Текст книги "Танец убийц"

Автор книги: Мария Фагиаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Прежде всего нужно было привести в чувство этих яростных картежников и разбудить спящих. Пока он не решит эту серьезную проблему, вопрос – стрелять или не стрелять – был чисто гипотетическим. Молодой человек думал, не позвонить ли в Конак – попросить указаний, но тогда бы он подвел своего начальника и утратил его покровительство. Как часто он рисовал себе ситуации вроде этой, когда ему выпадет шанс показать всему свету, что он способен быстро принимать решения и действовать геройски. Но теперь, когда этот шанс ему давался, он был словно парализован.

Сколько же прошло – пять минут или полчаса – с тех пор, как он услышал шаги марширующих со стороны Теразии? Позже он не мог этого сказать. Он снял трубку и хотел вращать ручку, но голова колонны уже прошла. Опустив руку, он молча слушал затихающие шаги солдат – должно быть, несколько сотен человек – и с облегчением увидел, что играющие в карты ничего не заметили. Когда на улице все затихло, он на цыпочках вернулся к своему письменному столу и осторожно опустился в кресло.

После того как комиссар Велькович поговорил с управлением, он позвонил в охрану дворца и потребовал капитана Панайотовича. Трубку взял лейтенант Живкович и сказал, что капитан как раз сейчас обходит посты, но он, Живкович, немедленно передаст ему сообщение комиссара.

– Я не думаю, что есть какие-нибудь причины для беспокойства, – заканчивал разговор лейтенант. – Для Шестого пехотного полка на сегодня намечены ночные учения, этим и объясняется их марш по городу, который Вы наблюдали.

Такое объяснение, однако, не успокоило комиссара. Он подождал несколько минут и попытался снова соединиться с охраной дворца. На этот раз к аппарату никто не подошел. Взволнованный, он попытался дозвониться до префекта. Но и у Маршитьянина никто не отвечал. Это означало одно из двух – либо Маршитьянин уже вышел из дома, либо связь была прервана. Так как Велькович ни при каких обстоятельствах не имел права оставлять пост, он дал задание полицейскому патрулю в конце своего обычного маршрута проверить ситуацию у королевского дворца и немедленно доложить ему, если там что-то не так.

В половине первого королева встала из-за стола. Поскольку это был не официальный прием, а обычный ужин практически в семейном кругу в обеденном зале Старого Конака, она задержалась дольше, чем обычно, с токайским и пирожными. Эту привычку она приобрела еще задолго до Александра, когда часто засиживалась едва ли не до рассвета в кафе со своими друзьями. В присутствии короля разговоры за столом, разумеется, имели совершенно другой характер. Александр, казалось, был неспособен полностью расслабиться и не выносил самой безобидной и тактичной шутки в свой адрес. Но Драга наслаждалась атмосферой таких встреч, и королю они тоже стали нравиться, хотя по другим причинам. Когда прислуге разрешалось уйти, он больше не чувствовал себя скованным и принимался есть и пить в свое удовольствие.

Во время ужина генерал Лаза неоднократно выходил. Когда он вернулся в обеденный зал на этот раз, королевская чета только что распрощалась со своими гостями. По просьбе Драги король отпустил посла Маринковича домой, чтобы возобновить обсуждение завтра, в первой половине дня. Королева обняла своих братьев и сестер и всех их перекрестила. Посол тихо спросил Наумовича, всегда ли королева прощается так со своими родственниками или только в особых случаях. Адъютант на это ответил какой-то вымученной улыбкой и неопределенно пожал своими могучими плечами. «Что это с ним?» – подумал Маринкович. У Наумовича под глазами темнели синие круги, и, хотя окна были закрыты, а шторы опущены, и потому в помещении стояла духота, казалось, что он мерзнет.

