
Текст книги "Испытание смертью или Железный филателист"
Автор книги: Мария Арбатова
Соавторы: Шуммит Датта Гупта
Жанры:
Шпионские детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Глава двадцать первая
ФОТОГРАФИИ
Через несколько дней после того, как Отто допрашивали французы, его привели в кабинет Глоя, где за столом сидел генерал Бродерик с каменным лицом, а глаза Глоя, стоявшего за его спиной, победно сияли.
– Вы думаете, что если ничего не сказали английской, германской, итальянской и французской разведкам, то ничего не скажете и нам? – усталым голосом спросил Бродерик.
– Я рассказал уже все, что мог, господин полковник, а мне по-прежнему не дают нормально спать, нормально есть и нормально курить, – не менее усталым голосом ответил Отто.
У него было больше оснований для усталости, чем у Бродерика.
– По-настоящему вас еще никто не пытал. Вижу, вы совсем не дорожите своим здоровьем! Посмотрите, на кого вы похожи! И подумайте, сколько протянете? – напомнил Бродерик почти с жалостью.
– Думаю, что протяну не долго, и потому снова требую вызвать консула Германии, – вздохнул Отто.
Он давно не видел свое лицо в зеркале, но понимал, что выглядит так же, как и чувствует себя. Руки и ноги похудели настолько, что болтались в наручниках и кандалах, когда его водили из камеры на допрос и в пыточную.
Бродерик открыл папку и положил перед Отто фотографию его покойной жены:
– Посмотрите, вам знакома эта женщина?
– Нет, не знакома, – ответил Отто ровным голосом, хотя внутри у него все сжалось.
Это фото он делал сам, когда дети были маленькими. Он очень любил это фото, жена смеялась на нем, чуть прищурив глаза, и отводила рукой волосы с виска… Но как оно попало сюда?
Бродерик усмехнулся, убрал фото жены, точно так же положил перед Отто его фотографию в молодости в знакомом костюме, на знакомом фоне и деланно усталым голосом спросил:
– Может быть, вы не знаете и этого мужчину?
Отто посмотрел на фотографию и мгновенно, так что Бродерик не успел среагировать, перевернул ее. На обороте фото была подпись «А. М. Kozlov». Бродерик хотел опередить его, но не успел и заорал:
– Полковник Глой, почему арестованный не в наручниках?
– Но вы сами приказали… – развел руками Глой.
– Вы идиот, Глой! – еще громче заорал Бродерик и треснул кулаком по столу так, как, видимо, хотел бы треснуть по физиономии Отто или Глоя.
После этого вскочил, прошелся по кабинету, приблизился к Отто, наклонился и с ненавистью заглянул в глаза:
– Ну, что вы скажете теперь? Молчать дальше нет смысла!
– Согласен, – кивнул Отто. – Я – советский офицер, советский разведчик Алексей Козлов. Это вы как-то узнали, но больше не узнаете ничего, что бы вы со мной ни делали.
И превратился в Алексея Козлова, о чем долгие годы не давал себе права даже подумать.
– Вы нас недооцениваете, господин Козлов! Для нас это дело чести! – Бродерик посмотрел на него, как альпинист на вершину, которую решил покорить, чего бы ему это ни стоило, и закричал: – Охрана! Увести!
Было понятно, что они с Глоем безумно обрадовались, но при этом растерялись так сильно, что не понимали, как допрашивать дальше.
Алексей семенил по коридору, гремя кандалами, получая тычки от охранников, и думал, что теперь будет полегче. Он по крайней мере сможет быть самим собой… если еще не забыл, как это делается.
Стать самим собой в подобной ситуации было важно потому, что из всех инструментов восстановления у него оставалась только память. Готовя в нелегалы, его учили многому, в том числе и тому, что лучшей психотерапией является восстановление в памяти эпизодов собственной биографии и выстраивания их по порядку.
Но откуда у Бродерика и Глоя его фотография в молодости? Откуда известно, что он Алексей Козлов? Ведь у него не было ни одного прокола!
Он детально помнит, как приехал в Камерино, как пил мятный ликер и болтал с неграмотным Антонио, влюбленным в «русскую Татьяну» из кинофильма «Из России с любовью».
Как дошел до развалин церкви, сфотографировал их, пошел внутрь, присел на груду кирпичей, вытряхнул из ботинка камешек, протянул руку вниз, ощутил шероховатость камня и гладкость маленького контейнера с шифровкой. Поставить камеру, способную зафиксировать его руку, тянущуюся под кирпичи, нереально.
