Текст книги "Сестры-близнецы, или Суд чести"
Автор книги: Мария Фагиаш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Глава XVIII
Майор Брауш выполнял свой воинский долг в Алленштайне ответственно и хладнокровно, будучи хотя и не блестящим, но отнюдь не самым плохим командиром батареи. Он пользовался уважением в офицерских кругах, но не более. Жизнь его протекала спокойно и разнообразием не отличалась. Когда он узнал от своего адъютанта, что обер-лейтенант Ранке не прибыл вовремя из отпуска, он отнесся к этому спокойно и без суеты.
– Дадим ему еще три дня. Наверное, он приболел. До сих пор он вел себя прилично, значит, пока подождем. В дивизии знать об этом необязательно. Пошлите ему телеграмму с оплаченным ответом в Берлин, в отель «Балтийский двор». Он хотел там остановиться.
Телеграмма вернулась с сообщением, что адресат выехал в Алленштайн. Это не помешало майору выдержать отведенные Ранке три дня. Но когда тот так и не появился, майор известил об этом штаб дивизии, который в свою очередь подал рапорт в военное министерство и военному коменданту Берлина о розыске пропавшего офицера.
В то время, когда соответствующие рапорты достигли указанных учреждений, Отто фон Ранке, одетый в штатское платье, ждал на вокзале Торна пересадки на Алленштайн. Военная форма и фуражка были спрятаны у него в чемодане, шпагу он завернул в бумагу и обвязал шнуром. Из Берлина до Торна он ехал во втором классе, из Торна до Алленштайна он купил билет в первый класс. В первом классе почти не было пассажиров, и в своем купе он ехал один. За небольшие чаевые кондуктор повесил на купе табличку «Зарезервировано», и Ранке запер дверь. Он распаковал форму и переоделся. Ранке выехал из Берлина засветло, но, когда спустя десять часов он приехал в Алленштайн, на улицах еще горели газовые фонари. С небосклона светила бледная луна. Это было одно редкое для Восточной Пруссии утро, когда воздух был нежным и свежим.
Уже на перроне, а затем и на привокзальной площади у него возникло чувство, что люди, проходившие мимо, разглядывают его. Как обычно, на вокзале стояла военная полиция, но никто его не задержал. То, что его ищут, он еще не знал, но подозревал это. Конечно, по всем правилам его следовало арестовать, но, раз это не случилось, он должен взять инициативу в свои руки, а это ему никогда не нравилось. Решение вернуться в Алленштайн было результатом долгой внутренней борьбы, в которой он чувствовал себя как потерпевший кораблекрушение, который после долгого скитания по воле волн и ветра наконец завидел берег. Он перебрал все возможные варианты: застрелиться, застрелить Алексу или Каради либо их обоих; соглашаясь в душе с неизбежными потерями… пойти и во всем признаться. Так он и решил. Он покинул Берлин с каким-то внутренним согласием и почти радостью, чувствами, которых он не знал с того момента, когда направил револьвер на Ганса Гюнтера фон Годенхаузена.
Теперь, когда он ехал в экипаже с опущенным верхом через уже просыпающийся город, в нем вновь стали оживать недавние сомнения. Просроченный отпуск мог стоить ему выговора, даже домашнего ареста, а признание в убийстве означало, однако, приговор к пожизненному заключению или даже к смерти. Ранке взглянул на полумесяц и на бледнеющие звезды и снова ощутил в душе порыв умиротворяющего изнеможения. Нервные и физические нагрузки последних дней взяли свое. Он задремал и проснулся оттого, что кучер тряс его за плечо. Не проснувшись до конца, он увидел, что они стоят перед воротами казармы и что часовой отдает честь. Он вспомнил, что должен был, собственно, сказать кучеру ехать к нему на квартиру, но сейчас уже было поздно. Ранке расплатился, приказал ему ждать, пока не придет солдат за его чемоданом, и шагнул за ворота. Дежурный офицер, молодой лейтенант, спал на кожаном диване рядом с вахтой и проснулся от стука двери. Он вскочил, протер глаза и узнал Ранке.