Лаза Петрович тоже обратил внимание на странное поведение Наумовича: несвойственное ему молчание, видимое отсутствие аппетита во время ужина и прежде всего явное уклонение от выпивки, – вечное пьянство Мики, как известно, особенно раздражало королеву. Наумович чувствовал взгляды Лазы и, сидя сгорбившись, походил на обиженного мальчишку, которого застали за какой-то проделкой. Не дожидаясь прощания с королевской четой, шаркающей походкой Мика покинул зал. Лаза собрался было последовать за ним, но как раз в этот момент к нему обратилась Драга.

– Какова ситуация? Заметили ли Вы что-нибудь? – тихо спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, мадам, ничего. Я несколько раз был у ворот и разговаривал с лейтенантом Живковичем из охраны. Он тоже ничего не заметил. Вся охрана находится в боевой готовности, все посты усилены, парк патрулируют дополнительные наряды. Думаю, у нас нет оснований для беспокойства, по крайней мере сегодня. Тем не менее я останусь на ночь в Конаке. Скажу лейтенанту Живковичу, что при малейшем подозрении он должен меня разбудить.

Лаза понимал, что не может развеять ее тревожных предчувствий. Когда Драга подала ему руку для поцелуя, она слабо улыбнулась и слегка сжала его пальцы.

– Не знаю, что бы мы делали без Вас, Лаза. Я хотела просить Вас переночевать здесь, в Конаке, но подумала, что нехорошо требовать, от Вас слишком многого. И вот Вы сами решили… Последние недели были для меня ужасными. Простите меня, если я случайно была к Вам несправедлива. Я этого не хотела, это только…

Подошел король, и она умолкла. Посмотрев на него, Драга поняла, что он пьян, но не стала укорять – она и сама пила сегодня больше, чем обычно. Подумав, не рассказать ли Лазе о послании Александра мятежникам, переданном через Михаила Василовича, она решила не делать этого. В зале было еще слишком много людей.

Из комнаты для сервировки, держа в руках длинные свечи, вышли два лакея. Они ожидали там соответствующего знака дворцового гофмейстера, чтобы проводить королевскую чету в их покои. Этот ритуал происходил еще с тех времен, когда не было ни газового освещения, ни электричества. Третий лакей проводил гостей к выходу, где с ними попрощался капитан Милькович, дежурный адъютант.

– Есть ли какие-нибудь новости о супруге? – спросил капитана Никодим.

Милькович покачал головой. С глазами, красными от недосыпания, он выглядел сильно уставшим.

– Пока ничего. Врачи, однако, думают, что это может начаться в любой момент.

Белград, в сущности, небольшой город. Новости о рождениях, смерти, помолвках или свадьбах всегда и без объявлений в газетах мигом становились всеобщим достоянием.

– Вам нужно было отпроситься с дежурства, – сказала Войка. – В такие часы муж должен принадлежать своей жене.

Пребывание в венском привилегированном пансионате превратило Войку в маленькую суфражистку.

Капитан покраснел до корней волос. Друзья непрерывно подшучивали над его привязанностью к жене. В их глазах это было слабостью, не подобающей сербскому мужчине. Эта слабость и светлые волосы сильно отличали его от остальных. Он был словно полосатый молоденький кабанчик в стае мохнатых толстокожих диких свиней. Увидев веселые взгляды братьев Луньевицей, Милькович покраснел еще сильнее. Он их терпеть не мог, а то, что Никодим должен был стать наследником престола, воспринимал как национальную трагедию. С другой стороны, осторожные намеки своего друга Аписа, что можно присоединиться к офицерам, недовольным режимом Александра, капитан Милькович решительно отвергал.

Он выпустил гостей через тяжелые дубовые двери, отделявшие вестибюль от королевских покоев. Закрыв их, капитан услышал, как охрана открыла гостям главный вход во дворец и снова закрыла его, стук колес подъехавшего экипажа, цокот копыт лошадей по мощеному подъезду и скрип открывавшихся охраной тяжелых южных ворот. Ворота закрылись, и над Конаком и темным парком вновь опустилась тишина.

В спальне, на своей кровати, Драга обнаружила мирно спавшую гувернантку фрау Вебер, выписанную из Вены. Драгу разозлило, что гувернантка даже не сняла туфли, но, чувствуя себя слишком усталой, не стала ей выговаривать и, коротко попрощавшись, отправила ее спать.

