Текст книги "Сестры-близнецы, или Суд чести"
Автор книги: Мария Фагиаш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Ранке был действительно идеальным кавалером для дамы, дорожившей своей репутацией. Он был преданным обожателем, предупредительным и надежным поклонником и, по слухам, импотентом. Над его влюбленностью посмеивались, при этом для всех было загадкой, почему Алекса с ее красотой именно этого маленького Ранке избрала своим кавалером.
Подозрения о Гансе Гюнтере как о гомосексуалисте по-прежнему витали в воздухе, но более чем четырехлетний брак с Алексой, говорил, казалось, против этого. Даже если там что-то было, судачили в гарнизоне, она, видимо, наставила его на праведный путь.
Приезд генерала с теткой Розой имел для Алексы и положительные стороны. Ганс Гюнтер сменил денщика. В доме появился Иоханн Бласковитц, неуклюжий блондин, драгун с огромными руками и перебитым, как у боксера, носом. Ганс Гюнтер согласился переехать из спальни в кабинет, примыкавший к рабочей комнате и служивший до этого кладовой, где ему поставили кровать, шкаф и комод. На окна повесили тяжелые гардины, заказанные в Берлине, на полу лежал роскошный старый персидский ковер.
Чтобы пресечь возможные сплетни, Алекса объяснила фрейлейн Буссе, что этот переезд связан только с необходимостью для майора работать по ночам над своим рефератом, после чего все вернется на свое место.
Несколько дней спустя Алекса и Ранке отправились на прогулку на лошадях. Он, как всегда, поведал ей о своей неразделенной любви и разбитом сердце, он, мол, потерял сон и аппетит, не может ни о чем думать и лишь предается по вечерам пьянству в своей квартире.
– Перестаньте плакаться, в конце концов, – оборвала его Алекса. – Что, собственно, хотите вы от меня? Мой муж никогда в жизни не согласится на развод, стало быть, жениться на мне вы не сможете. Уж не хотите ли вы завести со мной роман? Разве он не ваш товарищ по службе? Да и Алленштайн – это такая маленькая дыра! Здесь ничегонельзя себе позволить, нельзя даже чихнуть, чтобы все не услышали. Найдите себе приличную девушку и…
– Я ненавижу приличных девушек.
– Но я ведь тоже была такой когда-то.
– За вас я готов умереть.
Алексе стало не по себе от взгляда его остекленевших глаз. Ей вспомнилась его дуэль.
– Вы все время говорите о смерти, но вы способны и убить. – Слова сорвались с ее губ, и вернуть их уже было нельзя.
Ранке ответил не сразу, проехав несколько метров молча. Внезапно он остановил лошадь.
– Убить? Что вы имели в виду? – спросил он глухим голосом.
Алекса рассмеялась.
– Да ничего. Это была просто шутка. – Она тоже придержала лошадь, и они свернули на пролегавшую вдоль берега дорогу.
Весна преобразила прибрежные луга свежей зеленью, а белые стволы берез блестели на солнце, как змеиная кожа. Мир слишком прекрасен, подумала Алекса, чтобы позволить себе быть несчастной.
Ранке прервал ее мысли, промолвив:
– Да, я думаю, что ради вас я мог бы убить.
Она не поверила своим ушам и взглянула на него. Лицо его покраснело, щеки подрагивали, как если бы его бил озноб. «Просто одержимый», – подумала она, разглядывая его с любопытством. При этом ей стало немного не по себе.
– Это правда, что вы убили своего лучшего друга? – спросила Алекса и затаила дыхание.
Его лицо окаменело.
– Это была дуэль. И он не был моим лучшимдругом.
– И все-таки – другом?
– Ну, это довольно общее понятие. Есть друзья и друзья.
Они повернули назад и поскакали в направлении к площади парадов.
– Я вам сказал, что ради вас я мог бы убить. Пожалуйста, следующий вопрос.
– Не думайте больше об этом, это была плохая шутка. Я столько о вас слышала, и, конечно, хочется узнать побольше. Все это не вписывается в образ, который я себе представляла, – сентиментальный и деликатный, что-то вроде прусского Роланда.
– Так вы создали для себя мой образ? Это для меня самый приятный сюрприз, и, конечно, это льстит мне, потому что у меня создалось раньше впечатление, да и сейчас оно возникает иногда у меня, что я для вас вообще не существую.
