о Генчике. Однажды ночью я пожаловалась Юке, что не могу уснуть, потому что представляю себе, что они сейчас вместе.

– Вряд ли.

– Почему? Не надо меня успокаивать, это бесполезно.

– Я тебя не успокаиваю. Это аэродромная девушка. Я слышала, что они будто бы даже и не видятся в Москве.

– А на аэродроме они живут в одном номере?

– Да, – нехотя сказала Юка, – спи.

– В одном номере! – воскликнула я. – Неужели в нашем номере? В том номере, в котором жила о ним я?!

– Успокойся. В том номере живет Шпагин. А они в двести двадцатом.

– А как её зовут? – не могла упокоиться я. – Расскажи мне о ней.

Как она выглядит, во что она одета, сколько ей лет, какого она роста, сидит ли на диете.

– Ты действительно хочешь все это знать?

– Сама не понимаю, – вздохнула я. – С одной стороны, хочу знать всё-всё. С другой, не хочу. Не хочу!

– Тогда перестань строить из себя жертву повысила голос Юка. – Тебя все предупреждали, что это за тип.

– Да, даже его бывшая жена предупреждала… И всё равно мне из-за всего этого не уснуть.

Я услышала шорох – Юка босой ногой пыталась нашарить под своей кроватью тапочки. Я видела её силуэт на фоне освещенного тусклым фонарем окна. Юка надевала халат – у нее был такой халат, что врачи замирали, когда она утром шла в нем чистить зубы. Больше этот халат был похож на наряд танцовщицы из стрип-бара. Юке нравилось шокировать людей.

Она подошла к моей кровати.

– Я с тобой посижу, пока ты не уснешь.

Она взяла меня за руку, я удивленно отметила, что ладонь у нее такая горячая, как будто она подержала руку над костром. Юка говорила мне спокойно и ласково – что я красавица и все у меня получится, что Генчик меня недостоин, что впереди у меня столько перспектив и встреч, а он в конце концов сопьется, и через несколько лет я сама буду смеяться над тем, что когда-то сходила по нему с ума. И это все было так странно, потому что ничего подобного Юка раньше мне не говорила. Наоборот – она говорила, что лицом я не вышла, зато я добрая, что я должна радоваться, если кто-то обратил на меня внимания, потому что с моей внешностью и характером (Юка считала, что я размазня) много поклонников у меня не будет никогда. Я закрыла глаза, я вслушивалась в её торопливый шепот, как будто это была сказка на ночь. И я начинала ей верить, я всегда своей Юке верила. Просто она всегда только правду говорила, и я привыкла полагаться на её слова. И мне казалось, что я принцесса, а Генчик – Квазимодо, которому повезло, потому что целое лето он провел в моем обществе, а это дорогого стоит. Теперь ему есть что вспоминать – до конца своих дней.

– Спасибо, Юка, – прошептала я.

– За что? – она погладила меня по щеке. – Я же правду говорю.

– Но ты раньше никогда не говорила, что я красивая.

– Тебя легко убедить в чем угодно. Неужели ты сама не видишь, какая ты красивая? О чём ты думаешь, когда смотришь на себя в зеркало?

– О том, что у меня толстые щеки, -

– честно призналась я.

– Какой тебе хотелось бы быть?

И я опять сказала правду:

– НУ, например… Такой, как ты.

Я сказала это, а Юка ничего не ответила. Я прислушивалась к её дыханию – оно было ровным, но слишком частым, как будто бы она поднималась по лестнице, а не спокойно сидела рядом со мной на кровати.

– А помнишь, как я учила тебя целоваться? – вдруг спросила она.

– Помню. – Я улыбнулась. Мне казалось, что это было так давно. Всего два года прошло. Но для меня эти два года – бездонная пропасть. Я стала совсем другой. А вот Юка не изменилась.

– Ты совсем не умела целоваться. Генчик тебе этого не говорил?

– Нет, – хихикнула я. – Он говорил, что я так целуюсь, как будто бы душу его высосать хочу. Он говорил, что я горячая.