– Где же это вы пропадали? – спросил он хриплым голосом.
– В Берлине.
– И почему же вы являетесь сюда среди ночи? Вы что, не могли подождать до утра?
– Сейчас уже утро.
– На моих часах еще нет. – Он почесал голову. – Я, собственно, должен вас арестовать, да чего уж там. Садитесь и считайте, что вы под арестом.
Караульный унтер-офицер просунул голову в дверь.
– Как быть с вашим багажом, господин обер-лейтенант? – спросил он Ранке.
– О господи, у вас еще и багаж! – проворчал лейтенант.
– Оставьте его пока здесь, – сказал Ранке унтер-офицеру и обратился к лейтенанту. – Сообщите, пожалуйста, майору Браушу, что я здесь, хочу доложить о прибытии.
– Вы уже доложили мне.
– Я должен доложить о себе майору, и причем сейчас.
Лейтенант прищурился.
– Вы что, пьяны?
Ранке вскипел от злости и громко сказал:
– Вы намерены выполнять приказ или я должен послать унтер-офицера?
Лейтенант непонимающе покачал головой.
– К чему, черт побери, такая спешка? Если я сейчас вытащу майора из постели, он решит, что я сошел с ума. Он и так придет достаточно рано, чтобы влепить вам выговор. – Лейтенант замолчал.
Ранке опустился на стул, подперев голову руками.
– Я хочу признаться в убийстве майора Годенхаузена.
Лейтенант уставился на него, открыв рот.
– Вы на самом деле здорово напились, – сказал он и засмеялся. Но в тот же миг стал серьезным. – Что вы сейчас сказали? В чем вы хотите признаться? Кого вы убили?
– Годенхаузена, – сказал Ранке так убедительно, что никакого сомнения уже не оставалось.
Лейтенант смотрел на него в полной растерянности.
– Вы точно свихнулись. Преступника же давно поймали. Боже праведный, вот старик-то обрадуется!
– Доложите же наконец майору, – в ярости сказал Ранке.
Майор Брауш весь короткий путь от дома до казармы проклинал непрерывно все и вся. Солдат, которому выпала сомнительная честь сходить за командиром, следовал за ним в почтительном отдалении. Никогда прежде он не видел майора в такой ярости.
Майор направился прямиком в свой кабинет и велел позвать Ранке.
– Что это за ерунда, Ранке? Сейчас только пять утра. Что у вас там может быть такого важного, что вы непременно сейчас должны мне доложить?
Ранке встал по стойке «смирно» и посмотрел своему командиру в глаза.
– Осмелюсь доложить, господин майор, что второго июля 1908 года я рано утром застрелил майора фон Годенхаузена.
Инстинктивно майор почувствовал: то, что он услышал, – правда, как бы невероятно и неправдоподобно ни звучало признание молодого офицера. Он всегда подозревал, что в деле Годенхаузена не все так просто, как это хотел видеть аудитор Ивес. Брауш помолчал какое-то время, поворачивая машинально свою большую, крепко сидевшую на плечах голову то в одну, то в другую сторону.
– Вы, стало быть, его застрелили, – наконец сказал он. Это не было вопросом, это звучало как утверждение.
– Так точно, господин майор.
Брауш посмотрел на него.
– За что? – Было очевидно, что двигало им совсем не любопытство, он был просто подавлен.
Ранке глубоко вздохнул:
– У меня была связь с его женой. – Его лицо передернулось, он едва стоял на ногах.
– Вольно, – приказал Брауш и, помолчав секунду, добавил. – Садитесь.
– Покорно благодарю, господин майор, – сказал Ранке, но остался стоять.
– Значит, у вас была связь с его женой и Годенхаузен узнал об этом?
– Я полагаю, нет, господин майор.
Брауш был сбит с толку.
– Зачем же, черт побери, вам надо было его убивать?
– Потому что он не давал развода своей жене.
– А она требовала развода?
– Так она мне сказала.
– Она знает, что вы убийца? Знала она об этом заранее или узнала об этом потом? – Застывший, бесчувственный взгляд Ранке раздражал его, и он повысил голос. – Черт вас побери, Ранке, я хочу знать, участвовала ли его жена в этом свинстве?