Тогда, выйдя из церкви, он обошел церковный двор сзади, достал из кармана кусочек мела и сделал внизу стены метку, после чего выбросил мел. Этого тоже не мог видеть никто, вокруг не было ни души, а метка не выделялась среди трещин стены.
Шифровку он уничтожил по инструкции. Задание предполагало поиск иголки в стоге сена. И он решил начать с Малави, потому что в Блантайре все белые были сконцентрированы в одном месте, и пропускать их через фильтр беседы было проще, чем в ЮАР.
Тиана оказалась седьмой, отреагировавшей на наживку разговора о ядерном оружии. То, что она была женщиной, облегчало задачу – Алексей умел влюбить в себя женщину. Но то, что она была вдовой после катастрофы, усложняло задачу, потому что Алексей не знал, что делать после того, как влюбил ее в себя.
По типу Тиана была хрупкой и трогательной, а ему нравились более витальные женщины. Алексея раздражало, что, пройдя через горнило западной феминисткой революции, она вернулась на родину кисейной барышней.
Наверное, из-за сходства имен невольно сравнивал ее с покойной женой Татьяной, фотография которой загадочным образом оказалась у разведки ЮАР. Татьяна, конечно, была профессионально подготовленной разведчицей-нелегалкой, но и до подготовки она была иной по сути. Не просто «коня на скаку остановит», а человеком, отвечающим за свою судьбу и судьбу близких до последнего вздоха, не домашней курицей, вешающейся на мужчину вместе со своими проблемами. Кроме того, Тиана была отвратительной расисткой, а Алексей ненавидел расистов.
Итак, знакомство с Тианой, ее дернувшееся лицо посреди беседы о ядерной бомбе задолго до дня, когда в клуб ворвались повстанцы. Потом Алексей, точнее, Отто, швырнул ее за барную стойку и закрыл собственным телом.
Приковать ее внимание к себе между первым и вторым было делом техники, тем более что Тиана выглядела, как женщина «на охоте», и реагировала на любой восхищенный взгляд. Такие женщины теряют голову после двух букетов и двух часов выслушивания их болтовни с сочувствующим лицом.
Алкоголик Уго? Но он никак не мог распознать в Отто разведчика и настолько навязчиво хвастался ратными подвигами, что мог быть кем угодно, кроме осведомителя. Да и денежная работа у Отто была нужна ему позарез.
Старый Джон? Ни в коем случае. Джон полюбил Отто, как сына, и был в ужасе от его ареста. Дружба с Джоном началась после того, как в рассуждениях о филателии тот намекнул, что в прошлом был связан с секретными службами.
Фотография мужа Тианы, наблюдающего вместе с коллегой ядерный гриб, согнутая пополам. Почему ее оставили при обыске? Элементарно: обыскивающим было не по чину знать, что именно они ищут, им велели забрать подозрительные бумаги и документы. А кому придет в голову, что человек повесит главный секретный документ на стене в гостиной?
И нет в этом никакого сумасшествия, ведь ядерные испытания в Пелиндабе стали звездными часами Гидона Крамера, и с его стороны было совершенно естественно вывесить фотографию с них напротив «Расщепления атома» Сальвадора Дали, чтобы утереть сюрреалисту нос.
В тот вечер, когда Тиана встретила Отто в распахнутом халате, а походу на джазовый концерт помешал приступ головной боли, пришлось дать ей две таблетки снотворного, чтобы, вернувшись с букетом, переснять фото со стены. А заодно и все фотки Гидона со дня рождения в семейном альбоме.
Отто знал свойства этого снотворного препарата – двумя таблетками можно было повалить спать слона. Тиана не могла ничего видеть и слышать, а камер в доме не было, Отто проверил.
Потом Джон обмолвился, что коллеги его старого друга ловили насекомых и птиц на юге Африки в зоне высокой радиации и исследовали их реакцию на радиацию. Отто зацепился за то, что у друга крокодилья ферма, что никогда не ел мясо крокодила, и уговорил наведаться к старому другу.
Но военный врач Уинстон оказался крепким орешком и не стал разглагольствовать на опасные темы с первым встречным-поперечным. Так что ловили и жарили крокодила совершенно напрасно.
Самый серьезный прокол – поездка к колдуну. Отто не предполагал, что тот так просто выведет его на чистую воду. Но вряд ли этот Вуусани сотрудничал со спецслужбами, он жил в параллельном им мире.