– Что он ещё говорил?

– Он говорил, что у меня классное тело. Что ему нравится, когда я кончаю.

– Что вы с ним делали?

– Всё – прошептала я. – С ним я была готова попробовать всё.

Юка помолчала. Мне даже показалось, что она умудрилась уснуть сидя. Её дыхание вроде бы успокоилось. Я не слышала, как она дышит.

А потом – она наклонилась к моему лицу, помедлила немного, наверное, хотела дать мне шанс опомниться свести все на нет, оттолкнуть её, пошутить, убежать. Хотя куда ж я могла от нее убежать, неходячая? Юка просто всегда боялась быть отвергнутой. Она бы ни за что в этом не призналась, она бы жестоко высмеяла того, кто посмел бы высказать ей в лицо такое предположение. Но я могу поклясться, что Юка просто боялась, что я её оттолкну. Если уж это и произойдет, думала она, то пусть это случится до поцелуя. И тогда Юка могла бы, со своей обычной кривой усмешкой сказать – да ты что, сдурела?! Не собиралась я тебя целовать. Глупости какие, может быть, ты не только спиной ударилась, когда падала, но и головой? Поцеловать?! Я? Тебя?

Но я её не оттолкнула.

И тогда Юка меня поцеловала.

От её губ пахло медовой гигиенической помадой. Запах у помады был приятным, а вот вкус – не очень. Химический вкус.

Это был совсем не такой поцелуй, как тогда, два года назад, когда она взялась продемонстрировать мне «целовальное» мастерство.

Это был медленный, нежный и осторожный поцелуй, кончиком языка она долго гладила мои губы. Я приоткрыла рот, мне было странно целоваться с Юкой – одно дело тренировочный «учебный» поцелуй и совсем другое – когда ты чувствуешь её тепло сквозь тоненький ночной халатик.

Я не видела её лица. Она обнимала меня, её руки скользнули под одеяло. Я хотела обхватить её за шею, я всегда обнимала Генчика за шею, когда он меня целовал, но то был Генчик, а это Юка. И воздух вокруг пах Юкой, её телом, её духами и её шампунем.

– Можно я лягу к тебе. Я осторожно, – прошептала она.

Я кивнула, хотя не была уверена, что в темноте она видит, как я киваю.

Её тело было горячим. Она обращалась со мною так, словно я была сделана из стекла – оно и понятно.

Сначала я чувствовала себя неловко, но потом расслабилась, она шептала мне что-то у6аюкивающее, она казалась такой опытной и немножко даже влюбленной, хотя такие как Юка, не влюбляются.

Она ушла в свою постель только под утро, перед врачебным осмотром. Свернулась калачиком под тонким больничным одеялом и засопела.

А мне в ту ночь так и не удалось уснуть.

Глава 10

На следующее утро она вела себя так, словно не было ничего. Посторонний человек, глядя на нас, точно ни о чем бы не догадался. Но я-то знала, что было. И Юка знала, что было. Иногда я ловила улыбку, значение которой понимали только мы вдвоем.

Мне казалось, что все так и останется в рамках подобных слегка щекочущих нервы полунамеков. Но в полдень Юка снова юркнула под мое одеяло.

Я впервые видела её голой. Обычно близкие подружки досконально знают особенности анатомического строения друг друга. Переодеваются, не стесняясь, хвастаются новыми трусиками-стринг, сравнивают размер груди или с досадой демонстрируют появившуюся складочку на животе. Юка никогда при мне не переодевалась. За исключением того случая, когда мы только познакомились – я помогала ей застегнуть лифчик в общественном туалете, да разве это считается? Да, ещё я видела её на конкурсе красоты в золотом бикини – тогда мне показалось, что у Юки красивое, как у топ-модели, тело.

И вот теперь я видела её вблизи.

И поняла, что Юка – вполне земная, неидеальная, хотя, безусловно, привлекательная девушка.