– Ну, пожалуйста, не говорите глупостей! – сказала она, будучи сама не слишком уверенной в своих словах.
Сойдя с лошади у дома, Алекса пригласила Ранке на чашку чая. Он увидел, что конюх прогуливал лошадь майора во дворе. Это означало, что хозяин был дома. Ранке сказал:
– В другой раз с удовольствием.
Дурные мысли, навеянные разговором с Ранке, не выходили у нее из головы, и она настаивала:
– Ах, да зайдите же! Муж будет определенно рад вас видеть. Он вообще любит принимать гостей.
Ранке спешился и отдал лошадь Ержи.
Хозяин дома сидел в кресле, углубившись в чтение. На нем был утренний халат из парчи, на ногах сафьяновые сандалии. Если и был для него этот визит некстати, то вида он не подал. Его обращение с товарищами по службе, в том числе и с артиллеристами, было образцовым. Ганс Гюнтер всегда отличался гостеприимством и предупредительностью. С тех пор как Алекса прозрела от своей любви, она с холодным цинизмом наблюдала за тем, с какой страстью он искал кого-нибудь, кем хотел бы завладеть. Он был похож на политика, который, в своем стремлении быть избранным, жмет руки всем подряд в надежде, что это, возможно, руки его избирателей. Алекса знала, что муж в принципе не ставит Ранке ни во что, и явно уже давно дал тому это почувствовать. И конечно же, Ранке удивился любезности Ганса Гюнтера, жену которого он так открыто боготворил.
За чаем обсуждался отказ короля Эдуарда от государственного визита в Берлин, вызванный якобы болезнью. Тем не менее он оказался достаточно здоров, чтобы вскоре в неформальной обстановке встретиться с царем в Ревале. [26]26
Реваль – ныне Таллин.
[Закрыть]
– Эдуард обхаживает царя, а это означает не что иное, как то, что кольцо окружения сжимается все сильней, – объяснял майор своему гостю. – Пройдет не так много времени, и вы будете вовсю бросать гранаты из ваших гаубиц, дорогой Отто.
– Чем раньше, тем лучше, – согласился Ранке. – Меня мучает мысль, что я стану слишком стар, когда наконец дело дойдет до войны.
– Вот это правильный образ мыслей. Ничто так хорошо не очищает атмосферу, как здоровое кровопускание. Возможно, нам придется драться на два фронта, но и это меня не особенно заботит. У Англии нет войска, а моральный дух французов после Седана все еще не восстановился. Русские – вообще просто стадо. Но прежде мы должны избавиться от внутреннего врага – этих всяких социалистов, пацифистов и подстрекателей народа. Полиция до сих пор, как говорится у драгунов, била саблями плашмя, но придет время, когда этим вечным демонстрантам надо будет показать и лезвие. Ну а если полиция этого не сделает, придется нам вмешаться.
– Вы абсолютно правы. – Ранке просто сиял.
Алекса, которую стало уже раздражать это настроение mènage-á-trois, [27]27
Семейная жизнь втроем.
[Закрыть]решила его нарушить.
– А ты знаешь, что обер-лейтенант фон Ранке застрелил человека?
Ранке в смущении заерзал на стуле.
– Это была дуэль.
– А что, это большая разница? Как ты думаешь, Ганс Гюнтер?
Годенхаузен нахмурился.
– Разумеется, большая разница. Что за вопрос! – И, обратившись к Ранке, заметил: – Вы должны извинить мою жену, Отто. Она любит поиграть иногда во всякие ужасы. Зачем она вообще завела разговор на эту тему, мне не понять.
– Мы говорили об этом на обратном пути.
– Ах вот как.
– Я спросила господина фон Ранке, соответствуют ли действительности слухи, и он это подтвердил.
– Довольно бестактно, моя милая.
Краска бросилась в лицо Ранке.
– Я абсолютно так не считаю… это действительно…
– Еще чаю, господин обер-лейтенант? – Алекса налила ему чай, не дожидаясь ответа. – Простите, я больше никогда не упомяну об этом.
– Но в этом нет ничего, чего бы я должен был стыдиться, – поспешно стал уверять Ранке. – Это была одна несчастная история, и вот так получилось…
– Но вам бы хотелось, чтобы этого никогда не случалось, правда? – Ганс Гюнтер все это время теребил свой воротник, что, как она знала, было признаком сильного раздражения.