Нелепая гибель Уго тем более не могла быть связанной с Отто. Никто в этой свалке не видел, что из бумажника военного пилота исчезли фотографии, на которых Уго Ластман позировал на фоне ядерного гриба, улыбаясь, как на американской рекламе зубной пасты.
Когда Отто вылетал в Неаполь, хвоста за ним не было. В Камерино тоже, там настолько малолюдно, что виден каждый. Он спокойно положил контейнер с материалами под груду кирпичей и сделал пометку на стене церкви. Слежки к тайнику тоже не было.
Неожиданный отъезд в Камерино и возвращение? Но это естественно в его бизнесе, когда надо согласовывать решения с руководством. А на юге Африки он единственный качественно укрепленный советский нелегал, и у него нет ни одного тайника ближе Камерино.
В каком же месте он мог ошибиться? Кто же его смог раскусить?
И Алексей снова и снова складывал из фрагментов пазл своей кропотливой работы по сбору информации о тайных ядерных испытаниях ЮАР. И снова не находил в этом пазле ни одного прокола.
Глава двадцать вторая
ДОПРОС ИЗРАИЛЬСКОЙ РАЗВЕДКОЙ
К следующему допросу Отто Шмидта, а теперь уже Алексея Козлова, генерал Бродерик и полковник Глой готовились особенно тщательно. Допрашивать заключенного приехал представитель МОССАДа.
Бродерик приехал поддержать Глоя, хоть и не собирался присутствовать на допросе – сотруднику МОССАДа патронаж генерала контрразведки ЮАР был не по чину. Бродерик сел в кресло Глоя, закурил сигару и самодовольно заметил:
– Несмотря на весь ваш идиотизм, полковник, мы почти у цели!
– Господин генерал, я думаю… все-таки это человек из израильской разведки… – осторожно не то сообщил, не то спросил Глой.
– И что? – удивился Бродерик.
– Если он увидит портрет Гитлера… Помните, какую истерику устроил, увидев портрет Гитлера в моем кабинете, этот физик… Гидон Крамер?
– Так снимите его на время допроса, – предложил Бродерик, – зачем нам очередной припадочный? В конце концов, евреи имеют право не любить Гитлера!
– Я думал об этом. С одной стороны, это мой кабинет, и иностранец не должен указывать, кто здесь должен висеть. С другой – под портретом кусок выгоревшей стены. Как-то несолидно. – Глой сам не понимал, чего хочет, и намекал на то, чтобы начальник принимал решение за него.
– Повесьте любую картинку. Пошлите в лавку для туристов, пусть привезут первую попавшуюся, – добродушно посоветовал Бродерик.
– А может быть, временно повесить вместо Гитлера Кальтенбруннера?
– Какая для еврея разница – Гитлер или Кальтенбруннер?
– На портрете Кальтенбруннера не видно формы, еврей не догадается, кто это! – заговорщически подмигнул Глой.
– Вешайте Кальтенбруннера! – кивнул Бродерик. – Только поймите, этот допрос – самый важный, ведь еврей будет говорить с ним по-русски. А вы не знаете русского.
– Вы думаете, самый важный?
– Этот Козлов вполне может быть агентом МОССАДа и передать в разговоре нужную информацию. Так что глядите в оба!
– Слушаюсь, господин генерал, – щелкнул каблуками Глой, хотя было совершенно не понятно, как он будет «смотреть в оба» на незнакомом языке.
Штатного русского переводчика в распоряжении контрразведки не было, прежде они никогда не арестовывали русских. А искать русскоговорящего, бояться, что он услышит секретную информацию, а потом немедленно ликвидировать его, было хлопотно.
– Господин генерал, сколько еще разведок будет его допрашивать? – осторожно спросил Глой.
– В наших интересах показать Козлова тем, чьи визы есть в его паспорте, – вздохнул Бродерик и напомнил: – А что еще, по-вашему, мы можем делать, если вы не в силах выбить из него ни слова?
Когда Алексея привели на очередной допрос, он почувствовал, что в кабинете что-то изменилось. После бессонницы, побоев и голода он плохо видел – предметы расплывались. И не сразу понял, что вместо портрета Гитлера над столом висит изображение Эрнста Кальтенбруннера, легко узнаваемого по впавшему рту и рубцу на левой щеке.
Портрет был тщательно и без изысков выписан салонным художником. Без формы Кальтенбруннер смотрелся по-домашнему, как дальний деревенский родственник Глоя.