Вот какие Юкины черты я назвала бы совершенными:

– Талия. Она вполне могла бы посоперничать со Скарлетт О’Хара. При довольно высоком росте Юкину талию можно было двумя пальчиками обхватить.

– Ноги. Они были длинными, так называемый подиумный вариант. Я давно заметила, как редко встречаются в природе по-настоящему красивые ноги. Глаза – да, волосы – да, кисти рук, нос, грудь, губы. А вот совершенные ноги – без кривизны и «полнинки» – огромная редкость.

– Пупок. Недавно Юка сделала пирсинг. И теперь носила в пупке миниатюрное серебряное колечко. Выглядело это не вульгарно, как у многих, а очень даже пикантно.

– Уши. Это были самые маленькие уши из всех, что мне когда-либо приходилось видеть.

– Рот. Однажды кто-то на аэродроме сказал, что с накрашенными губами Юка напоминает лягушку. Наверное, то было сказано из зависти или ревности, потому что на самом деле у моей подруги был рот порнодивы – полные яркие губы. Рот, нагло напрашивающийся на поцелуй.

– Ступни. У нее была изящная маленькая ножка, ногти она красила темно-вишневым, а на среднем пальчике носила серебряное кольцо.

Но Юка идеалом отнюдь не была. И правда о её теле открылась мне только там, в душной больничной палате, где начался наш странный роман.

Вот что мне в ней не нравилось:

– Бедра. Они были – вы не поверите – полными! Она умело прятала их под юбочками-клеш и приспущенными джинсами, но всё же они были полными! Когда я заметила это, то почувствовала себя гораздо бодрее.

– Волосы. Юка часто красила волосы, поэтому они стали жесткими и тускловатыми, не слишком приятными на ощупь. Когда мы только с нею познакомились, Юка была брюнеткой. Она утверждала, что это её натуральный цвет волос. В один прекрасный день она кардинально изменила имидж и перекрасилась в ослепительно-белый, в цвет Мэрилин Монро. Однажды я слышала, как кто-то спросил Юку – ты натуральная блондинка? Не моргнув глазом, она нагло подтвердила. Правда, потом задумалась и, глухо хохотнув, добавила – а также я натуральная брюнетка и не менее натуральная рыжая.

– Грудь. То есть груди-то как раз у нее не было. Почти. Оказывается, Юка всегда носила лифчики с какими-то там силиконовыми вставками. Я однажды рассмотрела этот бюстгальтер поближе – бр-р-р!

Противно в руки взять, он как будто бы живой. Теплый такой и под пальцами мягко меняет форму густой гель-наполнитель. Бедные мужчины! Как женщина, я могу понять подобную штучку. Но им-то такое за что? Если бы я была мужчиной и в самый интимный момент грудь моей подружки вдруг отстегнулась бы вместе с бюстгальтером, то самое лучшее, что светило бы мне в тот момент, – это микроинфаркт. Я на всю оставшуюся жизнь потеряла бы полную охоту к развлечениям эротического характера.

Положительных качеств было куда больше, чем отрицательных. Много больше я ведь ещё не упомянула её запах, запах, который всегда меня с ума сводил. И прикосновения её ладоней, и её хриплое дыхание, и её лихорадочный румянец.

Я никогда не считала себя персоной с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Хотя одно время это якобы было модным. Настолько модным, что уже не вызывало порицания или удивления. Наверное, если бы в один прекрасный день мы с Юкой появились бы на аэродроме под ручку и она при всех вдруг поцеловала бы меня в ухо или ущипнула за грудь, никто и бровью бы не повел. Ну, в крайнем случае, вяло посплетничали бы.

Но я и до сих пор лесбиянкой себя отнюдь не считаю. Странно, но то, что происходило между нами, казалось мне невинным. Это было просто высшим воплощением нашей дружбы. Может быть, это даже была любовь. Да, скорее всего так оно и было.

Я настолько любила Юку, что не хотела делить её ни с кем. Иногда мне даже её съесть хотелось – настолько я её любила. Это была страсть, ничего подобного раньше я не испытывала, даже по отношению к Генчику, о котором умудрилась почти забыть.