Подобно пловцу, собравшемуся глубоко нырнуть, Ранке набрал полную грудь воздуха:
– Она желала его смерти, и поэтому я застрелил его. – Он покачнулся.
– Сядьте же наконец, Ранке, иначе вы просто меня доконаете. – Брауш подождал, пока лейтенант сел, и продолжил: – Надеюсь, вы понимаете, что означает то, о чем вы только что сказали? Второго июля, стало быть, вы застрелили своего товарища по службе?
– Так точно, господин майор, именно так.
– Тогда мой долг арестовать вас и передать в штаб дивизии. Но, как ваш командир, я хотел бы услышать от вас подробное описание обстоятельств преступления.
– Я дважды выстрелил с короткой дистанции из моего револьвера в майора Годенхаузена. Он умер мгновенно.
Отчаяние, сквозившее в голосе Ранке, тронуло майора. Против своей воли он проникался сочувствием не к жертве, а к этому убийце.
– Я хотел бы услышать подробности, Ранке.
– Это должна была быть дуэль без секундантов, господин майор. Так мы это задумали. Вообще-то это должно было произойти во время охоты, где-нибудь в лесу, и…
– Постойте-ка, – перебил его майор. – Кто это так задумал? Вы или кто-то еще?
– Баронесса Годенхаузен.
– Но этого не произошло. Почему же?
– Я не мог больше ждать, господин майор. Она потеряла ко мне всякий интерес. Когда я это заметил, я начал размышлять. Она надеялась, что я застрелю ее мужа. А что, если она присмотрит кого-то другого? И тут я решил, что должен… – Голос его сорвался, он боролся со слезами. – В тот день, первого июля, меня пригласили к обер-лейтенанту Шиммерту. Она, я имею в виду баронессу Годенхаузен, тоже была там, но попрощалась сразу же, как я пришел. У меня было такое чувство, что она вообще не хочет больше меня знать. Вечером я ужинал в казино и отправился домой. О сне не могло быть и речи, и я выпил пару стаканов коньяка…
Брауш с явным облегчением перебил его:
– Значит, вы были пьяны. Вы должны это непременно упомянуть при допросе. Это может быть смягчающим обстоятельством.
– Нет, господин майор, я не был пьян, я был трезв как стеклышко. И все равно я не мог заснуть. Я слышал, как часы на кирхе пробили полночь, потом час, потом два. И тогда я решил положить этому конец. – Он замолчал, как если бы больше нечего было рассказывать.
– Давайте дальше. Вы сказали, что услышали, как часы пробили два. Когда в таком случае вы вышли из квартиры?
– Наверное, минут через пятнадцать или двадцать. Я не пошел прямо через парадную площадь, а пошел в обход. Я хотел подойти с противоположной стороны, на всякий случай, если бы кто-нибудь меня увидел.
Брауш непонимающе покачал головой.
– Вы меня удивляете, Ранке. Вы говорите, что женщина вас уже избегала. Чего же вы ожидали в таком случае, если убьете ее мужа?
– Это было именно то, что она от меня требовала.
Майор вздохнул.
– Ну, давайте дальше. Вы вышли из своей квартиры с твердым намерением убить майора?
– Нет, господин майор, я хотел вызвать его на дуэль.
– И как же вы хотели все это обставить? Позвонить в дверь и потребовать от него с вами стреляться?
Ранке растерянно заморгал.
– Не совсем так, господин майор. Я не хотел никого будить. Мне хотелось найти открытыми какую-нибудь дверь или окно. Я проник на территорию дома через ворота позади конюшен. Там я все хорошо знал, потому что не один раз ставил лошадь баронессы, когда под рукой не оказывалось денщика или конюха. Я обошел дом кругом и нашел открытое окно в прихожей. Так я оказался в доме без всякого шума. Я пробрался на ощупь в рабочий кабинет хозяина дома, где споткнулся о стул. Годенхаузен или еще не спал, или проснулся от шума, и он появился со свечой в руках в дверях спальни. Я сказал ему, что люблю его жену и хочу драться с ним на дуэли. Он уставился на меня, потом сказал, что я просто сумасшедший и начал громко хохотать. И тогда я его застрелил.