Раздевшись, Драга нырнула в широкую кровать. Александр вышел из ванной, как обычно в длинной ночной рубашке, заранее приготовленной камердинером. Приличия ради он в присутствии слуги всегда надевал ее, но, перед тем как забраться к жене в постель, сбрасывал.

В целях безопасности окна, выходящие в сад, были закрыты, а шторы задернуты. В комнате стояла невыносимая духота. Драга сбросила одеяло и укрылась тонкой шелковой простыней. Александр снял пенсне и осторожно положил его на ночной столик. Затем забрался под простыню к Драге. Она прекрасно знала, чего он хочет, и попыталась отодвинуться от влажного от пота тела.

– Саша, chéri, сегодня не надо, – прошептала она. – Я страшно устала. И эта жара просто невыносима.

Его руки, несмотря на протесты Драги, обнимали ее.

– Просто полежи спокойно и позволь мне.

Драга чувствовала на своем лице его горячее дыхание, в то же время на удивление холодные влажные пальцы расстегивали ее сорочку, освобождая груди. Пока его рот обращался то к одной, то к другой груди, руки ласкали все нежные холмики и ложбинки ее тела. Ей приходилось одерживать себя, чтобы не сбросить его руки, – она просто старалась терпеливо переносить это.

Это всегда продолжалось ужасно долго, пока он не достигал желаемого пика. Часто же этого вообще не происходило, и он засыпал. Александр был ребенком, а она его игрушкой. Не ее реакция или подтверждение его мужских качеств приводили его в радость, а сама возможность касаться тела Драги, заключать ее в объятия и ласкать.

Он выпил явно больше, чем она думала. Ищущие руки внезапно остановились, голова откинулась на подушку, рот приоткрылся, а морщинки на его лбу исчезли. «Вот так он будет выглядеть, когда однажды умрет», – подумала Драга, и при слове «умрет» ее, несмотря на жару, пронизал озноб. Она осторожно высвободилась из его рук и отодвинулась подальше на край кровати. Драга смертельно устала, но о сне не могло быть и речи. «Если я сейчас выключу свет, наверняка до утра буду слушать удары своего сердца». На ночном столике лежал французский роман, который она начала читать накануне. Le Trahison[115]115
  Предательство (фр.). (Примеч. перев.)


[Закрыть], – было напечатано на обложке черными буквами. В надежде, что это поможет ей заснуть, она взялась за книгу. Александр зашевелился. Его глаза, подернутые пеленой сна и близорукости, приоткрылись, и он подвинулся поближе к ней. Чтобы совсем не разбудить его, Драга быстро выключила свет и отложила книгу. «Лучше лежать без сна в темноте, чем терпеть его неуклюжие ласки». Вытянувшись на кровати, она положила голову на плоскую подушку и стала вслушиваться в шорохи ночи. Через закрытые окна и тяжелые портьеры почти ничего не доносилось, не считая странных, похожих на отголоски дальнего грома звуков, которые, однако, были слишком равномерны для грома.

Когда все затихло, она подумала, что это все-таки был гром, и заснула. Ей снилось, что она парит в воздухе. Перед ней мелькали и исчезали танцующие лица. Завка, Милица, полковник Грабов и Михаил. Его лицо с худощавыми острыми чертами – для них тридцать семь лет не прошли бесследно – сменилось образом молодого кадета, которого она никогда не могла забыть. Рука об руку он шел по лужайке с девушкой, похожей на нее, но гораздо моложе и красивей. Ей стало безумно жалко эту девушку, и она залилась во сне слезами. Эти слезы были тем, что позволило ей из полудремы погрузиться в глубокий сон, такой приятный и благодатный, как теплая ванна.