– Ну, этого я бы тоже не обещал… – неуверенно возразил Ранке. – Я только хотел бы сказать, что если уж человек попадает когда-нибудь в такое положение…
– Пожалуйста, смените тему, – сказал Ганс Гюнтер.
– Ну почему же? – Алексе доставляло удовольствие видеть, как раздражен муж и как растерян Ранке. – Я нахожу дуэль очень волнующей. Человек застрелил кого-то, но поскольку при этом присутствуют четыре секунданта, то человек уже не преступник, а герой. Как ты это объяснишь, Ганс Гюнтер?
– Это зависит от обстоятельств.
– От каких обстоятельств?
– От того, как на это дело посмотреть. Конечно, здесь нарушается пятая заповедь. Но по нашему кодексу чести это не является преступлением. Человек стреляет отнюдь не в безоружного. Противники вооружены одинаково, и один может точно так же быть раненым или убитым, как и другой. А теперь довольно с этим, Алекса. Ты ставишь нашего гостя в неловкое положение, – решительно сказал он.
Ранке встал одновременно с хозяином дома. Он нервно улыбался.
– Я действительно не…
– В любом случае я еще не встречался, кроме вас, ни с кем, кто дрался на дуэли. Позвольте мне поэтому еще один вопрос, – сказал он, обращаясь к Ранке. – Что придает дуэли характер дела чести: формальность вызова, секунданты, выбор оружия?
– К этому относится все. Считается, что ты при этом обязан защитить свою честь офицера и благородного человека. Отказываешься от дуэли – должен уйти со службы, – невозмутимо объяснил Ранке. Его поведение заметно изменилось, он теперь выглядел отнюдь не растерянным, а производил, скорее, впечатление человека, с достоинством принимающего оказанное ему внимание.
– А можно ли представить себе дуэль без секундантов и без свидетелей? – спросила Алекса.
Ганс Гюнтер опустился со вздохом на свой стул.
– Что за кровожадные интересы, Алекса? – спросил он.
Она не обратила внимания на его вопрос.
– Что вы почувствовали, когда вам сказали, что ваш друг мертв? – продолжала она выспрашивать.
– Мне не нужно было об этом сообщать. Я знал это.
– И что же вы чувствовали?
– Я почувствовал облегчение, что все наконец позади.
– И у вас не было чувства вины?
– Наше дело рассматривалось в суде чести, с попыткой примирения ничего не вышло, и мы получили приказ драться на дуэли…
– И вас за это не отправили в тюрьму?
– Нет, я получил только арест в казарме.
– И на какой срок?
– На четыре месяца.
– И четыре месяца ареста считается достаточным наказанием за то, что был убит человек?
Алекса поняла, что зашла слишком далеко. Ранке нервно посмотрел на часы, стоявшие на сервировочном столике, глубоко вздохнул и собрался было отвечать, но Алекса его опередила:
– А что бы произошло, если бы вы дрались на дуэли без разрешения суда чести, без секундантов, врача и всех этих обстоятельств?
– Что это за допрос? – спросил Ганс Гюнтер.
– Ох, это просто теоретическое обсуждение философских вопросов. Можно же хоть раз поговорить о чем-то другом, а не о том, кто на какой лошади будет выступать на следующем турнире.
– Что до меня, – заметил Ганс Гюнтер, – так я никакой не философ, и по мне лучше поговорить о лошадях, чем философствовать о преступлении и наказании. Это я оставляю для Достоевского. Давайте на этом закончим.
Ранке поднялся.
– К сожалению, я должен попрощаться. Госпожа баронесса… Господин майор… покорнейше благодарю.
– Надеюсь, по крайней мере, вам не было скучно, – неуверенно рассмеялся Ганс Гюнтер. – А то мне иногда это казалось. Так что простите. Это по моей вине вы подверглись такому допросу.
– Ах, оставьте…
– Если бы я так не возражал, моя жена не упорствовала бы с этой темой. Но таковы они, женщины, – сказал Ганс Гюнтер, провожая обер-лейтенанта в прихожую. Вернувшись в салон, он сказал: – Алекса, как только ты можешь так себя вести? Можно подумать, что врачи были правы и ты не вполне нормальна. Какой бес тебя попутал? То, что ты думаешь обо мне, это твое дело, и мне все равно, но я вынужден настоятельно тебя просить проявлять сдержанность и думать о последствиях.