– И это вы называете дуэлью? – воскликнул Брауш. – Застрелить безоружного человека.
– Нет-нет, господин майор, – взволнованно возразил Ранке. – Он был вооружен. У него в руках был пистолет.
– У него в руке была свеча. Так, кажется, вы сказали?
– Нет, господин майор, к этому моменту у него в руке был пистолет. Кто-то из нас включил в кабинете свет, он или я, сейчас уже не помню. – Ранке закрыл глаза, пытаясь вернуться в прошлое. – Да, у него в одной руке была свеча, а в другой пистолет, когда он стоял напротив меня.
– Значит, у него были обе руки заняты?
Ранке раздраженно покачал головой.
– Я не знаю, господин майор. Чем больше я пытаюсь все вспомнить, тем сильнее все в голове путается. Я даже не помню, как вышел из дома. Наверное, через входную дверь. Да, так и было. В дом я проник через окно, но вышел через дверь. По дороге домой я никого не встретил, и я еще подумал, что этот Алленштайн – забытая богом дыра, если в три часа утра, кроме караула и патрулей, все спят как сурки.
Майор Брауш грузно поднялся из-за стола. У него был измученный вид.
– Ранке, – сказал он, – вы виновны в умышленном убийстве. Я не вижу никаких смягчающих обстоятельств. – Внезапно он впал в ярость. – Но скажите, какого черта вам нужно было ждать шесть недель, чтобы покончить с этим? И позволить засудить невиновного человека? У вас вообще нет совести? – Ранке стоял, растерянно улыбаясь. – И почему вы признались именно сейчас?
Ранке проводил взглядом муху, летевшую по комнате. Серая башня замка мерцала уже розоватым отсветом, на востоке сумерки уступали место голубой дымке. Спящий мир пробуждался к жизни.
– Имеет ли отношение к преступлению эта женщина? Вы опоздали из отпуска на четыре дня. Вы что, были с ней вместе в Берлине? Только не молчите, Ранке, я, в конце концов, действительно хочу вам помочь!
– Мне уже никто не поможет, господин майор.
– Черт вас побери, Ранке, не будьте идиотом. Ваше положение чертовски сложное. Вы встретили ее в Берлине, не так ли? Отвечайте, Ранке!
Ранке на глазах сник и опустил голову.
– Так точно, господин майор. Она сказала, чтобы я возвращался в Алленштайн и держался от нее подальше, чтобы нас никто не заподозрил. На самом деле она хотела от меня избавиться. Она живет вместе с одним венгром, мужем ее покойной сестры.
– Вот распутная баба! – сказал Брауш и заметил, что Ранке вздрогнул от этих слов. «Бедняга все еще влюблен в нее», – подумал он.
Капитан Ивес встретил известие о признании Ранке с тихой яростью и негодованием. То, что Ранке убил одного из своих сослуживцев, в данный момент вообще не интересовало его. Гораздо сильнее досаждало то, что Ранке выставил его, аудитора Ивеса, круглым идиотом. Он обвинил невиновного, положил все свое рвение и опыт на то, чтобы Дмовски был приговорен к двадцати годам каторги. Было одно-единственное средство смыть это пятно со своей репутации: Ранке должен быть признан невменяемым. Это был бы не первый случай, когда человек признавался в преступлении, которого он не совершал. При допросе Ранке присутствовали также лейтенанты Стоклазка и Хайнрих. Последний вел протокол. Когда оба молодых офицера в ходе допроса поняли, что капитан Ивес побуждает преступника взять свое признание назад, они обменялись взглядами, но ничего не сказали.
Допрос продолжался до семи часов вечера; в середине дня был сделан двухчасовой перерыв. По окончании допроса, когда Ранке должны были препроводить в камеру для офицеров, капитан Ивес отпустил обоих лейтенантов. Оставшись с арестованным наедине, он сделал вид, что вообще не замечает присутствия Ранке, и погрузился в изучение своих заметок. Время шло, и Ранке чувствовал, как тишина действует на его измученные нервы. Наконец капитан Ивес оторвался от своих заметок, окинул отсутствующим взглядом комнату и якобы без всякого интереса остановился на Ранке.