1 час ночи

Полковник Машин зажег спичку и посмотрел на свои массивные золотые часы, подарок покойного короля Милана. Часы показывали десять минут второго. Передние шеренги батальона, которым он командовал, миновали уже здание русского посольства и заняли позицию вдаль стены, окружавшей территорию Конака. Несмотря на приказ соблюдать абсолютную тишину, две тысячи солдат одним только шарканьем своих ног вызывали значительный шум. Полковник напряженно вслушивался, пытаясь понять, занял ли, как было предусмотрено, и Седьмой пехотный полк свои позиции у южных ворот. Но или этого не произошло, или шум его солдат заглушал все. Он передал командование опытному капитану, и поспешил вдоль восточной стены. Ему нужно было срочно выяснить, что происходит на другой стороне.

Михаил и Апис подошли к южным воротам, укрылись в тени деревьев и стали ждать остальных офицеров, с которыми должны были здесь встретиться. Казалось, прошла вечность, пока из темноты группа за группой начали появляться люди. Апис вслух тихо перечислял фамилии все еще отсутствующих, пересчитывал пришедших и становился все нетерпеливее.

– Чего мы еще ждем? – нервничая, спросил лейтенант Милутин Лазаревич.

По дороге к месту встречи он перелезал через заборы, перепрыгивал через канавы и пробирался по садам, чтобы избежать освещенных улиц между «Коларацем» и дворцом. И все это с таким количеством взрывчатки, которого хватило бы, чтобы поднять на воздух целый городской квартал.

– С десяти часов вечера я хожу в этом проклятом плаще, да еще и наглухо застегнутом, – жаловался он. – Удивляюсь, что эта дрянь все еще не взорвалась, так мне жарко. Наверное, все запалы ни к черту.

В двадцать минут второго наконец собрались все. Кроме крестьянских телег, которые везли овощи и фрукты на городской рынок, на бульваре никого больше не было. Время от времени появлялся какой-нибудь запоздалый прохожий – и при виде офицеров непроизвольно ускорял шаги. Белградцы привыкли обходить молодых военных, ночами группами бродивших по городу, стороной. Но на этот раз при виде прохожего замирало сердце и прерывалось дыхание у самих офицеров. При уличном освещении они представляли собой отличные мишени, поэтому один за другим попрятались в прилегающие узкие переулки, расположенные позади постов охраны. Ожидание и напряжение давали о себе знать. Неумеренная выпивка сказывалась и на зрении, и на способности соображать. Люди без конца натыкались друг на друга, некоторых тошнило, слышались громкие ругательства.

– Что за свиньи! – бросил в сердцах Апис.

Они с Михаилом оставались у ворот.

– Какого черта вливать в себя столько алкоголя, когда не можешь справиться с собой? – Он вытер рукавом пот со лба. Впервые за эту ночь Апис потерял самообладание. – Если Машин через пять минут не появится, я беру дело в свои руки.

– Или мы отказываемся.

Он бросил на Михаила ледяной взгляд. В матовом уличном свете лицо Аписа напоминало маску.

– Нет, – хриплым голосом сказал он. – Никогда!

Михаил решил отважиться еще на одну попытку:

– Я говорил тебе, что Александр пообещал в течение трех дней исчезнуть. Что такое три дня по сравнению с тремя годами? Зачем рисковать своей жизнью и жизнью товарищей? Во дворце находятся люди, которые не раздумывая будут стрелять в Вас.

– А может быть, и в спину? Ты, наверное? Ты на это намекаешь?

– Не будь идиотом. И между прочим, чем я буду стрелять? Я вообще безоружный.

Он приподнял полы кителя и похлопал по пустым карманам.

– А какого черта ты здесь делаешь, если у тебя нет оружия?

– Я здесь выполняю поручение принца Петра как наблюдатель. Он тоже был бы без оружия, если бы был здесь.

– Будьте вы прокляты, вы, благодетели человечества! Заставляете нас выполнять грязную работу, чтобы не замарать ручки. Простите, ваши лайковые перчатки. Добрый старый Петр. У него есть три варианта: отказаться от трона, принять трон и отблагодарить нас или предать нас военному суду.

– Так он наверняка не поступит.

– Нет, потому что мы, руководители путча, дали клятву. Если Петр откажется принять трон из наших рук, мы застрелимся. Тогда он сможет принять трон из рук, которые не запачканы кровью.