Так быстро забыть.

А вокруг никто не замечал ничего. Для окружающих – врачей, нянечек, посетителей, моих родителей, Юка была просто преданной подругой, которая самоотверженно за мной ухаживала. Все ею восхищались – мол, в наше время редко встретишь такую дружбу. Юка не возражала, она вообще любила, чтобы все восхищались ею, и неважно, по какому поводу.

И мне казалось, что это не закончится никогда.

Но все закончилось через пару недель, когда меня уже должны были выписывать. Мой лечащий врач отметил, что в последнее время я быстро пошла на поправку.

– Я думал, что всё же придется вас оперировать, – однажды сказал он, – но теперь вижу, что необходимости нет.

– И я снова смогу ходить? И делать все, что делала раньше?

– Ну, не так сразу – снисходительно усмехнулся он. – Сначала вам придется носить корсет. Несколько месяцев. Всё это время вы можете ходить, но не долго. И лежать, а вот сидеть вам нельзя.

– Как это?

– Вот так. Когда вы сидите, нагрузка на позвоночник гораздо более сильная. Чем когда вы ходите. Но через несколько месяцев вам можно будет и сидеть тоже… Потом походите на мануальную терапию в Абрикосовский переулок, я вам дам телефон отделения хирургии и реабилитации позвоночника. Там лучшие врачи.

– А прыгать? – нервно переспросила я.

Врач недоуменно на меня посмотрел:

– Что?

– Ну прыгать… С парашютом!

– Я сто раз вам говорил, Настя. О парашютах придётся забыть навсегда. Если, конечно, вас не прельщает перспектива оказаться в инвалидном кресле.

Итак, меня должны были выписать. Я слабо в это верила. Я успела привыкнуть к размеренному больничному распорядку, к неподвижности, к остановившемуся времени и пшенной каше на завтрак. Я даже к постылому судну привыкла – однажды поймала себя на мысли, что мне скорее всего будет лень встать с кровати, когда я захочу в туалет.

Мне принесли корсет – сооружение из твердого пластика закрывающее всю спину и живот до груди, корсет застегивался так плотно, что трудно было даже дышать. В этом корсете мне предстояло провести несколько месяцев.

Подошёл день, когда мне впервые разрешили встать с кровати. Присутствовала Юка и мой лечащий врач.

– Я могу пойти погулять? – недоверчиво спросила я.

– Сначала попробуй просто постоять, – улыбнулся врач.

Я бодро вскочила с кровати и чуть не упала на Юку – за неподвижный месяц мышцы ног атрофировались.

Только через неделю я смогла пройти из одного конца коридора в другой.

А за день до выписки меня вдруг навестила Дюймовочка.

Похорошевшая загорелая Дюймовочка, которая в джинсах и белой маечке выглядела совсем девчонкой.

– Привет! – она вручила мне коробку шоколадных конфет.

– Хочешь, чтобы я тут совсем поправилась? – улыбнулась я. Вообще-то я была ей рада. Безобидная трусливая Дюймовочка мне нравилась. Рядом с ней я чувствовала себя решительной и смелой.

– Да ты на себя посмотри! одни кости! – возмутилась она.

– Мама не знаю почему. Вроде бы лежу целый день и ем, что попало, а всё равно худею.

– Мне бы так. Я на диете. Уже полгода даже не захожу в кофейни. Мне кажется, что я могу поправиться просто от воздуха, который пахнет шоколадом.

Мы разговаривали почти час. Ни к чему не обязывающий женский трёп. Кто в каком салоне делает маникюр, и отличается ли цвет естественного загара от солярийного, и не вредна ли биоэпиляция, и как мы находим новый имидж певицы Джери Холлиуэлл.

И только потом я со вздохом коснулась опасной темы, темы, на которую мне было немного больно говорить.

– Ты часто бываешь на аэродроме? – все же спросила я.