– Это просто катастрофа, господин обер-лейтенант, – начал он. – Я уже вижу заголовки этих писак, ядовитые атаки либеральной прессы, издевательские комментарии за границей. Прусский офицер предательским образом пробрался в спальню своего товарища и хладнокровно застрелил его.
Ранке ответил, не сводя глаз с аудитора.
– Я уже сказал, это была дуэль, господин капитан.
– Ну-ну. И кто же кого вызвал? Был ли в курсе суд чести? И кто были секунданты?
– Секундантов не было. Тем не менее это была дуэль.
Капитан Ивес резко встал и подошел к Ранке, который в свою очередь вскочил.
– Это было убийство. Умышленное убийство. Вы жалкий трус, позор всего офицерского корпуса. – Он вернулся к столу и выдвинул ящик. – Я оставляю вас одного. Когда я вернусь через десять минут, надеюсь, что вы искупите свое преступление и смоете позорное пятно со своего мундира.
– Вы хотите этим сказать, господин капитан, что я должен застрелиться?
Аудитор был уже у двери. Он резко повернулся.
– Мне кажется, я высказался достаточно ясно. Неужели я должен прусскому офицеру еще что-то объяснять?
– В этом нет нужды. Но я вам должен сказать прямо сейчас, что ваше недвусмысленное предложение было пустой тратой времени. Я не буду стреляться.
Аудитор с трудом сглотнул воздух, и его бледное лицо покраснело.
– Я вам предложил почетный выход. Черт вас побери, Ранке, вы что, не понимаете? – громко сказал он. – Вы не имеете ни малейшего шанса выкрутиться. Военный суд – и считайте, что вас уже нет. У вас нет никаких смягчающих обстоятельств. Зачем же нужно проходить через все эти кошмарные процедуры, если в конце будет то же самое?
– Я не буду стреляться, господин капитан. В любом случае нет, пока не будет очной ставки с баронессой. Потом, возможно.
– Ранке, вы просто негодяй! – На лице аудитора еще сильнее проступили красные пятна, его лоб блестел от пота. – У вас нет никакого чувства чести. Вы ничтожная тряпка.
– Это ваше право, так судить. Но я в любом случае не самоубийца.
Капитан Ивес молча расхаживал по кабинету.
– Вы мне за это заплатите, Ранке. Что я теперь должен доложить генералу?
– Потому что вы сделали все, чтобы Дмовски был осужден?
– Не провоцируйте меня, Ранке!
– Простите, если я вам доставляю неприятности. Только почему бы вамменя не застрелить и выдать это за самоубийство? Тогда не будет больше никаких вопросов, а вас еще и отметят за добросовестную работу.
Аудитор мрачно смотрел на револьвер в ящике стола. Огромная муха влетела через окно и летала с громким жужжаньем. Какое-то время в комнате слышался только этот звук. Наконец капитан Ивес принял решение, поспешил к двери и рывком открыл ее.
– Лейтенант Стоклазка! – пронзительно закричал он. – Распорядитесь увести арестованного. На сегодня достаточно. Утром в ровно восемь мы продолжим.
Последующие два дня прошли в поминутной проверке показаний Ранке. В его квартире был произведен обыск, искали оружие убийства, самозарядный пистолет системы «Уэбли-Фосбери-38».
Сопровождаемый лейтенантом Стоклазкой и двумя капралами, капитан Ивес обыскал каждый уголок квартиры Ранке. Он нашел множество коротких записок, подписанных «А.», которые, как было доказано позднее, принадлежали руке Алексы фон Годенхаузен. Это были, как правило, договоренности о свидании. Никаких доказательств убийства они не нашли, однако капитан Ивес нашел начатое письмо Ранке, помеченное тем же числом, когда Ранке отправился в Берлин. В нем он упрекал баронессу, что она нарушила все обещания, которые дала ему перед дуэлью; видимо, письмо не было отправлено, так как Ранке решил поехать и отыскать Алексу в Берлине. В спальне под большим персидским ковром нашли две тысячи триста марок в новых купюрах, по-видимому приготовленных для бегства. Орудие убийства найти так и не удалось; Ранке утверждал, что он бросил пистолет в реку, но в указанном месте ныряльщики его не нашли. Однако это дела не меняло, так как Ранке смог доказать, что владел таким оружием, да и пули, извлеченные из убитого, подходили к этому пистолету.