– Будем надеяться, до этого не дойдет.

Старый Конак располагался в конце извилистого подъезда, погруженный в таинственную темноту. Только из одного окна на первом этаже пробивался через щели жалюзи свет. Как обычно, кто-то дежурил в комнате адъютантов.

– Ты не знаешь, кто дежурит этой ночью? – спросил Михаил.

– Боюсь, Йован Милькович. Разве что он отпросился из-за родов жены. Я сильно надеюсь на это. Только бы не наделал глупостей. Я пробовал с ним поговорить, но бесполезно. Он хороший парень, не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь приключилось.

Михаил вглядывался в большое темное здание и спрашивал себя, находится ли все еще за этими стенами Драга – эта добыча, за которой гонятся жаждущие крови и вина люди, – или она последовала его совету и ускользнула раньше, чем путь к побегу отрезали три пехотных полка. Капитан Люба Костич из дворцовой охраны сказал в офицерском клубе, что в Конаке, в обеденном зале, около полуночи все еще была слышна музыка. Михаил надеялся, это только уловка со стороны хозяев, и гости развлекались в их отсутствие. Однако его мучили дурные предчувствия. Вероятно, Александр не придал записке никакого значения и остался, а возможно, она попала в руки кого-то из числа заговорщиков. В таком случае сам Михаил в опасности. Самым разумным было бы исчезнуть прежде, чем подойдет Машин с Седьмым пехотным полком. Можно сказать, что ему стало дурно, или отлучиться по нужде и скрыться в темноте. Даже если Апис или другие увидят, что Михаил уходит, они вряд ли станут его преследовать – из опасений привлечь к себе нежелательное внимание.

Со стороны восточной стены послышались торопливые шаги. Апис насторожился, но с облегчением вздохнул, увидев темный силуэт показавшегося из-за угла полковника Мишича. Он принес хорошую новость – его пехотинцы заняли улицу между парком и русским посольством. Машина с его Седьмым полком он нигде не видел.

Между тем была уже половина второго, и офицеры начинали терять терпение. Многие прихватили с собой фляжки с водкой, к которым все чаще прикладывались. Вместо того чтобы оставаться в темных переулках, они выходили на бульвар – узнать причину задержки. Нервозность приводила к вспышкам ссор, основанных на давней неприязни, слышалась грубые ругательства, и только вмешательство старших офицеров позволяло предотвратить худшее.

– Зачем нам ждать Машина с этим Седьмым полком? – настаивал Лазаревич. – Мы и так уже опаздываем. Живкович наверняка думает, что путч провалился. С моим динамитом мы легко можем взорвать ворота, да и вход в Конак тоже. Давайте рискнем, надо действовать! Если мы здесь еще немного задержимся, половина наших людей сбежит, а остальные поубивают друг друга.

Один из пяти кадетов, которым разрешили принять участие в заговоре, вдруг закричал:

– Эй, слушайте! Они идут!

– Не так громко, ты, идиот, – зашипел на него Апис.

Кадет виновато улыбнулся и извинился.

Теперь все услышали глухой шум марширующих ног.

– Будем надеяться, что это на самом деле Седьмой полк, – сказал Апис.

Михаил оглянулся. Это был самый подходящий момент исчезнуть – все отвлеклись. Как только пехотинцы займут позиции вдоль восточной стены, уйти будет невозможно. Он начал потихоньку двигаться к соседнему переулку, но столкнулся с офицерами, которые устремились оттуда к воротам. Михаил понял, что он ждал слишком долго.

Хотел ли он на самом деле выйти из игры, спрашивал он себя. Не решил ли он с самого начала оставаться до финала последнего акта? Если да, то где он должен быть? Где его место: здесь, перед воротами, или за ними, чтобы защищать их от этой банды пьяных фанатиков?