– Часто, – сказала она. – Я и не думала, что мне так понравится прыгать зимой.

– Что? – удивилась я. – Ты разве прыгаешь? Ты же бросила давно.

– Прыгаю, – гордо подтвердила Дюймовочка, и её глаза горели. Она даже как будто бы сразу стала выше ростом. – У меня уже семьдесят прыжков. Я немного прыгаю, три-четыре раза за выходные.

– Ты же боялась…

– Да, и до сих пор иногда волнуюсь, хотя, конечно, не так, как раньше… Меня Генчик убедил, что… Ой, прости! – Она зажала миниатюрной ухоженной ладошкой рот и испуганно на меня посмотрела.

Мне стало смешно.

– Да все в порядке! У нас всё давно кончено.

– Я знаю.

– И меня это ни капельки не волнует. – весело сказала я потому что это было правдой.

– Ты молодец, – после минутной паузы вздохнула Дюймовочка. – Я всегда тобой восхищалась. Ты сильная, а вот я бы так никогда не смогла.

– Это тебе так кажется.

– Ничего мне не кажется. Мужчины мною манипулируют, – краснея, призналась Дюймовочка.

«Мною манипулируют только женщины, – подумала я, – вернее, одна-единственная женщина. Юка».

– Если ты сама захочешь, все изменится. Тобою манипулируют, потому что ты позволяешь это делать.

– Какая ты все-таки умная!

– Это не я придумала, – рассмеялась я, хотя мне было приятно, что она так мною восхищается. – Это однажды сказала мне Юка. А я запомнила.

Дюймовочка как-то странно на меня посмотрела.

И, помолчав, спросила:

– Ты имеешь в виду Лику?

– Ну да. Ты же знаешь, что я называю её Юкой.

– Да, – не менее напряженно подтвердила Дюймовочка. – Неужели ты с ней и до сих пор дружишь?

Тут уже настала моя очередь удивляться.

– Конечно, – сказала я, – дружу. А почему я не должна с ней дружить? Юка иногда остается здесь ночевать, ухаживает за мной. Она моя единственная близкая подруга. Я знаю, что многие её недолюбливают, но они просто плохо её знают.

– Я даже не верю… Нет, да ты просто святая.

– Не понимаю.

– А Генчик? – вдруг спросила она. – Ты что, и с ним продолжаешь дружить, что ли?

– Ну, я давно о нём ничего не слышала. – Я скривила губы в ухмылке, затянувшаяся корочкой ранка всё же дала о себе знать. – Правда, мне рассказывали, что у него новая девушка… Я тебе сказала, что мы расстались. Но это не совсем так. Он меня бросил.

– Значит, ты ничего не знаешь, – потрясённо прошептала Дюймовочка.

– О чём?

Дюймовочка вдруг нервно заёрзала на стуле, а потом посмотрела на часы и довольно ненатурально спохватилась, что ей, оказывается, давно надо было идти. Она якобы записана к маникюрше, и та ей не простит опоздания, а Дюймовочке так надо привести в порядок руки, потому что…

Она так торопливо всё это рассказывала, так суетилась, что я сразу поняла – что-то здесь не так.

– Говори, – спокойно сказала ей я.

Дюймовочка вновь рухнула на стул, с которого успела подняться, прощаясь.

– Я не знаю, имею ли я право…

– Раз уж начала, договаривай! Ты что, хочешь, чтобы я не уснула ночью?

– Ну, Настя… Какая же я дура, ничего во мне не держится… Ну хорошо. – Она откашлялась. – Разве ты не знаешь, что Генчик уже давно встречается с Ликой?

– Что?

– С Ликой, – уныло повторила Дюймовочка. – Я думала, ты знаешь.

Я отвернулась к стене. С плаката улыбнулся мне парашютист в лимонном комбинезоне. За это время я так к нему привыкла, что решила забрать плакат с собой.

Дюймовочка, конечно, ошиблась.

Что-то там недопоняла.

Потому что этого не может быть.