На третий день следствия Ранке было предъявлено обвинение по статье 97 Военного уголовного кодекса: преступное нападение на вышестоящего офицера. Его перевезли в Кенигсберг, после чего начался судебный процесс военного суда. Одновременно генеральный прокурор Нитцке направил следственному судье земельного суда Алленштайна представление о выдаче ордера на арест Алексы фон Годенхаузен. Признательные показания Ранке давали достаточно оснований для обвинения ее в подстрекательстве к убийству супруга.
Вечером накануне ее ареста Николас уговорил Алексу поужинать с ним в саду одного из ресторанов на берегу Шпрее. Прошло уже три дня, как Ранке не показывался, и Алекса подозревала, что он вернулся в Алленштайн. С того времени, как он возник у фонарного столба, отношения между ней и Николасом стали довольно напряженными. Ложь или, скорее, умолчание правды угнетало обоих. Алекса прекрасно понимала, что все ее попытки уклониться от прямых ответов действовали на Николаса удручающе, но и не без оснований опасалась, что признайся она, и он ее оставит. У нее не было никаких сомнений, что с Ранке она погибнет. Он любил ее и поначалу был у нее в руках. Но чего она не могла предвидеть, так это то, что полностью держать себя в руках она не могла. Ночами на нее постоянно находили приступы страха. Проснувшись, она пыталась читать, но не могла сосредоточить внимание на тексте. Пробуя писать, она не была уверена ни в одном слове. Размышляя и пытаясь привести мысли в порядок, она оказывалась в каком-то лабиринте, выбраться из которого не было никакой надежды.
Еще в день смерти Ганса Гюнтера она заметила, что наступали моменты, когда она не полностью владела собой. Арест и затем осуждение Дмовски должны были ее как-то успокоить. Вместо этого ее мучили мысли о том, что он осужден, будучи невиновным. А затем ее начали терзать мысли о Ранке, об этом новом, другом Ранке, который больше не был воском в ее руках, а, наоборот, требовал полного подчинения.
Когда Николас был с ней, страх у нее полностью пропадал. Стремление и даже потребность быть с ним рядом не имели ничего общего с любовью или желанием близости, это было скорее отчаянным желанием больного получить морфий, который избавит его от боли.
Они все больше говорили друг с другом по-венгерски, пытаясь укрыться от всего, что омрачало их отношения. С начала их близости, весны 1907 года, она иногда принуждала себя говорить с ним по-немецки, потому что не хотела, чтобы это наводило его на воспоминания о Беате. Теперь же она находила утешение в том, что говорила с ним на языке, непонятном для окружающих.
Когда в то утро, в августе, в дверь позвонили, Алекса была еще в постели. Она провела ночь одна; Николас около полуночи отправился к себе домой, ему нужно было закончить доклад о маневрах в Баварии, в которых он принимал участие в качестве наблюдателя. Как обычно, когда она была одна, Алекса провела ужасную ночь: она спала мало и неспокойно, преследуемая во сне кошмарами.
Мария, бледная и растерянная, влетела в спальню и сообщила ей, что внизу стоят два полицейских с ордером на арест и что они хотят говорить с баронессой фон Годенхаузен. Она, Мария, сказала им, что такая здесь не проживает, но они ответили, что госпожа и есть баронесса фон Годенхаузен.
Алекса молча смотрела на нее. Она слышала слова, но смысл их до нее не доходил. Кажется, Мария упомянула об ордере на арест?
– Что нужно господам от меня? – спросила она.
Мария взволнованно повторила:
– Они из уголовного розыска с ордером на арест. Больше они ничего не сказали.