Он бросил взгляд на стоявшего у ворот Димитриевича, готового к прыжку, чтобы ворваться первым. Выражение его лица заставило Михаила мучительно осознать собственную слабость. Апис, казалось, нервничал, как и все, но был полон решимости штурмовать Конак невзирая ни на что. Он – олицетворение революционера, одержимого пламенным убеждением, что дело, за которое он выступает, справедливо. Убежденность, слепая, без лишних раздумий убежденность, – это то, чего не хватает ему, Михаилу. Революционер подобен любовнику. Никогда он точно не знает, чего же он, собственно, хочет, вечно задается вопросами, пытается что-то выяснить, сомневается. Надеется, что со временем все решится само по себе, но проблемы, как запущенные раны, становятся еще болезненнее.

Он затеял нечестную игру с собственной совестью. Все его так называемые планы бегства были чистым самообманом. Даже если бы восьмичасовой пароход вовремя отправился в Землин, он, Михаил, все равно остался бы в Белграде, потому что нашел бы какой-нибудь предлог для этого. То, что его сейчас удерживало, было тревогой за Драгу, прислушалась ли она к его предостережению и скрылась или осталась в Конаке, в этой западне? Если она во дворце, то помочь ей бежать абсолютно невозможно. Все, что он может сделать, это попытаться утихомирить воинственный пыл Машина и его людей, если дело дойдет до конфронтации между королевской четой и заговорщиками. Шанс ничтожный, но ничего другого не остается.

Первый взвод Седьмого пехотного полка во главе с полковником Машиным появился за деревьями на площади Славы и повернул на бульвар. После месяцев, а вернее, лет кропотливой работы все было готово. Люди не могли больше сдерживать своего возбуждения. Теряя самообладание, они кинулись ко все еще закрытым воротам и неистово трясли их за брусья.

– Живкович! Где ты, черт побери, Живкович? – раздались крики, как будто опасности быть преждевременно обнаруженными уже не существовало. – Давай, открывай нам, Живкович! Или хочешь, чтобы ворота взлетели на воздух?

К ним поспешил полковник Машин.

– Тихо! Если из-за вас прибудет полиция, мы никогда не пройдем через ворота.

Прошло еще десять минут, пехотинцы заняли свои позиции вдоль стены.

– Что Вас задержало? – спросил Апис полковника. – Мы уже думали, что Вы не придете.

Машин игнорировал вопрос и сразу перешел к делу, приказав:

– Дайте сигнал для Живковича.

Долгий марш явно измотал его. Он снял фуражку и вытер со лба пот.

Два коротких и один длинный свисток, по договоренности, должны быть сигналом для лейтенанта Живковича, что Конак окружен и офицеры собраны у ворот. Живкович между тем, ожидая в дежурной комнате сигнала, слышал грохот и топот подходивших полков и был в ярости от такой беспечности. Когда раздался наконец сигнал, лейтенант пошел к воротам, уже глубоко сомневаясь, не зря ли он связался с этой пустоголовой бандой. Он доверял опыту и уму полковника Машина, но теперь спрашивал себя, сможет ли тот удержать своих людей под контролем. Если путч провалится, это будет означать не только конец его, Живковича, военной карьеры, но наверняка будет стоить ему и жизни. Александр всегда обходился с ним хорошо, да и королева тоже. Зачем он пошел на такой громадный риск из-за дела, сулившего ничтожные дивиденды? Перебегая через дорогу к воротам, он споткнулся и уронил тяжелый ключ, который вытащил у заснувшего Панайотовича. С ругательствами он поднялся, все еще сомневаясь, не будет ли лучше, вместо того чтобы открывать ворота, поднять по тревоге генерала Петровича.

– Эй, Живкович, черт побери, что ты там топчешься? – заорал кто-то из-за ворот пьяным голосом.