Я так ей и сказала.

– Этого не может быть, – сказала я.

– Настя, ты же говорила, что тебе все равно… Господи, да неужели Лика тебе сама ничего не рассказывала?

– А ты уверена? Ты на сто процентов уверена в этом?

Она молча кивнула.

– Настя, все на аэродроме думали, что ты знаешь… Все так удивились, когда Генчик и Лика поселились в одном номере. Они же раньше не очень любили друг друга, да и потом ты…

– А что я?

– Ну, ты же была её лучшей подругой.

– Я и есть её лучшая подруга, – потрясенно подтвердила я. – Но почему же… Я не понимаю!

– Зря я тебе все это рассказала, – вздохнула Дюймовочка.

– А как давно… Как давно они вместе?

– Да почти полгода уже, – пожала плечами она, – сразу после того, как ты легла в больницу… Несколько раз Гена приезжал на аэродром один… А потом спелся с Ликой… Знаешь, а она всегда казалась мне сволочью!

– Да ладно, не надо так…

– Настя, ты меня прости! – вдруг горячо сказала она.

– Тебя-то за что?

– За то, что я такая мямля. И за то, что так по-дурацки вышло. Я же не знала ничего.

– Ты ни в чём не виновата.

– Я пойду?

– Конечно.

– Ты поправляйся!

– Меня завтра выписывают, – мрачно объявила я, – будет, на что отвлечься.

– Да? Вот здорово!.. А прыгать ты собираешься? Когда теперь на аэродром?

Я хотела ей сказать, что врач запретил мне прыгать. А ехать на аэродром просто так – в этом никакого смысла нет. Чего попусту душу травить? Неожиданно вспомнился Генчик. «Врачи такие перестраховщики!» – сказал он мне однажды. И, наверное, был прав. Неужели я вот так просто сдамся? Буду носить дурацкий корсет и пылинки с себя, любимой, сдувать? Неужели больше никогда мне не удастся взглянуть ему в лицо? Хотя какое мне теперь до Генчика дело, если Юка…

– Настя, ты что, уснула там? – всполошилась Дюймовочка.

– Нет, я просто соображю. – Я улыбнулась, кто бы знал, чего мне это стоило быть в тот момент весёлой. – Мне надо носить корсет три месяца. Ещё пару месяцев буду беречь спину. Значит – в мае! В мае я вернусь на аэродром!

А вечером ко мне пришла Юка Мы условились, что она придет помочь упаковать вещи. Как ни странно, за больничный месяц я умудрилась обрасти вещами. Одежда, косметика (еще с тех времён, когда по утрам я красила, ресницы в ожидании Генчика), книги, кассеты, посуда, полотенца.

Юка потрясающе выглядела.

Я часто вспоминаю её такой, какой она вошла палату в тот вечер – на ней были туфли на огромных каблуках. Белая распахнутая шубка из искусственного меха – в ней Юка была похожа на Снегурочку. Под шубкой у неё оказалось красное, как советское знамя, платье. Темные тонкие колготки, массивный серебряный браслет. В другой раз я сказала бы ей – опять ты в мини, придатки застудишь, сумасшедшая.

Но я промолчала.

И даже не сказала, что она хорошо выглядит.

Но Юка ничего не заметила, она с размаху плюхнулась на стул. От нее пахло вином. Её глаза блестели.

– Настька-а! – рассмеялась она. – Я так за тебя рада!

– Это хорошо. Где ты была?

– Да так, ничего особенного. Ходила весь день по магазинам. Ничего не купила, только время потеряла.

– Да?

– А что это ты такая странная? – заметила она.

– Да так. Ко мне приходила Дюймовочка.

– А, эта дура, – поскучнела Юка. – Она относится к тому типу женщин, который я ненавижу больше всего. То есть, если честно, я женщин всех не люблю… Ну, может быть, кроме тебя. – Она перегнулась через низкий больничный столик и чмокнула меня в губы. – Но таких, как Дюймовочка, я просто убить готова!