Алекса опустилась на подушку.
– Скажи им, что я не могу с ними говорить.
Мария оставалась непреклонной.
– Вы должны встать, сударыня, поймите же. У них ордер на арест! Наверное, вам придется с ними пойти!
Она поспешно принесла вещи Алексы, достала из шкафа выходное платье и помогла ей встать и одеться. Относительно того, что нужно было детективам, у Алексы не было никаких сомнений. Это был момент, которого она боялась со дня смерти Ганса Гюнтера, но она не ощущала никакой паники, а чувствовала даже некоторое облегчение. Наконец-то тот тяжелый, с трудом осязаемый смутный страх принимал конкретные очертания: два детектива были здесь и ее снова будут допрашивать по поводу убийства Ганса Гюнтера. Если она сможет держать себя в руках, она заморочит берлинским полицейским головы точно так же, как это удалось с капитаном Ивесом. Но быстро спуститься к полицейским не удалось: Мария долго возилась с ее прической.
Один из детективов был невысокого роста, коренаст и темноволос, другой – высокого роста, с преждевременно поседевшей головой, – он двигался не торопясь и с достоинством. Оба были вежливы, но немногословны. У них был приказ, доставить Алексу в Полицай-президиум на Александрплац.
Когда Ачекса спросила, кто ее обвиняет, коренастый полицейский только пожал плечами, а высокий сказал:
– На этот вопрос, госпожа баронесса, отвечать мы не имеем права.
– А если я откажусь пойти с вами?
Оба озабоченно переглянулись.
– Я бы вам этого не советовал, – предупредил коренастый своим тонким голосом, который никак не подходил к его телосложению. – Тогда мы вынуждены будем препроводить вас силой.
– О чем, конечно, мы сожалеем, – добавил его напарник.
Алекса успокоила их.
– Я отправляюсь с вами, хочу только надеть шляпку.
Мария, которая держалась в стороне, последовала за Алексой в спальню.
– Наверное, я должна сообщить господину капитану? – прошептала она, пока Алекса надевала шляпку. – Он сказал вчера вечером, что придет сегодня поздно.
Алекса непонимающе смотрела на взволнованную девушку, как будто видела ее впервые в жизни. И зачем она надела шляпку? Она что, собралась выйти из дома? Но зачем?
– Ранке, – тихо прошептала она.
– Что вы сказали? – спросила Мария. Не получив ответа, она схватила Алексу за руку и еще раз настойчиво повторила: – Я должна все рассказать господину капитану?
Алексе показалось, что она очнулась от какого-то обморока.
– Да, конечно, ты права, сообщи ему все.
Алексе вдруг стало ясно, что речь идет об ордере на арест и о тех последствиях, которые может повлечь за собой предстоящий допрос. Сердце ее неистово заколотилось. Она поняла, что внимание следствия теперь сосредоточится на роли, которую она сыграла в убийстве Ганса Гюнтера. Она достала из портмоне десять марок.
– Возьми коляску, поезжай к посольству и сделай все, чтобы найти господина капитана.
Алекса спустилась вниз к детективам.
– Извините, что я заставила вас ждать, – сказала она. – Мы можем теперь отправляться, если вы хотите.
В экипаже высокий детектив сел рядом с ней, а крепыш с кучером. Она несколько раз пыталась завести разговор, но получала лишь односложные ответы. Чтобы избежать внимания репортеров, которые постоянно крутились около Полицай-президиума, детективам было предписано ни в коем случае не пользоваться полицейским автомобилем, а приехать в обычном экипаже. Они подъехали к одному из боковых входов, который для обычной публики был закрыт. По узкой лестнице Алексу проводили на второй этаж, где располагалось бюро комиссара.
Пауль Ванновски со своим красным носом, голубовато-зелеными глазами, которые подмигивали даже при самом серьезном разговоре, и со своим швабским диалектом совершенно не соответствовал столь высокому рангу. Он вежливо приподнялся, представился, предложил ей стоявший напротив письменного стола стул, но руки не подал.