– Последствия? – Она, почувствовав внезапно головную боль, стала массировать виски и повторила скорее для себя самой: «Последствия».
Обер-лейтенант Ранке снимал четыре комнаты в квартире дома на Николайштрассе. Это был маленький переулок позади замка Ордена рыцарей. Младшие офицеры, как правило, не могли позволить себе такой роскоши, обычно они снимали одну, в лучшем случае две меблированные комнаты. По масштабам полка он должен был считаться состоятельным, если не богатым, хотя никаких подробностей о нем известно не было. При всем его непринужденном обращении с людьми он за два года в Алленштайне завел лишь пару знакомств, но ни одного друга.
Однажды пополудни в мае Алекса впервые проскользнула сквозь мрачный въезд во двор, откуда можно было попасть в квартиру Ранке. Утром у них была прогулка на лошадях, и она пообещала прийти в конце дня к нему на квартиру, чем удивила саму себя не меньше, чем его.
Алекса медлила до последней минуты. Она истосковалась по любви, но Ранке не тот человек, который утолил бы эту жажду. Он, по правде, был ей просто скучен. То, что она именно его избрала в свои любовники, а не какого-то другого молодого офицера, которого стоило только поманить, объяснялось тем, что она чувствовала в его натуре легкую сумасшедшинку. К тому же он был ей по-собачьи предан. Она чувствовала себя в своем замужестве как в тюрьме, и только динамитом можно было бы взорвать эти стены. И в Ранке, с его неустойчивой психикой, надеялась она найти человека, готового это сделать. Алекса опоздала на полчаса и обнаружила Ранке в полном отчаянии. Комнату украшали букеты фиалок, ее любимых цветов. Шампанское стояло в серебряном ведерке со льдом, в светильниках горели свечи. Шторы были опушены.
– Я уже боялся, не забыли ль вы, – прошептал он, помогая ей снять плащ. В его глазах стояли слезы. – Я вас так люблю.
Она позволила себя обнять и терпела прикосновения его неопытных рук, которые расстегивали крючки ее платья. Он покрывал обнаженные плечи Алексы поцелуями и вдруг неожиданно отодвинул ее от себя.
– Как непростительно с моей стороны – я вам даже не предложил бокал шампанского!
– Бокал шампанского? Да, с удовольствием. – Она должна была набраться решимости, иначе этот неверный шаг мог закончиться, еще не начавшись.
Он открыл дрожащими пальцами бутылку, наполнил бокал и подал ей. Она залпом выпила шампанское и протянула ему бокал снова. – Я на самом деле очень хочу пить.
– Я так люблю вас.
– Вы повторяетесь. Неужели вам не приходит в голову что-нибудь пооригинальней?
– Вы смеетесь надо мной. Конечно, вам со мной скучно, но при вас у меня все летит из головы. Все как в тумане. Если я не с вами, у меня в голове вертятся тысячи слов, которые я хотел бы вам сказать, а теперь, когда вы…
Слезы катились по его щекам. Она рассмеялась и вытерла их платочком. Он прижал платочек к губам и вдыхал аромат духов. Как на пошлой открытке для страдающей от любви горничной, подумала Алекса.
– Вы удивляете меня, Отто. Мы здесь одни. Вы говорили, что, если бы я к вам пришла, вы были бы счастливейшим человеком на свете, и вот я здесь, а вы плачете.
Он вдруг неожиданно обнял ее с такой страстью, что она вскрикнула:
– Вы делаете мне больно!
– Я боготворю тебя, – задыхаясь, шептал он. – Я боготворю тебя, я просто схожу с ума.
На какой-то миг ей показалось, что она действительно в руках сумасшедшего. Он поднял Алексу и на руках отнес в спальню, где набросился на нее как зверь. Любовные признания с хрипом вырывались из его горла, в то время как руки неловко пытались справиться с ее платьем. В испуге, что он может порвать ее одежду, она сама разделась до сорочки.
Ей вспомнился Николас, его нежные прикосновения, его опыт и умение превратить любовную встречу в праздник. И то, что Алекса сейчас лежала рядом с мужчиной, который оставлял ее холодной, наполнило ее таким отвращением к самой себе, что она его едва не оттолкнула. Но Ранке так же внезапно, как и только что накинулся на нее, вдруг отпустил Алексу.
– Прости меня, – пролепетал он и снова залился слезами.