Лейтенант понял, что ему ничего не остается, как открыть ворота, – он был прекрасной целью на этом широком въезде. Они, безусловно, начнут стрелять, поверни он назад. Живкович бросился к воротам и вставил тяжелый ключ в замок. Ворота со скрипом открылись, неистовая толпа вооруженных людей устремилась во двор, буквально сбив Живковича с ног. Невзирая ни на что толпа устремилась к слабо освещенному Конаку, как будто тот был крепостью, которую они должны взять одним отчаянным штурмом. При тщетной попытке остаться во главе оба полковника тоже не удержались на ногах; напрасно Апис и Машин отдавали гневные приказы – никто не обращал на них внимания. Наконец Апису удалось пробраться вперед. Раскинув руки, он встал против нападавших как живой знак остановиться, который нельзя было не заметить на темном фоне видневшегося за ним парка. Его проклятья сумели пробиться к затуманенному алкоголем и истерией сознанию товарищей, превратившихся в неуправляемое стадо. Пыхтя и задыхаясь, они наконец остановились.

– Вы что, взбесились? Всем прийти в себя! Ведите себя как солдаты или отправляйтесь домой. – Он услышал, как за ним открылась дверь, и добавил: – Если уже не слишком поздно.

Явно напуганный шумом, вышел из вахтенного помещения дежурный сержант – посмотреть, что случилось. Он не поверил своим глазам, увидев столпившихся в проезде более тридцати офицеров и рядом пытавшегося подняться с земли лейтенанта Живковича.

Сержант резко повернулся и закричал:

– К оружию!

С револьвером в руке он подступил к ворвавшимся. За ним уже стояли выскочившие из караульного помещения солдаты. По его знаку они наставили свои винтовки на офицеров.

Из группы заговорщиков прогремел выстрел, сержант издал пронзительный крик и упал навзничь. Солдаты застыли в оцепенении. Только сейчас они увидели, что во главе нападавших стоят два полковника в полной форме. Выстрел, сразивший сержанта, был произведен кем-то из задних рядов, все произошло так быстро, что в этой темноте никто из охраны не мог разглядеть, кто, собственно, стрелял.

Первым опомнился лейтенант Живкович. Он вытащил саблю, встал перед солдатами, хотя мог попасть под перекрестный огонь, и приказал:

– Внимание! Оружие – к ноге!

Растерянные солдаты выполнили приказ. В этот момент среди офицеров дело дошло до драки. Разъяренный Апис понял, кто стрелял, и влепил этому лейтенанту две затрещины – тот оказался на земле. Когда среди друзей лейтенанта раздался ропот, полковник Машин пригрозил, что расстреляет их как бунтовщиков, если они не замолчат. Апис подошел к телу сержанта и наклонился над ним.

– Унесите его. Он мертв, – сказал он Живковичу. – Прикажите людям вернуться в караулку и там ждать дальнейших указаний. Оставайтесь лучше с ними, так будет надежней.

Тем временем уже охрипший полковник Машин пытался привести свою толпу в чувство.

– Помните о приказах, которые вы получили, господа. Нужно действовать строго по плану, иначе все погибнет. Первый взвод! Найти и изолировать персонал – слуг, поваров, камеристок. Никакого лишнего насилия. Второй взвод! Разоружить охрану, ординарцев и дежурных офицеров в вестибюле. Третий взвод! Арестовать генерала Лазу Петровича, при всех обстоятельствах взять его живым. Четвертый взвод! Взять под контроль все выходы, окна и двери. Всех, кто попытается бежать, задержать или – если это будет неизбежно – застрелить. Пятый взвод! Следуйте за полковником Мишичем, за мной и капитаном Аписом в королевские покои. Помните – дорога каждая минута. Мы должны все закончить через полчаса. Я привлеку к ответственности командира взвода за любую задержку. Если мы провалим дело, в стране начнется кровопролитие, какого мир еще не видел. Соберитесь с духом и ведите себя как солдаты, в руках которых будущее Сербии. А сейчас вперед, господа! С нами Бог!

Он перекрестился и направился к главному входу Старого Конака, но через несколько шагов остановился и, подняв руку, призвал к тишине.

Через приглушенный шум, вызванный расположившимися вокруг Конака солдатами, издалека стала доноситься поступь марширующих колонн. Притихшие офицеры напряженно вслушивались в приближающиеся звуки. Лейтенант Богданович высказал предположение, что это идет Восьмой пехотный полк – для защиты короля. В воздухе повис страх.