За столом вместо привычных двух представителей иностранной разведки сидел один взъерошенный человек. Несмотря на ухудшившееся зрение, Алексей отметил, что в отличие от предыдущих элегантных денди из европейских разведок одежда этого человека выглядела не просто небрежной, но даже неопрятной.
Глой, как обычно, стоял у окна, чтобы видеть все нюансы происходящего, а у двери дежурил охранник.
– Привет, Козлов! Как поживаешь? Я – Гертц Георг из БНД, – весело сказал человек из-за стола по-немецки.
Алексей усмехнулся и промолчал в ответ.
– Что молчишь? Оглох? – хамовато спросил человек из-за стола.
– Люди из БНД не разговаривают по-немецки с одесским акцентом, – ответил Алексей. – Так разговаривают только одесситы из МОССАДа. Лучше сразу переходите на русский.
– Шо ты уже решил этим сказать? Шо ты самый умный? – весело откликнулся человек «на одесском» русском. – Таки мы сейчас уже без второго слова посмотрим, кто тут самый умный! Ну, предположим, я из Тель-Авива… И шо?
– Из Тель-Авива с бульвара царя Шауля, – уточнил Алексей, назвав адрес центрального офиса МОССАДа.
– Смекаешь, Алеша! Ну раз ты все так шикарно знаешь про меня, то давай уже наконец рассказывай про себя!
После вежливого англичанина, жестких немцев, развеселых итальянцев и нудных французов он переигрывал, работая под фраера с Привоза. Алексей окрестил его про себя Жорой.
– А ну уже встань, Алеша! Шибче! – скомандовал Жора.
Козлов встал, а Глой напрягся, не понимая ни одного слова.
– Сделай руки в стороны, вот так, как я!
Козлов развел руки в стороны.
– Знаешь анекдот: пришел уже Христос в Одессу, идет по Дерибасовской, а его никто не узнает, ни одна сука. Ну, ему уже обидно, он же Христос! Подходит к старому Изе, шо сидит на углу на лавочке и много лет читает одну и ту же газету, и говорит: «Старый Изя, и вы меня шо, уже тоже не узнаете?» А старый Изя поправил очки и говорит: «Шо-то знакомое! Молодой человек, а ну-ка, разведите руки в стороны! О, таки я вас узнал!..»
И Жора зашелся таким лошадиным ржанием, что Глой посмотрел на него, как на умалишенного, а Козлов улыбнулся.
– А теперь уже посмотри, где твои портки? – показал Жора пальцем на живот Алексея. – Ты уже видишь наконец по своим бебехам, шо уже стал вполовину самого себя?
– Я могу сесть? – спросил Алексей.
– Конечно, уже садись. И давай ты уже сразу услышишь, шо я пришел вытащить тебя отсюда, потому шо знаю все ходы и выходы с просторов знойной Калахари! И тебе пора чесать отсюда, потому шо ты уже долго не протянешь на вонючих тюремных дордочках!
– Вытащи, – сдержанно ответил Алексей.
– Считай, шо у тебя уже блат в МОССАДе, я даже принес тебе гостинчик, – подмигнул Жора и обратился к Глою по-английски: – Прикажите принести, что я привез для заключенного.
Глой кивнул охраннику. Тот вышел и вскоре вернулся с пластмассовым подносом, на котором стояли открытая консервная банка с разделанной селедкой, миска холодной вареной картошки и лежали очищенная луковица и нарезанный бородинский хлеб.
Глой брезгливо поморщился запаху незнакомой еды, а Алексей сглотнул слюну.
Жора подвинул к нему поднос и заботливо сказал:
– Вижу, Алеша, шо эти гицели совсем уже тебя не кормят! Кушай, угощайся!
Алексей осторожно взял с подноса кусок черного хлеба, понюхал его, торопливо запихнул в рот и закрыл глаза от блаженства:
– Это же бородинский?
– А ты думал, шо солидные люди в МОССАДе делают себе по утрам уже бутерброд с мацой? А шобы да, так нет!
Алексей быстро откусил от луковицы, заел картошкой, достал тюремной алюминиевой ложкой кусок селедки. Ел торопясь, понимая, что сейчас отнимут. А Глой с трудом скрывал отвращение к этому шоу, запаху лука, селедки и непонятному языку.
– Ну, теперь ты уже понял, Алеша, шо я твой друг? Давай бекицер и по делу, пока этот балабуз не понимает ни слова. Если я от тебя получу дулю с маком, то ты получишь от них пулю с гаком! Ты уже с этим согласен?
Алексей кивнул.