Ее первым чувством было облегчение. Что за сумасбродная идея пришла ей в голову именно этого человека выбрать орудием своего освобождения! Она-то полагала, что он действительно способен ради нее пойти даже на убийство, а сейчас должна признать, что он, оказывается, и не мужчина. Вместо разочарования она ощутила чувство радостного облегчения. Авантюра была позади, она может снова вернуться в действительность.
Ранке поднялся на колени и поцеловал ее обнаженную ногу.
– Мне стыдно. Я надеялся, что с вами у меня будет по-другому.
Ей стало его жаль.
– Этого не нужно стыдиться. Такое может случиться со всяким.
– Я так люблю тебя…
– Да, я знаю.
– Не оставляй меня сейчас. Я покончу с собой, если ты уйдешь.
Алекса, утешая, гладила его волосы.
– Нет, не бойся, я еще останусь. Я сказала дома, что вернусь не раньше шести. – Она оглянулась и впервые рассмотрела комнату внимательно. – У тебя много чудесных вещей. Тот комод в углу просто прелесть. Наверное, это настоящий антиквариат?
– Он принадлежит маме. Она обставила мне всю квартиру, чтобы мне здесь было хорошо. Она знала, что мне жить в Алленштайне будет не слишком приятно.
– Но это особенно не помогло?
– Нет. То есть, я хотел сказать, с тех пор, как вы… – Он в отчаянии покачал головой.
Алекса положила свою руку на его; ей показалось, что он снова разрыдается.
– Это ваша мать? – спросила она, указывая на вставленное в рамку фото темноволосой женщины с густыми бровями и таким же стеклянным взглядом, как у ее сына.
Он посмотрел с любовью на снимок.
– Да, это мама.
– Интересное лицо. Расскажите мне о ней. – Алексе хотелось вовлечь его в разговор, неважно о чем.
– Она действительно замечательная женщина и удивительная мать. Мы с ней очень близки, особенно с того времени, как умер отец. Это был несчастный случай. – Он замолчал, его губы нервно подрагивали. Затем он продолжил с неожиданным воодушевлением: – В Груневальде у нас был большой дом – он тогда находился практически за городом. В саду стояли качели и можно было играть в крокет. Знакомых семей с детьми у нас не было, и поэтому я играл только с мамой. – Он вдруг беспричинно рассмеялся и попытался тут же подавить смех. – Она сажала меня на плечи и катала по всему дому и саду. И сегодня, когда я скачу на лошади, мне иногда кажется, что я все еще ребенок. – Он растерянно замолчал, тяжело дыша, на его лбу блестели капли пота.
Алекса наблюдала за Ранке, он вызывал в ней то любопытство, то отвращение.
– Так вам нравилось, как ваша мама с вами играла?
Он смущенно кивнул.
– Да, конечно. Я думаю, всем детям это нравится.
Она пробыла еще час, болтая с ним, пила вино и позволяла себя целовать и неловко ласкать. При расставании она пообещала прийти снова, не будучи сама до конца в этом уверенной. Сейчас нужно было просто исчезнуть отсюда, пока не началась новая истерика.
Несколько дней спустя, уступая его настояниям, теплым солнечным днем пополудни она согласилась поехать с ним на лошадях. Он был необычайно оживлен и напоминал жеребенка, который после долгой зимы впервые оказался на лужайке. Они свернули с дороги и поскакали по полям, через рощи, мимо песчаных холмов и стоячих прудов. Некоторое время спустя Ранке стал необычайно молчалив, на его лице застыло сосредоточенное выражение, он неестественно прямо сидел в седле. На поляне в лесу он остановился, соскочил на землю и придержал ее лошадь. Не говоря ни слова, он поднял ее из седла, и, застигнутая врасплох, она позволила опустить себя на землю. Он овладел ею на мягком ложе из прошлогодней листвы, слегка отдававшей прелью. Этот запах часто потом напоминал ей об этом дне.
С этого дня Алекса регулярно встречалась с Ранке один-два раза в неделю, в большинстве случаев в его квартире. Ей не нужно было придумывать причину своего отсутствия, так как Ганс Гюнтер никогда не спрашивал, где она провела вторую половину дня. Для приличия она старалась избегать частых поездок с Ранке, полагая, что чем меньше она показывается с ним, тем лучше.