– Вы, наверное, догадываетесь, почему вы здесь, госпожа баронесса? – спросил он, после того как они сели, он – спиной к окну, она лицом к свету. В комнате находился еще один человек, скорее всего секретарь, подумала Алекса.
– Нет, господин Ванновски, этого я не знаю, но надеюсь, что вы мне все объясните.
– Известный вам обер-лейтенант Отто фон Ранке признался, что убил вашего мужа, и обвиняет вас, что вы подстрекали его к этому, – сказал комиссар безучастным голосом.
Алекса удивилась, что она не пришла в ужас и даже не была застигнута врасплох. Все-таки она считалась с вероятностью, что Ранке способен на что-то подобное.
– Что означает это: подстрекательство? – спросила она и тут же пожалела о том, что вообще сказала что-то. Она должна была быть ошеломленной признанием Ранке. С этого момента, решила она про себя, она будет обдумывать каждое слово или вообще молчать.
– Обер-лейтенант Ранке называет вас именно той персоной, которая подговаривала его к убийству майора фон Годенхаузена. – И на этот раз он говорил равнодушно, без всяких эмоций в голосе.
– Это абсолютная чушь. Мой муж был убит собственным денщиком или, точнее, бывшим денщиком. Человеком по имени Ян Дмовски.
Ванновски наклонился вперед.
– Вы же знаете, что это неправда.
– Мой муж был убит Яном Дмовски, – повторила она с тем же выражением.
Комиссар встал, обошел вокруг стола и положил руку ей на плечо.
– Госпожа баронесса, сейчас вам господин Штауб прочтет признательные показания Ранке. Послушайте, пожалуйста, внимательно.
В течение следующего получаса в комнате звучал гортанный голос господина Штауба, монотонно читавшего показания. Ранке признался во всех подробностях, начиная от первых встреч с ней вплоть до последних дней в Берлине и посещения ее в доме на берегу. Упомянул он и о том, что, как он установил, граф Николас Каради был ее любовником.
Впервые она слышала точное описание самого преступления. Она слушала с широко открытыми глазами. Ей было нелегко понять, что выражение «жертва», которое то и дело использовал господин Штауб, касается ее убитого мужа. Во время чтения последней части протокола, в которой описывалась их встреча с Ранке в отеле «Балтийский двор», внимание снова стало ускользать от нее. Она опять стала проваливаться в какую-то бездну, и ей потребовались последние силы, чтобы держать себя в руках.
Господин Штауб закончил наконец чтение и положил протокол на стол. Он снял очки и тщательно протер стекла носовым платком, прежде чем снова водрузить их.
– Вы внимательно слушали? – нарушил молчание комиссар. Он не отрываясь следил во время чтения за выражением ее лица, за каждым ее вдохом. Отсутствие какой-либо заметной реакции, видимо, разочаровало его. – Что вы на это скажете?
– Ничего.
– Означает ли это, что вы подтверждаете признание Ранке?
– Разумеется, нет.
– Какие из его показаний вы отрицаете?
– Каждое слово.
Комиссар непонимающе покачал головой.
– Однако, госпожа баронесса, есть свидетели, которые видели, как вы много раз посещали Ранке в его квартире в Алленштайне. Портье в «Балтийском дворе» по фотографии опознал вас как женщину, которую Ранке несколько раз приводил в свой номер и…
– Все сплошная ложь.
– Вы отрицаете также, что у вас были с этим обер-лейтенантом интимные отношения?
– Да, я категорически отрицаю, что у меня с ним были интимные отношения.
Ванновски удивленно приподнял брови и покачал головой.
– Что же мне делать с вами? Вы, видимо, не осознаете, насколько серьезно ваше положение. Вы будете обвинены в подстрекательстве к убийству вашего мужа, а это отнюдь не шутки.
Алекса невозмутимо посмотрела на него.
– Я не шучу.
Комиссар задумчиво почесал себе нос.
– Обер-лейтенант добровольно сознался в убийстве вашего мужа. Его показания были во всех деталях проверены следствием и признаны заслуживающими доверия. Вы же утверждаете, что там нет ни слова правды. Как вы можете это объяснить?