– Сидишь ты, цуцик, за терроризм. И можешь делать любой кипиш, но эту статью на козе не объедешь! Родина тебе не поможет, Алеша, потому шо просто не узнает, шо тебе капец! Или узнает слишком поздно. Тебя щедро наградят за молчание. Но посмертно, Алеша!
Алексей сосредоточенно жевал луковицу с хлебом, понимая, что это чуточку облегчит его авитаминоз.
– Кончай уже жрать, когда с тобой говорят о твоей жизни! – раздраженно окликнул его Жора и отодвинул поднос.
Алексей промолчал в ответ.
– Был бы шпионаж олимпийским видом спорта, тебя бы, Алеша, уже амнистировали в честь Олимпиады, шо сейчас проходит в вашей Москве. Но скажу тебе, Алеша, как другу, шо я вас, русских, не понимаю. На хрена вы полезли в Афганистан? – решил поразглагольствовать Жора. – И шо вы себе думали, шо вас похвалят за ваш большой пуриц? Может, вы думали, шо там большие деньги под каждым камнем? Может, вы уже не знали, шо после этого никто не приедет к вам на Олимпиаду?
Глой переводил глаза с Жоры на Алексея, с Алексея на Жору, но все равно не мог понять ни капельки.
– Алеша, им не надо никакого разрешения, шобы уже повесить тебя за статью «Терроризм»! И им до мнения европейских стран, как до последнего фонаря на Дерибасовской!
– Понимаю.
– Я твой последний шанс, Алеша! Ты же еще не знаешь, как эти гицели вешают! Утром перед смертной казнью тебе дают полкурицы, если ты черный. И целую курицу, если ты белый. И если ты не откинул копыта в петле, уже приходит тюремный доктор и делает укол в сердце. – Жора изобразил укол в собственное сердце шариковой ручкой. – Алеша, ну уже скажи мне, зачем тебе есть целую курицу?
Алексей промолчал.
Жора обежал стол, наклонился к Алексею, почти приобнял его и жарко зашептал, словно кто-то, кроме них, понимал по-русски:
– Они раздавят тебя как муравья. Эти жирные англичане с французами создали тебе ложное чувство безопасности. Они могли повязать тебя хоть на Красном, хоть на Желтом, хоть на Черном море. Но в европейской тюрьме ты бы жрал, пил, спал и качал права. А здесь, в ЮАР, ты уже исчез с лица земли. Тебя нету, тебя уже стерли ластиком! И я прилетел только потому, шо мы с тобой земляки! Ведь одесситы – лучший отряд МОССАДа!
– Извините, вы будете приступать к допросу? – зло спросил Глой по-английски.
– У вас не те звезды на погонах, чтобы учить меня работать! – не поворачиваясь, буркнул Жора по-английски и продолжил по-русски: – Он мне будет рассказывать, как вести допросы! Алеша, ты ж понимаешь, у нас с тобой полный дефицит вариантов. Я готов тебя совершенно кошерно завербовать. Сам знаешь, МОССАД – не фуфло. Тебя раскрыли, для СССР ты сбитый летчик, и если вернешься, уже почалишься в далекую Сибирь. Хотя конечно, есть второй вариант – обмен.
– Я согласен на обмен, – кивнул Алексей.
– Отлично, Алеша! Лехаим! – оживился Жора. – Но ты коммерсант и знаешь, что торг не объявляется без начальной цены. Пока не начнешь давать показания, мы уже не установим твою цену. А пока – ты никто.
Алексей промолчал.
– Ты можешь спокойно сказать мне, шо тебе не сиделось в Европах, зачем ты уже приехал к этим уродам, с которыми уже весь мир не сядет на одном поле?
Алексей молчал.
– Шо ты молчишь, как кантор в нашей синагоге, пока ему не заплатили? Имей уже голову, Алеша, никого более русского, чем я, к тебе сюда не пустят! Скажи спасибо этому барану, шо позвал меня. Побег, Алеша, здесь не сделаешь. Уже я не знаю, кто ты такой, но мы в курсе – они охраняют тебя лучше, чем все золото апартеида.
Глой вздрогнул, услышав знакомое слово.
– Я – не они, ты мне весь не нужен, Алеша. Ты можешь дать мне только немножко информации о нашем гражданине Гидоне Крамере, жена которого влюбилась в тебя, как глупая бабочка в настольную лампу. Ближе к телу, Алеша, и я уже буду думать, как тебя обменивать, – мягко предложил Жора.
Алексей молчал.