Отправляясь к Ранке, она надевала шляпку с густой вуалью и тот бесформенный плащ-пыльник, который был в моде у автомобилистов. Но ей не приходило в голову, что как раз этот наряд вызывал у людей любопытство и заставлял гадать, что же это за посетительница ходит к господину фон Ранке. Не требовалось много времени, чтобы он ей надоел. То, что ей казалось привлекательным, – какие-то следы демонизма в нем – было просто проявлением неустойчивой психики великовозрастного маменькиного сынка. Ранке был слишком меланхоличен и сентиментален, чтобы его общество было приятным. А как любовник он был просто неумелым и довольно странным. Многое в нем вначале шокировало ее, но затем она стала относиться к странностям Ранке как какой-то игре, забавляться ею. Любовному акту, как правило, предшествовали детские дурачества. Что-то похожее, вероятно, он вытворял ребенком со своей матерью, – подозревала она. В любом случае они возбуждали его и помогали преодолеть известную слабость. Алексе в конце концов удалось разбудить в нем мужчину, и она окончательно превратилась в предмет его фанатического обожания. Его зависимость от нее начинала приобретать патологический характер. Единственное, что их связывало, это его болезненная, безграничная влюбленность в нее и ее надежда на него как на единственно возможного мстителя и освободителя.
С той самой мартовской ночи, когда она застала Ганса Гюнтера с Дмовски, в ней теплилась надежда на неведомо какую внезапную смерть Ганса Гюнтера и ее свободу. Разве не может он разбиться на лошади? Или не может с ним произойти другой несчастный случай? Ночи напролет проводила она в таких фантазиях. После того как Ранке стал ее любовником, она рассказала ему об этом, сделав несколько далеко идущих намеков. К ее удивлению он реагировал на это с понимающей усмешкой в глазах.
– Я тебе еще раньше говорил, что могу ради тебя убить, ты помнишь?
Алекса оцепенела. Интуиция подсказывала ей остановиться, и позднее она жалела, что не послушалась внутреннего голоса.
– Тогда я думала совсем не о нем.
– Но сейчас же о нем, не правда ли?
Она закрыла лицо руками.
– Если бы только он согласился на развод! Но на это он не пойдет никогда.
– А ты бы вышла за меня замуж, если бы он развелся?
Она не опускала рук с лица. Еще ребенком она привыкла держать руки, прижав их к глазам, когда лгала.
– Ты же сам это знаешь.
Они лежали в постели. Он отвел руки от ее лица и заставил взглянуть на него.
– Ты любишь меня?
– Да! Ради всего святого, ну сколько же можно спрашивать об этом! Разве иначе я была бы здесь?
– Иногда я спрашиваю себя об этом, – сказал он, задумчиво глядя на нее. – Почему ты именно при нем заговорила о дуэли? Чтобы его предостеречь? Или заставить бояться? В любом случае это было ошибкой. Твой муж совсем не дурак и подозревает, что ты хочешь нас натравить друг на друга. Но он на это не идет. Он постоянно избегает меня. А если мы случайно и встречаемся, как, например, вчера в казино, то он со мной приветлив, как никогда. Я не могу просто подойти к нему и отвесить пощечину.
– А как дошло дело до дуэли между тобой и тем… Разве вы не дружили? – Она спрашивала его об этом и раньше, но он всякий раз уходил от ответа. – Это он тебя вызвал или…
– Я его вызвал. – Он повернулся к ней спиной, встал с кровати и оделся.
– Но из-за чего?
– Он был пьян и сказал одну глупость.
– Что за глупость? – Ранке ничего не ответил, и она продолжала: – И ты никогда об этом не сожалел? Я имею в виду, позже?
– Нет. Он сам этого хотел.
Алекса задумалась.
– Предположим, не было бы этого суда чести и всей ерунды – никаких секундантов, только он и ты. Ты бы его все равно застрелил?
Задумавшись, Ранке ответил не сразу.
– Наверняка. Это было неизбежно.
Дуэль без свидетелей. Эта была тема, которая занимала ее в последующие недели все больше. Алекса не могла понять, настроен ли он действительно серьезно или только идет навстречу ее фантазиям, чтобы поддержать в ней хорошее настроение. Она не могла понять также, насколько все это для нее самой важно. Иногда эта тема была просто спасением от долгого тягостного молчания.