– Не говорите ерунды, Богданович, – обрезал его Машин. – Это подходит капитан Костич со своим батальоном личной охраны.

В ворота, охранявшиеся назначенными для этого лейтенантами, вошел офицер.

– Видите, он уже здесь, капитан Костич, – сказал Машин с видимым облегчением. Он, конечно же, разделял опасения Богдановича, но не стал об этом говорить.

– Почему так поздно? – спросил он Костича, когда капитан подошел к нему.

– Мелкие, незначительные происшествия, но сейчас все в порядке.

Костич говорил слегка в нос тоном австрийского аристократа, что являлось чистым кривлянием сына боснийского крестьянина. Даже темнота не могла скрыть элегантности его появления. Блеск начищенных сапог, безупречно сидящая форма с острыми как бритва отутюженными складками – он выглядел так, словно собрался участвовать в параде, а не в путче.

– Тогда вперед! – сказал Машин своим людям, и на этот раз группа пришла в движение почти без шума.

Михаил держался возле Аписа. Этот высокий сильный человек, несмотря на его безусловную фанатичность, был самым порядочным и бескорыстным из вождей заговора. Им не двигали ни личная злопамятность Машина, ни неутолимое честолюбие Мишича. Никогда бы не стал он убивать из кровожадности или опускаться до мести поверженному врагу. Последние свои надежды на спасение Драги Михаил возлагал на человечность Аписа; может быть, ему удастся все-таки осуществить смену власти без кровопролития. Понятно, что это возможно только в том случае, если Александр не выкинет какую-нибудь глупость, которая даст Машину и его друзьям повод для насилия. Сердце Михаила неистово заколотилось, когда он вслед за Аписом поднялся по ступеням к главному входу во дворец.

Машин достал часы.

– Мы пришли на полчаса позже, – пробормотал он.

– А что, если Наумович решит, что мы вообще не придем? – спросил Лазаревич.

Полковник грубо оборвал его:

– Прекратите болтовню. У него есть приказ – ждать до двух. Только после этого он может идти спать.

Как обычно, Машин был раздражен, когда кто-то критически относился к его планам. Он бросил взгляд на окно справа от крыльца.

– Там, по его словам, он собирался нас поджидать.

Минута шла за минутой, но внутри, во дворце, все было тихо.

– Такого быть не может, – тихо сказал сам себе Машин и осторожно постучал в дверь: раз, два и три раза.

Наконец послышались звуки шагов по каменному полу. Мужской голос спросил:

– Кто там?

– Это не Наумович, – прошептал Мишич.

– Скорее всего, кто-то из постовых, – сказал капитан Костич. – Наверное, генерал Петрович на ночь усилил охрану вестибюля.

– Почему Вы об этом не сообщили заранее? – нервно спросил Машин. – Что будем делать?

– Предоставьте дело мне, господин полковник, – Костич снисходительно улыбнулся, подошел к двери и громко сказал: – Капитан Костич. Откройте дверь. Мне срочно нужно к генералу Петровичу.

Дверь тут же отворилась, и Костич переступил порог.

– Разоружите его, – приказал он ворвавшимся офицерам.

Постовой не успел и опомниться, как его схватили с двух сторон и забрали у него винтовку и револьвер. Капитан Костич невозмутимой походкой, как будто наносил визит, направился в комнату адъютантов, расположенную здесь же, в вестибюле. В комнате трое часовых, сидя за столом, ждали четвертого, с которым они играли в карты. Увидев капитана, часовые вскочили и кинулись к своим винтовкам, стоявшим в углу. Костич неодобрительно покачал головой.

– Играть на посту в карты, – сказал он, – этого только не хватало! В кандалы вас следовало бы. Ну да ладно. На этот раз вам сойдет с рук. Сложите винтовки и убирайтесь. – Увидев, что солдаты замешкались, он резко скомандовал: – Пошевеливайтесь. И немедленно явиться в караульное помещение к лейтенанту Живковичу.