– Ты будешь говорить, сука, или нет?! – не выдержал Жора и изо всех сил ударил Алексея по лицу.
Козлов упал, и Жора начал молотить его ногами с такой прытью, что Глой с охранником еле его оттащили.
– Ты мне ответишь, гнида кэгэбэшная! Ты мне за все ответишь! – орал оттаскиваемый Жора уже без всяких «одесскостей». – Я столько сидел на чемоданах, пока попал в Израиль, что у меня личный счет к СССР! И я получу с тебя за все унижения!
– Вы не имеете права его бить, это не ваш арестованный, – презрительно напомнил Глой.
Жора отошел, приходя в себя, налил воды из графина на подоконнике, медленно выпил в звенящей тишине комнаты. Так, что было слышно, сколько именно глотков он сделал. И, повернувшись к Глою, отдал по-английски команду:
– Пусть его пристегнут к детектору лжи!
Глой неохотно распорядился, и охранник вышел. Алексей поднялся с пола и сел на прежнее место. Жора уселся напротив и снова попытался перейти на доброжелательный тон, хотя щеки у него горели:
– Теперь, Алеша, уже возьми на полтона ниже… Я хотел по-хорошему, ты меня огорчил.
Алексей молчал. Лицо болело от свежего удара Жоры, но он даже не усмехнулся. Странные ребята! С одной стороны, если его допрашивает уже шестая разведка, значит, у них слишком много стоит на кону. Но с другой, неужели они считают, что серьезный нелегал не обведет любую конструкцию детектора лжи вокруг пальца?
Козлов не понимал масштаба значимости переданной им в Центр информации, но это не имело ни малейшего значения – ведь он давал присягу.
Видимо, Жора просто решил покрасоваться техникой МОССАДа перед отсталой, на его взгляд, юаровской разведкой. Интересно, что они там сконструировали?
Когда Алексей только учился профессии разведчика-нелегала, им рассказывали на занятиях, что в Древнем Китае подозреваемого заставляли набирать полный рот сухого риса, и если рис не намокал, человека признавали виновным, считая, что страх быть разоблаченным мешает слюноотделению.
В Древней Индии действовали практически по Зигмунду Фрейду: подозреваемому говорили нейтральные и критические слова, а он обязан был ответить первым пришедшим в голову словом и параллельно тихонько ударять по гонгу – считалось, что в ответ на зацепившее слово он усилит удар по гонгу.
Арабы придумали свой «детектор лжи»: во время допроса врач-пульсовик держал руку на пульсе допрашиваемого.
В африканских племенах подозреваемых сажали в круг и заставляли передавать из рук в руки по кругу яйцо с нежной скорлупой. Виновный раздавливал его от волнения.
В технологизировании детектора лжи особенно преуспел Чезаре Ломброзо. Он соорудил аппарат, фиксирующий диаграммой изменения кровяного давления.
В СССР детектор лжи был разработан в семидесятые гениальным Игорем Смирновым. Алексей видел эту модель; кроме спецслужб, ее активно использовали в психиатрии. Но то, что втащили два охранника, выглядело как огромный блестящий кентавр из приемника и сейфа.
Охранники сняли с Козлова тюремную куртку и под руководством Жоры обмотали проводами истощенный торс. На губах Глоя вспыхнула ухмылка, а Жора, важно развалившись в его кресле, начал грозным голосом задавать вопросы на русском, предупредив, что отвечать можно только «да» или «нет».
ЖОРА. Твое настоящее имя Отто Шмидт?
АЛЕКСЕЙ. Нет.
ЖОРА. Ты Алексей Михайлович Козлов?
АЛЕКСЕЙ. Да.
ЖОРА. Ты соблазнил Тиану Крамер потому, что интересовался атомными исследованиями института в Претории?
АЛЕКСЕЙ. У меня не было близких отношений с Тианой Крамер.
ЖОРА. Я сказал: только «да или нет»!
АЛЕКСЕЙ. Нет.
ЖОРА. Ты серьезный филателист?
АЛЕКСЕЙ. Да.
ЖОРА. Ты работал в ЮАР один?
АЛЕКСЕЙ. Да.
ЖОРА. Ты закончил Московский институт международных отношений в 1959 году?
АЛЕКСЕЙ. Да.
ЖОРА. Ты делал обыск в доме Тианы Крамер?
АЛЕКСЕЙ. Нет.
ЖОРА. Твой отец был на войне танкистом?
АЛЕКСЕЙ. Да.
И так несколько часов.