Пару раз Алекса предлагала подстроить настоящую дуэль, но Ранке не хотел об этом и слышать. Он сказал, что лучше подождать до осени, когда без труда можно будет организовать несчастный случай на охоте. Хотя Ганс Гюнтер был отнюдь не заядлый охотник, но в окрестностях Алленштайна дичь была в изобилии, а осенью охота была единственным развлечением в монотонной гарнизонной жизни.
Мало-помалу в голове у Ранке стала зреть мысль: оказаться во время охоты с майором один на один и принудить его к импровизированной дуэли. Несмотря на возражения Алексы, он считал эту идею превосходной – ведь у них же будет одинаковое оружие. Застрелить человека в лесу в спину не позволяет ему его офицерская честь. Он уже придумал, какими словами вызовет майора на дуэль, прежде чем они займут позиции и начнут целиться друг в друга. Алекса не склонна была ему полностью верить. Он, в конце концов, не идиот. Она не представляла себе, что Ранке встанет лицом к лицу с таким отличным стрелком, как Ганс Гюнтер. Наверное, специально для нее он сочиняет фикцию какой-то воображаемой честной дуэли.
Это было в начале июля, до сезона охоты оставалось еще два месяца. Она так часто и зримо рисовала себе насильственную смерть Ганса Гюнтера, что временами ею владело чувство, что он уже и не живет. Она ощущала себя гадюкой, у которой уже иссяк яд. В конце концов Алекса посчитала это все каким-то абсурдом и твердо решила порвать с Ранке.
Наконец однажды она решилась:
– Боюсь, какое-то время мы не сможем встречаться. У меня такое чувство, что муж что-то подозревает. Позавчера мы поругались и он прямо сказал, что не допустит, чтобы я наставила ему рога.
– Но ведь это же…
– Мы сильно рискуем, Отто. Наверное, кто-то меня здесь видел. Я знала, что рано или поздно это случится.
– Это значит, что я вообще не смогу тебя видеть?
– Но где же? Конечно, мы будем видеться в обществе. Но не здесь. Это действительно слишком рискованно.
Он был убит.
– Я тебе надоел. Ты больше не любишь меня.
– Пожалуйста, возьми себя в руки. Я, в конце концов, замужем. Я не могу вести себя как мне вздумается.
– Ты, если бы захотела, смогла бы стать свободной.
– Не говори глупости, Отто! И история с несчастным случаем на охоте вообще нереальна. Я еще раз размышляла об этом. Это просто сумасбродная идея. Честно говоря, я никогда не принимала ее всерьез. Да и ты сам тоже.
– Мы оба принимали это всерьез. А сейчас ты пытаешься увильнуть.
– Я только говорю, что это сплошное безрассудство. Ты никакой не убийца, а я не леди Макбет.
– Ты хотела его смерти.
– Нет. Я только на время потеряла рассудок. Сейчас все снова встало на свои места, Отто. Мы, два взрослых человека, погрязли в каких-то химерах. Ты должен признать, что так не годится, никто никогда не поверит в несчастный случай.
– Это может случиться и не на охоте.
– А где же еще?
– Где угодно.
– В Алленштайне? Где тебя каждый знает?
– Пару лет назад здесь произошло что-то вроде этого. Ночью вломились в квартиру на Йоркштрассе. Владелец дома, шорник и его жена были убиты. Преступника так и не нашли.
– Я тоже слышала об этом. Конечно, не всякое преступление раскрывается. Но давай больше не будем об этом. Может быть, все таки Ганс Гюнтер решит со мной развестись.
Она не могла дождаться, чтобы уйти из этой квартиры. Задернутые шторы, горящие свечи, которые тяжелым ароматом туберозы напоминали гробницу. Он проводил ее в прихожую и открыл дверь ключом, который держал в кармане. Ей казалось, что она находилась на положении заключенной.
– Когда мы увидимся? – спросил он, удерживая ее за руку.
– В следующий понедельник мы едем на лошадях с Зайфертами в Вартенбург. Поехали с нами.
– Я имею в виду, когда ты снова придешь сюда?
– Я же сказала, что сюда не приду. И давай не будем спорить.
Он молча отступил и выпустил ее на улицу. Не оглядываясь, Алекса поспешила прочь. Она знала, что он стоит у двери и смотрит ей вслед, и впервые порадовалась, что идет домой. Она чувствовала себя так, как чувствует человек, переживший тяжелый несчастный случай и оставшийся невредимым. Алекса дала себе клятву никогда больше не переступать порог квартиры Отто фон Ранке.
